Текст книги "Собрание сочинений. Т. 3. Буря"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Тогда Феликс Вилде дал своему подручному новые директивы. Наблюдая за мероприятиями советской власти, Вилде пришел к выводу, что режим не очень суровый и большевики снисходительно относятся к бывшим своим противникам. Они оставили в покое многих из бывших крупных чиновников и даже предоставляли им ответственные посты. Они сдерживали экстремистов, брали под защиту некоторых старых деятелей культуры, в надежде постепенно перевоспитать их, сделать советскими людьми. Аграрная реформа, проводимая в деревне, была терпима: старым хозяевам оставляли по тридцать гектаров земли. Если им дать действовать так несколько лет, они, чего доброго, перестроят жизнь на социалистический лад и обойдутся без применения крайних средств, – такова, очевидно, их цель.

Но разве это допустимо? Создаваемое в течение двадцати лет представление о коммунистах как о некоем пугале быстро рассеивалось, и в сознании народа укоренялось новое, противоположное представление. Вилде казалось, что мягкий режим является выражением слабости коммунистов: как только им придется столкнуться с сопротивлением, тотчас окажется, что они не смогут справиться, – начнется хаос, замешательство и, главное, спокойное течение политической жизни станет мутным. Вот чего было нужно Феликсу Вилде и его единомышленникам.

– Довольно работать на них, – сказал он Риекстыню. – Пришло время действовать в нашу пользу.

Риекстынь тут же изменил стиль работы. Он больше не засиживался до позднего вечера в наркомате, а ровно в шесть часов вечера исчезал – до следующего утра.

– Публику надо выводить из терпения, – поучал его Вилде. – Ни один вопрос, даже самый пустяковый и ясный, не надо разрешать сразу. «Придите послезавтра. Зайдите через неделю. Нам надо взвесить, согласовать, проверить некоторые факты…» И когда все будет взвешено и проверено, скажите, что разрешение вопроса не входит в вашу компетенцию. Пусть посетитель пойдет туда-то и туда-то. Посылайте его от Понтия к Пилату. Создавайте заколдованный круг, из которого нельзя выбраться. Тогда население начнет думать, что большевики не умеют и не хотят работать. При каждом удобном случае каждый новый закон надо истолковывать шиворот-навыворот и применять в ущерб интересам населения. На каждом шагу нужно показывать, что теперь все хуже, чем было раньше. Когда население начнет жаловаться на несправедливости, говорить, что народ опять обижают, вы пожимайте плечами и отвечайте: «Ничего не поделаешь, таков закон. Мы выполняем то, что нам приказывают. Если вам не нравится, идите жалуйтесь правительству». Одним словом, пусть расцветает махровый бюрократизм. Тормозить, саботировать, вредить на каждом шагу, но только так, чтобы к вам нельзя было придраться. В случае неудачи надо отговариваться и оправдываться незнанием советских порядков.

Вот почему теперь Риекстынь запирался в своем кабинете, не принимал ни одного посетителя, не разрешал соединять с ним по телефону и коротал время, рисуя в блокноте обезьянок и чертиков. Если начальство направляло ему на заключение какое-нибудь дело, он неделями держал его в столе и на все напоминания отвечал, что вопрос слишком сложен и требует детального изучения дополнительных материалов. Предложения, реализация которых шла бы на пользу советскому строю, на благо народу, Риекстынь критиковал и отводил, подкрепляя свои возражения множеством фактов, статистическими данными и статьями закона. Наоборот, любое не продуманное до конца предложение, принятие которого приводило бы к путанице и недовольству, горячо им поддерживалось.

Начались пожары. Горели лесопилки, склады, загорались фабрики. Но всегда это происходило «по непредвиденным причинам»…

Когда проводилась реорганизация системы оплаты труда, наркомат поручил Риекстыню подготовить этот вопрос, но он тормозил тарификацию, путал категории и всеми силами старался оттянуть введение сдельной оплаты на предприятиях. Рабочие не знали, сколько им причитается за выполненную работу. Все преимущества новой системы прогрессивной оплаты труда остались на бумаге, в столе заместителя начальника управления. Даже когда заместитель наркома выразил недовольство такой затяжкой, Риекстынь продолжал гнуть свое:

– Вы хотите, чтобы я напутал в таком важном вопросе? Его надо изучить во всех подробностях. Если мы установим для какой-нибудь категории слишком высокие расценки, потом уже этого не исправить. Как мы объясним рабочим, что завышенные расценки установлены по ошибке и что их надо снизить на несколько рублей? Получится политический скандал.

