Текст книги "Повстанцы"

Автор книги: Винцас Миколайтис-Путинас

II

Из всех деревень поместья Багинай самой обширной была Шиленай. Больше чем на версту протянулись с обеих сторон дороги усадьбы с постройками, огородами, садиками и деревьями. По строениям, в большинстве уже покосившимся, по обомшелым кровлям, по высоким придорожным липам, ракитам и яворам всякий мог судить: старинная это деревня. Шиленские старожилы говаривали, что и отцы их не помнили, когда возник здесь поселок. В прежние времена деревня Шиленай была, правда, поменьше. Дед нынешнего багинского пана переселил откуда-то несколько новых хозяев, которых выиграл в карты у соседа, да еще кое-кому из местных примаков отрезал полволока. Пришельцы вскоре вошли в жизнь села с его нуждами и обычаями, и теперь никто уже не ведает, откуда они родом.

Одними бедами и заботами жили шиленские пахари, влачили одинаковое крепостное бремя, понукаемые плетками и розгами помещичьих управителей, приказчиков и кнутобонцев, а все же каждый был иным, чем его сосед; встречались и такие, что ярко выделялись из серой деревенской толпы.

Если с сурвилишкской дороги свернуть в деревню, по правую руку стоит усадьба Галинисов. Она ничем не примечательна, разве что огромной придорожной старой, уже загнившей липой. Галинис охотно бы ее срубил – липа своей тенью мешает свету проникать в избу, весной долго держит изморозь и заслоняет несколько огородных грядок. Но липа – украшение деревни. Когда приближаешься сюда со стороны Сурвилишкиса, первым долгом видишь ее. Подойдешь к ней, уловишь запах деревни – и почувствуешь себя дома. Летом липа зацветает, и на ней день-деньской гудят пчелы, пахнет медом. Сам Галинис в садике и на огороде держит до десяти ульев. Есть в деревне и другие липы, но куда им до Галинисовой. Как же свалить такое дерево!

Галинис еще сравнительно молод, лет сорока. Схоронил отца, женился, двое детей померли, а троих воспитывает. Старшенькому Пранукасу десятый год, может пасти скот под началом у скерджюса – старшего пастуха. Галинис держит надел, поэтому должен нанимать батрака и работницу, чтобы отработать барщину и управиться на своей пашне. Наемные работники в округе дешевы – урожай тут чаще всего плохой, а людей для поместья Багинай достаточно.

Ближайший сосед Галиниса на той же стороне улицы – Повилас Даубарас, один из самых крепких хозяев в Шиленай. Ему седьмой десяток, но это еще ядреный старик. Высокий, сухощавый, плечистый, немного сутулый, седой, выделяется он внушительной осанкой, крупным, костлявым лицом с обвисшими усами и добрыми синими глазами. В работе нисколько не уступает молодым. Это хозяин усердный и расчетливый, но справедливый. Никто не скажет, чтобы он кого-нибудь обидел. Наоборот, кто к нему ни обратится – для всякого не поскупится на доброе слово, а иногда и делом поможет. Даубарас владеет волоком – полным наделом, но батрака не держит. Лет десять назад схоронил жену, воспитал трех дочек. Двух выдал замуж в соседние села, а к третьей взял в примаки Микнюса – неповоротливого, но работящего человека. Все дела по хозяйству ведет сам Даубарас, а зять исполняет барщину и повинности в имении, но нисколько этим не тяготится, чувствуя себя за плечами тестя, как за каменной стеной. Зато Микнювене в доме полная хозяйка. Растит двух сыновей – одного пяти, другого трех годков – и ждет третьего. Для работ по хозяйству и для барщины нанимает батрачку.

Навряд ли, впрочем, управилась бы она даже вместе с наемной работницей, если бы не старуха Пемпене. Не любит Микнювене старуху, но что поделать, если отец упрямо покровительствует этой ведьме. А с другой стороны, Пемпене – баба усердная и сметливая, поэтому Микнювене постепенно с ней свыклась и уже не заводила свар с отцом, когда тот звал эту глазастую что-нибудь сделать или в чем пособить.

Не только дочь, но и вся деревня сначала косилась на Даубараса – зачем он после смерти жены стал прибегать к помощи Пемпене, этой колдуньи с дурным глазом, которой все боялись и чурались?

