Текст книги "Собрание сочинений. Т. 3. Буря"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
7
После того как немцы ворвались в Яунлиепаю, Ояр Сникер вместе с остатками своей роты отступил к Военному порту и продержался там весь день 29 июня. Бука был ранен еще 28-го. Решено было с помощью нескольких товарищей вывести его из окружения. Ночью они двинулись к северу, чтобы до рассвета перебраться через канал Военного порта.
Ни Ояр, ни другие больше его не видели. По одним слухам, Бука был вторично и тяжело ранен у самого моста, дальше идти не мог и, не желая сдаваться в руки немцам, застрелился. По другим – он упал от вражеской пули на берегу канала, и товарищи, сочтя его убитым, положили в придорожную канаву, а сами ушли. Айзсарги опознали Буку, приволокли в город и через несколько дней одним из первых расстреляли на прибрежных дюнах – в том месте, где впоследствии было расстреляно несколько тысяч лиепайцев. Как бы там ни было, но этот потомок лиепайских грузчиков, как истый советский патриот и герой, руководил борьбой родного города против вековечного врага; в этой схватке гитлеровские дивизии узнали, что такое крепкий кулак латышского рабочего. Так он на вечные времена вписал свое имя в историю, ибо лиепайская легенда немыслима без Микеля Буки.
В диске автомата не было больше ни одного патрона. Ояр вскинул его на плечо – в будущем бою он мог еще пригодиться как хорошая дубина. Остался еще пистолет «вальтер» и пять патронов. «Четыре пули – немцам, последнюю – себе», – подумал он, уходя вечером с четырьмя товарищами из Военного порта на север. Когда кончились все боезапасы, защитникам Лиепаи не было никакого смысла держаться вместе. Они уговорились разбиться на мелкие группы и порознь выходить из окружения. От усталости люди еле держались на ногах. Давали себя знать проведенные без сна ночи. Кое-кто заговорил о самоубийстве, о сдаче в плен. Голодные, оглушенные взрывами гранат и мин, дошедшие до последней степени нервного напряжения, они на все смотрели угрюмым, тупым взглядом. Прошедшая неделя взяла слишком много, им казалось, что они уже не способны на последнее усилие. Был ли какой смысл в том, чтобы что-то делать, куда-то идти? Может, немцы уже в Риге, Ленинграде, под Москвой! Есть ли место, где их ждут свои?
– Выдержим еще одну ночь, – старался подбодрить их Ояр. – Как стемнеет, будем выходить из окружения, найдем спокойное, безопасное место и выспимся за целую неделю. Вот тогда лучше будет видно, что делать. Оставаться здесь – это смерть… и не в бою, а от руки палача. Терять нам больше нечего, ребята, а приобрести мы можем все – жизнь, силы для новой борьбы и победу. Только одну ночь еще. Неужели не выдержим?
– Ладно, Ояр, чего там с ними долго разговаривать, – сказал Акментынь, боцман с землечерпалки. – Кто тоскует по немецкой виселице, пусть остается. Кто хочет драться, пусть идет с нами. Пошли.
Но когда они поднялись и зашагали к темнеющей, покрытой валунами, можжевельником и редкими сосенками равнине Курсы, не выдержали и остальные. Пятеро смертельно уставших людей гуськом, друг за другом, потянулись на север.
«Хоть бы ночь была потемнее, – думал Ояр. – Нам бы сейчас маленький ветерок и теплый летний дождичек! Тогда не пришлось бы остерегаться каждого кустика».
Во всяком случае до утра надо было миновать эту узкую полоску земли, между морем и озером Тосмаре. Здесь они чувствовали себя, как зайцы на просеке. Позади полыхало пламя горящего города. Изредка слышался одинокий выстрел, короткая очередь автомата, и снова тишина, снова однообразная пустынная полоса, и на ней пятеро смертельно уставших людей. Если кому случалось зацепиться за пень и упасть, проходила минута, пока он снова поднимался на ноги. За это время остальные уходили на десять шагов вперед, и отставшему надо было догонять их.
Они шли час, может быть два, как вдруг из-за кустов их обстреляли из автомата и нескольких винтовок.
– Не останавливаться! – крикнул товарищам Ояр. – Вперед, ребята, бегом!
