Текст книги "Mille regrets (ЛП)"

Автор книги: Vincent Borel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

И тогда, под уморительный аккомпанемент повизгивания Гомбера и гудения Гаратафаса, она запевает неожиданные для всех куплеты из сборника народных песенок:

Веселенький пастух подружку умоляет

Сесть рядом и обнять его любя.

«Пошел отсюда прочь, – пастушка отвечает,

Известно мне, что в мыслях у тебя».

Капризным жестом царственной ножки она лягает турка в живот, отчего он принимает обиженный вид. Затем, поглаживая свои бедра, Барбара продолжает:

«Не бойся, милая, нежна любовь моя!»

«Отстань и не проси меня об этом,

Раз у тебя нет длинного копья!».

И когда Барбара начинает томно тереться о рога Гаратафаса, смех переходит в шквальный хохот, подобный грохоту изобретенной в Нюрнберге картечницы. Девушка строит глазки императору, делает реверанс и продолжает петь. Гаратафас имитирует звучание басовой трубы, а Николь – щипкового инструмента.

Император хватает пивную кружку и отбивает ею такт по столу. Правительница сияет от радости. Именно этого она и ждала от малышки! Двадцатью годами раньше, в Ауденарде, вот так же вырвала его из состояния глубокой меланхолии другая сирена – Иоанна Ван дер Гейст. В результате Габсбургская фамилия получила доброе пополнение – нынешнюю Маргариту Пармскую.

И только теперь узнаёт правительница того самого фламандца, из-за которого смешалась охота. А вот и его раб в виде рогатого животного. Так, стало быть, этот толстяк заменил Крекийона? Какое у него богатое воображение! Поистине, другой певчий, хоть он и веселый собеседник, никогда не отважился бы на подобную дерзость. Странно, что епископ Аррасский ни словом не заикнулся о талантах этого человека. Он, что ли, не потрудился его выслушать?

На миниатюрных устах ее брата блуждает тонкая улыбка. Его глаза блестят, старческая растительность на лице меняется в цвете – от соли к перцу. Он чувствует, как его суставы приобретают упругость, колени освобождаются от напряжения, боль улетучивается. Его спина распрямляется, крепнет и наливается силой вплоть до самого крестца. Исходящий от императора жар достигает серого вещества под колпаком молодого епископа, который, будучи правоверным католиком, не в меньшей степени остается мужчиной. Его взгляд скользит по Барбаре, трепещущей под своей прозрачной туникой, которая чуть приспускается с ее плеч, открывая взорам две маленькие белые грудки, помеченные розовыми бутонами.

И мгновенно власть в поднебесье ускользает из рук библейской троицы – старых богов слишком утомила зима медресе, синагог и соборов. Власть эту подхватывают нимфы – богини весны. Они появляются из-под престола Пресвятой Девы, где Она, вот уже одну тысячу пятьсот сорок шесть лет, прячет этих бесстыдниц. Каждый год в мае Мария вспоминает день, когда плотник Иосиф забросил пилу и рубанок ради брачного ложа. Она приподнимает подол, чтобы выпустить на свободу Венеру, Кибелу и Дафну, вслед за которыми выбегают наяды, дриады и девы Дуная. Вместе со своими рейнскими кузинами они пускаются вплавь до Регенсбурга, их длинные волосы колышутся на ветру, переплетаясь с кронами ив, волнуются среди водорослей и от речных берегов передают свой любовный трепет ветвям деревьев и лепесткам цветов.

Святые девы райских кущ забрасывают свои пояса целомудрия выше звезд, и, подхваченные дуновением из уст торжествующей Луны, они претворяются в грозди ароматных цветов и плодов и засыпают пиршественные столы в Регенсбурге. А подлинная Диана, покровительница зверей и лесов, пользуется случаем, чтобы отомстить послеполуденным убийцам, этим бессовестным актеонам. Она просит своего кузена Вакха удесятерить крепость напитков в их пивных кружках и бокалах. И тогда епископы обращаются в сатиров, вакханками становятся посланцы высочайших выборщиков, а курфюрст Майнца гонится за кухаркой и настигает ее под банкетными столами, где уже яростно громоздится друг на друге челядь. С воплем «ущипни меня, Господи» епископ Арраса провожает глазами императора, который, обернувшись фавном, подхватывает и уносит малышку Барбару, да и она вовсе не намерена пренебречь властелином мира из-за холодности турка.