Он всегда ссылался на политическую сторону дела.

Материалы попадали в тресты с большим запоздании, но и там, случалось, сидел такой же Риекстынь или Вилде, и бюрократическая карусель вертелась снова.

Спекулируя на терпимости советской власти, контрреволюционное подполье зашевелилось.

Глава четвертая

1

Старый Вилде поднялся с первыми петухами. На дворе было еще темно; мелкий дождик шуршал по оконным стеклам. Накинув на себя что попало, лишь бы не рассмешить людей, хозяин, по своему обыкновению, пошел будить батраков. В сенях его догнала жена.

– Слышь, старик, куда ты?

– Куда, куда, – пробурчал он. – Людей будить. До свету, что ли, им дрыхнуть.

– Ты в своем уме, отец? Кого будить-то? Пургайлис и Бумбиер теперь ведь сами хозяева, ты над ними не властен.

Точно пелена спала с глаз Вилде, и он вспомнил, что все теперь по-другому, не так, как было еще месяц, неделю и даже несколько дней тому назад. Хозяин затворил дверь, вернулся в комнату, повесил на крюк пиджак и, надувшись, как индюк, присел на край кровати.

– Ложись, отец, поспи, – уговаривала его жена. – Девок я сама разбужу и с коровами управлюсь. Тебе после всех огорчений надо отдохнуть.

Вилде молчал. Не в его привычках было отвечать на расспросы, когда он был не в духе. Вилдиене посуетилась еще немного, поглядывая с опаской на мужа, и вышла. В кухне началась приглушенная возня. Стучали коромысла, звенели подойники. Дворовые собаки перебрехивались с соседскими.

Оставшись один, Вилде застонал от злости. Вот бы сраму было, если бы он постучался к батракам! Пургайлис не упустил бы случая посмеяться: «Перепутали адрес, гражданин Вилде, не вчерашний ли день здесь ищете? К вашему сведению, здесь живет новый хозяин, Пургайлис, ха-ха-ха!»

«Погоди, я те еще покажу! – грозится мысленно Вилде. – Долго ты не просидишь на этих десяти гектарах. Как прусака ошпарю… В бараний рог согну».

Несколько дней тому назад в усадьбе Вилдес произвели раздел земли: отрезали двадцать гектаров. Нельзя сказать, чтобы отошли лучшие участки, если не считать надел Бумбиера. Землемер оказался человеком сговорчивым. До обеда, пока отмеряли десять гектаров Бумбиеру, ставили межевые знаки, поговорить с ним не удалось. Председатель землеустроительной комиссии ни на шаг не отходил от землемера и во все вмешивался. Поэтому Бумбиеру и достались две пурвиеты самой лучшей огородной земли и семь пурвиет пашни, да и под сенокос отвели хороший участок, у самой реки, только потому, что он примыкал к его наделу. Бывший батрак теперь не смел взглянуть в глаза своему прежнему хозяину, как будто в чем-то провинился перед ним.

Но после обеда все пошло как по маслу. Этому в значительной мере содействовала хозяйка, позаботившаяся о вкусном обеде и сладких, крепких напитках. Вилде с веселым лицом угощал членов комиссии, уговаривая их подкрепиться как следует, чтобы после обеда закончить работу. Он сам разливал по большим рюмкам напитки, оказывая больше всего внимания председателю комиссии. Устав от обильного обеда, председатель прилег отдохнуть, и Вилде смог поговорить наедине с землемером, а тот был старинный знакомый, перед которым притворяться не приходилось.

– Слушай, Рудум, ты что это, хочешь меня вконец разорить? – начал Вилде. – Словно не нашел участков похуже. Уж очень у тебя зловредная цепь: при каждом броске – лучший участок долой. Так ты намеришь мне дорогу прямо в богадельню.