Неизвестно, откуда у них взялись силы. Низко пригибаясь, почти касаясь руками земли, они пробежали около ста метров. Сзади продолжали стрелять. Когда миновали кусты, вспыхнули огоньки и с другой стороны. Они попали под перекрестный обстрел.
Еще минута сверхчеловеческих усилий – и они очутились в небольшой роще. Выстрелы еще раздавались, но пули свистели в стороне. Очевидно, немцы уже не видели беглецов и стреляли наудачу.
– Все здесь? – тихо спросил Ояр.
Первым отозвался Акментынь, потом кузнец Звиргзда с «Красного металлурга», кашлянул молодой техник Натансон, только месяц тому назад отпраздновавший свою свадьбу. Не было лишь Луяна, бухгалтера с фабрики.
– Убит, – сказал Акментынь. – Мы бежали рядом, пуля попала ему в голову.
Они подождали – не послышится ли стон раненого, и внимательно вгляделись в ночную темень. Все было тихо.
– Кажется, это последний пояс огня, – прошептал Ояр.
– Мне тоже так кажется, – подтвердил Акментынь. – Немецкие посты между морем и озером. Если это так, мы вышли из окружения.
– Бедный Луян, – сказал Натансон. – В самый последний момент… Если он не убит, они его прикончат.
– Еще неизвестно, как мы выберемся, – мрачно покачал головой Звиргзда.
– Если промешкаем здесь до утра, немцы нас наверняка сцапают, – сказал Ояр. – Пошли, товарищи.
Они шли всю ночь, сначала на север, потом на северо-восток, и к утру достигли лесного массива, через который проходило шоссе. Метров за сто от шоссе, в густом ельнике, выбрали место для отдыха, растянулись на мягком мху и заснули как убитые. Спали они целый день, изредка просыпаясь на мгновенье, переживая еще раз во сне события прошедшей недели. Моторизованная немецкая колонна у шоссе, идущие по открытому полю цепи пехоты, горящий город, убитый посреди улицы мальчик, вой сирен и омерзительный гул «юнкерсов»… Все горит, все звенит, воет. Черный дым и красное пламя заволакивают мир… Какая-то женщина бежит по улице и громко хохочет, машет руками и хохочет без конца. Потом она исчезает, и у моста через канал Ояра встречает Рута. «Где ты так долго пропадал? Я ждала тебя весь день. Пойдем домой, Ояр… Тебе надо принять ванну, ты такой грязный…» – но и сама она вся серая от дыма. Непонятно, как она сюда попала, в эту мрачную пустыню. На ней черное атласное платье. И снова гром, снова и снова виденья. Смерть ходит по полю и собирает ягоды. Длинными, костлявыми пальцами собирает бруснику и бросает себе в рот.
Когда Ояр проснулся, солнце уже садилось между стволами деревьев. Приближался вечер. Автомат намял бок. Поодаль, на гнилом пне, сидел Акментынь и, улыбаясь, глядел на Ояра.
– Хорошо выспался? Пора вставать. Дорога у нас дальняя.
Ояр поднялся на ноги и стал потягиваться. Ужасно хотелось есть, но напрасно он обыскивал свои карманы. Последние крошки были съедены еще вчера.
Акментынь продолжал улыбаться.
– Что, урчит в животе? Своей порции требует? На, испей водички.
Он протянул Ояру плоскую алюминиевую флягу. Свежая, вкусная вода…
– Где ты ее достал? – спросил Ояр, сделав несколько глотков. Сразу стало легче, только голова была еще тяжелой от долгого сна.
– Тут недалеко есть маленькое озеро, – ответил Акментынь. – Слышу, в той стороне запел петух, даже разбудил, стервец. Где петух, там должен быть и дом. Я пошел поглядеть. Так и есть: малюсенькая хибарка на самой опушке, на лавочке кот и старая бабушка. «Как же ты, бабуся, одна здесь живешь? Где же молодежь?» – спрашиваю. «Эх, сынок, ничего не поделаешь – война ведь. Сын с дочерью ушли с Красной Армией». – «А ты чего же не ушла?» – «Да так уж, сынок, кому-нибудь надо за домом присмотреть. И куда уж мне, с моими старыми ногами? Не хочется помирать посреди дороги. Лучше уж на своем дворе».
