Текст книги "Собрание сочинений. Т. 3. Буря"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)
Ободренный этими и многими другими признаками, Бунте, наконец, решился на пробный шаг.
– Яункундзе Фания, вы когда-нибудь бывали в Сигулде?
– Ну, конечно, бывала. – Она пожала плечами, но уши у нее вдруг густо покраснели: девушка быстро сообразила, куда он клонит, и в душе уже ответила согласием.
– Я на днях ездил туда по делам. Чудные места! Не поехать ли нам туда в воскресенье? Сходили бы на могилу Турайдской Розы, посмотрели бы с башни на Гаую – оттуда далеко видно.
– А вдруг дождь пойдет?
– Ну что вы, разве там негде укрыться? А пещера Гутмана?
– Нет, я так сразу не могу сказать.
Но Бунте уже понял, что даже проливной дождь не заставит Фанию отказаться от поездки.
Воскресенье они провели в Сигулде: спускались по крутым тропинкам к Гауе, ели мороженое в киоске возле пещеры Гутмана, любовались с нового моста быстрым течением и следили за крупной рыбой, которая резвилась у самой поверхности воды.
На могилу Турайдской Розы Бунте возложил две георгины, а когда они поднялись на башню разрушенного турайдского замка, Фания заявила, что ни за что на свете не уйдет отсюда, – у нее даже сердце замирает при виде такой красоты. Но когда они стали спускаться вниз по узким ступенькам, Фания испытала новое, невыразимо приятное ощущение, опершись на плечо Бунте. Правда, это не было плечо атлета и, оступись она немного – оба они покатились бы вниз, но Фания больше не чувствовала себя никому не интересным, незаметным существом, – рядом с ней был человек, готовый защитить ее, стать за нее грудью.
Потом они пошли к излучине Гауи, где на лугу была устроена танцевальная площадка, огороженная свежесрубленными березками. Вот тут уж Бунте блеснул: в каждом па, в каждой фигуре танца сказывалась высокая техника, приобретенная им ценой немалых жертв, когда он проходил курс бальных танцев в школе Каулиня. Зато Фания, танцевавшая все время с самым серьезным и даже строгим лицом, большой ловкостью не отличалась.
– Эта фигура у меня еще не очень хорошо получается, сказала она, когда они пошли отдохнуть после танго. – Вы мне ее как-нибудь покажете.
– С удовольствием, с большим удовольствием, Фани, – с жаром ответил Бунте.
Так незаметно был сделан следующий шаг к сближению: «Фани» звучало гораздо приятнее, чем официальное «яункундзе Фания».
Фанию все меньше и меньше огорчало, что Бунте был на полголовы ниже ее. В конце концов, если носить каблуки чуть повыше, никто и не заметит разницы в росте. Мать у нее тоже выше отца, а ничего, живут. Да и стоит ли обращать внимание на этот предрассудок, глупый, как все предрассудки!
Домой они возвращались в разных вагонах, по всем правилам приличия: Фания – во втором классе, Бунте – в третьем. Но, сойдя с поезда, они еще с минутку поговорили на перроне.
– Спасибо, Джеки,я прямо замечательно день провела, – сказала, прощаясь, Фания.
– Раз замечательно, можно и повторить, – заглядывая ей в глаза, ответил Бунте. – Вы мне только скажите, когда, а я в любое время готов.
– Хорошо, Джеки… мы потом поговорим… – улыбнулась она. – Пока.
«А ведь дело на мази! Ах, черт возьми… до чего у нее дошло – Джеки называет».
Бунте уже чистосердечно уверовал в свою любовь к этой девушке. Велика беда – веснушки или там рыжие волосы. Нет, девица – ничего, право, ничего. Да и смешно же домогаться Греты Гарбо, когда у тебя за душой нет ничего, кроме серых брюк гольф.