– Что я могу поделать? – развел руками землемер, кивнув на спящего председателя. – Глаз не спускает с меня. Если не послушаюсь, пожалуется в уезд…

– Ну, сейчас-то он тебе не помешает. Пока спит, можешь отмерить другому новохозяину. Когда проснется, дай подписать готовый акт.

Землемер был не из новичков.

– Еще наживешь неприятностей… начнет срамить на собраниях. А им только на зуб попадись – такое начнется…

– Ты погоди, Рудум, – вкрадчиво зашептал Вилде. – У меня с весны откармливаются восемь поросят. Выбирай любого. Сам и отвезу, скажи только когда.

– Ну, тогда быстрее за работу… пока спит, – заторопился землемер. – Надо сказать, чтобы не будили.

И пока председатель отдыхал, землемер с Вилде и остальными работниками за несколько часов успели отмерить второй надел – для Пургайлиса. Владением его стала голая залежь, клочок заболоченной земли, поросший ольшаником, и самый плохой участок луга – одни пни. Молодой батрак, работавший в усадьбе только второй год, конечно, не мог претендовать на такую же землю, какая досталась Бумбиеру: тот ведь пробатрачил здесь полжизни. Ничего не поделаешь, что справедливо, то справедливо.

– Уж лучше, Ян, совсем откажись, – всхлипывала жена Пургайлиса (он был женат с весны). – На что тебе болото, что с него получишь? Пусть они им подавятся.

– Не расстраивайся, Марта, – успокаивал еб муж, – я сейчас председателя позову.

– Не велено будить, – напомнил землемер Рудум. – Да вы напрасно спорите. Мы все делаем по инструкции, а там сказано, что землю надо отрезать по возможности так, чтобы не было чересполосицы. Если не верите, сходите в волость, прочтите. Можете отказаться, но я не уверен, дадут ли вам что в другом месте. Желающих получить землицу много.

– Почему вы не нарезали мне пахотную рядом с Бумбиером? – Пургайлис даже покраснел.

– Очень глубоко вклинивается в участок соседа, – стал объяснять Рудум. – В землемерной практике это не принято.

– Что ты орешь, Пургайлис? – вмешался в разговор старый Вилде. – Приложи только руки, и через пять лет твоя земля будет не хуже моей. Хочешь, чтобы мы, старики, лезли в это болото? А что тогда молодые будут делать? Ха-ха-ха! – смеялся он в лицо Пургайлису. Большой живот его дрожал, как студень, маленькие глазки хитро щурились от смеха.

– Видно, ворон ворону глаз не выклюет. – Пургайлис сплюнул и кивнул жене: – Пойдем, Марта, нечего с ними разговаривать.

– Не годится ругать орган советской власти, – покачал головой землемер.

– Советской власти? – Пургайлис посмотрел на Рудума с презрительной усмешкой так, что землемеру стало не по себе. – Я-то знаю, что такое советская власть. Это моя власть, я за нее жизнь положу, если понадобится! А вы… вы проходимцы, вы как камень на дороге встреваете под ноги советской власти, пока вас не отшвырнут в канаву…

У председателя с похмелья разболелась голова, и объясниться с ним не удалось. Рассеянно слушая Рудума, он подписал акт и предложил остальным сделать то же. Когда Пургайлис начал спорить, он вяло ответил ему:

– Не торгуйся, дружок, – как еще заживешь! Всем угодить я все равно не могу. Всегда кто-нибудь будет недоволен.

Едва комиссия уехала, как на хозяйскую половину проскользнул, с картузом подмышкой, Бумбиер. Низенький, тощенький, с седоватой всклокоченной бородкой, он походил на нищего, и это сходство еще усиливалось, когда он начинал говорить тягучим голосом попрошайки:

– Вы только не обижайтесь, хозяин. Разве я что просил у них? Сами навязали, прямо силком: «Тебе полагается, ты батрак, и так далее… Бери, раз дают». Я ведь не гонялся за этими хорошими участками. С меня хватило бы и одной пурвиеты где-нибудь на краю поля, картошку посадить. На что мне столько земли?

