Текст книги "Собрание сочинений. Т. 3. Буря"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)
– Встретились мы совершенно случайно, на улице. Это было… это было в прошлую среду, в Задвинье.
– В среду вечером? – переспросила Мара. Чуть подкрашенные брови удивленно приподнялись. – В среду вечером у него было длиннейшее заседание в правлении.
– Он, помнится, говорил, что идет к какому-то сослуживцу. Может быть, в связи с этим заседанием?
– Возможно. Да это и не так важно в конце концов. – Но на лице ее в течение нескольких минут еще оставалось выражение напряженной мысли.
«Кажется, это мои слова ее расстроили. Почему?» – с недоумением подумал Жубур. Он вдруг понял, что в обществе Мары почувствовал себя спокойнее. Острая, щемящая боль, чувство собственной отверженности, не дававшее ему покоя последние дни, чуть утихло. В ее взгляде, в голосе он ощутил дружеское доверие, какую-то душевную поддержку.
Мара была из тех женщин, чья красота открывается не сразу: на улице, в многолюдном обществе она могла остаться и незамеченной, точно всю свою грацию, всю талантливость своей натуры она оставляла для сцены, для любимых ролей. В обществе она не проявляла той ровной, выработанной веселости, которой отличаются светские люди; она могла вдруг надолго задуматься, не отвечать на вопросы окружающих; с людьми, неприятными ей, держалась иногда с презрительным равнодушием. Редко-редко и лишь для немногих расцветала ее душевная прелесть. Вдруг открывалась глубина хмурых глаз; в ее медлительной речи начинали звучать такие искренние грудные ноты, что становилось тепло на душе.
Одного не мог объяснить Жубур: почему она обратила на него внимание, что означает это дружеское участие? Ведь и тогда, у Прамниеков, она так доверчиво положила руку на его плечо, так странно смотрела на него… «Что может найти во мне такая женщина? Кто я для нее? С мужем она, кажется, счастлива… Жизнь у нее интересная, богатая впечатлениями. Хотя, как знать? Вилде, возможно, человек незаурядный, но особых симпатий, не вызывает… И потом у него, наверное, вечно дела, заседания… Даже такие, о которых жена ничего не знает… Да, со стороны трудно судить…»
Мару действительно тянуло к Жубуру. Увидев его в первый раз, она поразилась какому-то неуловимому сходству его – не то в чертах лица, не то в голосе – с одним человеком, другом ее юности, которого она любила и который погиб при автомобильной катастрофе. Это была старая история, никто о ней уже не вспоминал, да и сама Мара ни с кем об этом не говорила. Она стала известной актрисой, вышла замуж за Феликса Вилде, но первую свою любовь забыть не могла. И вот пришел Жубур и растравил эти дорогие и горькие воспоминания, оживил смутные мечтания ранней юности…
Жубуру она ничего об этом не говорила… Она глядела на него доверчиво-ласковыми глазами и рассказывала – о театре, о новой пьесе, в которой должна играть главную роль, о том, как она трактует характер героини.
– Премьера в субботу. Мне очень хочется, чтобы вы пришли в театр. Очень хочется. После спектакля поедем прямо к нам, отпразднуем новую роль. Гостей совсем немного будет… Прамниеки, конечно, может быть, еще кто-нибудь. Приходите.
Но Жубур и не отказывался. И не потому даже, что почувствовал симпатию к Маре. Еще в самом начале разговора, когда она несколько раз упомянула Силениека, его озарила вдруг одна мысль. Он слушал Мару, отвечал на ее вопросы, а мысль эта не покидала его, обрастала новыми доводами, предположениями. Неужели он в самом деле нашел путь к разрешению загадки? Неужели существует какая-то связь между нею и окружающими Прамниека людьми?
– Благодарю вас за приглашение, я приду, с удовольствием приду, – сказал он. – И раз уж вы напомнили мне о моих обязанностях, я схожу и к Прамниеку. Дайте мне, пожалуйста, его адрес.
– Записывайте. У меня и номер телефона есть.
Ей было приятно оказать ему хоть самую маленькую услугу.
Жубуру пора было уходить, – он решил немедленно отправиться к Прамниеку. Мара еще осталась посидеть в кафе.
