Текст книги "Собрание сочинений. Т. 3. Буря"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Вилис Лацис
Буря

Постановлением Совета Министров СССР Лацису Вилису Тенисовичу за роман «Буря» присуждена СТАЛИНСКАЯ ПРЕМИЯ второй степени за 1948 год

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава первая

1

Поезд Рига – Взморье был набит битком. Карлу Жубуру пришлось простоять всю дорогу. После станции Приедайне освободилось одно место, но как раз между двумя заносчивого вида субъектами, слишком заботливо оберегавшими свои костюмы. Один поминутно расправлял складки серых брюк, заглаженные до такого совершенства, что они напоминали отточенные лезвия, другой все время ощупывал тщательно завязанный полосатый галстук и придерживал шляпу из жесткой соломки, которая лежала у него на коленях вверх дном, так, чтобы всем видна была белая шелковая подкладка с маркой фирмы. «Джек Арроусмит – Нью-Йорк», – прочел Жубур. «Вероятно, из моряков, а может быть, коммивояжер или просто франт – хвастается контрабандной шляпой». И он невольно вспомнил своего сослуживца по посредническому бюро Атауги, карапуза Бунте. У того вечно торчат из карманов пиджака или пальто несколько английских или французских газет, хотя Бунте ни по-французски, ни по-английски не знает ни слова. Тоже шик своего рода. Жубур улыбнулся. Вот и он сам: что ему эти пассажиры! Люди незнакомые, не имеют к нему никакого отношения, к вечеру он позабудет об их существовании, а все-таки, когда один из них снова расправил складки брюк, он машинально взглянул себе на колени и отодвинулся от соседей. Изомнешь еще – ведь вся его солидность заключается в этом шевиотовом костюме!

Он снова улыбнулся, на этот раз грустной, горькой улыбкой – улыбкой неудачника. Да, особенных поводов к ликованию или зазнайству у него нет. За плечами уже тридцать два года, а что собственно он собой представляет? Один из легиона людей без постоянной работы, без перспектив занять штатную должность в государственном или муниципальном учреждении. Впереди ни стажа, ни надежд на пенсию за выслугу лет. Получишь вот так среднее образование, одолеешь за два года первый курс экономического факультета, а потом и числись безработным интеллигентом, пока какой-нибудь Атауга не примет тебя на пятьдесят латов в месяц в свою посредническую контору.

Контора носит претенциозное название «бюро»; каждую субботу, а в экстренных случаях и среди недели, в газетах «Яунакас Зиняс» и «Брива Земе» [1]1
  «Яунакас Зиняс»(«Последние новости»), «Брива Земе»(«Свободная земля») – рижские буржуазные газеты.


[Закрыть]появляются объявления о хороших солнечных квартирах, которые можно снять при содействии этого бюро в любом районе Риги. Атауга каждый сезон шьет у Оркова новый костюм, на бал прессы он является во фраке и цилиндре, и на следующий день газеты печатают снимки, на которых этот деятель представлен в кругу столпов торговли и промышленности, а иногда даже его голова высовывается из-за плеча Беньямина-старшего [2]2
  Беньямин-старший– крупнейший рижский книгоиздатель, миллионер.


[Закрыть]или самого Ульманиса, так что приятное возбуждение несколько дней заставляет розоветь полные щеки Атауги. Он пользуется радостями жизни, он счастлив. У него есть пятиэтажный дом в центре города, дача в Дзинтари, семиместный бьюик, сын, дочь, жена, страдающая сахарной болезнью… ну, и маленькая блондиночка, которую он навещает украдкой.

Когда Тупинь, издатель еженедельного журнальчика «За кулисами», начинает слишком откровенно намекать в своих фельетонах на тайные увлечения главы известного посреднического бюро, господина А., – Атауга разыскивает в телефонной книжке его номер и берет трубку. Каких-нибудь сотни две латов – и дело улажено.