– Новоселы? – спросил Ояр.
– Ясно. Старушка дала целый каравай хлеба, наложила в берестянку творогу. И еще накормила. Так что этот хлеб вам троим.
Он подошел к спящим, похлопал по плечу Звиргзду, пощекотал затылок Натансону. Через несколько минут они сидели вокруг пня и уплетали большие ломти хлеба. Ели жадно, набивая полон рот, пока не утолили голод. Теперь можно было поговорить по-человечески.
Ояр разложил на земле карту, и они с полчаса изучали ее.
У Звиргзды в Айзпутском уезде жила сестра. Он решил двинуться в ту сторону и некоторое время скрываться у нее, пока не станет ясно, что собственно творится на свете. Натансон согласился присоединиться к нему. Они тут же и попрощались. Ояр с Акментынем посидели немного в ельнике, а когда наступили сумерки, пошли. Их путь шел на восток, к своим, через леса, болота и реки, мимо крестьянских усадеб. Дойдут ли они, и когда это будет? Весь мир полон опасностей и неизвестности. Идти они отваживались только по ночам, издали обходя большие усадьбы и дома лесников, чтобы не попасться в лапы айзсаргам. К утру они выбирали надежное убежище в лесной чаще или где-нибудь на островке среди болота. Крестьяне охотно делились с ними куском хлеба.
«Где ты сейчас, Рута? – думал Ояр, глядя в темноту зоркими, как у ночной птицы, глазами. – Как тебе живется? Увижу ли я еще тебя?»
Сильнее чем когда-либо хотелось ему сейчас быть возле нее и охранять от всех опасностей.
8
В то солнечное летнее утро, когда рижские рабочие, ничего еще не зная об исторических событиях на границе Советского Союза и Германии, спокойно шли на работу; когда по берегам рек, где луга побогаче, крестьяне, звеня косами, вели широкий вал срезанной травы; когда дети с веселым гомоном играли во дворах больших городских домов или строили на песке прибрежных дюн чудесные сооружения и беззаботно наблюдали за чайками, чьи белые крылья сверкали над тихим пляжем, – в то теплое июньское утро на границе уже гремели бои, стальной дождь обильно поливал порог советской земли и сеял смерть. С беспримерным героизмом дрались советские пограничники, принимая на себя первый предательский удар врага, и бесстрашно, презирая самую смерть, шли навстречу залпам артиллерии и минометов, навстречу танкам. Не дрогнули сердца защитников советской Родины, несмотря на очевидный перевес сил нападающего, их мужество творило чудеса, расстроившие уже в самом начале войны выработанный генеральным штабом Гитлера график.
Скоро в борьбу включились регулярные части Красной Армии. Образовалось несколько главных узлов сопротивления, наметились направления главных ударов сил противника. Постепенно стало ясным, что первоначальное преимущество внезапного и предательского нападения гитлеровских полчищ не даст тех результатов, на которые надеялся германский генеральный штаб. Против Москвы и Ленинграда были направлены острия огромных клиньев, но между Москвой и передовой линией неприятеля находились Минск, Могилев, Смоленск и Вязьма; между Ленинградом и Восточной Пруссией были Шауляй и Даугавпилс, Остров и Старая Русса, Таллин, Луга и Новгород. И острия клиньев, при нажиме на восток и северо-восток, крошились, тупились с каждым километром; начальные темпы продвижения с каждым днем становились медленнее.
Главный удар германской армии в северо-восточном направлении скользнул мимо большей части Советской Латвии, задевая только ее восточную часть – от Даугавпилса, мимо Резекне и Абрене, к Острову. Там шел гул грандиозной битвы, горели села и города, по ночам небо наливалось зловещим красным светом. Там сражались за каждую пядь родной земли полки и дивизии Красной Армии; и еще долго после того, как громадный военный вал откатился на восток и северо-восток, тысячи разбитых и расплавленных вражеских орудий и танков свидетельствовали о ярости прошедших здесь битв. Бои на Земгальской равнине, около Риги и Лиепаи, имели только второстепенное значение. Ни рижане, ни лиепайцы этого не видели, а в те трагические дни не могли и знать этого; поэтому у многих в то время создавалось неправильное представление о силе сопротивления Красной Армии и ходе развивающихся военных действий. Когда пришло время, об этом узнали и жители Риги и Лиепаи, и тогда им стало понятным то, что казалось странным и неясным в июньские и июльские дни.
