Текст книги "Собрание сочинений. Т. 3. Буря"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

– Я приехала с торфоразработок, господин помощник, – сказала Айя.

Тот стал выписывать квитанцию, подал ее девушке, а деньги спрятал в стол.

– Следующий!

Айя вышла и заняла свое место в сводчатом проходе между двумя наружными воротами. Через час она сдала передачу и в том же проходе, вместе с другими записавшимися на свидание, стала дожидаться очереди.

Часы показывали половину третьего, когда надзиратель вызвал по фамилии семь человек, в том числе Айю, и повел их еще к каким-то воротам. Усатый чиновник проверил их документы и по одному пропустил во внутренний двор. Зазвенела связка ключей, – посетителей впустили в тесную камеру и снова заперли ее.

Здесь им пришлось прождать минут двадцать пять, пока не вышла предыдущая партия. Это опять-таки был один из предписанных правительством изощренных способов унижения, посредством которого тюремная администрация морально воздействовала на родных и друзей заключенных. Им тоже не мешает поразмыслить в тесной, запертой на ключ камере о том, что над ними стоит некая сила, готовая усмирить и обезвредить любого непокорного и недовольного… Посиди, потерпи и ты в тюремной камере, если уж так хочется повидаться со своим преступным родственником или другом!

Кончилось и это испытание. Надзиратель отпер дверь и впустил посетителей в помещение, несколько напоминающее операционный зал банка или почты. Оно было разделено пополам перегородкой, поверх которой была натянута до самого потолка металлическая сетка. В перегородке через каждый метр были проделаны окошечки, затянутые такой же сеткой. Только здесь она была двойная, так что посетители видели заключенных лишь на некотором расстоянии. Они не могли даже коснуться друг друга. Взволнованно гладили они металлическую проволоку, еще теплую от прикосновения чьих-то рук.

Заскрежетал замок. За перегородкой послышался топот деревянных башмаков, и в окошках стали появляться бледные лица; воспаленные, блестящие глаза жадно искали близких среди посетителей.

И тут началось нечто трагически-нелепое. Разговаривали одновременно семь-восемь человек, и приходилось повышать голос почти до крика, чтобы быть услышанным. По обе стороны перегородки прохаживались надзиратели, зорко следившие за тем, чтобы в разговорах заключенных и посетителей не мог проскользнуть какой-нибудь тайный смысл, чтобы они не обменялись условными знаками. Заметив что-нибудь подозрительное, надзиратели без всякого предупреждения прерывали свидание и уводили заключенного. Иногда они вмешивались в разговоры, подавали иронические реплики, делали непристойные замечания. Особенно веселил их каждый раз поднимавшийся в зале гам.

– Эк их воют – не хуже, чем на псарне. Недаром говорится: каков зверь – таков и голос.

Айя встала у самого крайнего окошечка: здесь шум голосов раздавался только с одной стороны. Зная по опыту, как быстро пролетают минуты свидания, она уже заранее обдумала, о чем надо поговорить и в какой последовательности, чтобы сказать самое главное. Сквозь разделяющие их частые сетки, от которых рябило в глазах, она посылала Петеру долгую нежную улыбку, нежным влажным взглядом приникала к его бледному лицу, а пальцы ее любовно поглаживали сетку, будто то были руки ее брата. И он отвечал ей той же проникновенной улыбкой, тем же полным любви взглядом.

– Дома все благополучно, ты за нас не тревожься, родной, – быстро говорила Айя. – Мама здорова, работает все на том же месте, отец ушел с плотами, а я сейчас на торфоразработках. Сегодня внесла в канцелярию деньги. Андрей шлет тебе привет. Он здоров и чувствует себя хорошо. Мама вяжет тебе носки и фуфайку. Ты получил книги? Я послала все, что ты перечислил в письме.