А Жубур рыщет по улицам в поисках наклеенных на оконные стекла билетиков, выспрашивает дворников и управляющих домами. Он довольно хорошо изучил все неблагоустроенные дома, где часто меняются жильцы, где никогда не бывает солнца, где квартирная плата высока и требуется дорогой ремонт за счет съемщика. В случае удачи он получает сверх месячного оклада двадцать – тридцать латов, покупает новую рубашку, галстук, полдюжины носовых платков и билет в театр. Но стоило ли кончать среднюю школу и изучать экономические науки, чтобы потом охотиться за освобождающимися квартирами или убеждать какого-нибудь чудака в том, что у темных и сырых комнат имеются свои достоинства (особенно в жаркие летние месяцы!)? Для этого достаточно обладать некоторой долей развязности и хорошо подвешенным языком. Все равно самым пронырливым агентом бюро был и останется Бунте – тот самый, с иностранными газетами в карманах, – хотя голова у него не обременена знаниями и он с подозрительным усердием выводит свою фамилию в ведомости на жалованье. Даже позавидовать нечему…

Откровенно говоря, Жубур не завидовал и Атауге со всеми его бьюиками, балами прессы и сложными взаимоотношениями с журнальчиком «За кулисами». Не то чтобы покойный отец сумел привить ему умеренные жизненные идеалы, хотя старик Жубур, до конца дней проработавший на лесопилке, с детства вдалбливал сыну, что в жизни надо довольствоваться малым. Постоянное место в солидном учреждении, где служащие ходят в галстуках и с портфелями, пенсия на старости лет, а больше человеку и желать нечего.

– А когда крепко встанешь на ноги, тогда и жениться можно. Да не бери первую попавшуюся, а сперва присмотрись, разузнай, что у нее есть за душой. Взять голь перекатную легче легкого, а потом изволь корми и одевай ее весь век. Уж если брать, так чтобы была одна-единственная у родителей, чтобы у отца в деревне имелось хорошее хозяйство, – вот тогда и на черный день грош-другой отложить можно… Любовь! Да разве приданое помешает любви, разве без него крепче любится? Это в какой книге написано?

Старик уже шестой год покоится на Мартыновском кладбище, по правую сторону от жены, а сыну, видимо, не пошли впрок отцовские поучения, – он до сих пор не может найти постоянной работы, до сих пор еще не встретил девушку, которая должна принести ему в дом достаток. Жизнь в свою очередь не припасла для него счастливого случая, который вывел бы его на широкую дорогу.

В вагоне стояла духота, пахло потом. Июльское солнце заливало скошенные луга с сохнущим на них сеном. Сивая лошаденка чесала бок о ствол березки, отбиваясь хвостом от назойливой мошкары. Березка раскачивалась, вздрагивала зеленая макушка, и казалось, деревце силится отмахнуться от непрошенной соседки.

Два подростка-школьника сосали шоколад и разглядывали украдкой молодых женщин.

– Вот в прошлое воскресенье здорово было, – торопливо рассказывал один. – Я три раза купался. Раз как захлестнет меня волной, прямо полон рот воды набрал… Фу – до чего соленая…

– Нельзя так, Лаймон, – строго уговаривала худощавая немолодая женщина мальчугана лет трех, который протягивал ручонки к красному уху сидящего рядом старика. – Так нельзя, дядя рассердится.

Ребенок, смеясь, продолжал тянуться к красному, необычайно большому уху. Обладатель его дремал, заслонившись газетой.

Разные люди были в вагоне. И унылые и веселые, молчаливые и говоруны. Жубур никого не знал, и ему было томительно скучно среди этого множества людей. Ни их дела, ни их разговоры не затрагивали его, не вызывали любопытства. «Но ведь все они что-то думают, к чему-то стремятся, какие-то желания, какая-то необходимость заставили их сегодня выйти из дому, очутиться в вагоне, каждый из них надеется что-то пережить за сегодняшний день. Чем они хуже меня?..» – думал Жубур.

Было воскресенье, июль 1939 года. В такие дни многие рижане едут на Взморье. Жубур тоже поехал. Пока человек живет, он должен что-то делать, – нужно ему это или не нужно, приносит пользу или нет. Да и откуда ему знать это, если он не нашел своего места в жизни, не знает даже, чего ждет от нее.

Жубур этого не знал. Он просто существовал. Он прозябал.