Вилде для виду сделал сердитое лицо:

– Что вам со мной разговаривать? Теперь ваша власть. Делите мою шкуру, как вздумаете.

Вышколенному за долгие годы батраку становилось прямо не по себе, когда на него сердился хозяин.

– Погодите, хозяин, я кое-что придумал. Кабы вы выслушали… Разве нельзя сделать так: пусть эти тридцать пурвиет будут записаны на меня, а мы оставим все как было. Вам лучше знать, что делать с урожаем. Я буду работать, как прежде работал, и знать про это никто не будет.

– Гм… – сразу подобрев, промычал Вилде. – Я подумаю.

– И налогов меньше платить придется. Пусть их приходят, проверяют.

– Совесть у тебя как-никак имеется, Бумбиер, – сказал хозяин. – Но, гляди, держи язык за зубами. Никто не должен знать, что мы того… На работы я тебя больше посылать не буду. Если что надо спросить, приходи ко мне сам, лишь бы люди ничего не знали.

Тяжело было хозяину первые дни, – даже прикрикнуть не на кого. К домику батраков ему и подходить не хотелось, таким вызывающим и смелым взглядом встречал его Пургайлис. Только когда на дороге попадался Бумбиер и вблизи не было людей, хозяин мог отвести душу: «Поди сгреби картофельную ботву, наколи дров… Почини изгородь возле хлева… Что я, каждую малость должен показывать?»

Когда удавалось хорошенько пробрать Бумбиера, у Вилде сразу легчало на сердце. В общем-то ничего почти не изменилось. Из-за десяти гектаров не стоило расстраиваться, и если папаша Вилде весь багровел при встречах с Пургайлисом и долго косился ему вслед, то потому лишь, что были затронуты его права собственника. Затронут принцип. Кулацкое сердце Вилде не могло ни забыть, ни простить. Нет, он никогда не простит Пургайлису.

2

Старый Вилде не мог уснуть. До его слуха доносился каждый шорох со двора, звук шагов, хлопанье дверей, дробный стук дождевых капель в оконные стекла. Тревожные мысли проносились в его голове. Как унять расходившееся сердце, когда видишь, что с тобой поступают несправедливо, а ты не смеешь ответить на это, как хотелось бы! Грудь распирает от накопившейся злобы, и такая она едкая, горькая, что готов схватить всех их за горло и трясти, до тех пор трясти, пока они не упадут перед тобой! И чтобы все это видели! Но нет, надо терпеть, молчать и делать веселое лицо, ибо сила не на твоей стороне.

Долго так не выдержишь. От одной мысли, что это останется навсегда, – десять лет жизни долой.

Герман тоже хорош… заделался уездным агрономом, исполняет все, что велят большевики. Будто и не воспитывался на традициях крепкой крестьянской семьи, будто и не он был строгим командиром айзсаргов, будто он не знает, как покрикивать на всю эту мелкоту. «Для того ли я учил тебя, Герман, чтобы теперь мне одному пришлось отстаивать честь семьи, честь сословия? Мягкотелыми вы стали, расчетливыми людишками, всего боитесь. А я вот не боюсь. Я все сделаю, и вы еще у меня поучитесь. Это я говорю, простой мужик Екаб Вилде. Я с ними повоюю, они еще узнают, какие у меня когти!»

– Эмма, Эмм… – Вилде приотворил дверь в кухню и тихо позвал жену. – Собери чего-нибудь на скорую руку.

– Куда опять? – спросила жена.

– У меня дела в волостном правлении. Надо съездить пораньше, пока народу меньше. Там ведь теперь всегда полным-полно этих гнид.

Он выпил кружку цикорного кофе, съел пару яиц, потом обул новые сапоги, надел брезентовый балахон, чтобы не промокнуть в дороге. До волостного правления было около двух километров, но хозяину не пристало идти пешком. Бумбиер запряг выездную лошадь и помог Вилде усесться в рессорную бричку. Всю дорогу Вилде заставлял лошадь идти легкой рысью. Когда красивая лакированная бричка въехала во двор волостного правления, предутренние сумерки еще не рассеялись и писарь Каупинь, выглянув в окно, не сразу узнал прибывшего. Он вышел на крыльцо и крикнул:

– Кто так рано пожаловал?