Жила Пемпене на другом конце деревни в убогой лачужке с огородом в несколько десятков саженей, неведомо каким образом доставшейся ей еще при отце нынешнего пана. Никто от Пемпене не требовал никаких повинностей или барщины, ни войт, ни приказчик, ни кто другой из челяди к ней не лез, никакие панские приказы ее не затрагивали. Пан в ее работе не нуждался, места занимала она немного, а дворовые, как и жители деревни, ее не тревожили из суеверной боязни, как бы она в сердцах не напустила на них порчу.

Когда, как и по какой причине сложилось убеждение, что Пемпене – ведьма и колдунья, никто не знал. Все ее такой считали издавна, с незапамятных времен. Если с кем на селе приключится что злое, во всем винят Пемпене. Сразу припомнят, что пострадавший или пострадавшая повздорили с ней: один из-за козы, другая – из-за кур, ребенок третьей швырнул в хрычовку камнем, на четвертого она сама так глянула, что у того сердце зашлось, а у иного ей случилось погладить корову – вот молоко и пропало. Словом, причину всех бед искали и находили в поступках, словах, взгляде Пемпене.

Что правда, то правда – глаза у этой женщины были действительно особенные. Никто не мог выдержать ее пронзительного взгляда. Часто случалось – бредет человек по деревне, обдумывая свои дела, или на людях с кем толкует и вдруг, ни с того ни с сего оглянувшись в сторону, встретит вонзившийся в него острый взгляд. Непонятная тревога сожмет сердце человека, он поспешно отведет глаза, сунет руку в карман или за спину и оттуда показывает ведьме кукиш или же творит крестное знамение для отвращения несчастья.

Заметив, какой страх внушает она взглядом и словом, Пемпене стала этим пользоваться. Достаточно ей резко взглянуть и постращать: «Ну, ну, помянешь ты меня!..», «Гляди, как бы у тебя печенка не лопнула!», «Погоди, будешь мне руки-ноги целовать!..» – гнев соседа или соседки сразу смягчится, и Пемпене получает то, чего добивалась.

Но часто бывала она и полезна деревне. Ужалит кого-нибудь змея, покусает бешеный пес, захворает человек или скотинка, и тогда всякий заискивает перед Пемпене и волей-неволей просит о помощи. Все знали, что у нее множество разных трав, корешков, настоев.

Растила Пемпене и дочку, хотя никто из деревенских не припомнит, чтоб у нее когда-нибудь был муж. И это служило еще одной причиной окружавшего ее презрения. Девочка росла в нужде, ведьмину дочь все высмеивали, обзывали, ненавидели, избегали, как и ее мать. А Насте была прехорошенькая, с такими же пронзительными, как у матери, глазами и черная, будто цыганка. Как стала подростком, не один сельский парень заглядывался на нее, а когда превратилась в стройную, статную девушку, все мужчины помоложе, кто открыто, кто украдкой, искали случая пройти мимо лачуги Пемпене, чтобы увидеть на огороде или в палисаднике эту цыганочку. Насте привлекала мужчин даже из других сел. Всем было известно, что карклишкский Дзидас Моркус зачастил в Шиленай и усердно бродит вокруг хибарки Пемпене. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Насте внезапно не исчезла. С тех пор прошло уже лет пять, но в Шиленай ее больше не видели. Говорили, будто она служит в одном поместье в Жемайтии.

С дочкой Пемпене по внешности могла потягаться разве что младшая Кедулите – Катре, хотя красота ее была совершенно иной. Кедулите – русоволосая, синеглазая, схожа с Насте только ростом. Однако странно: Катре все считали первой красавицей на селе, а Насте обзывали черномазой, пучеглазой цыганкой, и все-таки парни округи льнули не к пригожей Кедулите, а к ведьминой дочке.

Один только Пяграс Бальсис уже три года не сводит глаз с Катре. Вся деревня знает: Пятрас вот-вот посватается к ней, но проходит год за годом, а свадьбу все не дождаться. Говорят, старик Кедулис не желает выдавать дочку за Пятраса, а может, есть на то и иные причины.

