Текст книги "Собрание сочинений. Т. 3. Буря"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
– Будь здоров, Кристап. Надеюсь, что при следующей встрече мы сможем выпить как следует.
Абол ушел. Понте услышал, как заработал мотор мотоцикла, потом он собрал списки уездных кадров и еще несколько важных документов и сунул в портфель. Машинистке он сказал, что уезжает по делам в волость, а вместо себя оставляет секретаря уисполкома.
– Обратно буду утром.
Секретарь уездного комитета партии и председатель исполкома были в это время в Риге на пленуме Центрального Комитета партии, а со вторым секретарем Понте не считал нужным говорить о делах. Он немедленно тронулся в путь, так как его мотоцикл с прицепом всегда был наготове.
Миксит шагал впереди и показывал дорогу. Этот человек действительно обладал каким-то шестым чувством. На пути не попадалось ни тропинок, ни зарубок на деревьях, а он уверенно шел напрямик сквозь чащу, потом долго вел Понте густым кустарником и опять частым лесом. Наконец, они достигли болота, и Миксит снова безошибочно нашел поросшую вереском тропинку к расположенному среди чарусы острову. Черная вода отсвечивала в бездонных болотных «окнах». Раздался крик какой-то птицы. Миксит сложил ладони у рта и закричал, подражая верещанью зайца. Птица крикнула еще раз.
– Все в порядке, – объяснил он Понте. – Они ждут нас.
Наконец-то Понте удалось собственными глазами увидеть «зеленую гостиницу». Ночью ничего нельзя было разобрать, да и при дневном свете трудно было что-нибудь заметить здесь с первого взгляда. В самом высоком и сухом месте была вырыта огромная землянка, надежно замаскированная окружавшими ее ветвистыми соснами. Это был целый комбинат с кухней, баней, складом, с одним большим и множеством маленьких жилых помещений Радзинь с Ницманом в свое время порядком потрудились, оборудуя по указанию Никура это логово. Там была радиоаппаратура и маленькая типография, а склад напоминал небольшой арсенал. Несколько постов круглые сутки охраняли «зеленую гостиницу». В большом помещении на стене висели портреты Ульманиса и Никура в парадном облачении – во фраках и с орденами.
Когда все обитатели «зеленой гостиницы» собрались в большом помещении, Понте почувствовал себя даже как-то неловко. Он знал в лицо большинство этих людей, занимавших когда-то видное положение, и ему казалось странным, что он, заурядный шпик охранного управления, не только сравнялся с ними, но даже стал чем-то вроде начальника и распорядителя всей этой важной компании. Тут было несколько директоров департаментов, несколько высших военных чинов, командиры айзсаргов и один из самых черносотенных журналистов. Самоуверенно держался олдермен студенческой корпорации Индулис Атауга. Старший лесничий Радзинь, тоже приглашенный на это важное совещание, смиренно жался в самый темный угол. Лесника Миксита на совещание не пустили, он сидел в передней и ждал, когда его позовут, если это вообще будет нужно.
Взгляды, устремленные на Понте, вопросительные взгляды более двадцати пар глаз, сильно его смущали. Он несколько раз откашлялся, вытер платком вспотевший лоб и начал:
– Уважаемые господа… имею задание сообщить вам, что мы должны ожидать скорой развязки. Скоро настанет конец вашей конспиративной жизни в «зеленой гостинице». Верховное руководство признало необходимым, чтобы каждый из нас в ближайшие дни находился на своем посту и был готов выполнять полученные задания. Господин Никур прислал мне из-за границы указания, что война между Германией и Советским Союзом может начаться в любой ближайший день. Надо ждать, что война долго не затянется и, может быть, уже через несколько недель закончится победой Германии. Задание такое: как только начнется война, каждому из вас надо будет направиться в свой район и начинать действовать против большевиков и Красной Армии. Нельзя допустить, чтобы советские активисты ушли у нас из-под рук, их надо ловить и истреблять. Надо стрелять в спину большевистским войскам, мешать отступлению Красной Армии, разрушать линии связи. Руководителям боевых групп придется действовать самостоятельно, не ждать подробных указаний на каждый случай. Надо постараться захватить в свои руки власть, как только большевики начнут уходить. Обязательно составлять черные списки по всем городам и волостям. Расправу можно начинать, не дожидаясь установления военно-полевых судов.
– Вот это здорово! – не удержался Индулис Атауга. – Теперь мы поработаем. На каждом телефонном столбе будет висеть по большевику или комсомольцу.
– У меня черный список уже готов, – сказал командир роты айзсаргов Зиемель.
– Верховное руководство рекомендует сейчас же начать активизацию наших людей, – продолжал Понте. – Пусть каждый проверит свое оружие. Когда начнется война, всем нам надо распространять тревожные слухи, подымать панику, беспорядки. Только пусть каждый сам рассчитает, когда ему выступить открыто. Некоторых, кто слишком рано снял маску, чекисты арестовали и выслали в Сибирь. В нашем уезде вчера арестовали шесть человек. В их числе два командира айзсарговских батальонов. Слишком рано высунулись из своих тайников Нельзя спешить…
– Но нельзя и запаздывать, – вырвалось у одного из полковников. – Работенки много. У меня давно уже руки чешутся. Пора, пора начинать войну.