Едва успел Жубур выйти за дверь, как к столику Мары подлетел Зандарт.
– Добрый день, добрый день, госпожа Вилде! Давно смотрю на вас, любуюсь, только не хотелось мешать. Вы были так заняты своим партнером. Ха-ха! – обрадовался он своей шутке. – Между прочим, знакомое лицо, где-то я его как будто видел…
– Конечно, видели. Это Карл Жубур. Помните, летом, в день рождения Прамниека?
– Да-да-да!.. Совершенно правильно: Карл Жубур. Кажется, он еще отчаянно ругал немцев. Верно?
– Право, не помню, господин Зандарт.
– Ну, может, я и напутал. Между прочим, госпожа Вилде, а вы сами-то как? Признаете их?
Действуя с помощью одних и тех же, довольно топорных, приемов, Зандарт бросался теперь навстречу каждому знакомому и старательно выведывал его мнение о немцах. Он так усердствовал, что у него каждый день был готов для Эдит список фамилий, помеченных плюсами или минусами. А некоторые фамилии были снабжены даже двумя плюсами или минусами.
Вечером Мара рассказала мужу о встрече с Жубуром.
– Я его пригласила на премьеру и на ужин. Ты не возражаешь? Он такой славный, симпатичный человек…
– И отлично сделала, что пригласила, – с довольным видом ответил Вилде.
– Он сказал, что вы с ним встретились в прошлую среду.
– Да, я не сказал тебе тогда – как-то из головы вылетело.
– Ведь в среду у вас было заседание правления. Ты еще жаловался, что пять часов просидел и у тебя голова разболелась. А сам, оказывается, был где-то в Задвинье.
Вилде слегка закусил нижнюю губу, потом рассмеялся и потянулся обнять Мару.
– Первый раз за все годы брака я узнаю о том, что ты меня ревнуешь. Ты меня просто радуешь!
– Я вовсе не собираюсь ревновать тебя, – уклоняясь от его объятья, сухо ответила Мара. – По кто тебя вынуждал описывать с такими подробностями это мифическое заседание? Мне просто неприятно попадать в глупое положение. Люди начинают думать, что ты скрываешь какие-то похождения, одурачиваешь меня.
– Не волнуйся, Мара, – начал успокаивать ее Вилде. – Я действительно был в Задвинье, был по служебным делам. По каким – сказать сейчас не могу, да это и неважно. Обещаю тебе не подавать больше поводов к подобным недоразумениям. А главное – я твой верный муж, и если хожу на свидания – то только на деловые… – закончил он иронически-торжественным тоном.
6
В углу мастерской топилась железная печка. Стеклянная крыша была запорошена снегом, но солнца здесь было достаточно.
При входе Жубура натурщица спряталась за ширму.
– Можете одеваться! – крикнул ей Прамниек. – Сегодня больше работать не будем.
– Я тебе помешал? – спросил Жубур.
– Нет, ничего… я уже кончал. Ну, присаживайся, грейся, а я пойду попрошу Ольгу дать нам горячего кофе.
Пока натурщица одевалась, разговор у них не клеился.
С удовольствием осматривал Жубур мастерскую художника. «Какое это счастье, – думал он, – когда человек может целиком отдаться творчеству, вложить все свои способности и силы в любимый труд. Художник, настоящий художник отвечает только перед своей совестью, а в конечном счете – перед своим народом, и тогда в его творениях звучит сама жизнь».
И сам Прамниек, в белой, запачканной красками блузе, с трубкой в зубах, с копной густых волос на голове, с напряженно вглядывающимися в каждый предмет глазами, был очень колоритен.
Последнее время он работал над большим полотном. Везде были разбросаны эскизы голов и фигур, наброски композиций. Тут же стояло несколько занавешенных мольбертов поменьше, с неоконченными холстами.