2

В Дзинтари Жубур сошел с поезда и направился прямо к пляжу. Скоро он почувствовал всю неуместность крахмального воротничка и черных полуботинок. От раскаленных солнцем дюн веяло нестерпимым жаром. И хоть бы легчайшее дуновение ветерка! Сосны стояли, не шелохнувшись ни одной веточкой. Точно застывшие, лежали воды залива, даже за последней отмелью было ясно видно дно.

Жубур сразу вспотел. Следуя примеру других, он снял пиджак и медленно зашагал по направлению к Майори. Да и не так просто было лавировать между лежащих на песке, принимающих солнечные ванны людей и кучек сложенного платья. У него в глазах зарябило от ярких купальных костюмов, разноцветных пижам, от коричневых, желтых, красных и бледных, еще не тронутых загаром человеческих тел. Худощавые лежали рядом с упитанными; юношески стройные мускулистые фигуры двигались среди старчески дряблых туш. В песке возле воды возились дети, рыли канавки, строили крепости и дворцы.

Не зная, куда приткнуться, из конца в конец пляжа слонялись одиночки, вроде Жубура. Семейные располагались где-нибудь на дюнах; одни загорали, подставляя солнцу то спину, то грудь, другие закусывали бутербродами, запивая их из бутылок тепловатым лимонадом, или, прикрыв головы носовыми платками, просматривали газеты и иллюстрированные журналы. Иные, разомлев от жары, сонным взглядом провожали снующую мимо публику.

Часто, когда люди сбрасывали с себя костюмы, можно было прийти в заблуждение относительно их социальной принадлежности. Портной-подмастерье с значительным выражением лица вполне мог сойти за коммерсанта, а стройная манекенша притягивала гораздо больше взглядов, чем дочка фабриканта, которой почему-то не придали грации даже папашины доходы.

Бойко шла торговля мороженым и лимонадом. Словно для того, чтобы еще сильнее подчеркнуть пестроту пляжа, в толпе расхаживали продавцы воздушных шаров с колеблющимися над головами красными, синими и зелеными гроздьями. По двое, по трое бродили подростки с рабочих окраин – их можно было узнать по темным пиджакам и простым ситцевым рубашкам. Этот предприимчивый народ громко отпускал самые смелые замечания: от их острых языков никому не было спуску. Они заигрывали с приглянувшимися девушками, вступали в разговоры с незнакомыми людьми. Только когда в поле зрения появлялся полицейский, они немного стихали.

Навстречу Жубуру шествовала группа мужчин в белых теннисных костюмах и в темных очках. У всех у них застыло на лицах одинаковое выражение: они как будто брезгливо обнюхивали воздух, взгляды их скользили поверх толпы. Они ни на кого не смотрели, никого не замечали. Преисполненные чувства собственного превосходства, они не могли примириться с мыслью, что на пляже имеет право появляться всякий, кому вздумается.

Да, много разного народа отдыхало на пляже. Были здесь и рабочие, приезжавшие подышать свежим воздухом после тяжелой трудовой недели. Появлялись и почтенные собственники и спекулянты, надеявшиеся согнать в морской воде, под жарким солнцем килограмма два жиру. Здесь были матери с дочерьми, взыскующими брачных уз, и любители нечаянных приключений; были тихие, созерцательные натуры с биноклями, направленными из-за дюн на купальщиц, и, наконец, люди, которые хоть раз в неделю старались казаться не тем, чем они были. Приказчик с усиками Кларка Гебла бросал на женщин победоносные взгляды покорителя сердец, девица из ночного бара «Фокстротдиле» выдавала себя за кинозвезду, а цветные шапочки студентов-корпорантов [3]3
  Студенты-корпоранты– члены корпораций – реакционных организаций студенчества.


[Закрыть]еще издали грозно предупреждали: «Дорогу будущему Муссолини! Мы плюем на вас, плебеи!»

Жубур почувствовал, что у него начинает жать левый ботинок. Разыскав укромное местечко на дюнах, он разулся. «За каким чертом я сюда приехал?» Не то чтобы эта толчея, этот шум мешали ему. Наоборот, он чувствовал себя здесь еще более одиноким. Окружающие были сами по себе, он сам по себе. «И все мы так: толкаешь локтями соседа, а сам так же далек от него, как Юпитер от Земли. Но ведь есть же, должно быть, между нами что-то общее, даже когда мы не сознаем этого. Если бы произошло что-нибудь, если бы сама жизнь сблизила нас, сделала участниками каких-нибудь значительных событий. Но разве это случается каждый день?..»