27 июня, когда началась эвакуация учреждений и жителей Риги, Ингрида Селис получила у Айи разрешение поехать на Взморье за братом. Имант был прикомандирован на летние каникулы к одному из пионерских лагерей как помощник вожатого. Мать хотела уехать из Риги с обоими детьми, но до возвращения Иманта она слышать не хотела об эвакуации. Сама за ним съездить тоже не могла: она заведовала большой прачечной и теперь должна была срочно ликвидировать предприятие: вернуть клиентам сданное в стирку белье, отослать документы, отправить рабочих. Последние дни она была так занята, что даже не ночевала дома.
Поезда на Взморье больше не ходили. Ингрида сговорилась с шофером одного учреждения, которого в тот день посылали за персоналом какого-то дома отдыха, второй день нервничавшим в Дзинтари. Около полудня они выехали из Риги.
Грузовик с большим трудом подвигался вперед: шоссе до самой Лиелупе было забито отходящими войсками и беженцами. Нескончаемой вереницей тянулись колонны пехоты и обозы, артиллерийские батареи, грузовые машины с боеприпасами и обмундированием, толпы людей шли с котомками за плечами. Кое-где можно было увидеть крестьянина с возом скарба и привязанной к нему коровой. Шоссе гремело и пылило. Скрипели и визжали несмазанные колеса.
Шофер лавировал среди этого потока, но за первый час ему удалось проехать не больше десяти километров.
– Куда ты, чудак, продираешься? – кричали на него встречные. – Поворачивай назад, немцы уже в Слоке.
– Нельзя ли побыстрее? – поторопила шофера Ингрида. – Как бы не опоздать.
– Нельзя, дочка, – хладнокровно возразил шофер. – Если буду гнать без разбора, нас столкнут в канаву. Да ты не волнуйся, к вечеру будем на месте.
– К вечеру поздно. Вы ведь слыхали, что немцы уже в Слоке?
– Ну и что из этого! – усмехнулся шофер. – Разве немцы не люди?
– Как вы можете так говорить? Сюда идут враги, фашисты. Они несут нам гибель и смерть.
– Как кому, дочка, – продолжал усмехаться шофер. – Таким, как ты, приятного, конечно, мало. Ну, а мне-то чего тревожиться? Я семь лет проездил шофером у немецких господ. Уж они-то, наверно, опять приедут. И язык немецкий знаю.
Километра за два до моста через Лиелупе дорога стала свободнее и можно было ехать быстрее, но кто-то из встречных сказал, что на левый берег не пропускают ни одной машины: мост минирован и его в любой момент могут взорвать.
– Тогда и ехать дальше не стоит, – решил шофер. – Я поворачиваю обратно в Ригу.
Ингрида не стала больше его уговаривать. Сошла с машины и направилась дальше пешком. Через полчаса она была уже у моста. Встречный сказал правду – в сторону Взморья через мост не пропускали ни одной машины. Ингриду тоже не хотели пустить. Но когда она рассказала, зачем и куда идет, и показала свой комсомольский билет, начальник охраны моста уступил.
– Вы поторопитесь, иначе не успеете вернуться до взрыва. Мы дожидаемся только одной артиллерийской части, а когда она перейдет, мост будет взорван.
Беженцы и красноармейцы подозрительно оглядывались на девушку, которая бегом спешила на запад.
«Наверно, решили, что я встречаю немцев», – подумала Ингрида, и ее в жар бросило от этой мысли. Выйдя на главный проспект, она поспешила в Булдури. На улицах было безлюдно, всюду царила мертвая тишина. Только в каком-то садике, возле дачи, возился у своих цветов садовник, чистил грабельками дорожки или скашивал подросшую траву.
Еще полчаса быстрой ходьбы, и Ингрида была у пионерского лагеря. Повисший от безветрия флаг устало льнул к шесту. Прохаживавшиеся перед домом двое ребят внимательно посмотрели на Ингриду.