– Наш главный час наступает, – шепчет на ухо Гаратафасу Гомбер. – Быстро наверх! Ему еще предстоит услышать наше пение, нашему дорогому императору!

Правительница и доктор Матис проследили за похищением маленькой Дианы. Отталкивая друг друга, они приникают к замочной скважине. Им необходимо убедиться, что чудо возрождения действительно состоялось. Тем временем, двое бродяг проскальзывают в соседнюю комнату и прячутся за ближайшим к алькову простенком.

– Ты знаешь, как это должно звучать, – шепчет Гомбер. – Песня тебе знакома, даже если ты не будешь ее видеть. Мы столько раз повторяли ее в погребе…

– Не беспокойся. И все же мне бы хотелось прочесть ее, ведь это все, что нам осталось от бедного Содимо.

– Это его песня, и Хасана. То есть, память о них…

Гаратафас снимает рубашку, обнажая своеобразный аналой между своими плечами, где вытатуированы пять линеек нотного стана, заключающие в себе тайну Тысячи скорбей в музыкальных знаках. Содимо расположил их так, чтобы соединенные в одну линию они имели форму сердца. Вечер за вечером он запечатлевал эти знаки на его спине, вначале рисуя тонкие контуры углем, потом черной тушью и, наконец, красными чернилами выделил фермату, обозначив Туманный остров.

– На каком они этапе?

Карл со смесью робости и желания приближается к телу Барбары, такому юному, белоснежному, гладкому. Магия весны! Чарующий аромат липового цвета, вспышки сладострастного смеха со стороны банкетной лужайки, трепет, пробегающий по листве, по шерсти зверей, оперению птиц и даже по тончайшей дерме существ, укрывающихся под землей, – над всем и всеми, помимо их собственной воли, властвует могучий и неумолимый закон продолжения рода.

Барбара раскрывает свои объятия повелителю королей. Разгоряченная девственница ласкает военного мужа – он силен и крепок, несмотря на свой маленький рост. Ее волнует это удивительное сочетание соли и перца в волосах на его голове и подбородке. Отец или любовник? Он же чувствует себя рожденным заново, он забывает свое звание, свой императорский долг, свои династические заботы. Он наг перед юной прелестью и с гордостью предъявляет ей убедительное свидетельство своей мужественности. Добрый доктор Матис, который так боялся за возможную слабость своего господина, проливает благодарные слезы.

– Готов ли ты, мой товарищ по галере?

– Да.

Николь слегка проводит пальцем по очертанию необычного сердца, которое гений Содимо запечатлел на спине турка. Быть может, здесь упрятана память о мозге Бурбона, взорвавшемся в Риме перед его разграблением, или о животворящих тестикулах, так вероломно похищенных у маленького Николаса?

Губы Карла тянутся к Барбаре. Гомбер как будто только и дожидался этого первого поцелуя, чтобы метнуть копье своей песни – тонкое как жало – в сердце своего прежнего господина. Вытатуированные ноты, перенесенные на язык и в голосовую щель, обретают жизнь. Первая нота – как рыдание – взмывает из горла Николь. Гаратафас отвечает ему. Они постепенно разворачивают мелодию, подхватывая ее и передавая друг другу.