– Пожалуй, мой замысел многим придется не по вкусу, – рассказывал Прамниек. – Я хочу создать – как бы это выразиться – что-то вроде поэмы о труде. Конечно, не о том труде, который является уделом раба и ведет к деградации человека. Пусть уж этот труд восхваляют и проповедуют интеллигентные прихвостни буржуазии, как это практикуется сейчас у нас. Вот уж стараются! Чего только они не делают, чтобы приукрасить безрадостный труд эксплуатируемых масс! Надеются, что он тогда покажется народу более привлекательным, что народ забудет, на кого работает. Мне все это до того осточертело, что вот я решил показать в красках, в динамике фигур, в самой композиции – другой труд, к которому людей не принуждают палкой, не подгоняют жадность и стяжательство… Свободный, творческий труд, который так же необходим человеку, как воздух и пища. И показать его без сентиментальной утрировки, а таким, каким он должен быть…
– И каким он будет, когда народ станет хозяином страны, – закончил его мысль Жубур.
– Да, когда-нибудь, наверное, наступят такие времена. Может быть, идея моей картины пока еще фантастична и не скоро еще воплотится в жизнь, а может быть, я не так уж намного опережу ее.
– Совсем не намного, – сказал Жубур.
Он внимательно посмотрел на Прамниека, тот на него, и оба многое узнали в это мгновение друг о друге. Жуб’уру точно дышать легче стало. Он понял, что без обиняков может приступить к разговору, ради которого пришел сюда.
Когда натурщица, наконец, вышла, Жубур спросил:
– Сможем мы поговорить полчаса наедине?
– Готов хоть целый вечер, – весело ответил Прамниек. – Ты у меня такой редкий гость, – когда еще тебя дождешься в другой раз?
– Здесь можно говорить не остерегаясь?
– Вполне. Я пойду скажу, чтобы Олюк никого не впускала.
В эту минуту в мастерскую вошла сама Ольга, держа поднос с кипящим кофейником и чашками. Прамниек тут же достал из шкафика бутылку коньяку. Ольга, очень довольная приходом Жубура, начала было расспрашивать его о делах, но, взглянув мельком на мужа, сразу поняла, что помешала разговору, и сейчас же вышла, воспользовавшись первым попавшимся предлогом. С Жубура она взяла слово, что он останется пообедать с ними.
Прамниек набил трубку и откинулся на спинку кресла.
– Скажи мне откровенно: что собой представляет Феликс Вилде? – начал Жубур. – Ты хорошо его знаешь?
– Как тебе сказать, – медленно ответил Прамниек, глядя вверх, на расползающееся кольцо дыма. – Познакомился я с ним после женитьбы, через Ольгу. Они ведь с Марой дружат еще с гимназических времен. Точно так же, как и с Эдит… Знакомство это поддерживается главным образом из-за Мары. Сама она – чудеснейший человек, с удивительно верным художественным чутьем. Жаль мне ее иногда становится – есть в ней какой-то Душевный надлом, а супруг ее не всегда это понимает, хотя, видимо, до сих пор влюблен в нее. Что же тебе о нем сказать? Он человек со способностями, быстро все схватывает и с поразительной ловкостью пускает в оборот свои знания. На службе ему везет, – больше того, удивляться приходится, с какой головокружительной быстротой поднимается он вверх, хотя влиятельных дядюшек у него не имеется. Отец его всю жизнь сидит на своем клочке земли – так гектаров в пятьдесят или что-то в этом роде. Есть у него брат агроном, он состоит командиром батальона где-то в айзсарговском полку, но Феликс много раз говорил, что особо нежных чувств к нему не питает и редко с ним видится. Сам он часто высказывает весьма радикальные суждения, но я никогда особенно не верил в их искренность. Самолюбия и честолюбия у него хоть отбавляй, больше всего, конечно, он мечтает о блестящей карьере и, если уж говорить по душам, – ради нее на все пойдет. У меня осенью случилась одна неприятность – пришлось заплатить пятьсот латов за свою откровенность. Тогда я, грешным делом, подумал, что это не без его участия произошло. Теперь-то я думаю на Освальда Ланку, – после того как тот отплыл с немцами, всем стало ясно, что это за фрукт. Но все равно, Вилде тоже может оказаться порядочным подлецом. И если бы не Мара – я бы с ним никогда в жизни не стал дело иметь… Теперь скажи, почему он так тебя интересует?
– Скажу, скажу, только немного погодя. У меня к тебе еще один вопрос. Андрей Силениек на самом деле приходится тебе двоюродным братом?