– Вызовите ко мне, пожалуйста, Иманта Селиса, – обратилась к ним Ингрида. – Скажите, что приехала сестра, пусть он сейчас же выйдет.
Один из пионеров молодцевато отсалютовал, повернулся и военным шагом направился вглубь сада. Ингрида разговорилась с оставшимся мальчиком.
– А вы разве не собираетесь уезжать?
– Куда? – не понял мальчик.
– Ну, отсюда, от немцев.
– Разве немцы уже здесь? Руководительница говорит, что люди только зря болтают.
– Вот как? Значит, вы думаете еще оставаться?
– Здесь нам очень хорошо. Каждый день купанье в море, разные игры. Мне здесь нравится.
– Кому же не нравится, дружок, – грустно улыбнулась Ингрида. – Если бы не война, можно было бы провести здесь все лето.
Из-за угла дома показался Имант – в трусиках, загорелый, как индеец. Он еще издали заулыбался, увидев сестру.
– Здравствуй, Ингрида. Приехала покупаться в море? Можно пойти хоть сейчас. Вода как парное молоко.
– Нет, Имант, сейчас нам не до купанья, – тихо ответила Ингрида. – Я за тобой приехала. Соберись побыстрей, нам надо сейчас же двигаться в путь.
– В какой путь? – раздался с крыльца визгливый голос. – Что вам здесь нужно, гражданка? Какое вы имеете право нарушать лагерные порядки в мертвый час?
– Разрешите… – смущенно начала Ингрида. – Я приехала за своим братом Имантом Селисом. Он дольше не может здесь оставаться, и мне кажется, что вам тоже следовало бы разбудить всех ребят и возвратиться в город.
– Зачем я буду это делать? – Женщина сошла с крыльца и строго посмотрела на Ингриду. – Кто вы такая?
Это была сухопарая особа лет под сорок, типичная старая дева. Судя по красноватым припухшим векам, она только что проснулась.
– Я работаю в райкоме комсомола, – ответила Ингрида.
– Это начальница нашего лагеря, – шепнул Имант.
– В райкоме комсомола? – Начальница критически осмотрела Ингриду. – Тогда вам должно быть известно, какой порядок заведен в пионерских лагерях.
– Неужели вы живете вне времени и пространства? – возмутилась Ингрида. – Так ничего еще и не слыхали о войне?
– Я знаю, что Советский Союз воюет с Германией, но это еще не значит, что мы должны нарушать лагерные порядки.
– Вы не имеете права оставлять здесь детей ни на один час! – выкрикнула Ингрида. – Ригу эвакуируют. Вот-вот взорвут мост через Лиелупе. Если вы сейчас нее не соберетесь в дорогу, весь лагерь попадет в руки немцев.
– Мне об этом ничего не известно, – бесстрастно ответила начальница, как будто это не имело к ней отношения. – Мне никаких указаний не дано. Пока мне не прикажут, здесь все останется по-старому.
– Но другие лагеря уже эвакуируются.
– Их дело. За этот лагерь отвечаю я. А вас я попрошу не поднимать паники и поскорее покинуть территорию лагеря.
– Тогда позвоните в Ригу своему начальству. Ведь у вас есть телефон?
– Со вчерашнего дня не работает.
– Вот видите. Такое время, а вы даже не подумали о том, как наладить связь с Ригой.
– Если начальство найдет нужным, в лагерь пришлют нарочного.
Столпившиеся вокруг них ребята с серьезными лицами следили за этим разговором.
Ингрида поняла, что имеет дело с чужаком, что начальница лагеря ждет прихода немцев. Не было никакого смысла убеждать и уговаривать.
– Вы действительно ничего не сделаете, чтобы эвакуировать детей?
– Пока не получу из Риги распоряжения, здесь все останется по-старому. Не трудитесь убеждать меня.
– Ну, хорошо, – сказала Ингрида. – Я позабочусь о том, чтобы вы вечером же получили распоряжение о выезде. А мой брат поедет со мной сейчас.
– Иду, Ингрида, – откликнулся Имант и побежал собираться.
Через четверть часа они вышли из лагеря. Двое ребят по-прежнему прохаживались перед домом, охраняя покой пионеров, а на веранде в удобной качалке дремала начальница, пользуясь законным часом отдыха.