В мозгу у Гомбера зажигается яркий холодный свет. Перед его глазами встает остров Жоскена. Он видит раскрытые прямоугольники книг, названия которых он тогда не знал, но как будто уже мог прочесть в них эти песни, исполненные грусти и сожалений и поставившие горестную печать на его оскопленную жизнь. Вот он в Мехелене, перед Богоматерью семи Скорбей, вот он бьется головой об алтарь, чтобы заглушить те два голоса, что его преследовали; вот Маргарита – стареющая вдова, которая требовала бесконечно повторять Все сожаления, ибо под них ей было слаще целоваться со своей Лаодамией. Он вспоминает вновь тысячи пыток, терзавших его тело в той области, где он ощущал призрак своего детородного органа. И, наконец, Болонья и коронационная месса, в основу которой, по воле императора, были положены Все сожаления, как если бы Карл V подмигивал Клименту VII, намекая на разграбление Рима. Или это была просьба о прощении? Но не к нему обращенная – не к императорскому певчему.

Хрип и острая жалоба, сплетаясь, доносятся из соседней комнаты.

Нет больше помазанника Божия – есть только ласки, объятия, запахи, языки, истекающие слюной. Его старое тело, претерпевшее столько ударов, мучений, переохлаждений, ранений, прижигает все свои рубцы в этом сладостном огне.

Но беспощадна власть звуков. Мелодия, исполненная скорби и сожалений, выносит на арену памяти его супругу императрицу – столь безмерно любимую Изабеллу Португальскую. Его кузина не отдавалась так, как эта малышка, которую он держит в своих объятиях, но сколько любви она ему дарила! Ее, увы, давно нет, она стала пищей червям! Кто там поет, вонзая жало в его сердце? Неужто ангелы? Но ведь ему сейчас так хорошо! С чего бы понадобилось покидать этот мир? Тысячи мертвых вцепляются в занавес его сетчатки.

– Эта музыка…

– Jah, diese Musik, hum…[111]– стонет Барбара, прижимая ладони императора к своей груди.

Но как завладевает ими Тысяча скорбей, зовет их с собой, не отпускает от себя! Эта ни с чем не сравнимая боль сопутствует наслаждению, которому тоже нет равных. Они хотели бы вырваться из пут этой мелодии, но очарование ее слишком сильно. С какого берега, из каких дальних стран она пришла? В ней аромат пустыни и влага лесов, утрата и изобилие… Кто это так поет? Кому принадлежат эти два голоса – глубокий бас и бесконечно зависшее на едином выдохе сопрано? Лица умерших расплываются в тумане, меркнет императрица, Карл и Барбара опрокидываются, не разжимая объятий. Обратившись в одно целое, они исчезают из мира трудов, насилия, власти. Шаг за шагом они поднимаются по алой с золотом лестнице и выходят на ослепительный свет, слившись в поцелуе так плотно, как плющ приникает к стене. Они – Тристан и Изольда, они – Джиневра и Ланселот.

Найди меня, о, тысяча скорбей,

Одень мне сердце в траур погребальный…

Сопрано Гомбера изливает сияющий свет на сердце нотного стана, несомое голосом Гаратафаса. Оно пронзает насквозь этих мужчину и женщину, и они уже не господин и служанка, не император и его подданная, но Адам и Ева. Они совершают то, на чем для него навеки поставил запрет подлый человеческий каприз. Зная, как сплел, сжал, сдавил их друг с другом ослепительный столп его голоса, он чувствует себя богом отмщения, жезлом Аарона, фараоновым бичом. Кастрат вершит свою месть. Его горло управляет движением императорских чресл. Его голос призывает к участию в этом действе каждого из предков императора, несущих из глубины веков свое аристократическое семя. И они приходят – Филипп Красивый и Хуана Безумная, Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский, Максимилиан Габсбургский, Мария Бургундская, Карл Смелый, Филипп Добрый и Изабелла Португальская, Иоанн Бесстрашный и Маргарита Голландская, Филипп Отважный и Маргарита Мальская, Иоанн Добрый и все пращуры Висконти вплоть до Мазовия, все Капетинги до Людовика Святого, а также те, что состоят с ними в двоюродном родстве, со всеми их пороками и слабостью духа, – они жадно устремляются в этот альков, чтобы осеменить юное и свежее чрево Барбары Бломберг. И через нее, возможно, будет снято проклятие с этой породы, удушаемой бесчисленными союзами, которые противны природе, но поощряемы продажной церковью.