– Можешь не сомневаться, – улыбнулся Прамниек. – Да погоди, позволь мне отвлечься немного от нашей темы, заодно давай выпьем по рюмочке коньяку. Я, брат, последнее время стал очень часто задумываться над тем, что творится в мире. Ты не слыхал, как сейчас стараются доброжелатели Маннергейма? Оказывается, они издают у нас, под маркой телеграфного агентства, свой бюллетень. Получают его около ста человек: члены кабинета, крупные чиновники, военные чины. Один такой листок попался как-то мне в руки. Ну и разнузданность! С какой бешеной злобой они пишут о Красной Армии! По их описаниям получается, что у финнов очень мало потерь, а Красная Армия почти уничтожена. А главное, они носятся с проектом антисоветского блока всех скандинавских и прибалтийских государств. Под покровительством одной из великих держав, разумеется. Эти фабриканты бекона мечтают о войне с Советским Союзом. Понимаешь, что это значит? Они стараются науськать народ на советские гарнизоны, они лихорадочно производят противотанковые мины, чтобы окружить эти гарнизоны минными полями. Немало мы видели со стороны ульманисовских молодчиков безумных выходок, но тут они решили переступить всяческие границы. Но народ не пойдет на это, в этом я уверен… Ты меня прости, я тебя совсем заговорил. Да, так что ты хотел спросить насчет Силениека?
– Ты хорошо знаешь своего двоюродного брата? Знаешь о его работе?
Прамниек несколько секунд серьезно, почти строго смотрел в глаза Жубуру и тогда только ответил:
– Я знаю лишь то, что мне положено знать. Я считаю его выдающимся человеком.
– Я тоже знаю Силениека и знаю, что мне положено знать, – переходя на шепот, сказал Жубур. – Теперь скажи: когда ты видел его в последний раз?
– Приблизительно месяца три тому назад. Он мне тогда сказал, что уезжает по делам в провинцию.
– Ты с ним дружил?
– Он мне доверял. Ну, очевидно, в определенных границах. О многих вещах мы с ним разговаривали откровенно. Я иногда кое-что рисовал для него. Давал ему краски. Он приносил мне некоторые издания. Скажу, что из всей моей родни это единственный человек, которого я искренне люблю и уважаю. Андрей тоже, кажется, кроме меня, ни с кем не поддерживает родственных отношений.
– Скажи, а Вилде никогда не интересовался Андреем? Не спрашивал тебя о нем? Подумай хорошенько.
Прамниек надолго задумался. По мере того как он погружался в какие-то воспоминания, лицо его становилось все тревожнее. Вдруг он вскочил с кресла.
– Что с Андреем?
– В воскресенье его арестовали.
Прамниек ни о чем больше его не спросил. Он стал быстро прохаживаться из угла в угол, не глядя на Жубура. Потом, решив, видимо, взять себя в руки, круто повернулся и сел на прежнее место.
– Ты думаешь, что это Вилде?
Жубур утвердительно кивнул головой.
– Это очень похоже на правду, как сопоставишь все факты. И подумать только… Это верно. – Вилде спрашивал меня про Андрея, и не раз. Он даже спрашивал у меня его адрес – это было вскоре после последнего прихода Андрея. Сказал, что какой-то знакомый Андрея разыскивает его. Я было пошел к нему, но оказалось, что Андрей съехал со старой квартиры.
– Андрей перешел тогда на конспиративную квартиру, – объяснил Жубур. – Его еще в то время разыскивали, и он должен был перейти на нелегальное положение.
– Теперь я вспоминаю, что Вилде и тобой интересовался, – продолжал вспоминать Прамниек. Он даже как-то осунулся за несколько минут. – Все спрашивал, почему ты никогда не заходишь, что ты за человек. Один раз, чуть не на прошлой неделе, позвонил по телефону, сказал, что у него есть для тебя подходящее место. Я тогда еще пожалел, что не знаю твоего адреса.
– Подожди, – перебил его Жубур. – А откуда же он узнал, что я работаю в издательстве? На прошлой неделе в среду я встретился с ним в Задвинье. Дело было вечером, я шел к Андрею. Он так пристал ко мне, что я не знал, как от него и отвязаться. А давеча, во время разговора с его женой, вдруг выясняю, что ей он про эту встречу ничего не сказал, что он в тот вечер должен был присутствовать на каком-то заседании. Все это навело меня на подозрения.