Коротко в двух-трех словах рассказала она обо всех знакомых, которые могли интересовать Петера. И как ни прислушивались к их разговору тюремщики, ей удалось между домашними новостями передать кое-что запретное. А это все были немаловажные сообщения. Надо было сказать о недавнем аресте одного товарища, предупредить коллектив, что в их четвертом корпусе появился провокатор. Петер то взглядом, то кивком подтверждал, что все понял. Когда Айя кончила, стал говорить Петер. Задал ей несколько вопросов о людях, про которых она забыла упомянуть, потом рассказал о себе.

– Не унывай, Айюк, у меня все хорошо. Легкие в порядке, а за нервы и подавно нечего бояться. Привет Андрею и от меня и от всех наших. Пусть он не перенапрягается, чтобы не надорваться. Кому тогда о семье заботиться? Сейчас он остался почти единственным кормильцем.

Айя поняла, что надо немедленно предупредить Силениека о возможности провала. Последнее время в воздухе чувствовалось что-то тревожное, а Андрея нужно было во что бы то ни стало уберечь от ареста – он был единственным руководителем организации, оставшимся на свободе.

– Кончать! – раздался грубый окрик тюремщика.

Оглядываясь назад, отходит Петер от решетки. В дверях он еще раз машет сестре рукой и бросает на нее ласковый взгляд. Она смотрит ему вслед, пока его еще можно видеть сквозь сетку. Смотрит с улыбкой, полной надежды, хотя сердце у нее сжимается от боли.

На обратном пути возле Матвеевского кладбища за ней увязался какой-то подозрительный тип в потертом сером костюме, жокейском картузе и в рубашке с открытым воротом.

– Со свидания, товарищ? – прочувственно, насколько позволял ему осипший голос, спросил он девушку. – Могу оказать содействие, если надо что переслать… Есть знакомый надзиратель.

Айя, не глядя на него, ускорила шаг, но он не отставал. Со стороны это походило на состязание. Наконец, незнакомец схватил Айю за руку.

– Зачем так бежать? Напрасно вы мне не доверяете, я же свой.

– Отстаньте, не то я позову на помощь, – отталкивая его, резко ответила Айя.

– Господи, да разве я пристаю? – сладко заулыбался тип. – Вы вполне можете положиться на меня, раскаиваться не придется, вот увидите. Я бы мог устроить вашего брата в канцелярию или в библиотеку, там ему легче будет. Вот только сговоримся, где нам встретиться.

– Не на таковскую напал! – грубо крикнула Айя.

– А, бывалая!.. – разочарованно свистнул он и повернул обратно.

У железнодорожного переезда Айя села в автобус.

«Вот подлец! – сердито думала она. – И ведь таким удается иной раз провести какую-нибудь доверчивую душу. Если даже из десяти один клюнет, и то их труды оправдываются. А все же он дурак, – уж если ему известно, кто мой брат, должен бы догадаться, что с такими приемами к Айе Спаре не подъедешь!..»

В центре Айя пересела в другой автобус и направилась к Силениеку. Надо было немедленно поговорить с ним.

8

Жаловаться на судьбу Гуго Зандарту еще не приходилось. Из мелкого провинциального трактирщика он к сорока пяти годам превратился во владельца одного из самых популярных кафе столицы и беговых конюшен.

Среди завсегдатаев кафе были художники, писатели, актеры композиторы, были и тренеры с ипподрома, и биржевые маклеры, и учащаяся молодежь. Всех привлекали сюда умеренные цены, отличный повар, хорошенькие официантки и гостеприимный, разговорчивый хозяин. У Зандарта каждый чувствовал себя как дома.

Вряд ли он достиг бы таких успехов, если бы не его жена Паулина. Ее приданое послужило фундаментом для всех последующих приобретений. Она была не только экономной хозяйкой, но и душой и мозгом всех фамильных начинаний. На ее широкие, прочные плечи ложились все заботы по кафе. С самого утра она уже была на месте – то отдавала распоряжения главному повару, то делала наставления прислуге, то обходила залы, чтобы поздороваться с посетителями; ее рабочий день завершался приемом выручки от кассирши. Супруг ее главным образом занимался разговорами с самыми почетными клиентами, а остальное время проводил на черной бирже или в конюшне на ипподроме.