Вилде оставил лошадь у коновязи и пошел к дому. Низенький, толстый, с бычьей, в складках, шеей и маленькими черными усиками, Каупинь стоял на крыльце, словно страж, охраняющий границы волости. Узнав Вилде, он сразу стал любезнее:

– Господин Вилде? Что это в такую рань поднялись? Мы только что начинаем шевелиться. Не случилось ли чего?

– Доброе утро, господин писарь, – поздоровался с ним Вилде. – Надо с вами кое о чем поговорить. Позже, когда съедется народ, к вам не подступишься.

– Заходите, – пригласил Каупинь. – В доме, правда, еще не убрано, но если уж так рано приехали в гости, не обессудьте. Хе-хе-хе!

Мадам Каупинь торопливо приглаживала раскосматившиеся волосы и виновато улыбалась:

– А мы только что со сна… Проходите в залу… Я сейчас…

В кухне на плите шипело сало. По запаху Вилде определил, что к завтраку пекут оладьи. Каупинь был большим любителем покушать.

– Только не подумайте, что я приехал к завтраку, – засмеялся он. – Подкрепился дома как следует. Если вы сами не завтракали, – закусывайте, я подожду.

– Ну, как же это можно, – возражал Каупинь, но есть ему очень хотелось, и, предвидя, что разговор с Вилде затянется, он решил позавтракать, а то, глядишь, еще кто-нибудь нагрянет. – Пойдемте, покушайте с нами.

– Спасибо, господин Каупинь, – категорически отказался Вилде. – Человек не скотина.

– Вот какой несговорчивый…

Вилде присел на диван и стал ждать. Дневной свет постепенно брал верх над электрическим.

«Все за счет волости», – завистливо подумал Вилде, глядя на горевшую электрическую лампочку. Немного погодя его мысли снова вернулись к этому. Он поднялся, выключил свет – и сразу как-то легче на душе стало.

Чего Каупиню не хватает? Живет в тепле, работа костей не ломит, получает твердое жалованье. А сколько еще побочных доходов за составление прошений, за всякие услуги… Пятнадцать лет тому назад, когда поступил сюда, кожа да кости был. Маленький, плюгавый, вьюном вертелся за своей конторкой. Теперь у него и брюшко, и красные щеки, и за душой кое-что есть. Уже восьмой год, как приобрел на выкуп усадьбу, и теперь, поди, рассчитался. И хорошо, что он сам хозяин, лучше знает, чью сторону держать, с кем идти заодно. За это время сменилось много волостных старшин, чуть не дюжина, а Каупинь сидит прочно, он словно камень, крепко вмурованный в фундамент волости. Пусть приходит какая угодно власть – он останется на месте, без него ни туда ни сюда. Волостные старшины только вывеска, их дело подписывать бумаги и прикладывать печать. Настоящим хозяином волости всегда был Каупинь и остался им посейчас. Ни одно постановление, ни один документ не изготовляется без его ведома и участия, и, чего бы ни добивался волостной старшина, выходило всегда так, как хотел Каупинь. Взять хотя бы Эллера – бедняка-хибарочника, которого недавно выбрали в председатели волислолкома. Сначала вздумал было брыкаться, в точности как необъезженный конь. Каупинь сперва отошел в сторону, – пусть-де побрыкается, – и на целый месяц погасит светильник своей мудрости, пока Эллер не понял, что без писаря ничего не сделать. И вот Каупинь держит его в руках, того самого красного Эллера, который ни одному хозяину дохнуть не давал. Озолотить надо такого человека – право, он того стоит.

Писарь, икая, вошел в комнату. Его встретила утренняя трель канарейки. Каупинь подошел к клетке, почмокал губами.

– Ну, Янцит, как поживаешь? Кушать хочется, кушать? Надо заработать, Янцит. Просвисти еще разочек свою песенку, тогда покормят. Тью-тью…

И пташка свистала, заливалась восторженным щебетом. Пухлое лицо Каупиня расплылось в улыбке:

– Молодец, Янцит!