– Подлец! Какой подлец! Это он, Жубур, ясно, что это он. Недаром не лежало у меня к нему сердце. Мерзавец! Вот как он делает свою карьеру. Ну, погоди у меня…
– Постой, Эдгар, не горячись, не то еще натворишь глупостей, – строго остановил его Жубур. – Пока еще ничего не доказано, пока у нас с тобой ничего, кроме предположений, не имеется. Скажем, мы уверены даже, что это он, но нам нужны факты. Нужно фактами доказать, что он служит в охранке. И если ты хочешь, чтобы предатель и виновник ареста Андрея был разоблачен, ты должен помочь мне в этом.
– Сделаю все, что в моих силах! – горячо ответил Прамниек. – Готов, кажется, на все пойти ради этого.
– Во-первых, ты ни при ком виду не подавай, что знаешь что-то про Вилде. Ни в коем случае не выказывай при нем своих чувств, держись с ним вежливо, ровно, – словом, по-прежнему.
– Ох, как это трудно! – покачал головой Прамниек. – Мне не терпится в глаза ему плюнуть, а я должен руку пожимать.
– Мало ли что трудно – дело это слишком серьезнее, придется потерпеть. Так вот, слушай. Я приглашен к ним на ужин. В субботу. Вы с Ольгой, кажется, тоже будете?
– Да, мне Олюк говорила, но после того, что мы узнали…
– Надо пойти, Эдгар. Мы просидим у них весь вечер и постараемся его хорошенько прощупать. Я уже начинаю кое-что придумывать, своего рода западню. Если наши предположения верны, он в нее попадется.
– Как ты все успел предусмотреть?
– Видишь ли, для меня это вопрос жизни. Если мне не удастся уличить его в самые ближайшие дни, произойдет ужасное недоразумение… Правду говоря, оно уже произошло.
– Я понимаю тебя, Карл, – мягко сказал Прамниек. – Обещаю сделать все, что ты находишь нужным. Надо найти предателя. Ах, Андрей, Андрей!..
– Это будет лучшее, что мы можем сделать для Андрея. И для его дела. Для народного дела, Эдгар.
7
В субботу вечером Жубур пошел в театр. Переживания последних дней оставили на его лице заметный след, глаза у него ввалились. Но он не чувствовал усталости. Страстное, нетерпеливое желание вернуть доверие товарищей, доверие партии заставляло его мысль работать с поразительной ясностью, заставляло забывать об отдыхе.
Спектакль окончился в половине одиннадцатого. Это была одна из переводных салонных пьес, которыми дирекция обычно пыталась залатать прорехи в бюджете театра. Чего можно было требовать от постановки, состряпанной в две недели? Большинство актеров не успели еще войти в роль и не в состоянии были произнести двух слов без помощи суфлера; режиссеру только в последний момент пришло в голову, что такой-то персонаж требует иного истолкования. Положение спасала только непритязательность зрителей. Рижскую публику не баловали хорошими постановками, образцов для сравнения у нее не было. Смотрите, что есть, и не обессудьте… А кому не нравится, идите в другое место. А в другом месте было только кино или оперетка, убогое, пошлое искусство ресторанной эстрады; и невзыскательный зритель принимал все, что ему преподносили в виде премьер каждые две недели. И еще спасибо говорил.
Мара, всегда очень вдумчиво работавшая над своими ролями, в этот вечер играла с особенным подъемом. Она сумела вложить в образ героини какие-то собственные черты и показала такую глубину чувств, о которой и не помышлял автор пьесы. Обманутая мужем молодая женщина решает начать борьбу с соперницей. Легкомысленный муж, поняв к концу пьесы, какими душевными качествами обладает его жена, раскаивается и возвращается к домашнему очагу. Довольно незамысловатый, избитый сюжет. Такая же незамысловатая, избитая мораль. Но большинство зрителей находили здесь собственную житейскую мудрость, выраженную приятными, округлыми фразами, и тихонько радовались: «Да, такова жизнь. Слаб человек, но – достоин снисхождения».
После спектакля Жубур разыскал в фойе Прамниеков. С ними были Эдит и Зандарт. Они решили подождать, когда Мара разгримируется и переоденется, чтобы ехать всем вместе. Разговор вертелся вокруг пьесы и игры актеров.