Кедулис с Бальсисами почему-то исстари не в ладах. Они – близкие соседи, живут на одной и той же стороне улицы. Всего один двор разделяет их усадьбы, но житье и нрав у них ничем не схожи. Бальсисы – люди разумные, живут, правда, в бедности, как и прочие багинские крепостные, но, несмотря на нужду, у них чище, светлее. Изба курная, как у других, но есть и светлица, где можно принять гостя, а когда наступят дни потеплее – самим попривольнее расправить плечи. И другие постройки у Бальсисов хорошо содержатся, крыши залатаны, изгороди не завалились, двор чистый, в садике несколько колод пчел.

Всю работу – в поместье и на своем наделе – Бальсисы выполняют сами. Два взрослых сына, Пятрас и Винцас, две девушки, Гене и Онуте, и меньшой Микутис, которому пошел тринадцатый год, управляются со всеми делами, да и родители еще в полном соку – трудолюбивая и дружная семья, которую уважает все село.

Шиленские старики вспоминают, как подрастали трое братьев Бальсисов. Старшего – Антанаса – сдали в рекруты, но тот, говорят, сбежал и пристроился где-то в Жемайтии. Теперь, кроме семьи Бальсисов, никто о нем ничего не знает. Только средний – Иокубас – хозяйствует в родном селе, а судьба меньшого Стяпаса – еще необычнее, чем у Антанаса.

Более двадцати лет назад маленький Стяпас был пастушком в поместье Багинай. Тогда правил отец нынешнего пана – еще злее сына, и был у него управитель – даже погрознее теперешнего. Однажды собралось у барина множество гостей. После их разъезда, на другой день, в поместье хватились Стяпаса. Будто в воду канул. Но лет десять тому назад в имении пана Сурвилы объявился лакей Стефан Бальсевич – тот же самый Стяпас, только рослый, статный, развитой. Где и как он жил до тех пор, Стяпас не любит распространяться. Известно только, что побывал в Риге, в Вильнюсе и даже в Варшаве, а у пана Сурвилы служит по вольной воле. Скродский почему-то прикидывается, что про Стяпаса ничего не знает. А тот вовсе не отрицает родства с Бальсисами, часто проведывает брата в Шиленай. Старшего племянника так обучил письму и всяким наукам, что все село считает Пятраса самым ученым по всей округе.

Старая Бальсене – первая ткачиха и рукодельница в приходе. Ее вышивания, передники, полотенца и скатерти вызывают удивление и зависть мастериц. Этому искусству обучила она и обеих дочек. Только старшая – Гене – предпочитает холсты, ручники, а младшая – Онуте – проводит время над вышивками, фартучками и поясами.

Старики Кедулисы, особенно отец, с подозрением и недовольством косятся на Бальсисов. Все там Кедулису не по нутру: и рачительность отца, и ученость Пятраса, и рукоделия женщин, и даже свиристелки и скворечники младшего, Микутиса, возбуждают у Кедулнса вражду и злобное брюзжание. Кедулис – самый нерадивый и темный хозяин в Шиленай. Вечно понурый, замызганный, всегда в потертой шубенке, подпоясанной путами, с нахлобученной шапкой, опираясь на палку, он словно спешит куда-то, все о чем-то тревожится, а по правде сказать, ничего не делает, только донимает придирками жену и детей. Владеет он полным волоком, домочадцев столько же, сколько у Бальсиса, – двое сыновей да три дочки, но никак не поспевает с работой, а следить за усадьбой у него нет ни времени, ни желания. Постройки у Кедулиса ледащие, не чиненные, покосившиеся, заборы развалились, скот отощал, даже в самые лучшие годы не хватает хлеба и кормов. Войт давно уже точит на него зубы и пожаловался бы пану на нерадивого хозяина, но Кедулис прилежно посещает корчму и частенько ставит угощение войту, приказчику и прочей челяди. Барщину его сыновья и дочери отрабатывают, а со своим наделом и усадьбой пусть сам разбирается!