Совсем иначе складывались обстоятельства для Жубура. В конце июля Атауга вызвал его как-то к себе в кабинет и, предложив сесть, приступил к разговору:
– Вы, вероятно, и сами изволите знать, господин Жубур, что в последнее время работы на трех агентов у меня не хватает. Не подумайте, что я считаю вас плохим работником, совсем нет. Но дела сейчас идут до того плохо, что мне приходится сокращать штат бюро. Вы у меня самый молодой по стажу, – как ни прикидывай, а с вас и придется начать. Унывать вам нечего – человек вы с образованием… что там у вас? А, незаконченное высшее? Ну что же, и это неплохо. Если вам понадобится, могу дать самую лучшую рекомендацию. Ну, все, кажется? Желаю вам всяческих успехов и прочее. До свиданья, господин Жубур, всего лучшего.
Увольнение даже и не очень ошарашило Жубура. Правду говоря, он уже был готов к этому, так ему не везло за последнее время.
На всякий случай он попробовал сунуться в несколько государственных учреждений. Разговор там начинался с долгих расспросов – состоит ли он в айзсаргах, есть ли у его родителей недвижимое имущество, может ли он представить свидетельство о политической благонадежности и так далее. На аттестат об окончании средней школы нигде и смотреть не хотели. Тысячи людей с такими же аттестатами мечтали о самой обыкновенной должности конторщика.
Долго раздумывать не позволяли средства. Жубур бросался из стороны в сторону в поисках места и каждый вечер возвращался домой с тем же, с чем и вышел. В айзсаргах он не состоял. Его родителям принадлежало лишь несколько метров земли на Мартыновском кладбище. Идти в полицию за свидетельством о благонадежности он никогда не собирался, а теперь, после знакомства с Силениеком – и подавно.
Выслать его из города не могли: он был уроженцем Риги, но и возможности существовать не давали. Призрак безработицы распростер над ним свои черные крылья. Тысячи людей коченели, хирели и просто гибли под их сенью.
Оставалось одно из двух: ехать в деревню на полевые работы или на торфоразработки. Рабочий сезон кончался уже через каких-нибудь полтора месяца; по крайней мере потом можно будет заявить, что честно выполнял указания Управления труда, – может быть, это даст кое-какие права на получение работы в Риге.
Жубур облачился в старый костюм, уложил в маленький чемоданчик бельишко и запер комнату.
5
Более мрачное и безотрадное место трудно было себе представить. Здесь человек даже в самые яркие солнечные дни не видел своей тени – так мертвенно черна была почва. Далеко-далеко тянулась однообразная болотистая равнина, и лишь кое-где подымались над ней карликовые деревца. У самой линии горизонта чуть виднелись серые, смутные очертания крестьянских домов; по другую сторону болота, за шоссе – чахлая березовая рощица.
По сточным канавам медленно текла густая, черная, как деготь, вода, покрытая маслянистыми ржавыми пятнами. И всюду сохли на солнце сложенные в большие и маленькие кучки кирпичи торфа. Высушенный и готовый к отправке торф хранился под четырьмя низкими длинными навесами.
На весь участок был только один экскаватор. Большую часть торфа добывали примитивным путем – при помощи лопат: в Латвии была дешева рабочая сила.
Теперь Карл Жубур целые дни проводил на болоте. В одних трусах, повязав носовым платком голову, он прокладывал в вязкой почве широкую и глубокую борозду. И рядом, и впереди, и позади двигались согнутые голые спины, лоснящиеся от пота. Шуршали лопаты, разбрызгивая во все стороны фонтаны грязи. Люди с ног до головы покрывались этой липкой грязью, она присыхала к телу, отваливалась, а коричневая жижа, стекая с груди и ног, разрисовывала кожу фантастическими узорами.
Работа была несложная и угнетающе однообразная.
«На что мне дан мозг?» – думал Жубур, в сотый и в тысячный раз повторяя одно и то же движение. Нагибался, нажимал ногой на ребро лопаты, отводил назад рукоятку и откидывал в сторону кусок торфа. И опять – нагнуться, нажать на лопату, и опять то же самое.