Несмотря на свою расчетливость, Паулина никогда не отличалась мелочностью, и если Зандарту случалось потратить неизвестно на что сотню – две латов, она не надоедала ему с расспросами. Как-никак, благодаря его общительному, добродушному нраву круг клиентуры все расширялся, а что касается семейной жизни, там все выглядело в высшей степени прилично и благопристойно. Два розовых херувимчика – две девчурки – составляли предмет неусыпных забот обоих родителей. На разных торжествах, на балу прессы, на всех премьерах Гуго Зандарт всегда появлялся под руку со своей супругой. Конечно, проницательное око Паулины не могло не замечать маленьких увлечений Гуго, но она давно пришла к выводу, что благоразумнее всего смотреть на них сквозь пальцы. Перебесится, набегается – и опять домой вернется.

Да и сам Зандарт чуть не со слезами умиления говорил всегда о святости домашнего очага. Самым большим удовольствием для Зандарта было показывать своим дочуркам маленьких жеребят. Девочки кормили их сахаром, а потом шли глядеть гордость конюшен – пятилетнего жеребца Альбатроса, удивительно добродушное и милое животное. Завидев девочек, он тихо, ласково ржал, тыкая им в плечи бархатной теплой мордой, а когда ему протягивали сахар, он так деликатно брал его, что даже не касался ладони. Но больше всего девочки радовались, когда им показывали двухгодовалых жеребят, названных их же именами – Расмой и Илгой. Зандарт возлагал на них большие надежды и с нетерпением ждал, когда они подрастут и начнут участвовать в рысистых бегах. Они уже числились в списках участников дерби 194! года как претенденты на главный приз.

Владельцем конюшен Зандарт сделался не так давно – всего года три, хотя в душе всю жизнь был заядлым лошадником, и в этой сфере деятельности он проявил такую энергию, что его конюшни скоро заняли одно из первых мест.

Всего у него было около двадцати лошадей, – больше он не держал. По крайней мере половина их участвовала в рысистых бегах. Красою конюшен был знаменитый ганноверский жеребец Регент, в лучшие свои годы стартовавший на первоклассных ипподромах Америки и Европы. Поставленный им за границей рекорд равнялся 1 минуте 16 секундам. Правда, в Риге он ни разу не показал лучшего времени, чем 1 минута 24 секунды, но и этого было достаточно, чтобы числиться одним из главных фаворитов рижского ипподрома.

Один из сыновей Регента – Орлеан – уже стартовал в 1939 году в первой группе, вместе со своим отцом, и обещал со временем побить его рекорд. Пока он показал только 1 минуту 28 секунд, но сам Зандарт и его тренер Эриксон отлично видели, какие возможности таятся в жеребце. Когда-нибудь в будущем, думал Зандарт, когда никто не будет ждать от него чудес и публика перестанет играть на него, – он себя покажет. И тогда Гуго Зандарт положит в карман крупный выигрыш.

Каждое утро он по нескольку часов проводил в конюшнях: следил за конюхами, наблюдал за тренировкой, обсуждал с Эриксоном свои планы. Можно было бы сказать, что главная часть его души принадлежала конюшням, если бы ее не оспаривал прекрасный пол. Но и здесь Зандарт проявил себя истым спортсменом: он постоянно рвался к новым рекордам.

За последнее время он все чаще и чаще стал задумываться, каким бы манером одолеть сердце Эдит Ланки. Ее холодные и насмешливые шутки до того обескураживали Зандарта, что иной раз у него руки опускались. Главное – он боялся рисковать: сделаешь неправильный ход – и все пропало. Нащупать бы ее слабую струнку, а так, ухаживать вслепую – нет никакого интереса. Очаровать ее своей наружностью он не надеялся, – сам понимал, какой это слабый козырь.

На всякий случай Зандарт решил терпеливо выжидать и наблюдать: тише едешь – дальше будешь.

Однажды утром Эдит исполнила, наконец, свое обещание, – приехала посмотреть конюшни.