– С каким огнем играла сегодня Мара! Я ее давно-давно такой не видела, – сказала Ольга. – Но техника здесь ни при чем, Эдит, ты напрасно так думаешь. Мне кажется, она сама испытывает какой-то душевный подъем.
– Вы это правильно сказали, госпожа Ольга, она сегодня играла, как это я хотел сказать… да… очень изящно, – изрек Зандарт: он не таил под спудом светильник своей мудрости.
В дверях показалась Мара с огромной охапкой цветов в руках. Позади шел Вилде.
– Помни уговор, держись ровнее, – шепнул Жубур художнику.
Прамниек только дернул плечом.
В квартире Вилде все было приготовлено к приему гостей. Стол был накрыт. В гостиной топился камин; серый избалованный кот потягивался перед огнем на шкуре белого медведя.
– Прошу прямо к столу, – позвал гостей Вилде.
Усаживались как придется, но Жубур все-таки очутился рядом с хозяином.
– С водки начнем? – подмигнул тот Жубуру. – С морозу ничего не может быть приятнее. – И он стал наливать рюмки.
Чокнулись за успех Мары, потом взялись за тарелки. Вилде налил по второй, и все разом заговорили – смеясь, не слушая друг друга. Громче и больше всех говорил Прамниек, но политики на этот раз не касался. Зандарт распределял свое внимание поровну между Эдит и закусками. Эдит благосклонно подшучивала над ним: в их отношениях еще не произошло никаких изменений.
Вилде уже наполнил рюмки в третий раз.
– Э, да вы наших порядков не знаете, – с преувеличенным испугом сказал он Жубуру, увидев, что тот поставил на стол почти полную рюмку. – Нет, так нельзя.
– Я не привык много пить, – оправдывался Жубур.
– Тем хуже, вы же не молодая девушка. Церемониться у нас не принято, здесь все люди свои. А в случае чего – мы вас уложим на диванчик, и вы живо придете в себя. Нет, нет, сейчас же выпейте. – Он не успокоился до тех пор, пока Жубур не допил рюмку.
«Хочет напоить – значит, все идет так, как я ожидал, – подумал Жубур. – На этот раз ошибаешься, голубчик, – не проведешь». Чтобы не опьянеть, он решил пить одну водку и старался побольше есть. Взял с блюда несколько самых жирных кусков заливного, намазал хлеб толстым слоем масла – и покосился на Мару. «Вот, наверно, думает, обжора».
Водка лишь слегка ударила ему в голову, он вполне владел собой и старался рассчитывать каждое слово.
– Рекомендую для разнообразия перейти на более легкое, – суетился Вилде, – отличнейшее пиво.
Жубур заговорил через стол с Марой, поблагодарил ее за прекрасную игру. У нее сразу просияли глаза от его слов.
– Да, я сама чувствую, что играла верно. Режиссер сказал, что многие сцены у меня совсем по-другому получились, чем на репетициях. Но это, кажется, не испортило общего впечатления.
– Господа, – громко заговорил Вилде, перебивая все разговоры. – Я хочу показать вам нечто любопытное в своем роде. Давеча, перед уходом в театр, я обнаружил в своем почтовом ящике вот эту штучку. – Он вынул из кармана сложенный вчетверо листок печатной бумаги, развернул его и подал Жубуру. – Вот прочтите, потом дайте Прамниеку.
Пока Жубур читал, Вилде не спускал с него взгляда опытного наблюдателя. Жубур чувствовал этот взгляд, чувствовал, что и остальные выжидательно следят за выражением его лица.
Достаточно было Жубуру взглянуть на листок, и он узнал его. Это была последняя прокламация, вышедшая из-под руки Андрея Силениека, последнее издание разгромленной типографии. Он ее знал наизусть. Это было воззвание ко всем тем, кто еще не определил своего отношения к моменту, когда стоявшая у власти клика готовилась ввергнуть латышский народ в кровавую авантюру и сделать его вассалом Гитлера, – но главным образом адресовано оно было интеллигенции: «Народ оценит вас по вашим делам, по вашим поступкам будет он судить вас. Почему вы молчите? Или вы ждете, что и на этот раз другие проложат вам дорогу своим трудом, своими страданиями? А когда борьба решится в нашу пользу, когда победит народ, вы придете за своей долей? Скажите, на какую долю вы сможете тогда рассчитывать?»