Руки у него покрылись мозолями, по вечерам отчаянно болели спина и плечо, но потом он привык. В первый день Жубур заработал лишь восемьдесят сантимов. Такое начало его обескуражило. На второй день он уже усвоил несколько простейших приемов, приобрел некоторую сноровку. Постепенно его дневной заработок достиг лата, но больше полутора латов ему не удавалось выгонять даже в самые удачные солнечные дни. Убедившись, что этого предела ему не перешагнуть, Жубур перестал стараться.
Кругом все было до того примитивно и убого, что замораживало в зачатке малейший порыв честолюбия или гордости. Поставив человека на самую нижнюю ступень производственного процесса, общество превратило его жизнь в голое физическое существование; затрата мускульной силы, усталость, потребность в пище и сне – вот и все, и из этого круга для него не было выхода. Один день ничем не отличался от другого, утро не сулило ничего нового. В этом месте чудес не знавали.
Спали рабочие в дощатых бараках, на голых топчанах, едва прикрытых тонким слоем сена. Ржаной хлеб, кипяток и суррогаты жиров составляли всю их пищу. Видавшие виды люди говорили, что в тюрьмах кормили не хуже и там по крайней мере не гоняли с самого утра на тяжелую работу. Свобода? Много ли радости в такой свободе, которая привела их на это болото, приковала к нему цепями безработицы и неизбывной нищеты!
По вечерам рабочие могли читать вчерашние газеты, но то, что происходило за пределами их болота, в большом мире, не имело к ним отношения. Там шла своя жизнь, но им не дано было участвовать в ней. Они были брошены сюда, чтобы выполнять незначительный заказ той жизни. Ум, знания, индивидуальность здесь не требовались. Здесь нужны были только руки, только определенное количество мускульной силы. И если бы, например, кто-нибудь из рабочих не умел читать, никогда не слыхал бы о железных дорогах, об электричестве, здесь, на болоте, он и не заметил бы, чем отличается от остальных людей – не заметили бы этого и другие.
«Вот к чему я готовился, вот для чего я учился, – с невеселой иронией думал Жубур, – вот как они ставят нас на свое место».
Эту мысль он читал на многих лицах. Преобладающим настроением здесь была безнадежность и грустная злоба. Постепенно люди здесь становились похожими друг на друга. Но не каждый обладал хладнокровием рабочей лошади, которая безропотно сносит удары кнута и укусы оводов.
Незадолго до Жубура на торфоразработки приехала молодая девушка, Ария Селис. Весной она окончила среднюю школу и собиралась поступить в университет. Полная самых радужных надежд, пришла она домой с аттестатом зрелости. Ей казалось, что самое трудное у нее позади, что она встала на ноги и может самостоятельно пробивать себе дорогу в жизни. У нее уже был выработан свой план: днем она будет работать, чтобы помочь матери прокормить и воспитать младшую сестренку и брата (отец у них умер), вечером – занятия на медицинском факультете. Через шесть-семь лет она станет врачом, получит интересную, полезную для общества специальность и возьмет на себя все заботы о семье. Но с первых же шагов Ария увидела, что для нее никто не припас места в жизни – даже самого маленького и скромного; ей везде твердили о безработице, о перепроизводстве интеллигенции. Наконец, ее взяли билетершей в кино, а через неделю хозяин вызвал ее к себе на квартиру и деловито, не смущаясь, предложил стать его любовницей. Ария выбежала от него, не помня себя от ужаса и негодования. Это был первый плевок в лицо, полученный ею от жизни.
После этого она сразу согласилась пойти прислугой в семью одного адвоката. Взбалмошная хозяйка смотрела на нее как на домашнюю скотину и считала себя вправе за двадцать латов в месяц не давать ей ни минуты покоя. Тяжело было девушке выносить ночные горшки, выполнять тысячи унизительных поручений, но она дала себе слово держаться. Худшее было впереди. Хозяйка уехала на несколько недель в Кемери лечиться серными ваннами, а адвокат решил, что на это время ее с успехом может заменить Ария. Он даже заранее объявил цену такой услуги – прибавка жалования и кое-что из гардероба в подарок. Опять ей плюнули в лицо.