Зандарт, не переставая говорить, водил ее от стойла к стойлу и показывал свои сокровища.

Эриксону заранее было сказано, что гостья подыскивает подходящего рысака, и тот со всей добросовестностью решил помочь хозяину. Пустив в ход запасы профессионального красноречия, он усердно расхваливал самых посредственных лошадей, от которых ничего не ждал.

– Все это страшно интересно, господин Зандарт, – сказала Эдит, когда они выходили из конюшни, – но гораздо интересней посмотреть на них на ипподроме. А я, к стыду своему, должна признаться, ни разу в жизни не была на бегах. Явный пробел в моем воспитании…

Зандарт, захлебываясь от восторга, выразил готовность помочь ей восполнить этот пробел.

– С будущего воскресенья и начнем, чтобы не терять времени. Мой Орлеан будет стартовать в одной группе с Регентом. Смею вас заранее уверить, что ничего подобного вы не видели.

– Ну что ж, – милостиво согласилась Эдит, – можете заехать за мной.

В следующее воскресенье они сидели в одной из лучших, расположенных прямо против финиша лож: Зандарт откупил ее целиком, чтобы избавиться от докучливых соседей.

Пожалуй, никогда еще Эдит не казалась ему такой красивой, как в этот день. Ее роскошные белокурые волосы были завиты по последней, необыкновенно замысловатой моде. Соломенная шляпка с вуалеткой придавала ее розовому лицу до того загадочное выражение, что из соседних лож за ней с вожделением следили десятки взглядов, и это еще больше льстило Зандарту.

Но держалась Эдит еще холоднее, чем обычно. Она деловито расспрашивала Зандарта, – и даже не о лошадях, а о завсегдатаях ипподрома. Какая публика чаще всего бывает на бегах? Да, да, офицеры – это понятно. Как, и видные государственные деятели? И даже дипломаты?

Зандарт вполголоса рассказывал ей о здешних знаменитостях: о проигравшихся домовладельцах, о женах, спускающих в тотализатор весь заработок мужей, о ловких дельцах, каждое воскресенье уносивших с собой по нескольку сот латов выигрыша.

Это был сущий Вавилон: мужчины и женщины, старики и молодежь, важные господа и мелкие лавочники – все смешались в одну толпу, обуреваемую одной страстью.

Иностранная речь слышалась здесь вперемежку с латышской; рядом с подносчиками теса из Саркандаугавы, в складчину покупающими билет, в надежде выиграть на облюбованного рысака, можно было увидеть вооруженного моноклем элегантнейшего сотрудника дипломатической миссии. В одной из лож появился секретарь японского посольства – вместе с женой и даже с детьми. Он тоже играл в тотализатор, а в перерыве занимался фотографированием, удивляя публику своим аппаратом: объектив у него был направлен куда-то в сторону, так что трудно было определить, кого фотографируют – не то лошадей, не то зрителей.

Внизу, у беговой дорожки, толпилась самая экспансивная, крикливая публика. Эдит заметила в этой толпе старуху с трубкой в зубах, взглядом знатока окидывавшую каждую лошадь, которую тренеры выводили прогулять перед очередным заездом; старик цыган, облокотившись на перила трибуны, не спускал глаз с рыжего жеребца. В соседней ложе какой-то отчаянный «лотошник» раскладывал на коленях карты, лихорадочно шепча: «Выиграет – не выиграет, выиграет – не выиграет!» Вдруг он сорвался с места, спрятав колоду в карман, и бросился к кассе тотализатора, а через несколько минут вернулся, держа в руках целую пачку билетов.

– Обратите внимание вон на ту караковую кобылу, – сказал Зандарт, прикоснувшись к локтю своей дамы, – из простых, крестьянских лошадей. У нее и родословной-то нет, а поглядите, как она побежит! Как бог, – вот увидите. Она уже оставила позади многих рысаков лучших кровей. Ее хозяин заработал на ней семь тысяч латов и еще тысячи четыре заработает, не меньше! Или вон тот, гнедой жеребец. Прошлой весной его привезли из Латгалии, прямо из сохи выпрягли. Глядеть не на что было: шерсть длинная, лохматая, везде кости выпирают – сущий одер. А с тех пор он успел отхватить подряд семь первых призов, и теперь его узнать нельзя. В будущем году он определенно будет стартовать в первой группе вместе с иностранцами…

– А как их распределяют по группам? – спросила Эдит. – По рекордам?