Катре, вторая дочка, в семье особенная не только красотой, но и по характеру. Ее трудолюбием прежде всего и держится отцово хозяйство. На барщину поименно ходят братья и сестры, а на Катре – чаще всего с братом Ионасом, остаются надел и хлопоты по дому. В имение ее не посылают – так потребовала от старика мать. Дома нужна быстрая и шустрая работница, и, кроме того, Катрите красива. А мать знает, что пригожим девушкам в поместье лучше глаз не казать. Сестры – Старшая Уршуле и младшая Барбяле – не завидуют, что Катре достаются домашние работы и хлопоты. На барщине можно и полентяйничать, коли ладишь с приказчиком, и с парнями подурить, а дома – все бегом да бегом. Им больше нравится, вернувшись домой, притворяться, что рук-ног не поднимут, и на Катре покричать – почему у нее еще коровы не доены, свиньи не пригнаны и поесть нечего.

На той же стороне улицы, прямо напротив усадьбы Даубараса, живет Сташис – мужик уже преклонных лет, хворый, одышливый, с гноящимися глазами; соседи его недолюбливают за чрезмерное раболепство перед паном. Действительно, что ни скажет помещик или его прислужники – для Сташиса свято. Так велики его покорность и преданность, что он оправдывает даже явно несправедливые и подлые панские поступки. Свой холопский взгляд на бар, признание их всяческого превосходства выражает он немудрящими, но, по его мнению, целиком оправдывающими панов словами: «Пан – все одно, вишь, пан». Случалось, что Сташис своим холопством подводил односельчан. Сразу же, безропотно выполнял любое распоряжение управителя, хотя – поторгуйся он или помешкай – смог бы избежать кой-каких работ и повинностей. А когда Сташис беспрекословно выполнят требуемое, то управитель или приказчик и других понуждают к тому же. Обычно виновника тайного проступка никто поместью не выдавал и с панами не откровенничал. А Сташис в ответ на расспросы выкладывал все, что только ему ведомо. Поэтому соседи считали Сташиса продажной душой и панским наушником, хотя он от своей покорности никакой корысти не имел.

Из-за такого отношения к старику больше всего сокрушалась его дочка Марце, крепкая, краснощекая толстушка, которую все в деревне любили за открытый нрав, бойкость в разговоре и находчивость. Кроме Марца по усадьбе Сташиса сновали еще дочь и трое сыновей. Поэтому сельская молодежь не гнушалась этим двором и в часы досуга охотно туда захаживала.

Между усадьбами Кедулиса и Сташиса стоит изба Григалюнаса. Григалюнас – небольшого роста, худощавый, лысый, молчаливый и всегда как будто призадумавшийся; вся деревня любит его за сердобольность и услужливость. Жена – полная противоположность ему и по внешности, и по нраву. Высокая, тучная, седая, с суровыми глазами, вечно недовольная, словно на кого-то сердится. Она настолько же крута, как муж отзывчив. Понадобится односельчанину что-нибудь одолжить или попросить помочь в работе, он норовит обратиться к Григалюнасам, пока в избе нет хозяйки. Это редко кому удается – старуха зорко следит, кто и за чем заходит к ним во двор. Семья Григалюнаса велика: четверо сыновей и три дочки, – поэтому в хозяйстве хватает собственных рук.

На другой стороне улицы, за Галинисом и Даубарасом, ютятся дворы Бразиса, Янкаускаса и Норейки. Бразис, человек мрачный, замкнутый, мало общался с соседями. Жалостливо и сочувственно говаривали односельчане, что, видно, Бразиса «черные волы затоптали». Бразисам в жизни не везло. Дети у них часто умирали – одни маленькими, другие повзрослее; четверых сыновей и четырех дочерей схоронили они на пабяржском погосте. Оставались дочь – Марите, девушка двадцати двух лет, и сын Ионукас, достигший возраста пастушонка. Бразисы не в состоянии одни управляться, нанимают работника, чтобы отработать барщину.

Янкаускас ничем бы не выделялся среди других, если бы не сын его Казис, самый веселый парень на селе, неистощимый затейник. Ни одна свадьба, ни одна сельская вечеринка не обойдется без Казиса Янкаускаса. Да и вообще, едва со временем повольготнее, по субботним вечерам и в воскресенье, кто-нибудь из молодежи обязательно околачивается на дворе у Янкаускаса. Где Казис – там и шутки, частушки, проказы.