Гомбер и Гаратафас подходят к фермате Туманного острова. Млечная вереница императорских предков наполняет лоно Барбары – похищенной, лишенной девственности и незамедлительно оплодотворенной.

ЭПИЛОГ

Старик и одиннадцатилетний мальчик не боятся жгучего солнца, терзающего холмы Эстремадуры. Один подставляет ему свои ноги, покрытые гнойными бляшками; голову другого, с длинными золотыми волосами, оно окружает сияющим венцом. Лицо ребенка покрыто загаром, лоб его так же высок, как и у старика. Он кладет свой маленький арбалет на стол, где в изобилии выставлено угощение: окорок, вареная грудинка с приправой, жареные сардины, клубника, вишни, тутовые ягоды, мармелад, а также объемистый кувшин с пивом. В нем уже плавает большая муха.

– Хочешь вишен, малыш?

Ребенок жестом отказывается. Он не сводит голубых глаз с пораженных болезнью ног старика.

– На кого ты охотился?

– На кролика.

– На кролика, Ваша Светлость, – поправляет его Луис Кихада, седовласый полковник на службе у императора.

– Оставьте, друг мой. Это совершенно не важно. И ты убил его, этого кролика?

– Нет… Ваша Светлость. Он ускользнул. Я не стал стрелять в другой раз. Он заслужил свою жизнь, раз я промахнулся.

– Это хорошо, дитя мое. Ты честен сердцем.

– Как и его отец, – заявляет верный Кихада.

Ребенок усаживается рядом с полковником. Карл улыбается. Взяв горсть вишен, император задумывается о том, как не похож этот мальчик на его внука, инфанта дона Карлоса. Угрюмому и скрытному тринадцатилетнему отпрыску Филиппа II ничто не доставляет большего удовольствия, чем ловить зайцев и сжигать их заживо или сдирать с них шкуру, с живых. Проклятое семя. Впрочем, его отец отнюдь не жесток, только несколько слишком уравновешен, слишком осторожен, на его вкус. Но ему предстоит унаследовать суверенную власть, и он будет нуждаться в помощниках с благородной и мужественной душой – таких, каким обещает вырасти малыш Иероним.

– Тебе уже сказали, что скоро ты отправишься в Вальядолид, чтобы завершить свое образование, дорогой мой…

Старик на мгновение заколебался. Он предпочел бы назвать мальчика своим сыном, но этого делать нельзя.

– …дорогое мое дитя?

– Да, Ваша Светлость. Но лучше бы не слишком скоро! Мне нравится здесь… и потом, мне хочется быть с вами.

Иероним направляется к террасе монастыря Юста. Пристроенная к стене церкви отцов иеронимитов, она нависает над водоемом и фруктовым садом. Немного дальше начинаются густые кустарники, леса и горы, которые почти пропадают в мутновато-пыльном свете – таком как на полотнах любимого императором Тициана. Высоко в беловатой лазури кричит одинокий сарыч. Ребенок поднимает голову и смотрит на парящую птицу.

– Светлость, а это правда, что турки охотятся с сарычами?

– С ястребами, иногда с орлами, насколько мне известно. О сарычах я не слышал…

– Они, наверное, прекрасные охотники, если так…

– Безусловно, они почитаются таковыми. Но ты должен знать, что у них не наша вера. Я воевал с ними всю жизнь.

– Как король Филипп?

– Да, и если ему поможет Бог, он это продолжит.

Он чувствует признаки начинающейся мигрени в затылке своей седой головы.

– Кихада, помогите мне вернуться в мою комнату. Я должен продиктовать вам нечто важное.

Император, удалившийся от мировых дел три года тому назад – после своего торжественного отречения, ошеломившего все европейские дворы, – жестом подзывает к себе Иеронима. Мальчик приближается. Карл гладит его по волосам и по щеке, целует в лоб. Иероним ничего не имеет против. Он очень привязан к старику, который часто вызывает его к себе. Отец мальчика охотно идет навстречу этому желанию. Император опускает свою искалеченную подагрой руку. Мальчик забирает свой арбалет и убегает.