– По общей сумме взятых призов. Чем больше заработал рысак, тем выше группа.

Прозвучал гонг к старту. Семь рысаков рванули вперед по беговой дорожке. Две тысячи пар глаз сопровождали каждое их движение. Дух азарта, дух стяжательства владел этой огромной толпой. Почти у каждого в кармане был билет тотализатора, каждый желал победы своему фавориту и поражения остальным лошадям. Всюду слышалось тяжелое, прерывистое дыхание; одни радостно вскрикивали, другие истерически бормотали, третьи молча ерзали на скамьях.

Но напрасно зрители рылись в программах, изучали родословные лошадей и их рекорды, – если за кулисами было решено не допускать к ленточке финиша какого-нибудь рысака и он слишком вырывался вперед, – наездник «подымал его в воздух», и лошадь начинала скакать, капризничать. Требовалось время, чтобы ее успокоить, а за эти секунды или минуты предназначенный в победители рысак вырывался вперед и первым приходил к финишу.

После заезда выигравшие откровенно изъявляли свою радость, проигравшие рвали билеты. Из публики доносились громкие ругательства по адресу наездников, на беговую дорожку летели огрызки яблок, и не одно миловидное личико искажалось от злобы.

– Кто же узнает, что у нее на уме, – вздохнул какой-то неудачник, – лошадь бежит, как ей вздумается.

– Не как вздумается, а как велит наездник, – поправил его другой. – Надо ставить не на лошадь, а на наездника.

В этот день каждый заезд приносил победу Эриксону. Конюшня Зандарта взяла одними премиями тысячу латов; немногим меньше он выиграл в тотализатор. Он был здесь свой человек и знал, на какую лошадь ставить. Лат за латом текли в кассу тотализатора из карманов простачков, которые рассчитывали в своем азарте только на счастье, на чудо. Они кляли и ругали потом весь белый свет, а Зандарт посмеивался.

Беговой день закончился совместной победой Регента и Орлеана. Заезд был действительно интересный. Регент уже в первом круге покрыл восьмидесятиметровый гандикап и затем уже до самого финиша шел голова к голове с Орлеаном, позволяя своему сыну бежать по внутреннему кругу. Орлеан хоть и пришел вторым, но улучшил свое время почти на секунду.

Выслушав поздравления знакомых, коннозаводчиков и тренеров, Зандарт вернулся в ложу.

– Только, чур, не сердиться, госпожа Эдит: я ведь немного схитрил.

– Вот как? – выжидательно улыбнулась она.

– Я решил ничего не говорить вам, а сам все время играл в тотализатор пополам с вами. Ничего, повезло. Если скостить цену билета, то на вашу долю приходится четыреста двадцать латов. Получите-ка.

Эдит колебалась не очень долго. «Четыреста с лишним латов – не пустяк, здесь нет ничего компрометирующего… Все играют в тотализатор…» Она спрятала деньги в сумку и прищурилась.

– Понимаю. Вон вы какой хитрец, оказывается; хотите приучить меня к игре в тотализатор… А вдруг я начну ходить каждое воскресенье?

– И не пожалеете, – зашептал Зандарт, – со мной вы всегда будете в выигрыше.

В этот момент Эдит заметила в проходе рослую фигуру Андрея Силениека. Встретив ее взгляд, он попробовал отвести глаза в сторону, но было уже поздно – Эдит заулыбалась, замахала ему рукой, приглашая в ложу. Он подошел, но лицо его не выражало удовольствия – оно оставалось по-прежнему спокойным.

– А я и не знала, господин Силениек, что вы знаток лошадей, – сказала Эдит, показывая кивком головы на соседнее место (Зандарт кисло улыбнулся при этом). – И часто вы здесь бываете?