Жубур лениво подумал, что не мешало бы выкупаться, благо трусы он захватил с собой. Только кто присмотрит за платьем? В газетах каждый день пишут про обворованных купальщиков. Изволь тогда в одних трусах возвращаться в город. Нет уж, незачем рисковать.

На солнцепеке разболелась голова. Глаза утомлял мерцающий блеск воды. Жубур растянулся на песке, закрыл глаза. Чем дальше, тем сильнее овладевало им мучительное чувство пустоты. Пустота была вокруг него и в нем самом. Какая мелкая, тусклая, бесцельная жизнь! И ведь будто нет особых причин для тоски, но почему тогда ничто его не радует?

Давно еще, когда Жубур только что окончил школу, он был полон надежд на будущее, но двенадцать лет сплошных неудач иссушили в его душе все мечты. Лотерейных билетов он не покупал, на выигрыши не рассчитывал, а то, чего мог достичь собственными усилиями, было заранее известно и ликования не вызывало. «Конечно, такая жизнь достается в удел большинству людей, у многих она еще тяжелее. Может быть, разница лишь в том, что другие находят какой-то смысл и удовлетворение в таком существовании, а вот я еще не примирился с ним. Надо научиться мечтать, что ли, отвлекаться от этих безрадостных дум». Но в глубине души он сознавал, что больше всего недостает ему общества, друзей. Обстоятельства бросали его из стороны в сторону, и жизнь сложилась так, что все его знакомства быстро обрывались, не успев окрепнуть, не оставляя в душе глубокого следа. «Точно капля, упавшая на щеку и испарившаяся на солнце, поэтически выражаясь… Или как случайный порыв ветра: всколыхнет на ветке лист, умчится вдаль – и лист не дрожит уже больше… Вот так и я… Так и я…»

Он незаметно уснул. Разбудили его негромкие голоса, доносившиеся из-за выступа дюны:

– Что ты скажешь, Понте, про эту леди? По глазам видно, что скучает.

– Недурненькая леди, но маникюр у нее не выдерживает никакой критики. Вы разрешите, барышня? Мы ужасно устали, а возле вас можно приятно отдохнуть… Ха-ха!

Еще не очнувшись окончательно, Жубур приподнялся, чтобы разглядеть говорившего. Это был франтоватого вида субъект в сером с иголочки костюме, с тщательно прилизанными, лоснящимися волосами и пробором через всю голову. Он был примерно одних лет с Жубуром, пожалуй даже помоложе, хотя мешочки под глазами свидетельствовали о бурно проведенной юности. «Чего он пыжится?» – неприязненно подумал Жубур.

Другой был маленький толстячок с блестящими, бегающими глазками. Против них сидела молодая девушка в синей юбке и скромной белой блузке. Плечи ее покрывала пестренькая косынка. Девушка тревожно смотрела на обоих мужчин.

– Что вам нужно? – спросила она, наконец, подчеркнуто неприветливым тоном.

Мужчины только посмеивались, продолжая без всякого стеснения разглядывать ее. И их смех и развинченные движения показывали, что оба молодчика были навеселе.

«Никогда не связывайся с пьяными, – вспомнил Жубур одно из отцовских изречений. – Пьяный человек хуже скотины. Нет у него ни стыда, ни совести. Он и сам безобразничает и других за собой тянет».

Самым благоразумным было бы лечь и притвориться спящим или уйти. Жубур не сделал ни того, ни другого. Он привык считать, что настоящий мужчина не оставляет без помощи попавшую в беду женщину. К тому же это приключение могло придать хоть какой-то смысл глупой, ненужной поездке на Взморье.

– У тебя что-то не получается, Понте. Наверно, Штиг… тьфу, старик успел приучить тебя к чересчур галантному обхождению.

– Ну, это мы сейчас увидим, – осклабился Понте. – Барышня, вы разве не видите, как я рассыпаюсь перед вами? Почему вы не улыбнетесь?