У Ингриды сжалось сердце, когда она подумала об оставшихся в лагере детях.
– Давай пойдем быстрее, Имант. Надо позаботиться, чтобы пионеров сегодня же вывезли отсюда.
Глухой взрыв раздался за лесом. В дачах зазвенели оконные стекла.
– Бежим, Имант, может, еще не опоздали.
– Ладно, ладно, Ингрида, ты сама беги, я не отстану.
Когда они добежали до Лиелупе, то не увидели там ни души. Ни на том, ни на другом берегу не было ни одного красноармейца, ни одной машины. Оба моста были взорваны. У берега не осталось ни одной лодки. Только на середине реки колыхалась переполненная людьми зеленая лодка. Неопытные гребцы медленно подвигали ее вперед, к правому берегу.
– Товарищи, подождите! – крикнула Ингрида. – Возьмите и нас с собой!
Никто не оглянулся. Когда лодка пристала к берегу, люди выскочили из нее и заспешили к лесу. Лодка врезалась килем в песок.
Брат с сестрой переглянулись.
– Что нам теперь делать? – заговорил Имант. – Значит, не переправимся?
В воздухе опять загудели моторы «юнкерсов» и «мессершмиттов». Они направлялись бомбить Ригу. На дороге показалась кучка вооруженных людей. Некоторые были в штатском, а несколько человек – в зелено-серой форме айзсаргов. Воровато оглядываясь, они шли к берегу не спеша, даже как будто умышленно медля. В руках у них были винтовки.
Ингрида сразу заметила, что это айзсарги.
«Шакалы выползли», – подумала она. Потом схватила за руку Иманта.
– Бежим отсюда! Может, они не заметили нас.
Низко нагибаясь, держась за руки, спешили они вдоль берега, вверх по течению. Немного поодаль рос высокий тростник. Там они и спрятались.
9
Днем Маре позвонил Калей.
– Сегодня в десять часов вечера мы уезжаем. Машина будет ждать у райкома партии. Вы ведь тоже едете?
– Конечно, товарищ Калей. Можно что-нибудь взять с собой?
– Только то, что сами донесете. Кто знает, как мы будем ехать… На всякий случай надо рассчитывать на то, что придется идти пешком.
– Понимаю, товарищ Калей. В девять часов буду у райкома.
Время у нее еще оставалось. Мара быстро собрала документы, бумаги, письма и дневники. Часть сожгла, кое-что сложила в стопку и обернула газетой. Это были фотографии родных, близких и самой Мары в разных ролях и вырезки из газет. Самые денные вещи она упаковала в маленький чемодан – это останется у родителей. В дорогу взяла несколько смен белья, чулки, носовые платки и запасную пару туфель. Потом переоделась в серый костюм, обула прочные ботинки на низких каблуках, голову повязала пестрым шелковым платком. Заперев квартиру на ключ, она направилась к родителям.
В центре города раздались выстрелы. Стреляли и на улице Свободы, по которой двигались отходящие войска и массы беженцев. Мара шла узкими боковыми улицами и скоро добралась до квартиры родителей.
Они ничуть не удивились, когда Мара объявила им о своем отъезде.
– Правильно делаешь, – сказал старый Павулан. – Тебе никоим образом нельзя оставаться. Будь мы с матерью помоложе, тоже ушли бы. Да куда же нам, старикам? Задавят на дороге. Неужели каждого что ни на есть простого человека будут вешать?
– А как же с имуществом, Марочка? – забеспокоилась мать. – Так все и бросишь? Беда-то какая! Человек трудится целый век, копит, хлопочет, а настал недобрый час – и все прахом идет.
– Не стоит огорчаться из-за этой рухляди, мама, – ответила Мара. – Это все можно будет приобрести, когда война кончится. Сегодня надо думать о жизни, о чести народа. Я и не то готова потерять, лишь бы не пресмыкаться перед фашистами.
Но не так-то легко было успокоить мать.
– Отец, возьми ты ручную тележку, – сказала она. – Съездим к Маре на квартиру и перевезем что получше. Разве можно оставлять одежу чужим людям? Посуду, картины тоже надо перевезти. Пусть побудут у нас, пока Мара не вернется.