– Вы не поверите, может быть, – первый раз в жизни. Улучил вот свободный часок, решил посмотреть, что это такое.

– Ну и как? Понравилось?

Эдит с удовольствием рассматривала его светлое лицо, широкие плечи, большие красивые руки.

«Какой он, наверно, сильный!» – подумала она, и у нее дыхание захватило от приятно тревожного чувства.

– Да, в общем довольно интересно. Сходить стоило, – ответил Силениек, рассеянно глядя по сторонам. И тут же встал. – Вы меня простите, но я должен спешить, меня ждут.

Его привело сюда неотложное дело. – надо было предупредить товарища по партийной организации о готовящейся засаде.

Это ему удалось. А если бы ему сказали, что с этого дня Эдит Ланка стала частенько думать о нем, – он бы только пожал плечами, улыбнулся и тут же забыл об этом.

Глава третья

1

В конце сентября окончился сезон на торфоразработках. Жубур вернулся в Ригу. Надо было немедленно начинать поиски работы. Это было еще труднее, чем летом, когда его уволил Атауга, – в город возвращались с хуторов и со сплава сезонные рабочие, и армия безработных все росла и росла.

Айя оказалась удачливее: ее приняли официанткой в какую-то столовку. Жубур стал ходить туда обедать.

Наконец, ему удалось достать работу. Заболел и уволился один из книгонош издательства Тейкуля, обслуживавший довольно значительный район. Айя сообщила об этом Жубуру и тут же посоветовала сходить в издательство. Работа эта особенных благ не сулила, но по крайней мере дала бы возможность перебиться до весны.

– А залог внести вы сможете? – с первых же слов спросил издатель Жубура. – Внесите сто латов и принимайтесь за работу.

– Разрешите мне внести деньги завтра. Я не знал, что здесь требуется залог, потому ничего не взял с собой, – сказал Жубур. «Вот где только я их возьму, черт бы вас побрал?» – подумал он при этом.

– Приносите завтра, тогда и о деле поговорим.

Жубур сейчас же пошел к Айе и рассказал о неожиданном затруднении:

– У меня всего-навсего двадцать пять латов. Думал на них прожить до первого заработка.

– Латов десять – пятнадцать и у меня найдется, но этим делу не поможешь. Но мы что-нибудь придумаем Знаешь, поезжай-ка ты к Андрею, посоветуйся с ним.

Так он и сделал.

У Силениека было условлено с друзьями, что при посещении его квартиры они каждый раз будут приходить другой дорогой или одетыми по-другому, чтобы их не могли заприметить жители соседних домов. Район фабричный, и, наверное, не один глаз следит здесь за каждым новым лицом.

– Вовремя пришел, – сказал Силениек. Еще пять минут – и ты бы меня не застал.

Жубур в двух словах рассказал о своих затруднениях, извинившись, что побеспокоил его по такому пустяковому делу.

– Поставить человека на ноги – дело не пустяковое – ответил Силениек. – Значит, ты говоришь, есть возможность устроиться книгоношей… – Он прошелся по комнате, сел рядом с Жубуром и хлопнул его по плечу.

– Великолепно, просто великолепно. Обязательно иди на это место, оно для нашей работы пригодится. Черт возьми, как это мне раньше не приходило в голову. Обслуживать клиентуру на дому, доставлять хорошие, полезные книжки… И еще кое-что…

Он посмотрел на Жубура с хитрецой и улыбнулся.

– А ведь и правда, Андрей, – обрадованно закивал Жубур.

– Деньги я тебе достану, приходи вечером часам к одиннадцати или завтра утром пораньше… Только иди через огород, со стороны леса. Что-то мне не нравится один дядя, вон из того дома. Целый день сидит у окна и глазеет на прохожих, да и на мои окна частенько поглядывает. Когда на фабрике кончается смена, он выползает на улицу и прогуливается мимо ворот.

– Может быть, приготовить вексель? – неуверенно спросил Жубур, прощаясь с Силениеком.