– У него такая же кожа, как у его матери, – вздыхает Карл, вернувшийся к себе. – Как вы его находите, Кихада?

– Прекрасный ребенок, Ваша Светлость, точная копия своего отца. И тот же высокий ум, насколько я могу позволить себе судить.

–Ах, что вы знаете об этом? Не будьте льстецом! Время этих игр прошло. Вы один из очень немногих, кто знает правду об этом ребенке, а потому говорите без уверток.

– Ваша Светлость, я совершенно искренен. Мальчик очень живой, без единого изъяна, как на теле, так и в сердце.

– Мне тоже так показалось. В нем нет ни одного из пороков Карлоса. Вы принесли письменный прибор? И перо? Хорошо, пишите. Это к моему сыну Филиппу. Я знаю, что он исполнит мою волю.

Заявляю, что во время моего пребывания в Германии, будучи вдовцом, я произвел на свет от незамужней женщины внебрачного сына по имени Иероним. Я пожелал и желаю ныне, в силу некоторых причин, располагающих меня к этому, чтобы он, если обнаружит такую склонность, принял постриг в какой-либо монашеский орден, по собственному выбору и соизволению, без всякого насилия или противодействия с чьей бы то ни было стороны. Но ежели окажется, что он не сможет принять такое решение и предпочтет монашеству жизнь в миру, то моя воля и мое распоряжение предписывают, чтобы ему регулярно, каждый год, выдавалось от двадцати до тридцати тысяч дукатов дохода от Неаполитанского королевства. Наряду с этим доходом ему должны быть назначены в пользование и распоряжение земли и вассалы. В остальном, независимо от образа жизни, которому решит посвятить себя указанный Иероним, я строжайше рекомендую моему сыну и моему внуку-инфанту чтить и уважать его, внушить всем уважение к нему и признать за ним надлежащее ему достоинство. Требую сохранить, принять к сведению и привести в исполнение сей письменный наказ, под которым я подписываюсь моим именем и моей рукой и который я запечатываю моей секретной малой печатью. Письмо это должно быть рассмотрено и приведено в действие как дополнение к моему завещанию.

– Это все, Ваша Светлость?

– Да, Кихада. Вскорости вы передадите его донье Хуане в Вальядолиде или там, куда она захочет перевести двор, лишь бы это не был Мадрид. Этот мальчик должен быть рядом с инфантом и его наставником Онорато Хуаном.

– Вы говорите, вскорости, Ваша Светлость? Значит, вы больше не хотите, чтобы ребенок был рядом с вами?

– Кихада, это «вскорости», которое я употребил, означает час моей смерти. Помогите мне лечь, монахи сейчас отслужат мессу за упокой души императрицы. Моя душа в ней также нуждается.

Внебрачный сын Карла V – тот самый, который позже прославится под именем Хуана Австрийского как победитель турков в битве при Лепанте, – отыскал щель в стене монастыря. Он проскальзывает в нее. Сарыч кружится над его головой и кричит, как будто зовет его последовать за ним. Некоторые раввины и муллы придерживаются легенды, согласно которой в давние времена, в пустыне, подобная птица долго кружилась над головой Измаила. Как некогда внебрачный сын Авраама, Иероним достает из колчана стрелу и в точности, как тот, промахивается по птице.

Сарыч усаживается на самый верх колокольни Юста. Под его когтями плывут голоса иеронимитов, которые император тщательно отбирал для своего убежища. Он потребовал у ордена самых лучших его певчих, поставив условие, чтобы ни один из них не жил в миру. Ему хватило этой слишком светской capilla flamenca, с ее постоянными интригами вокруг него. Управлял ею, до самой своей смерти в прошлом году, Тома Крекийон, вернувшийся с берегов Черного моря после каких-то странных приключений, о которых он так и не пожелал рассказать подробности. С того момента Карл V передал Филиппу это бургундское наследие. Месса, сочиненная Кристобалем де Моралесом, подходит к Господи помилуй.