Потом он присел рядом с Вилде на диван.

– Так в чем дело, господин Вилде?

– Все насчет хозяйства. Какой я теперь хозяин? Тридцать гектаров, вместе со всеми болотами и напаханной залежью. Лучших участков лишился.

– Гм-да, – хмыкнул Каупинь. – Я вот тоже не знаю, как быть с усадьбой. Батраков и батрачек теперь держать нельзя, сейчас же зачислят в эксплуататоры. Надо будет из Курземе стариков вызвать, пускай хозяйничают. И жене придется работать. Иначе разделят и насажают всякой братвы.

– А у меня разделили и братва уже сидит, – вздохнул Вилде. – И бог его знает, удастся ли когда их выдворить.

– Поживем – увидим, – усмехнулся Каупинь. – Ничто не вечно под луной.

– Нет, что вечно, то вечно, но когда еще мы этого вечного дождемся? Работы на волость, подводы, налоги… как их выполнять, когда землю отнимают? И почему мне одному отдуваться, когда нас теперь трое хозяев?

– Почему одному? – Каупинь побарабанил растопыренными веером пальцами по своему округлому мягкому колену. – Три хозяина, три исполнителя. Так и разложим.

– А вы уже об этом подумали? – оживился Вилде. – А Эллер что?

– А что Эллеру говорить? Когда будем производить разверстку, уговорим его съездить в уездный исполком согласовать разные вопросы, а за это время подпишем с заместителем распоряжение. Заместитель свой человек, с ним столковаться можно.

– Еще о чем хотел вас попросить, господин Каупинь. Ваше слово ведь решает. Нельзя ли сделать так, чтобы ремонт дальнего участка дороги пришелся на долю Пургайлиса? Он настоящий коммунист… пусть погнет спину, тогда увидит, как сладко быть хозяином… У него и лошадь уже есть.

– Это можно.

– И если какая дальняя поездка… скажем, на эти самые лесоразработки, тоже надо будет послать Пургайлиса. Если уж Советы ему так милы, пускай потрудится для своей власти.

– Дельно оказано, господин Вилде, я учту.

– По закону я уже староват, чтобы меня гонять на общественные работы, – продолжал Вилде. – И у жены года вышли. Так что с нас взятки гладки. Бумбиер совестливый человек, его надо пожалеть, а Пургайлису только подваливайте, господин Каупинь. Чем больше, тем лучше.

– Хе-хе-хе! Чем больше, тем лучше… – захохотал Каупинь.

– Ха-ха-ха! Пусть ему достанется за его сердечную любовь к большевикам, – рассмеялся и Вилде.

Они поняли друг друга. Понизив голос, поговорили и о других делах, намечая планы саботажа. Неизвестно, до чего бы они договорились, если бы их хитроумные измышления не прервала мадам Каупинь, просунувшая в дверь голову:

– Приехали двое господ из уезда: агроном Вилде и заместитель председателя Вевер. Что им сказать?

– Ко мне? – спросил Каупинь.

– Вевер тебя спрашивал.

– Тогда пусть заходят. Удивительно, как мы заговорились, даже не слыхали, как подъехали.

Каупинь застегнул пиджак и встал с дивана.

3

С агрономом Германом Вилде Каупинь был уже знаком. Здороваясь с ним, волостной писарь фамильярно улыбнулся:

– Опять в наши края пожаловали? Это хорошо. Родную волость забывать не следует.

Заместителя председателя уездного исполкома он видел впервые и не знал, как с ним держаться. Лицо серьезное, даже суровое, тон начальственный. Начищенные до лоска сапоги Вевера сильно облипли грязью, брюки галифе и карманы туристского полупальто были так набиты, что это округляло его стройную фигуру. Старая лиса Каупинь угодливо поклонился и пожал ему руку.

– Здравствуйте, товарищ Вевер… Прошу садиться. Может, выпьете горячего кофейку?

– Благодарю вас, гражданин Каупинь, – суховато, но вежливо ответил Вевер. – От горячего кофе не откажусь.