После этого Ария очутилась на торфяном болоте, где люди лишались даже собственной тени. Сначала она думала, что закалится, привыкнет к тяжелой и однообразной работе, она докажет, что сможет прожить собственным трудом. Ни грязь, ни мозоли не испугают ее – все это несущественные мелочи, и потом это не навсегда.
Уже через несколько недель Ария затосковала. Взгляд ее потух. Она разучилась улыбаться, избегала разговоров с соседками по бараку и все глубже погружалась в какую-то угрюмую, не оставлявшую ее навязчивую мысль. Однажды утром подруги увидели в углу барака труп повесившейся Арии Селис.
Газеты об этом умолчали.
На рабочих конец ее произвел гнетущее впечатление. Карл Жубур несколько дней ходил с таким чувством, как будто в этой смерти чем-то повинен был и он сам.
«Да, приноравливаться к существующему порядку, терпеть его – значит мириться с судьбой Арии Селис и тысяч подобных ей молодых слабых существ, считать естественной их гибель».
Несколькими днями позже всех взволновал другой такой же случай. Один рабочий уехал на воскресенье в Ригу. Он не вернулся ни в понедельник, ни во вторник. И только в среду вечером кто-то прочел в газете, что возле Баластной дамбы молодой человек, по имени Ян Бридинь, решив покончить с собой, бросился в Даугаву. Причина самоубийства – неудовлетворенность жизнью.
Ян Бридинь и был тот рабочий, который не вернулся на болото.
«Малодушные и неверующие… – думал Жубур. – Вам казалось, что этот подлый порядок незыблем, что он никогда не изменится. Потому и не хватает у вас сил выдержать до конца. Да, жить такой жизнью – без веры в лучшее будущее, в наступление иных времен – невозможно. Но почему вы ограничиваете свой мир пределами собственной личности, почему измеряете все свои цели только собственными силенками? Знаю, по себе знаю, что это такое. Нет, одиночество – страшная вещь. Оно принижает человека, делает его жалким, беспомощным. Малейший ветерок валит его с ног. И как прав Силениек – надо раскрыть людям глаза, пусть они видят, что они сильны, что их сотни тысяч, миллионы, что у них одна цель, и надо только понять, в чем она…»
Сам он уже выбрал свой путь и никогда не сойдет с него. Он больше не чувствует себя одиноким.
Жубур роет торф и считает время, оставшееся до дня отъезда. Однажды вечером, возвращаясь с работы в барак, он нагоняет на дороге молодую девушку, она оборачивается, и оба узнают друг друга.
– Добрый вечер, – говорит он и широко улыбается, чуть ли не в первый раз за весь месяц.
Девушка протягивает ему руку.
– Здравствуйте. Оказывается, и вы здесь работаете? Позвольте, наконец, поблагодарить вас, вы меня выручили из большой беды.
Это та самая девушка, которую Жубур видел на дюнах.
У бараков они прощаются, называют друг другу свои имена. Девушку зовут Айя Спаре. На болоте она уже второй месяц, но здесь так много людей и все они становятся так похожи друг на друга из-за этой грязи, что можно за целый сезон не заметить знакомого лица, объясняет она.
6
– И потом мы же еще были незнакомы.
На следующий вечер они встретились на том же месте, но уже не случайно. Жубур с первых слов признался Айе:
– Я ждал вас.
– Вот и хорошо, – без всякого смущения или кокетства ответила она. – Мне и самой хотелось вас встретить. Что вы обычно делаете по вечерам?
– Да почти ничего не делаю. Прочту газету и заваливаюсь спать.
– Наверно, очень устаете за день?
– Теперь уже не так, как в первые дни. Тогда, правда, тяжело было.
– Да, вначале всем тяжело, а потом привыкаешь. Ну, а не жалко вам так легкомысленно растрачивать драгоценное время? Я уверена, что вы спите часов по девять.
– Вы почти угадали. – Жубур улыбнулся, хотя почувствовал себя несколько сконфуженным. – И мне это вовсе не по вкусу. Но чем прикажете здесь заниматься? На газету достаточно получаса, книг достать негде. Даже поговорить не с кем… Я много раз пробовал сойтись поближе со своими соседями, но все это очень усталые и замкнутые люди.