Он подсел к девушке и взял ее за подбородок.

– Представь, не напудрена, Абол. Довольно свеженькая девчоночка, только очень злая.

– Сердится, что ты не умеешь за дело взяться, – отозвался толстячок и даже подперся руками в предвкушении увлекательного зрелища. – Да ну тебя, брось дразнить девочку, доставь ты ей удовольствие.

Не раздумывая больше, Жубур вскочил на ноги.

– Эй, вы!.. Если вы ее не оставите в покое… – громко крикнул он и, словно удивившись собственной предприимчивости, уже потише добавил: – Как вам не стыдно!

– Ты там помалкивай, пока не получил в морду, – оглянувшись, процедил сквозь зубы Абол. – Не лезь под ноги старшим.

Понте, хихикая, обнял за плечи девушку.

– Ну, чего ты ломаешься, крошка… Право, не стоит. Не ты первая, не ты и последняя. Мало разве я таких осчастливил!

В этот момент девушка оглянулась на Жубура. В ее взгляде не было ни отчаяния, ни мольбы, только ненависть и глубокую тревогу увидел в нем Жубур. И все-таки он понял, что девушка видит в нем единственного защитника.

– Помогите! – негромко крикнула она.

Забыв благоразумные наставления отца, забыв о том, что он является агентом посреднического бюро Атауги с ежемесячным окладом в пятьдесят латов, забыв обо всем на свете, Жубур медленно, спокойно – хотя внутри у него все клокотало от бешенства – подошел к Понте, ухватил его за плечи, изо всех сил встряхнул и толкнул наземь.

Понте ткнулся носом в песок, но тут же вскочил и бросился на Жубура.

– Ну, получай, шпана! – задыхаясь, прошипел он.

Жубур избежал первого удара, быстро отклонившись в сторону, но тут на помощь Понте подскочил Абол. Вот когда пригодился Жубуру опыт, приобретенный некогда в драках с мальчишками с чужих дворов. С первых же ударов он заставил своих противников попятиться. Правда, и они далеко не были новичками в боксе – он это сразу почувствовал. Вдобавок их было двое, и пока Жубур разделывался с Понте, Абол зашел с тыла и с силой ударил чем-то по шее.

Все поплыло в глазах Жубура…

Когда он очнулся, хулиганов и след простыл. Не видно было и девушки. Шея все еще больно ныла при каждом движении. Одна штанина была разорвана по шву чуть ли не доверху, а когда Жубур поднял пиджак, оба рукава остались на земле.

«Никогда не связывайся с пьяными…» Не зря старик говорил это. Вот и радуйся теперь… Придется просидеть здесь до самой ночи, в таком виде нельзя показываться на глаза людям… Попробовать разве скрепить чем-нибудь штанину…

Но куда же девалась девушка? И как у нее хватило духу оставить его в таком состоянии?

Это неведение огорчало его гораздо сильнее, чем мысль о разорванном костюме.

3

Ему пришлось просидеть в дюнах до самого вечера; только в сумерки он рискнул показаться на улочках Взморья. Штанину Жубур сколол в двух местах обнаруженными в кошельке булавками, а рукава спрятал в карманы пиджака и перебросил его через плечо. Он все еще злился на себя за неудачную поездку, а больше всего – на девушку.

«Как-никак, а я ее вызволил из опасности, – рассуждал Жубур. – Дело не в благодарности, всякий порядочный человек поступил бы так же. Но она-то, она-то – убежала, оставила в беспомощном состоянии. Ведь могла привести в чувство, пожать руку: „Вы мне так помогли… Меня зовут…“ Ага, вон ты куда метишь, голубчик… – Жубур усмехнулся своим мыслям. – Сразу и ее имя захотелось узнать, а заодно и адрес? Так, так. Значит, в понедельник после работы – прямо к портному, а когда он приведет в благопристойный вид костюм, поспешишь к ней с торжественно скромной физиономией… Ну, а потом разыгралась бы одна из бесчисленных вариаций неизбежного шаблонного романа. Не лучше ли ограничиться сувениром?» – и он покорился на разорванные брюки. Но эти скептические резоны не могли успокоить уязвленное самолюбие Жубура. Единственное приключение в жизни – и такой нелепый конец.