Он скользнул подозрительным взглядом по старому Вилде, который и не подумал встать, чтобы поздороваться с ним.

Поймав вопросительный взгляд Вевера, Герман поспешил представить:

– Это мой отец, я уже говорил тебе.

– А-а, рад познакомиться, господин Вилде, – улыбнулся Вевер и сам подошел к нему. – Мы с вашим сыном давно знаем друг друга, и я довольно много слышал про вас. Как дела с молотьбой? Не потребуются ли толочане, когда пиво будете пить?

После таких слов ни Каупинь, ни старый Вилде не могли понять, что собой представляет Вевер. Почему он одного называет гражданином, другого господином? Не издевается ли? Вопросительно посматривали они на Германа, но тот только посмеивался и делал таинственное лицо. Наконец, как бы поняв, что такое положение долго продолжаться не может, агроном спросил:

– Можно здесь поговорить по душам? Лишних ушей нет?

– Не беспокойтесь, – ответил Каупинь. – Моя жена не из любопытных, а если что и услышит, не проболтается. А будем говорить потише, тогда и она ничего не услышит.

Герман Вилде продолжал, понизив голос:

– Господин Вевер из наших. С ним можно говорить так же откровенно, как и со мной. Но боже вас упаси проговориться кому-нибудь.

Отчужденность и натянутость, царившие в начале разговора, исчезли, словно по мановению руки. Каупинь стал еще более угодливым, но теперь его угодливость была вполне искренней. Старый Вилде с почтительной симпатией поглядывал на Вевера. А тот плутовато улыбался, как после удачно сыгранной шутки. Все почувствовали себя привольнее.

– Какими судьбами попали в наши края? – спросил старый Вилде сына.

– Дела, отче. Мы с господином Вевером проверяем по заданию уездного исполкома, как проходит земельная реформа. Много ли новохозяев появилось, как они себя чувствуют, сколько кулаков разорено. Как видите, задание интересное.

– Третий день в дороге, – добавил Вевер.

– Как же вы, на лошадях? – спросил Каупинь.

– У нас мотоцикл с прицепом, – объяснил Вевер.

А Герман добавил:

– Мой… из полка. Хотели отобрать для милиции, а я отдал господину Веверу. Таким только образом и удалось спасти.

– Вы, наверно, захотите поговорить с председателем землеустроительной комиссии? – спросил Каупинь.

– Сначала с вами, – сказал Вевер. – Вы ведь секретарем в этой комиссии?

– Стало быть, я, господин Вевер. Председатель ходит с землемером по усадьбам. Не знаю даже, где его найти.

– Он нам и не особенно нужен, – махнул рукой Вевер. – Искать его не будем. На этот раз если гора не идет к Магомету, то Магомет тоже не пойдет к горе. Ха-ха-ха!

Мадам Каупинь внесла кофе и сливки. Поставив на стол белые чашки с золотыми каемочками, она тут же исчезла. Почтенная компания, не теряя времени, принялась за кофе. Вполне понятно, что центром ее стал Вевер, но объяснялось это не его служебным положением, хотя в уезде он был заместителем председателя исполкома, видным работником, официальным лицом. Каупинь и его единомышленник видели в нем своегоглаваря. Старый Вилде, и тот внимательно глядел на гостя и глубокомысленно покачивал головой после каждого замечания Вевера.

Герман Вилде был единственным человеком в уезде, который знал, что Вевер раньше назывался Кристапом Понте, но об этом он не сказал даже отцу.

По указке бывшего начальства, Понте в начале лета перебрался в уездный город и поступил на работу в один из отделов. Он очень скоро обратил на себя внимание. Неутомимый, расторопный, он с одного взгляда угадывал мысли начальства, никогда не отказывался от длительных и утомительных поездок по волостям. К моменту установления советской власти Понте был уже на хорошем счету, и ему предложили пост заместителя председателя уездного исполкома. Вначале он, правда, отказывался, отговариваясь тем, что ему не хватает опыта («слишком высокая должность, нельзя ли что-нибудь поменьше»), но после настойчивых просьб дал себя уговорить и взялся с таким увлечением за работу, что за короткое время стал правой рукой председателя. Ему доверяли, его уважали.