– Не стоит, мама, – возразила Мара. – Немцы начнут доискиваться, и если найдут у вас – беда будет.
– Мы так запрячем, что не разыщут, – настаивала на своем мать. – Собирайся, собирайся, отец! Знаешь, что у Мары времени нет. А ты, дочка, побудь пока здесь, отдохни перед долгой дорогой. Мы с отцом все сделаем.
Старый Павулан поднялся и пошел за тележкой.
В половине восьмого они вернулись. Тележка была полна вещей. Можно было с уверенностью сказать, что ни в гардеробе, ни в буфете ничего не осталось. Картины старики Павуланы завернули в ковер.
Наблюдая за их хлопотами, Мара удивлялась своему равнодушию. Какими лишними и ненужными казались ей сегодня эти вещи! Старики походили на крестьян, пытающихся спасти во время бури охапку сена, которую уносит вихрь. Ну пусть уж, если это доставляет им какое-то удовлетворение.
– Когда вам будет трудно, вы долго не раздумывайте, – сказала она. – Продавайте все, только голодными не сидите.
– Разве уж такие времена настанут, что мастеровой человек не сможет заработать на кусок хлеба, – ответил отец. – А ты за свое имущество не беспокойся. Мы потом еще разок сходим. Там еще много хороших вещей.
– Зеркала, занавески, подушечки с дивана… – начала перечислять мать. – А какие красивые книги. Зачем мы будем чужим людям оставлять? Если иначе нельзя, зароем в землю, а немцам не дадим.
Пришла пора прощаться. Отец поудобнее пристроил Маре за спину дорожный мешок. Долгие пожатия дрожащих рук, последние поцелуи и взгляд влажных, покрасневших глаз…
– До свиданья, родные. Ждите с победой. Мы обязательно победим!
Часы показывали начало девятого. Пройдя немного по улице, Мара услышала стрельбу в центре города. Где-то в направлении первой городской больницы или чуть подальше заговорили автоматы и винтовки. Неизвестно почему, в дневное время в воздух поднимались ракеты. «Немцы? Пятая колонна?»
Что-то там происходило.
Дальше улицы Мира нельзя было пробраться. По улице Свободы двигалось несколько легких танков. Стрельба усилилась, похоже было на настоящий бой. Мимо Мары пробегали испуганные люди. Громко плакали женщины. Мужчины беспокойно оглядывались и спешили дальше.
– Вы чего здесь стоите! – крикнул Маре какой-то милиционер. – Хотите, чтобы вас пристрелили или задавили?
– Что тут происходит? – спросила Мара.
– Диверсанты спрятались на чердаках и обстреливают улицу. Пятая колонна… Ну, наши зададут им жару!
Вдруг завыли сирены. Воздух вздрагивал от гула моторов и грохота зениток.
Стоять здесь не имело смысла. К райкому не пробраться. Похоже было, что именно там шла самая ожесточенная стрельба. «А вдруг наши уже уехали? – подумала Мара. – Не будут же люди сидеть в открытой машине и дожидаться Мары Павулан. Не сумасшедшие же они!»
Она повернула направо и твердым шагом пошла к станции Брасла. Здесь было гораздо меньше людей. Постепенно стихала и перестрелка в центре города. Через час Мара достигла железнодорожного переезда. В половине одиннадцатого вечера, пройдя через Чиекуркалн, она добралась до шоссе Свободы, километра на два дальше ВЭФа и «Вайрога». Глазам Мары открылось страшное зрелище. На территории «Вайрога» бушевал пожар. Совсем недалеко горел новый двухэтажный дом, и странно было, что никто не думает тушить его. Даже обычной в таких случаях толпы любопытных не было. Сгоревшие машины и убитые лошади валялись на дороге. Недавно это место бомбили немецкие самолеты. Кровь, трупы, исковерканный металл, груды золы и повсюду запах гари. В сторону моста через реку Юглу тянулся нескончаемый поток людей, повозок и машин. Мара окунулась в этот поток.
Надвинулась ночь. Знойное, багровое от зарева пожаров небо нависло над Ригой. По окнам домов пробегали огненные блики. Громыхали телеги, скрипел и визжал нагретый металл. Ездовые трубили, ругались и нахлестывали лошадей. Пешеходы молча шагали по обеим сторонам шоссе. Все в одном направлении.