– О, сукин сын! Какой отъявленный вор, этот Моралес! Он украл у Гомбера его Тысячу скорбей, доставшуюся ему от Жоскена, если я не ошибаюсь.

Дождавшись Credo, Карл спокойно засыпает, тихонько напевая et expecto resurrectionem mortuorum[112] и устремив глаза к алтарю, который он видит из своей постели.

21 сентября того же 1558 года, в котором император отдает, наконец, душу Богу своего Писания, над собором в Турне идет проливной дождь. В тихом домике с треугольным верхом, окруженном каналами и охраняемом плюющимися гаргульями, некий каноник, парализованный грузом своего тела и увенчанный славой, возвращает единой библейской троице души Николаса-Николь-Билал-Ника. Его совершенно лысая голова покоится на руках его служителя и отныне наследника – седеющего красавца, которого фламандцы, да и вся Фландрия, зовут по-христиански Гаспаром и даже мысли не могут допустить, что он когда-либо носил комическое имя Гаратафас.

Когда император пошел войной на протестантов, Гомбер остался в Регенсбурге. За девять месяцев своего пребывания там он сочинил восемь композиций на тему Magnificat и переслал их императору. Они звучали повсюду и принимались с таким восхищением, какого даже Жоскен не мог когда-либо себе представить. Это были уже не стрельчатые готические арки и своды, создаваемые голосами, но совершенные по конструкции пчелиные соты. И только Билалу и святой Цецилии было известно, как удалось Гомберу проникнуть в тайну этих неслыханных волшебных комбинаций звуков. Карл получил его сборник в Ульме одновременно с сообщением о появлении на свет маленького Иеронима. Это было на следующий день после победы в Мюльберге, где он разгромил Шмалькальденскую лигу. И в благодарность за некоторые необычные услуги, оказанные ему в один прекрасный майский вечер, император вернул Гомберу все его прежние звания и пребенды.

А почему, собственно, они были у него отняты? Император ничего не мог об этом вспомнить. В регистрах инквизиции Гранвела откопал запись о приговоре Гомберу. Император был поражен, узнав, что скопец мог быть приговорен за физическое насилие над ребенком. Это было смешно, но теперь казалось уже таким далеким. Гомбер никогда больше не появлялся ни при дворе, ни в испанских землях. Последнее и вовсе оказалось для него под запретом – после поправки к испанскому законодательству, внесенной, не без некоторой дерзости, самим Гранвелой, к тому времени уже облаченным в кардинальскую мантию. Поправка эта была оформлена указом от 15 августа 1547 года и обнародована капитулом Толедо. Она гласила, что отныне на иберийских землях воспрещается пребывание любого фламандца, кастрата, магометанина, иудея, мавританца, вероотступника и прочего подлого народа, способного осквернить чистоту испанской крови.

Каверзы Гранвелы весьма способствовали тому, что до императора так и не дошел слух о Туманном острове. Впрочем, это спасло шкуру Гаратафаса. Потому что, если бы его величеству стало все известно, инквизиторы не преминули бы допросить турка, и не исключено, что они содрали бы с его спины замечательное сердце Содимо. Но разве Николь с Гаратафасом не запечатлели его тайну, необычным манером, в династической линии Габсбургов?

Тем временем осмотрительный Вулкан отправил на дно к Нептуну таинственные жерла, в которых прятался ужас Алкаиды.

С тех пор прошло много лет, и маленькие внуки дедушки Гаспара часто забираются к нему на плечи, стягивают с него рубашку и проводят пальчиками по удивительной татуировке на его спине, внимательно ее изучая. Они никогда не устают снова и снова требовать пересказа подлинной, правдивой и непогрешимой истории Тысячи Скорбей, которая начиналась много лет тому назад на одной галере, где безумно скучал некий весьма своеобразный капитан.