«Странно, – думал он, глядя на открытое, но серьезное лицо Айи, – она лет на восемь, на десять моложе меня, а я перед ней чувствую себя чуть ли не мальчишкой. Как будто и сам признаю ее право спрашивать или даже оценивать меня…»
– Вот что, – сказала Айя, немного подумав. – Если вы не очень устали, выходите после ужина в рощицу, знаете, за шоссе? Мы там с вами поговорим об одном деле.
– Я приду туда через полчаса.
– Да нет, зачем так спешить… Лучше через час. Раньше я не могу.
В бараке Жубур долго умывался. Потом, надев чистый костюм и наскоро проглотив скудный ужин, собрался уходить.
– Не иначе, как на свидание, – подмигивали друг другу соседи по койке, наблюдая его сборы.
– Да пора уже проветриться немного, – весело ответил Жубур. – А то живешь, как в тюрьме.
– Ничего, дело хорошее. Желаем счастья! – крикнули ему вдогонку несколько голосов.
Он старался угадать, о каком деле будет говорить Айя. «О чем-нибудь серьезном? Немного рановато с незнакомым почти человеком. Или это один предлог, а девушке просто хочется поболтать, отвести душу с товарищем по несчастью. А тут подвернулся такой подходящий повод для дальнейшего знакомства, как эта история на Взморье. Нет, не похоже. Что в ней как раз бросается в глаза с первого взгляда – это прямота, полное неумение или нежелание хитрить, лукавить. Видимо, совсем, совсем незаурядная девушка».
Айя пришла точно в назначенное время. Она тоже приоделась. Жубур сразу узнал синюю юбку и белую блузку – те же, что и тогда, на Взморье. Даже косыночка на шее та же.
Пожалуй, Аня была единственным человеком на болоте, у которого лицо не выражало обычного здесь уныния или покорности судьбе. В ней была та спокойная, ненавязчивая жизнерадостность, которая не нуждается в резких, шумных проявлениях, но тем сильнее оставляемое ею впечатление. В ее присутствии и Жубур почувствовал себя душевно освеженным, уверенным.
– Походим, или вам хочется посидеть? – спросил он.
– Сначала посидим, а потом можно будет прогуляться.
– Пойдемте тогда вон к той срубленной березе.
Айя с сомнением покачала головой.
– Лучше не здесь. – Она повела его на небольшую лужайку, почти у самого шоссе. – Вот сюда.
– Здесь мы будем у всех прохожих и проезжих на виду. Чем это лучше? – удивился Жубур ее выбору.
– Зато и они у нас на виду. Главное, чтобы никто не слышал нашего разговора. И вы запомните на будущее, что никогда не следует заводить разговоры о секретных делах в лесу, там могут подслушать из-за любого куста. – Она улыбнулась. – Вижу, что у вас еще никакого опыта нет.
«Секретные дела?.. О чем это она?» – недоумевал Жубур.
Наконец, они выбрали местечко посуше и присели.
– Вы знакомы с Андреем Силениеком? – спросила Айя.
Жубур молча кивнул в ответ. Теперь он начал догадываться. «Да, тогда ничего странного в ее поведении нет. Вероятно, оба они – и Андрей и Айя – люди одного дела».
– Я его тоже знаю. Уже четыре года знаю. И скажу вам только одно, – горячо сказала Айя, – я ему обязана воспитанием больше, чем отцу с матерью.
– Да, такого человека и я впервые вижу. Как он заставляет людей думать, – вот меня, например. А ведь мы с ним недавно познакомились. Да, как раз в тот же день, что и с вами.
– Я давно уже об этом знаю, мне Силениек и рассказал. Да, он большой человек – таких немного. И вы знаете, надо крепко дорожить его дружбой. Никогда он вас не подведет.
– Как же не дорожить, когда я так мало избалован в этом отношении! Не так много у меня друзей.
– Кто знает, может быть, это и к лучшему. Иные друзья на такую дорогу заведут… А с Силениеком вы можете стать другом сотен и тысяч лучших людей, с которыми у вас будут общий путь и общая судьба.