Смекалка молодого Янкаускаса ключом бьет на праздниках и обрядах: на заговенье, в пасху, в ночь Ионинес – на Ивана Купала, на свадьбах и дожинках. Никто так ловко не может окатить водой парней и девушек, которые на заговенье «гоняются за павами». Никто не сумеет так изобретательно смастерить из одного полоза и колеса «дедушкин воз» в страстную среду. Никому не удается так незаметно во время свадьбы или крестин втащить на стреху амбара телегу. Что бы ни происходило на селе забавного и уморительного, все знают, чьих рук это дело.

Когда гонят в ночное волов, Казис особенно любит поозорничать, припугнуть девушек и навещающих их парней. Едва скосят рожь, две-три девушки уговариваются и в сумерки гонят волов пастись на луга и в ржаное; жнивье. Знают, что пасти придется не в одиночку. Ночь спокойная, ясная, теплая, поближе к осени и звезды ярче сверкают на небе; на душе становится так легко и вместе истомно, когда лежишь у луга на косогоре, сцепив руки на голове, глядишь в эту темную высь, на большие и малые светила. Девушки запевают:

 
Эй, домой! Эй, домой!
Далеко край родной:
За седыми горами,
За большими лесами.
 
 
В кузне жаркой брат мой —
Мост кует булатный.
Я по мосту полечу,
Перстенек свой покачу!
 
 
Где он с моста упадет,
Там и солнышко взойдет;
А где солнышко взойдет —
Замуж девушка пойдет.*[1]1
  Стихи, отмеченные звёздочкой, здесь и далее – в переводе Ю.Хазанова.


[Закрыть]
 

И при этих словах как снег на голову сваливается парень, с которым девица той же осенью сыграет свадебку.

Казис Янкаускас любил, застигнув врасплох певуний с их сужеными, нагнать на них страху какой-нибудь неожиданной проделкой. Однажды он, блея, кубарем подкатился из-за куста под ноги Катрите, которую Пятрас Бальсис пришел проведать во время пастьбы. Не сдобровать бы Казису за такую проказу, если бы он, проворно увернувшись от тяжелой руки Пятраса, не улизнул в кусты.

Живым, веселым нравом напоминал молодого Янкаускаса Норейка, хотя он и на десять лет старше Казиса, года два как женат. Теперь уже остепенился, но охотнее водится с молодежью, чем с пожилыми хозяевами. В работе ему помогают младший брат, две сестры и мать. Отец умер сразу же после свадьбы сына. Норейки живут в ладу и согласии, поэтому их уважает все село, только старикам не нравится дружба молодого хозяина с парнями и подростками.

Другие хозяева Шиленай – Якайтис, Вашкялис, Бержинис с зятем Жельвисом и еще кое-кто – ничем не примечательны. Односельчане – только и всего.

На другом краю, чуть подальше от околицы, где сельская дорога упирается в большак Пабярже – Багинай – Сурвилишкис, стоит шиленская кузница. Там бывают не только местные, но и заказчики из других деревень, особенно из Палепяй. Нередко увидишь возле кузницы и проезжего, остановившегося что-нибудь поправить в повозке или бричке. Шиленский кузнец Дундулис слывет по всей округе умелым мастером.

Примерно в полутора верстах, где дорога пересекает проселочную Сурвилишкис – Паневежис, на перекрестке торчит старая, всем известная корчма. Часто, особенно по субботним вечерам, встретишь здесь управителей, приказчиков, войтов багинского и ближних поместий, шныряющего по всей округе жандарма, стражника, а порою – тех крепостных, что в позапрошлом году не давали зарока трезвости или, несмотря на присягу, не могут удержаться, чтобы не залить горя квартой сивухи. Среди них и Кедулис, Сташис и Бразис.

Тяжелое крепостное ярмо с давних пор мытарило село Шиленай. Барщина, подати, шарварки и толоки, порка до крови за ослушание и малейшую провинность, казалось, должны были сделать людей унылыми, замкнутыми, боязливыми, покорными и бессловесными. Правда, попадались и такие. Но большинство несло свое бремя стойко, терпеливо, не поддаваясь унынию, преодолевая боль и тоску.