Понемногу Понте стал вредить на свой страх и риск; характер не позволял ему пропустить удобный случай. Однажды, когда пожарную машину сдали в ремонт, а руководство добровольного пожарного общества уехало на собрание, наступил самый подходящий момент для пожара на элеваторе. Он сгорел дотла… Как-то председатель велел ему познакомиться с уездным архивом, и Кристап Понте обнаружил там много материалов, компрометирующих бывших волостных старшин, писарей и отдельных хозяев, по чьим доносам преследовали, увольняли с работы и арестовывали прогрессивно настроенных учителей и служащих. Он постарался, чтобы эти бумаги не попали в руки коммунистов, а имена и адреса доносчиков записал в памятную книжку. Вот почему он мог с улыбкой, глядя в глаза, обращаться к своим собеседникам: «В позапрошлом году вам не нравилось, что учитель Гредзен похвально отзывается при учениках о Советском Союзе. Вы сразу оке донесли об этом. Значит, вам и сейчас не по душе начинания советской власти».

Уличенные в первый момент терялись и краснели, но, сообразив, что говорится все это не в укор, неловко улыбались и готовы были подтвердить свою приверженность прежним идеалам новой подрывной работой.

Понте накачивал их. Он-де получил указания свыше. Пришло время взяться за дело, понемногу выпускать когти. Земельную реформу, где только возможно, надо проводить в таком искалеченном виде, чтобы вызвать недовольство и злобу у новоселов, и запугивать их разными слухами – пусть не хватают землю, не наскакивают на старых хозяев.

Все распоряжения советской власти, внушал он, надо выполнять формально и не спеша. Чем тише – тем лучше. Надо не перечить, а жалить, кусать и грызть, где только возможно. Предприятия и магазины, подлежащие национализации, надо очищать от товаров и оборудования. Пускай получают голые стены.

Ловкий, опытный, матерый вредитель, Кристап Понте инструктировал своих сообщников и внушал им уверенность, что не все еще потеряно. «Надо надеяться и перетерпеть, друзья, мы еще заживем в свое удовольствие».

Проинструктировав Каупиня и старого Вилде, выслушав рассказ писаря о том, как проходит земельная реформа в волости, Герман и Понте сели на мотоцикл и двинулись дальше. Работы в эту горячую пору было много.

– Мы свой хлебец даром не едим, – сказал Понте, когда мотоцикл тронулся. – Почему бы нам не позволить себе небольшое развлечение? Поедем к Микситу, Герман. Давно я не охотился.

– Вот это кстати, – согласился агроном.

Брызги грязи разлетались во все стороны. Собаки с лаем выбегали на дорогу, а они неслись все быстрее и быстрее, словно спасаясь от своей судьбы… или несясь ей навстречу.

4

С того времени, как в доме Миксита произошло знаменательное совещание с участием министра Никура, в лесника вселился дух гордыни. Теперь он еще выше закручивал кончики усов, а взгляд у него стал как у ястреба, который высматривает с верхушки дерева добычу. Понятно, что особе, которая участвовала в секретнейших государственных делах, не терпелось доказать свою принадлежность к высшим государственным сферам. Неплохо бы получить в полное распоряжение целый полк солдат и прислуги, которыми можно было бы командовать. А здесь, в лесу, много не покомандуешь. Жена, дети, молоденькая прислуга-латгалка и несколько охотничьих собак – неподходящий материал для подобных демонстраций. Но Миксит не вешал головы. Чтобы он сам стал рубить дрова, носить воду в конюшню, – нет, до таких дел он не снисходил.

– Жена, вычистила мои охотничьи сапоги? – кричал он, вставая с постели. – Где они? Давай их сюда!

– Что ты меня гоняешь! – возмущалась Микситиене. – Я у тебя не на побегушках. Барин какой, не может себе сапоги почистить…

– У меня важные дела, – отвечал «государственный деятель». – Если я стану заниматься всякими пустяками, главные дела останутся в загоне.

– Пошел бы лучше навоз вывез на поле. Коровник до того полон, что скоро зайти нельзя будет.