– Вы тоже с ними?
– Да, и я, – просто, серьезно сказала Айя, глядя в глаза Жубуру. – Друзья Силениека – мои друзья. Но мы называем друг друга по-иному.
– Товарищами?
– Да, товарищами. Хотите и вы стать нашим товарищем?
– Если меня сочтут достойным…
– Мы знаем о вас все, что необходимо знать о новом товарище. Не удивляйтесь, пожалуйста, мы вовсе не так одиноки, как это некоторым кажется. Есть люди, с которыми вы ежедневно встречаетесь, не подозревая о том, что они наши.
– Но ведь я должен что-то делать, работать?
По шоссе загремели колеса повозки. Когда она проехала мимо, Жубур заговорил снова:
– Мне и самому хочется взяться за дело. Вопрос лишь в том – сумею ли я, принесу ли какую-нибудь пользу. Мне ведь еще надо учиться да учиться. Я до сих пор и сам не представлял, как мало знаю, считал себя вполне интеллигентным малым. Понял это лишь только тогда, когда прочел книги, которые мне дал Силениек. А здесь у меня даже нет возможности читать такие книги.
– Вначале вам будут давать несложные поручения. А там видно будет, что вы сможете делать. Только помните, что работу нужно вести в любом месте, в любых условиях и что каждое задание важно, хотя бы оно казалось незначительным, мелким. И потом еще одно. Вы сами знаете, с каким риском связана наша работа. Вы можете очутиться в тюрьме – такая возможность не исключается. Понимаете вы, как надо держаться в случае провала?
– Я об этом уже много думал. Надо как можно меньше рассказывать, чтобы не выдать своих товарищей.
– Да, ответственность громадная. Мы с вами еще поговорим об этом в другой раз.
Сам того не замечая, Жубур ловил каждое слово Айи. То, что она принадлежала к организации, которая взяла на свои плечи самое великое и благородное дело в мире, заставило его проникнуться уважением к девушке. И он едва решился задать ей один вопрос:
– Неужели и вы попали сюда так же, как и я?
– Нет, не совсем так. Надо было направить сюда кого-нибудь для работы. Выбор пал на меня.
– Да, это другое дело, – задумчиво сказал Жубур. – Меня сюда загнали, а вы пришли по собственной воле. И вы находите возможным работать… в таких условиях?
– А как же иначе? Надеюсь, скоро и вы начнете работать со мной.
Что же предстояло делать Жубуру? На торфоразработках было несколько сот человек, и, как это ни парадоксально, большинство были люди интеллигентных профессий. По отношению к ним бесчеловечность существующего строя проявлялась в самой издевательской форме. Правительственная клика умышленно вела к деклассированию целую общественную группу, последовательными мерами создавая для нее невыносимые условия существования. Нельзя было допустить, чтобы эти люди морально опускались или гибли, подобно Арии Селис или Яну Бридиню. Тлевшие в их сердцах искры недовольства надо было раздуть в мощное пламя борьбы. Многие из них созрели для того, чтобы по-новому осмыслить жизнь. С этими людьми надо было разговаривать, помочь им выйти на верный путь.
Действовать, разумеется, надо было осторожно. Можно было не сомневаться в том, что в каждый барак заслан шпик, который прислушивается к разговорам, следит за настроениями и передает свои наблюдения куда следует. Но каждый такой шпик в конце концов неизменно разоблачал себя; к тому же политическая полиция не имела возможности держать на болоте свои «квалифицированные силы», – они предназначались для более важных мест.
– В вашем бараке есть один тип, Баунис, – предупредила Айя Жубура. – Про него точно известно, что он шпик. У нас в бараке тоже имеется их агент, какая-то девица из Камеры труда. Но, когда надо, мы ее живо обводим вокруг пальца.
Итак Жубуру предстояло познакомиться поближе с людьми, и, если бы он нашел подходящую почву, можно было бы при случае то подбросить листовку, то всунуть в газету что-нибудь из нелегальных брошюрок, то проверить кое-кого в небольших, не особенно рискованных по теме беседах. Если не разболтают – в следующий раз можно поговорить смелее. Только так – терпеливо, незаметно, не спеша – можно было готовить кадры будущих бойцов революции.