Силениек посмотрел на него ласковым и в то же время насмешливым взглядом.

– Эх, дружище… Если бы мы не могли доверить тебе какую-то сотню латов, то как же быть с остальным? А это остальное дороже, чем все Тейкули с их издательствами.

На следующий день Жубур был принят на работу. Ему тут же вручили адреса постоянных подписчиков и клиентов, набили чемодан и портфель книгами, брошюрками, и он двинулся в путь.

С утра до вечера ходил он по назначенному ему району из дома в дом, из квартиры в квартиру, сталкивался с самой разношерстной публикой. Одни встречали его как желанного гостя, другие разговаривали через порог, а в общем ему почти каждый день удавалось что-нибудь продать. Больше всего он зарабатывал, когда кто-нибудь из клиентов подписывался на многотомные собрания сочинений или серийные издания. Некоторые поручали ему подобрать специальную литературу, найти какую-нибудь иностранную книгу или что-нибудь из полулегальных изданий, которые нельзя было достать в книжных магазинах и газетных киосках.

Нарасхват разбирали клиенты бульварные романы с соблазнительными красавицами на обложках, которыми Тейкуль старался наводнить рынок. Подростки требовали что-нибудь про ковбоев и «Настольную книгу молодоженов», но Жубур старался направить их интересы в другую сторону.

– У меня сейчас ничего подходящего нет, – говорил он обычно. – Вот возьмите лучше «Жизнь животных» Брема.

Так выглядела одна сторона работы Жубура. Другая была сопряжена со многими опасностями. Он стал лучшим связистом организации. Всякий раз, когда надо было срочно передать что-нибудь товарищам, Силениек обращался к Жубуру. Присмотревшись к своим клиентам, действуя с величайшей осмотрительностью, он стал распространять и драгоценные брошюрки, отдельные главы «Краткого курса», переписанные на машинке, номера подпольных газет. «Нужно выполнять любую работу», – не раз вспоминал Жубур слова Айи. Жизнь для него приобрела глубокий смысл.

Навсегда остался памятным для него тот зимний вечер. Они сидели втроем у Силениека – Аня, Силениек и Жубур. Было уже поздно, но огня не зажигали. В окно светила луна, у всех троих лица казались бледнее обычного… Говорил Андрей.

– Товарищ Жубур, организация решила принять тебя в партию. Ты станешь членом коммунистической партии – великой героической партии, у колыбели которой стоял величайший сын человечества – Ленин. Мракобесы, реакционеры и плутократы всего мира боятся этой партии – нашей партии. Но как бы ни пытались они в своей ненависти оклеветать ее – коммунистическая партия растет и побеждает. И никакой ложью не очернить ее, ибо коммунисты живут не для себя, а для партии, – это значит, для рабочего класса, для народа, для всего честного, для всего светлого, что существует и зарождается в мире. Нет большей чести, чем быть членом этой партии. Я поручусь за тебя перед организацией. Второе поручительство дает Айя Спаре. Поздравляю тебя, товарищ Жубур, и желаю тебе плодотворной работы в нашем великом боевом строю.

Оба – и Андрей и Айя – пожали руку взволнованному до слез Жубуру.

– Я оправдаю доверие партии, – сказал он. – Вам не придется меня стыдиться. Я связан с вами на жизнь и на смерть. Никакое задание не покажется мне тяжелым или опасным, если его возложит на меня партия.

Так был оформлен прием Жубура в партию. В условиях подполья не существовало таких вещей, как партийный билет, печать и собственноручная подпись на документах. Подписью служило честное слово, а единственным партийным документом – доверие товарищей.

Опять заговорил Силениек:

– Мы в последний раз встречаемся здесь, товарищи. Последнее время за мной ведется явная слежка. Меня выдает высокий рост – он каждому бросается в глаза. По постановлению Центрального Комитета, я перехожу на нелегальное положение и с нынешней ночи переселяюсь на конспиративную квартиру, – стану кротом. Адрес будете знать только вы. Раза два в неделю вы будете по очереди навещать меня и передавать мои указания товарищам. Через вас же я буду получать и информацию извне. Несколько месяцев я не смогу ходить ни на какие явки, мою работу будут вести другие товарищи.