У моста образовалась пробка. Машины, орудия и повозки стояли в три-четыре ряда. Регулировщики боролись с нетерпеливыми ездоками, рвавшимися вперед.
– Товарищи, соблюдайте порядок! – кричал усатый лейтенант. – Ну куда вы прете, черт вас дери! Если не послушаетесь, велю сбросить вашу машину в реку.
Затор мало-помалу рассосался. Сначала пропустили тяжелую артиллерию, потом машины.
Перейдя мост, Мара пошла вдоль левой стороны шоссе. Там уже пешеходы протоптали по лугу тропинку. Шоссе курилось от пыли. С реки тянулся туман.
Впереди шла целая семья: муж, жена и мальчик лет шести. Они, видимо, надели на себя все что было из зимнего платья. У отца с матерью были большие узлы за спиной. В длинных брюках, коротком пальто, в зимней шапке, с шерстяным шарфом на шее, шагал между родителями мальчуган. Отец и мать держали его за руки, и он усердно перебирал ножонками, словно понимал, какая опасность ему угрожает. При виде этого ребенка, который молча, не жалуясь, шагал ночью по дорогам войны, у Мары сжалось сердце: «И тебе, малыш, надо бежать, спасаться… иначе тебя ждет гибель. За что ты должен нести это бремя на своих детских плечиках?»
У Баложской корчмы маленькую семью и Мару подобрали в какую-то армейскую грузовую машину. Красноармейцы помогли им взобраться и усадили на куче шинелей. Мальчик дышал часто, тяжело. Когда мать протянула ему кусочек хлеба, он покачал головой и не взял.
Колонна тихо продвигалась вперед. Они ехали всю ночь. Между Ропажами и Сигулдой их обстреляли из придорожного кустарника. Красноармейцы схватили винтовки, соскочили с грузовиков и окружили кусты. Минут через десять группа диверсантов – четыре немецких парашютиста и два айзсарга – была уничтожена. Захватив с собою трофеи – несколько немецких автоматов, два бинокля и планшет с документами, – красноармейцы вернулись к колонне, и она снова тронулась.
Один из красноармейцев протянул мальчику жетон, снятый с убитого диверсанта.
– Это тебе на память о первом бое. Сохрани и вспоминай, когда вырастешь, что это было ночью 28 июня.
Мальчик несмело улыбнулся, взял жетон, осмотрел со всех сторон и спрятал в карман.
– Вам не холодно, товарищ? – спросил Мару сержант. – Возьмите, накройтесь шинелью, ночью прохладно будет.
– Благодарю, – прошептала Мара.
Завернувшись в шинель, она в глубоком, тяжелом раздумье глядела назад, в сторону Риги. Они отъехали уже далеко, только у самого края горизонта можно было еще различить зарево пожара. Тяжелый грузовик слегка покачивало, но сон не шел. Всю ночь наблюдала Мара за потоком беженцев на шоссе.
Остановившийся на дороге автобус обступила толпа людей.
– Одолжите десять литров бензину, – обращались они ко всем проезжавшим. – У нас ни капли не осталось. Нельзя же оставлять немцу такой прекрасный автобус.
Молодой парень вел велосипед, на котором сидела девушка. Наверно, жена или сестра, а может быть, невеста… Мужчина тащил нагруженную вещами тележку, а жена и двое подростков подталкивали ее сзади. На заре Мара увидела молодую женщину с двумя маленькими детьми. Она сидела в придорожной канаве, прижимая к груди детей, и плакала. Почти каждая машина останавливалась и женщине предлагали место, но она устало качала головой и еще крепче прижимала к себе детей.
– Я больше не могу, не могу, не могу… – Как стон раненого, звучал сквозь слезы ее голос. Широко раскрытыми глазами, как безумная, смотрела она на людей, не видя их.
И машины ехали дальше.
«Где-то сейчас Жубур? – думала Мара. – Может быть, так же вот трясется по пыльной дороге… Или дерется на улицах Риги? Может быть, его уже нет».
Неизвестность, как огромная черная туча, нависла над людьми. И все казалось померкшим, даже яркое утреннее солнце.