Ночь уже наступила. Молодой месяц разливал холодный свет над светлым от росы лугом. Вдали чуть поблескивал крест на церковной башне. По шоссе с шумом пронесся грузовик, отбрасывая далеко вперед снопы желтого света.
Айя и Жубур поднялись и медленным шагом направились к рабочему лагерю.
Не все еще спали; из рощи, с луга доносились иногда негромкие голоса: там прогуливался кое-кто из молодежи.
– Хорошо, что мы не одни, – сказала Айя. – Меньше будут обращать внимания.
Айя немного рассказала и о себе. Ничего необычного в ее биографии не было. Рабочая семья, нужда, ранняя самостоятельность, образование, полученное ценою лишении и жертв всей семьи. Примечательным путь Айи был лишь в одном отношении – она выросла в семье революционеров. И родители и брат – все они, хоть и в разной степени, были участниками борьбы за освобождение народа. Мать последнее время работала на лесопилке, отец – на сплаве. Брат Петер уже четвертый год находился в тюрьме, и до отбытия срока ему осталось целых шесть лет. А ему всего-то было двадцать шесть.
– Вот что, – сказала Айя, когда впереди уже стали вырисовываться серые строения бараков. – Ничего, если я вас буду называть просто Карлом? И потом лучше бы без этого «вы»…
– Идет. Значит, и ты не обидишься, если я буду называть тебя Айей?
– Вот и ладно, – улыбнулась Аня. – Только нам пока нельзя называть друг друга товарищами. Привыкнешь, забудешься, а потом неприятностей не оберешься. Ну, мне сюда сворачивать. Покойной ночи, Карл.
– До свиданья, Айя.
В бараке никто не заметил, когда вернулся Жубур.
7
За неделю они встретились еще два раза. В четверг вечером Айя спросила Жубура, не нужно ли ему привезти что-нибудь из Риги.
– Я завтра еду на свидание к брату в центральную тюрьму. Дома некому пойти отнести передачу: мать эту неделю работает в дневную смену, отец сейчас на сплаве – где-то под Огре.
Жубур попросил привезти общую тетрадь и кое-что из книг.
На другой день Айя чуть свет двинулась в путь: до станции было семь километров, а поезд приходил в восемь часов. В девять она уже была в Риге, а еще через полчаса – в Чиекуркалне, у себя дома, где ее ждала приготовленная матерью корзина с провизией для Петера.
У ворот тюрьмы стояла длинная очередь; Айя заняла в ней место. Большинство лиц она видела здесь много раз; некоторых людей она знала и раньше, с иными познакомилась во время многочасовых стояний в этой очереди. Почти всех их связывала общность судеб, о которой говорилось мало, но которая подразумевалась сама собой.
Были там седые матери, чьи сыновья и дочери томились за этими серыми непроницаемыми стенами. Урывая у себя последний кусок, они каждую пятницу приходили сюда с корзиночками провизии и долгие часы выстаивали у ворот и под летним солнцем и под осенним дождем, и в слякоть и в мороз, поддерживаемые одним чувством, одной мыслью – надо выстоять до конца, дождаться дня свободы.
Были там и жены с детьми, которые ни разу не видели своих отцов. Иному малышу при слове «отец» представлялось таинственное, сказочное существо – самое сильное, самое умное, лучше всех людей в мире. Богатые боятся его силы, поэтому и заперли его в каменных стенах, за железными решетками, чтобы он не вырвался и не изменил весь мир. Но когда-нибудь отец все равно освободится, и тогда мама не будет больше оставлять их одних, чтобы бежать к чужим людям заработать на хлеб, и у всех детей будут новые ботинки. И все, все у них будет, когда вернется добрый, сильный и умный отец.
Стояли в очереди и почтенного вида господа и дамы, чьи отпрыски отдыхали в третьем корпусе от утомительных трудов по подделке векселей или каких-нибудь афер. Ярко раскрашенные проститутки, подруги воров и взломщиков, притихшие и степенные, тоже ждали в этой грустной толпе.