У Жубура была хорошая зрительная память. Увидев один раз человека, он мог узнать его через несколько лет. Он попробовал, черту за чертой, воспроизвести облик девушки. Тревожный взгляд («как будто она испугалась не за себя, а за ребенка, такое было у нее выражение, – подумал Жубур), небольшой решительный ротик, прямой нос, темные сдвинутые брови да еще упавшая на лоб прядка волос. Вот и все. Трудно даже представить, какого она роста, если видел ее только сидящей. Как она крикнула: „Помогите!“ Нет, что ни говори, а хорошо, что все это так получилось. К тому же осенью все равно придется обзаводиться новым костюмом».

Размышляя так, он шагал по одной из узких улочек Взморья, где с трудом могут разъехаться две встречные машины, где даже в солнечные дни стоит полумрак под навесом густой листвы ветвистых старых деревьев. Из садиков доносился шум голосов. На освещенных уже верандах, в беседках дачники пили кофе, играли в пинг-понг или просто болтали. В одном месте пели, в другом патефон играл танго. Пятнистый пойнтер загнал на дерево кошку; кошка злобным, неподвижным взглядом глядела на бесновавшуюся вокруг ствола собаку.

– Эй, Жубур! Это ты?

Жубур остановился и оглянулся на низкую ограду, из-за которой раздался этот громкий оклик. В глубине сада на веранде звенела посуда, громко разговаривали и смеялись. Белая мужская фигура, бесшумно появившаяся из-за кустов сирени, четко обрисовывалась на темном фоне ели.

– Прамниек? – удивленно протянул Жубур.

Они подали друг другу руки поверх ограды.

Эдгар Прамниек, один из самых талантливых художников молодого поколения, был школьным товарищем Жубура. Последний раз они виделись несколько лет тому назад, когда Прамниек окончил Художественную академию, а с тех пор как Жубур обосновался в другом конце города, и вовсе перестали встречаться. Воспоминаний детства было недостаточно, чтобы поддерживать дружбу взрослых людей, а жизненные пути их давно пошли в разные стороны.

– Ну, рассказывай, как живешь, – начал Прамниек. – Все еще учишься или работаешь?

– Да, работаю… в одном посредническом бюро, – неохотно ответил Жубур. – А ты? Наверное, уже успел стать семейным человеком?

– А как же, брат? Недаром старик Саваоф сказал: «Нехорошо быть человеку едину». Э, погоди, погоди… – Прамниек взял обеими руками его голову и повернул правой щекой к свету. – Что это у тебя? Ушибся?

Проведя рукой по щеке, Жубур нащупал корочку запекшейся крови.

– Вот оказия! Давеча я попал в одну историю и даже сам не заметил, что меня разделали до крови…

Жубур достал носовой платок, а Прамниек, удерживая, взял его за руку.

– Погоди, ты где сейчас живешь? Тоже на Взморье?

– Нет, я в городе. Вот на станцию иду.

– Нельзя тебе ехать в таком виде, надо сначала умыться. Ну-ка заходи, Жубур, мы это сейчас устроим. – Прамниек открыл калитку.

– Да у тебя там гости. Еще напугаю их, – медлил Жубур.

– Пустяки. Будешь и ты гостем. Что еще за жеманство…

На скрип калитки с веранды сошла какая-то женщина.

– Эдгар, ты не уходишь?

– Нет, нет, Олюк… Моя жена, – объяснил Прамниек Жубуру. – Не вздумай испугаться, дикарь, девчурка она у меня славная!

– Простите, я и не заметила, что вы здесь вдвоем, – тихо сказала Ольга, увидев Жубура.

– Познакомься, – сказал художник. – Мой школьный товарищ, Жубур. Ну, а это – Олюк, моя домашняя полиция. Диктатор в миниатюре, так сказать. Но я не смею роптать, нет, нет.

Маленькая светловолосая женщина засмеялась.

– Господин Жубур, неужели он всегда был таким болтуном, или это достижение последних лет?