К о н е ц р о м а н а

[1] Карл Габсбург, став императором Священной Римской империи Карлом V, добавил к своему имени когномен «Квинт», соединив таким образом свой порядковый номер (quintus– пятый) с древнеримским именем Квинт. Поэтому европейские историки чаще упоминают его как Карла-Квинта, в отличие от других Карлов Пятых, правивших в Европе отдельными государствами. (Здесь и далее примечания переводчика).

[2] Второзаконие – пятая книга Пятикнижия.

[3] Суд инквизиции.

[4] «Слава в вышних Богу»… – молитва (лат.).

[5] «Верую»… (лат.) – Символ веры.

[6] «Путь открыт» (лат.) – образовано путем упразднения отрицания в латинской приграничной формулировке Nec plus ultra – дальше пути нет.

[7] То есть папских, ибо римский Папа считается преемником святого Апостола Петра на земле.

[8] Род моллюска.

[9] «Богородица Дева, радуйся» (лат.) – молитва.

[10] «Отче наш» (лат.) – молитва.

[11] «Печальная судьба» (искаж. итал.).

[12] Арабские алхимики из сирийского города Алеп (на тот момент территория Османской империи), которым принадлежит приоритет в изобретении щелочи.

[13] Судьба моя печальна, ужасна и превратна. Любовь моя навеки исчезла безвозвратно. Судьба моя жестока… (искаж. итал.)

[14] «Сын мой» (итал.).

[15] Господь (греч.).

[16] Господь (лат.).

[17] Простая песнь (лат.).

[18] Песнь, украшенная фигурами (лат.).

[19] Древнее искусство,… новое искусство,… утонченное искусство (лат.).

[20] Души умерших или тени усопших в римской народной религии.

[21] «Дражайший Тимофей, заклинаю тебя пред Богом и Иисусом Христом, который будет судить живых и мертвых». – Второе послание к Тимофею 4.1 – (лат.).

[22] «Свят, свят, свят…» (лат.).

[23] «Утешитель», то есть Дух Святой (греч.).

[24] «И в Духа Святого, Господа животворящего, который от Отца и Сына исходит» – Символ веры (лат.) .

[25] Ветхозаветный герой, получивший знамение от Бога на руне (Кн. Судей, гл. 6).

[26] Легкий тонизирующий наркотик, растворяемый в напитках.

[27] Мера веса сыпучих тел.

[28] Индейский вождь в Мексике.

[29] «Печальная ночь» (исп.).

[30] Ветер из пустыни Сахары.

[31] Пятая часть (исп.) – намек на когномен императора – Квинт.

[32] Боже мой (исп.).

[33] «Из рожденных женами не восставал больший» – (Евангелие от Матфея 11.11, лат.) – сказано об Иоанне Крестителе.

[34] «Верую во Единого Бога… и сии три суть едино. Аминь» – (лат.).

[35] Земной, водный и небесный.

[36] «Такова воля Аллаха!» (араб.).

[37] «Грешен, Господи! Грешен, Господи Боже!» (лат.).

[38] «Величает (душа моя Господа…») (лат.) – молитва.

[39] Фламандцы (исп.).

[40] Комунерос (исп.) – восстания самоуправлящихся городов в Кастилии.

[41] Фламандская капелла (исп.).

[42] «День Гнева» (лат.) – первые слова реквиема.

[43] «Царица небесная» (лат.).

[44] Святая Цецилия – покровительница музыкантов.

[45] Синьор художник (итал.).

[46] Старинная форма стихотворения.

[47] Октябрь (араб.).

[48] Водяные часы.

[49] Одно из наименований османской империи.

[50] «Богу истинному от Бога истинного» (лат., из Символа веры).

[51] «Тебя Бога хвалим» (лат.).

[52] Совет в Турции, или помещение для него.