И Жубур должен был скрывать чувство гордости за эти смелые, огненные слова, должен был притворяться, что читает их впервые и они не производят на него никакого впечатления.
– Как пишут, а? – наклонясь к Жубуру, вполголоса сказал Вилде, когда тот передал листовку Прамниеку. – Ведь здорово? Силу, видимо, за собой чувствуют. Они уж начинают требовать, грозить.
– Смело написано, – крутнул головой Жубур. – И язык литературный. По-моему, писал интеллигентный человек. – Он внутренне радовался, что не выдал себя ни единым жестом.
Прамниек буркнул, что такую же листовку он нашел в своем почтовом ящике, но не обратил на нее внимания, и что источник их распространения, наверно, скоро будет обнаружен.
Зато не на шутку разволновался Зандарт.
– Вон они куда хватают! – кричал он, размахивая коротенькими ручками. – За честных граждан принялись! Нет, меня этим не запугаешь! Плевать я хотел на их листки! Публика мое кафе не забывает, лошадки берут призы, – а больше мне ничего не надо… Ни у кого я ничего не отнимал, а своего тоже не отдам. Мое моим и останется.
Листовка, обойдя весь стол, вернулась к Вилде. Он сложил ее и спрятал в карман.
– Что нас ни ждет впереди, а выпить следует, – весело сказал он и стал разливать пиво.
Жубур выдержал с его стороны новый натиск: он пил только водку, решительно отказавшись и от пива и от вина. Чтобы не принуждать хозяина к назойливости, он понемногу стал входить в роль опьяневшего человека: перевирал слова или вдруг умолкал, уставившись бессмысленным взглядом в одну точку. В один из таких моментов, пока Мара и Ольга горячо обсуждали с Прамниеком композицию его новой картины, а Эдит слушала длинный рассказ Зандарта о том, как ему достался Регент, Вилде положил руку на плечо Жубуру и, осторожно кашлянув, начал:
– Мне все-таки кажутся несколько преждевременными подобные заявления коммунистов. В Латвии они едва ли добьются чего-нибудь раньше, чем через пятьдесят лет. Как это ни странно, но большая часть рабочих стоит за Ульманиса. Да, представьте. Конечно, коммунисты делают отчаянные попытки, чтобы лишить его этого ореола, этой популярности, но они избрали неверный путь… Вы со мной согласны?
– Кто их разберет… – равнодушно ответил Жубур. – Надо бы поговорить с кем-нибудь из коммунистов… Не хватало нам еще думать за них… – Он оглянулся на дверь. – Голова кружится… Прилечь немного.
Вилде взял его под руку и вывел из столовой. Вслед за ними встали из-за стола и остальные. Мужчины направились в кабинет пить кофе, Ольга и Эдит сели в гостиной. Мара, выйдя за чем-то в переднюю, столкнулась там с мужем. Она взглянула на него с гневным упреком.
– Феликс, я весь вечер не могу понять твоего поведения. Зачем ты напоил Жубура? Чего ты над ним издеваешься?
Феликс пожал плечами. В его светлых, прозрачных глазах появилось выражение неподдельного изумления.
– Мара, что ты говоришь? Кто над ним издевается? Жубур – милейший парень, я очень доволен его приходом. Ты просто утомлена, дорогая, или раскапризничалась. Ты бы приняла чего-нибудь… – И, не слушая ее, он ушел в кабинет.
Жубур лежал на диване. Вилде подсел к нему.
– Ну, что, легче стало?
Зандарт объявил, что с дамами веселее, и вышел в гостиную. Прамниек, задрав ноги на спинку кресла, набивал трубку. Жубур вдруг ухватил Вилде за пуговицу пиджака и подмигнул ему.
– Про эти листовки… Ульманису следовало бы поинтересоваться… Мне давеча вдруг пришло в голову… про гараж. – Он широко зевнул, закрыл глаза и повалился на подушку.
– Что? Какой гараж? – нагнувшись к нему, спросил Вилде. Он даже нетерпеливо встряхнул Жубура за плечо.