Мягкий, ласковый блеск в глазах Ольги, гордая, озорноватая улыбка Прамниека сильнее всяких слов говорили, что молодожены крепко привязаны друг к другу. Глядя на них, невольно улыбнулся и Жубур.

– А теперь, Олюк, я должен открыть тебе одну тайну, хотя она и бросает тень на моего друга… Но раз он нуждается в помощи, наша святая обязанность… Одним Словом, с ним произошло короткое замыкание, и его нельзя отпустить с расцарапанной физиономией. Ты пока побудь с гостями, а я его умою, причешу и потом представлю обществу.

– Простите, это еще не все, – замялся Жубур. – Едва ли вы решитесь показать меня гостям в таком виде.

Ольга вопросительно посмотрела на него.

– Почему? Там ведь все свои. Просто собрались несколько знакомых отпраздновать день рождения Эдгара.

– Да уж хочешь не хочешь, – решительно сказал Прамниек, – а придется погоревать со мной о минувшей юности.

– Тогда посмотрите, – Жубур развернул перед ними свой пиджак и показал на разорванную штанину, которую до сих пор старался спрятать от Ольги. – Это тоже результат «короткого замыкания».

Ольга тихо ахнула. Прамниек даже присвистнул.

– Ого, дело-то, видать, было довольно серьезное.

– Весьма серьезное, – подтвердил Жубур.

– Будь это годиков двадцать тому назад, мать бы тебя хорошенько выпорола, а теперь делать нечего. Олюк, надеюсь, у тебя найдется иголка с ниткой? Тогда берись за дело и не выпускай его до тех пор, пока он не примет респектабельного вида. А я иду к гостям, не то еще подумают, что мы от них сбежали.

В кухне Жубур первым делом обмыл холодной водой шею и окровавленную щеку. Ему редко случалось бывать в женском обществе, и, оставшись вдвоем с Ольгой, он начал лихорадочно придумывать, о чем бы заговорить с ней. Но, взглянув на ее миловидное личико, в то время как она с ребячески сосредоточенным видом, наморщив светлый лобик, раскладывала на коленях его пиджак, он вдруг почувствовал, что она в самом деле славная девчурка.

Усевшись на кухонный стол и поставив на табурет ногу в разорванной штанине, Жубур стал рассказывать ей о происшествии на дюнах, а Ольга, проворно работая иглой, время от времени вскидывала на него глаза. Через каких-нибудь полчаса она пришила и рукава, заставила Жубура надеть пиджак и несколько раз даже повертела перед собой.

– Кажется, все в порядке, – с довольным видом сказала она, – только старайтесь избегать резких движений, – и повела его на веранду к гостям.

Заставленный бутылками и посудой стол, вокруг которого сидели гости, был ярко освещен.

Жубур никого здесь не знал, и только одно лицо показалось ему знакомым, хотя он в первый момент не мог припомнить, где его видел. Молодая женщина – худенькая, русоволосая, с большими сумрачными глазами… Впрочем, все выяснилось, когда Ольга подвела его к ней. Это была известная драматическая артистка Мара Вилде. Ну, конечно же, он не раз видел ее на сцене. Здесь же был и ее муж Феликс Вилде – юрисконсульт какого-то пароходства.

Затем Жубура представили другой супружеской паре – таможенному эксперту Освальду Ланке и его жене Эдит – крупной, красивой блондинке с медлительными, почти ленивыми движениями. Жубур немного удивился, когда Ольга сказала, что Эдит ее школьная подруга. «Вот уж не похоже», – подумал он и подошел к соседу Эдит – низенькому господину с румяными щечками, блистающему толстой золотой цепочкой, золотыми зубами и перстнями. Господин Зандарт, несмотря на несколько комическую фамилию [4]4
  Зандарт – по-латышски судак.


[Закрыть], оказался личностью довольно примечательной: он был владельцем излюбленного артистическими кругами кафе и беговых конюшен. Сейчас все его внимание было поглощено соседкой: размахивая короткопалыми ручками, он что-то рассказывал, не сводя с нее влажных глаз.