[53] Сиди (араб.) – у арабов Сев. Африки уважительное обращение, ставится перед именем и означает то же, что и «господин». В Европе стало нарицательным наименованием всякого араба, выходца из Сев.Африки. Бу – аббревиатура от Abou – Отец (араб.), в Алжире и Марокко добавляется к имени собственному.

[54] Мусульманский отшельник (пустынник).

[55] «Из глубины взываю к Тебе, Господи…» (лат., Псалом 129).

[56] Посмертно (лат.).

[57] Психическое расстройство с преобладанием двигательных нарушений.

[58] Старинный арабский квартал в Алжире.

[59] Мусульманская средняя и высшая школа.

[60] Главы из Корана.

[61] См. примечание к Plus oultre.

[62] Турецкая баня.

[63] Христиане (или исповедующие другую немусульманскую религию) на службе у турецкого султана.

[64] Перевод А. М. Эфроса.

[65] Греческий термин, означающий сочетание несовместимых понятий.

[66] Раб эфиоп, первым принявший ислам от Магомета и ставший первым в истории мусульманства муэдзином.

[67] Защитники целостности конфессий.

[68] Левиты – потомки Левия, одного из двенадцати патриархов, предназначавшиеся для службы в Иерусалимском храме.

[69] Традиционные североафриканские группы певцов и музыкантов.

[70] Букв. «игра» (санскр.). «Божественная лила» в священных книгах Индии трактуется как игра высших космических и природных сил.

[71] Народное наименование тяжелой болезни, вызванной отравлением спорыньей.

[72] «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк Его» (араб.) и «Осанна в вышних Богу» (лат.)

[73] Здесь – пьянящая песнь (лат.)

[74] Медаль! Моя медаль!! (итал.)

[75]«Отче наш» и «Радуйся, Царица небесная» (лат.) – молитвы.

[76] Мальчишки (итал.)

[77] Победа! Победа! (итал.)

[78] Бурбон ! А-а-а-ах, господин Бурбон убит!! (нем.)

[79] Этот юноша не священник (нем.)

[80] Приближенный к папскому двору кардинал, хранитель папских сокровищ.

[81] Дети мои (итал.)

[82] Там погребены (искаж. франц.)

[83] Монета XII века.

[84] Из песни Жоскена Депре «Тысяча скорбей».

[85] Вид легкой кавалерии в колониальных войсках Северной Африки.

[86] Восстания на территориях, подчиненных султану.

[87] Коран. Сура о корове, стих 130. (Перевод И. Ю. Крачковского)

[88] Коран. Сура Имрана. Стих 73.

[89] Здесь и далее Книга Бытия цитируется по синодальному переводу.

[90] Дикий осел.

[91] Коран. Сура о корове. Стихи 257 и 135.

[92] Богородица бенедиктинского монастыря Монсеррат (скульптура из черного дерева).

[93] Турецкие выгрузные суда.

[94] Горная область в Северном Алжире.

[95] Исламский символ веры, утверждающий исповедание единого бога Аллаха и признание пророческой миссии Магомета.

[96] Королевская (галера) (исп.).

[97] Парадная галера венецианского дожа, на которой совершался обряд его обручения с морем.

[98] «Ах, моя горькая любовь» (итал.)

[99] То есть, из Китая.

[100] Гитон – ставшее нарицательным имя мальчика для эротических услуг из романа Петрония «Сатирикон».

[101] Первые буквы слов «Иисус Назорей Царь Иудейский» (лат.)

[102] Здесь – собрание членов рыцарского ордена.

[103] Ах,… нашу императорскую охоту? (нем.)

[104] С применением насилия (лат.)

[105] …Маэстро?…Петь ? (нем.).

[106] Ставшее нарицательным имя отца Гаргантюа из романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».

[107] Город в Боливии.

[108] Испанца (исп., искаж. на нем. лад).

[109] «Поспеши, Боже, на помощь мне…» – Псалом 69, (лат.).

[110] Но, ах!…совсем как настоящая (нем.).

[111] Да-а, эта музыка, о-ох… (нем.).

[112] «Чаю воскресение мертвых» – из Символа веры (лат.)