Из-за забора доносились свистки паровозов, шум прибывающих и отходящих поездов. Вернулась из города «черная Берта», мрачная закрытая машина, в которой заключенных возили на допрос к следователю.
Айя, поручив одной знакомой присмотреть за корзинкой, попросила сторожа впустить ее в канцелярию.
– Мне надо внести деньги.
Два раза звякнула связка ключей, двое окованных железом ворот распахнулись перед Айей. Она пересекла маленький дворик, и еще раз путь ей преградила дверь с железной решеткой. Спросив, по какому делу она пришла, сторож впустил ее в коридор.
В просторном помещении налево тюремные надзиратели осматривали корзинки с провизией. Караваи хлеба, булки, масло и другие продукты они протыкали металлическими прутьями, разыскивая запрещенные предметы и письма. Один надзиратель был занят проверкой книг, передаваемых заключенным родными и близкими. Прежде чем записать книгу в журнал, он перелистывал ее от начала до конца, осматривал корешок, несколько раз встряхивал, держа вниз обрезом, книги в переплете вообще не принимались, – их можно было пересылать только через издательство.
Деньги для заключенных принимал помощник начальника тюрьмы – вооруженный револьвером мужчина, с черными, закрученными вверх усами и гладко прилизанными волосами с пробором посередине. Каждому подходившему к его столу посетителю он задавал один и тот же вопрос: «Что угодно?» Для него все они были в той или иной степени соучастниками осужденных, и разговаривал он с ними даже не как чиновник с просителями, а как начальник с провинившимися подчиненными. Еще бы, ведь все эти отцы, матери, жены и сестры старались облегчить своим близким тяжесть обрушившейся на них десницы правосудия!
Стоявшая перед столом женщина жаловалась, что ей отказали в приеме передачи.
– Там ничего запрещенного и не было, – не в первый раз прихожу, все порядки знаю. Почему раньше можно было, а теперь нельзя? Поймите, господин начальник, у него больные легкие, он же погибнет без дополнительного питания.
– Вашего мужа оштрафовали за нарушение тюремного устава, – хладнокровно ответил усач. – Один месяц обойдется и без передач. Да вы напрасно волнуетесь, мадам, здесь их кормят неплохо. Да, да, питание прекрасное. Дай бог каждому рабочему такое питание. Следующий!
Следующей была Айя. Она положила на стол десятилатовую бумажку и сказала:
– Петеру Спаре. Четвертый корпус.
Усач строго посмотрел на нее:
– Вы же недавно вносили десять латов.
Усердный служака помнил в лицо каждого посетителя.
– Должны знать, что нельзя так часто. Только развращаете этих разбойников. Они бездельничают, живут как у Христа за пазухой, а вы им еще и приплачиваете.
– Не знаю, как они здесь живут, господин помощник начальника, – ответила Айя, стараясь сдержать себя, но в голосе ее зазвенели нетерпеливые, резкие нотки. – Я делаю то, что разрешено по закону. Петер Спаре – мой родной брат.
– Вот то-то и есть чторазрешается, – брюзгливо протянул усач. – Свыше установленных десяти латов в месяц этим братьям передавать не дозволено.
Позади Айи кто-то фыркнул. Она оглянулась. На кожаном диване полулежал рыжий детина, в такой же точно форме и с теми же знаками различия, что и усач. Это был второй помощник начальника тюрьмы.
– Прошлый раз я передавала деньги для Ояра Сникера, – стала объяснять Айя усачу. – Вот квитанция, можете сами убедиться.
– Ах, и это ваш брат? – чиновник ощупал ее циничным взглядом. – Сколько же у вас всего братьев? Как их всех по именам?
Айя молчала. Усач перегнулся через стол, сверля ее взглядом, и вдруг рявкнул:
– Из МОПРа [19]19
МОПР– Международная организация помощи борцам революции – интернациональная организация, созданная в 1922 г. и оказывавшая помощь политическим заключенным – борцам за освобождение рабочего класса.
[Закрыть]получаете!