Больше всех здесь понравился Жубуру Андрей Силениек – великан с загорелым лицом и удивительно ясными голубыми глазами, которого Прамниек отрекомендовал как своего двоюродного брата. Силениек разговаривал мало, можно было даже подумать, что он стоял вне круга интересов, связывающих остальных гостей. Но слушал он на редкость внимательно, без тени скуки или безразличия на лице, чуть прищурившись, так что возле глаз собирались добродушные морщинки.

Прамниек остался верен себе: ему уже не терпелось поговорить о случае с Жубуром.

– Появлением моего старого приятеля мы с вами обязаны одному чрезвычайному происшествию, – торжественно начал он, усадив за стол Жубура. – Расскажи-ка нам подробнее, Карл.

Жубур стал рассказывать – безо всякой, впрочем, охоты, чтобы только не заставлять себя упрашивать.

Зандарт заливался смехом в самых неподходящих местах, громко шлепая себя по коленям. Мара Вилде слушала, нахмурив брови.

– Какая мерзость! И это среди бела дня, на Взморье, когда тут на каждом шагу неизвестно для чего торчат полицейские! – не выдержала она. И не то позабывшись, не то желая выразить Жубуру свое сочувствие, она положила ему на плечо руку. Даже на лице ее мужа появилось выражение заинтересованности. Он спросил, как выглядела девушка и оба хулигана; Жубур постарался подробнее описать их наружность.

– Н-да, не совсем похоже на обычных хулиганов, – небрежно заметил Освальд Ланка. – Впрочем, я всегда говорил, что в современном обществе процесс нивелировки заходит все дальше. С каждым днем все труднее становится отличить порядочного человека от проходимца. И мы все меньше интересуемся тем, какое место занимает или должен занимать человек на иерархической лестнице, каково его происхождение, наследственность.

– Чепуха, – перебил его Прамниек. – Происхождение, наследственность… Далеко не все родители повинны в том, что из детей получается черт знает что.

– А воспитание? – спросила Эдит. Держалась она лениво-самоуверенно потому, вероятно, что ни на минуту не забывала о своей красоте. Значительно, почти царственно шелестел черный шелк ее платья; на розовом пальчике, на высокой груди искрились бриллианты. Зандарт не спускал с нее осоловевших глаз. «Великолепная женщина», – можно было прочесть в этом взгляде.

– Воспитание? – с горячностью подхватил Прамниек. – Пойми, Эдит, в нашу эпоху воспитательная миссия родителей оканчивается в тот день, когда их отпрыск поступает в школу. Там он, во-первых, попадает в общество других детей. Затем его немедленно облачают в форму скаута или мазпулцена [5]5
  Мазпулцены– детская организация «Крестьянского союза» – кулацко-фашистской партии в ульманисовской Латвии.


[Закрыть], и, по указке соответствующих кругов, надежно проинструктированный воспитатель начинает калечить юные души. Подростка на всю жизнь пропитывают шовинистическими предрассудками, на всю жизнь прививают ему презрение ко всем национальностям, кроме собственной. Из опасения, что он, чего доброго, захочет своим умом дойти до решения общественных проблем, эти воспитатели привлекают на помощь кино, бульварную литературу, а затем и студенческие корпорации и всяческие иные организации, которые изо дня в день обучают его закону волчьего права: «Сильный правит миром…», «Не проси, а бери!», «Хватай, что плохо лежит». Что же удивительного, если приличный на вид молодой человек нападает на одинокую девушку: надо же ему куда-то деть избыток сил. Это даже выгодно – пусть затевает драки с мирными людьми, только бы он не начал задумываться со скуки.

– Вы полагаете, что правящие круги даже заинтересованы в воспитании таких молодчиков, что они их поддерживают? – спросил Вилде.

– Так они вам и будут поддерживать открыто! – быстро ответил Прамниек. – Но косвенно для этого делается все. Они рассуждают так: справиться со свиньей легче, чем с человеком.

– Эдгар, ты бы лучше подлил вина в стаканы, – робко глядя на мужа, сказала Ольга. – Неужели вам больше не о чем говорить, как будто нет ничего интереснее!

– Отчего же, это очень интересная тема, – покровительственно заметила Эдит. Феликс Вилде ничего не сказал, – он только осторожно, чтобы не запачкать свои крошечные усики, откусил кусочек бутерброда и стал медленно жевать.