Айя поняла, что это решение стояло в какой-то связи с предупреждением, которое Петер передал через нее из тюрьмы. Организация не могла терять Силениека, ему надо было остаться на свободе, чтобы руководить начатой работой. Но вокруг него уже кружили провокаторы и шпики. Было очевидно, что охранке что-то стало известно, и теперь каждую минуту следовало ждать ареста.

Сначала ушла Айя. В полуотворенные ворота она увидела черную тень человеческой фигуры, падавшую на освещенный луной тротуар. Тихонько вышла Айя через огород к лесу, дошла до поляны и, сделав большой крюк, направилась к автобусной остановке. В центре она сделала пересадку и поехала домой, в Чиекуркалн.

Минут через пятнадцать после Айи вышел и Жубур. Он выбрал ту же дорогу.

В два часа ночи агенты охранного управления и полицейские явились на квартиру Силениека с ордером на обыск и арест. На стук никто не отозвался. Дверь взломали. Силениека там не оказалось. Тогда возле его квартиры устроили засаду и целую неделю ждали его возвращения. День и ночь следили за ней шпики, в надежде на появление кого-нибудь из товарищей Силениека, чтобы установить за ним потом слежку, но никто не появлялся.

2

Кипучая натура Гуго Зандарта не могла довольствоваться незначительными успехами, которых он добился в результате медленной осады. Но не мог же он – черт возьми – в ожидании победы обзаводиться новой любовницей. Дорогие туалеты, украшения, заграничные духи стоили немалых денег, а заботливый муж и отец вовсе не желал подрывать материальные основы семейного благополучия. Но Зандарт давно уже нашел удобный вариант решения этой проблемы.

В районе улицы Валдемара, недалеко от ипподрома, имелась в одном из домов четырехкомнатная квартирка, выходящая окнами на беговые конюшни. Квартира принадлежала почтенной пятидесятилетней вдове Оттилии Скулте. Время от времени Зандарт звонил ей по телефону и справлялся, нет ли чего новенького… Если ответ был положительный, Зандарт немедля объявлял Паулине, что идет навестить лошадок. Возвращался он иногда в самом приятном расположении духа, а когда и в плохом настроении – в зависимости от того, насколько сумела угодить его вкусам Оттилия Скулте.

С этими вкусами дело обстояло не так уж просто; Зандарт не отличался постоянством. Он искал новых впечатлений, разнообразия типов. Иногда Скулте получала от него конкретный заказ: «Найдите мне такую-то и такую». И усердная хозяйка старалась. Круг ее знакомых был весьма обширен и охватывал различные слои общества, начиная от горничных и кончая законными подругами довольно известных и солидных лиц. Бывало и так, что, пока она впускала в одни двери мужа, из других выходила его жена, хотя еще ни разу не случалось, чтобы в ее уютных апартаментах произошла скандальная встреча какой-нибудь супружеской четы.

Как-то Оттилия Скулте получила от Зандарта новый заказ: «Найдите мне представительную блондинку, выше среднего роста, с хорошим экстерьером, не старше тридцати лет». Бедный донжуан подыскивал женщину, похожую на Эдит Ланку! Спустя неделю Оттилия Скулте позвонила ему в кафе.

– Господин Зандарт? Говорит Скулте. Ваш заказ выполнен. Если желаете, можете прийти сегодня. С двух до шести.

– Весьма вам признателен. Я бы хотел этак через часок.

– Пожалуйста, пожалуйста.

Зандарт заторопился:

– Паулина, меня экстренно вызывают на ипподром. Привезли из Латгалии какую-то трехлетку; говорят, резвая и с хорошим экстерьером. Дай-ка мне деньжат. Вдруг сладимся, может потребоваться задаток.

– Сотни довольно? – флегматично спросила Паулина.

– Хватит, хватит. Говорят, сущее чудо. Родословная в двенадцать поколений.