Старики, пережившие все крепостные тяготы, утешались тем, что им уже редко приходится брести на барщину и сталкиваться с паном, управителем, приказчиком. Молодые противились гнету со свойственным юности упорством. Молодежи в Шиленай много. Чуть не в каждой усадьбе толклись две-три девицы, два-три парня, не считая подростков. Все они дружили, водились между собой, не обращая внимания на отношения между родителями. Возвращаются с барщины – поля звенят от песен и припевок. А когда выгоняют и пригоняют стадо, из-за рожков, дудочек и свистулек, щелканья бичей и гомона ребятишек на сельской улице и во дворе нельзя и соседа услышать.

Но веселее всего в Шиленай по субботним вечерам. В пятницу и субботу шиленцы на барщину не выходили, а работая на своих усадьбах, огородах, полосках, словно забывали о поместье, держась теснее друг к другу. Трудиться здесь тяжелее, чем в поместье, зато работаешь не на пана, а на себя, и ни управитель, ни приказчик не бродят по пятам с плеткой. В субботний вечер всякий вздыхал с облегчением. Молодые, забежав в избу и чего-нибудь перекусив, удирали на улицу. У двора Янкаускасов уже вертелось несколько парней и девиц. Казис с каждым заговаривал, смешил, поддразнивал. С другого конца деревни появлялись Бальсисы: Пятрас и Винцас, а потом и Гене с Онуте. С противоположной стороны спешила толстушка Марце Сташите, а сыновья и дочери Кедулиса, даже не выходя со двора, могли через забор перекидываться шутками с собравшейся ватагой. Привлеченные веселой беседой, выбегали на улицу и другие.

Больше всех знал песен Пятрас Бальсис, но первым запевалой был Винцас. Как утихнут шутки и проказы, Пятрас толкает брата в бок:

– Ну-ка, Винцас, заводи «Выйдем в поле да посмотрим». Эту легко подтягивать.

И Винцас тут же запевал высоким, звонким голосом:

 
Выйдем в поле да посмотрим,
Что за ветер дует.
Дует с юга и с востока —
С запада задует.
 

С пением чаще всего шли к Галинисовой липе и, казалось, будто само дерево подпевает молодежи, радостно трепеща листвой до самой верхушки.

Иной раз шли через все село до кузницы. Дундулис выходил навстречу со скрипкой и черными, загрубелыми от молота и искр пальцами на редкость ловко выводил танцы – суктинисы, польки и клумпакоисы. Молодой Янкаускас отыскивал какую-нибудь звякающую железку, другой выкатывал бочку, и, отбивая такт, они вторили Дундулисовой скрипке. На площадке перед кузницей вскоре начинали кружиться и притоптывать пары. Устанет Дундулис и уже не может держать в руках скрипку – начинаются хороводы и игры с песнями, смехом, выкриками.

Вечерняя заря ушла далеко на север. Блеклое небо летней ночи с редкими звездами, приникнув к земле, временами легко вздохнет, и прохладное, еле ощутимое дуновение воздуха ласкает разгоревшиеся щеки, шуршит в листьях осины, раскинувшейся за кузницей. Сквозь едкий дух курных изб от палисадничков пахнёт живительным ароматом мяты, душистого горошка, резеды. Изредка с дороги поднимется жаркая волна, пропитанная песком и пылью.

Село уже спит. Редко где, на завалинке, притулившись к еще не успевшим остыть бревнам, сидит старик или старушка, прислушивается к песням молодежи и беспокойно ждет возвращения своих. Давно ведь уже пропели первые петухи.

У кузницы затихает. На дороге слышатся разговоры, приглушенный смех. Кое-где скрипят ворота, двери. Возвращаются молодые домочадцы. Усталые, но довольные направляются кто в клеть, кто на сеновал, падают на постель и сразу же засыпают молодым богатырским сном.

А старик глубоко вздыхает. Вспоминает юность. Ведь и он плясал и пел под Галинисовой липой и у кузницы. Только люди были другие. Миновала молодость, миновала жизнь. Люди-то изменились, а беды прежние. Доживут ли его внуки до лучших времен? Все толкуют в народе, что вскоре станет иначе. Но разве в дни его молодости об этом не поговаривали?

Встанет старик, поглядит на восток, где небесный багрянец разгорается все ярче, перекрестится и уйдет в избу, на печку.

Запевают вторые петухи.