– Ну, в гараже… – опять забормотал тот, открывая глаза. – По ночам печатают… Там, на Кленовой улице, не то в седьмом, не то в девятом номере… Двор большой. Каждую ночь печатают, чуть стихнет… Утром развозят на тележках большие тюки… А я и не догадывался… Ну печатают и печатают. – Он опять зевнул.
– Интересно. – Вилде опасливо оглянулся на Прамниека, но тот внимательно перелистывал какой-то альбом. – Но как вы-то заметили?
– Очень просто! – запальчиво выкрикнул Жубур и, точно выдохшись от такого усилия, устало зашептал: – У меня там дела с абонентами. Никогда сразу не заплатят, ходишь-ходишь, ловишь-ловишь… И утром и вечером… И всегда печатают… Откуда только они столько бумаги берут?.. Прамниек, это ты написал? – вдруг закричал он художнику, показывая на большой портрет Мары, висевший на стене. – Очень похожа.
– Да, это моя работа… – недоумевающе ответил Прамниек.
– Че-орт, как это у тебя получается… – не успокаивался Жубур. – Трудно, наверно?
– Нельзя сказать, что легко.
– И сколько ты за него получил? Ты же не даром работал? Даром никто не работает. Так ведь? – с какой-то озлобленной наглостью спросил он Вилде.
– Это подарок Ольги к годовщине нашей свадьбы, – любезно объяснил тот. – Портрет действительно удачный.
– Прамниек! – уже не слушая его, опять закричал Жубур. – А когда ты напишешь мой портрет?
– Да я тебе давно предлагал. Приходи позировать.
– Сегодня не могу, – коснеющим языком забормотал Жубур. – Не высижу… Что это у тебя там, Прамниек? Коньяк? Почему не нальешь мне? Я хочу коньячку… Я еще не пил… А квартирка уютная. Приятная квартирка, приятный хозяин… – Потом он снова повалился на диван и заснул.
Гости просидели еще целый час. Пили кофе и коньяк, слушали по радио музыку. Наконец, Прамниек подошел к Жубуру и стал его расталкивать.
– Едем домой, пора.
– Разве я не дома? – протирая глаза, спросил Жубур.
– Вставай, вставай, Жубур. Повеселились, хватит.
Кое-как добрался он до вешалки, кое-как напялил на себя пальто и стал прощаться с хозяевами.
– Надеюсь, что это не в последний раз, – сказал Вилде, провожавший гостей до подъезда. – Заходите без приглашений.
– Спасибо, господин Вилде. Мне сначала надо научиться пить. В гостях спать не полагается.
– Какие пустяки! Это со всяким бывает, – успокаивал его хозяин. – В своей компании можно…
Прамниек подозвал извозчика.
– Мы и тебя подвезем, Карл, – тронул он за плечо Жубура.
Когда лошадь пошла рысью, Жубур, сидевший напротив Прамниека, нагнулся к нему:
– Все в порядке, друг, завтра он сам пожалует.
– Куда пожалует?
– Ну, туда… где печатают, – усмехнулся Жубур.
Поняв, о чем идет речь, Прамниек захохотал на всю улицу. Потом задумался и покачал головой.
– Значит, это правда. Какой подлец! Раньше я только строил предположения, а сегодня все стало ясно. Мерзавец!
– О чем это вы там? – сонным голосом спросила Ольга. Она все время дремала, зябко прижавшись к мужу.
– Мы говорим об охоте, – ответил Прамниек. – Карл, оказывается, заядлый охотник. На днях будет участвовать в облаве на серого волка.
Под полозьями визжал снег. Холодно дробился лунный свет в оконных стеклах неосвещенных домов. Ночь была тихая, морозная.
8
Под утро Юрис Рубенис проснулся. Ему показалось, что кто-то скребется в дверь. Он приподнял голову с подушки и стал прислушиваться. Кровать его стояла в углу кухни, за печкой. Голубоватое от луны, затканное искристыми морозными узорами окно освещало каждый предмет в комнате, по-праздничному блестел чисто вымытый с вечера пол. Снова звякнула дверная скоба. Теперь уже нельзя было сомневаться – кто-то стоял в сенях.