– Гитлеру не придется жалеть, что он понадеялся на нас, – прозвучал из угла комнаты голос бывшего главного лесничего Радзиня.
– Сейчас надо подумать о генеральном оперативном плане, – заговорил Индулис Атауга. – Я думаю, что господа полковники могли бы разработать его для нас всех Важнейшие направления, дислокация… все надо наметить сейчас. Надо подумать и о том, как мы будем поддерживать связь друг с другом. Я хочу просить, чтобы моей группе доверили особое задание. Что-нибудь вроде летучей карательной экспедиции. Вешать, расстреливать, обрабатывать нагайками… Это работа деликатная.
– Почему именно вашей группе? – возразил Зиемель. – Мои айзсарги и полицейские сделают не хуже.
Кристап Понте понял, что эту компанию убеждать и уговаривать не придется. Как кровожадные псы, рвались они с цепи в предвкушении поживы. То-то будет зрелище, когда этой своре дадут волю!
Перед рассветом Понте вернулся к Микситу и сразу же сел на мотоцикл, чтобы поспеть в исполком до возвращения из Риги председателя.
3
В конце марта в жизни Гуго Зандарта наступило некоторое однообразие. Перестал существовать приют Оттилии Скулте на улице Валдемара, а сама почтенная дама попала под суд Во время обыска Зандарт, благодарение богу, находился на ипподроме, и жестокий шквал миновал его. Выступавшие свидетельницами женщины не знали фамилии Зандарта, и хотя в протоколах фигурировал «низенький гражданин с круглым румяным лицом», рука следователя до него не дотянулась. Спасибо еще Оттилии Скулте: эта женщина держалась стойко и своих главных клиентов не выдала.
Да, салон Оттилии Скулте был ликвидирован, и сама она на некоторое время сошла со сцены. Теперь Гуго Зандарт не знал, чем заполнить свободные часы. Эдит за последнее время редко показывалась в обществе и чаще одного раза в неделю не принимала его. Начать ходить по ночным ресторанам и удовлетвориться проблематичной дружбой тамошних дам? На следующий день об этом будут знать все рижские болтуны, а Паулина не допустит, чтобы ее семейная жизнь стала притчей во языцех. И потом – это слишком вульгарно, не хватает аромата приключения: Зандарт не мог обойтись без иллюзий.
Он попытался однажды приударить за официанткой клуба, которую недавно приняли на работу, но получил такой отпор, что даже струхнул. Просто никакой жизни не стало.
Зандарт затосковал. Скорее бы хоть наступили перемены, опять бы все пошло, как в доброе старое время. Он присмотрел славненькую дамочку, которая не отказала бы ему в дружбе, если бы последняя была связана с некоторыми житейскими благами. Нужна была только подходящая обстановка. Из туманных намеков Эдит можно было понять, что долго ждать не придется, но лошадь сильнее всего чувствует жажду как раз перед ее утолением, когда до ручья, сулящего избавление от страданий, остается лишь несколько шагов.
Зима кончилась. В хмельной истоме благоухала весна. Снова пришел июнь. Люди думали о море и солнце, о дачах, о летних удовольствиях. И когда Зандарт получил от Эдит приглашение явиться вечером к ней на квартиру, он понял, что теперь долго ждать ему не придется.
Любезно-деловито встретила его Эдит.
– Ты, надеюсь, хорошо отдохнул, мой милый судачок. Что ты скажешь, если я заставлю тебя немного поработать? Работа всегда на пользу человеку.
– В зависимости от вознаграждения, дорогая.
– Разве я тебя когда-нибудь обижала?
– Я ведь не жалуюсь.
– Ты знаешь, что тебя ждет большая награда, когда мы будем подсчитывать, кто что сделал и кто чего заслуживает. Заслуги у тебя не маленькие, но сейчас я хочу дать тебе возможность выслужиться еще больше.
– Ты меня никогда не обижала.
– А я что говорю? – улыбнулась Эдит. – Ну, пойдем в комнаты, здесь неудобно говорить о делах.
Она повела Зандарта в спальню, усадила у окна и сама села близко-близко, так что он сразу почувствовал, что пьянеет.
Эдит говорила тихо. Зандарту приходилось наклоняться, чтобы расслышать ее;
– Ты помнишь списки с плюсиками и минусиками? Теперь пришло время воспользоваться этими крестиками и проверить минусы.
– Как проверить? – спросил Зандарт.
– Сейчас расскажу, но сначала ты должен понять, что твоя жизнь в опасности.
– Не может быть, – испугался Гуго. – Честное слово, я так осторожно действую, что даже Паулина ничего не заметила.
– Пока-то тебе ничего не грозит, но может угрожать в ближайшие дни, если ты хоть одному человеку проговоришься о том, что я тебе скажу. Тогда тебе конец.
– Господи боже мой, да разве я какой болтун? – обиделся Зандарт.
– Я хотела только предупредить тебя. Видишь ли, мы раскрываем тебе большую тайну. Пока об этом знают три человека во всей Латвии, ты будешь четвертым.
Теперь Зандарт понял, что заслуги его оценены и что его действительно ждет блестящая будущность. Один из четырех самых надежных людей во всей Латвии!
– Скоро начнутся важные события, – шептала Эдит. – Будет война. Немецкая армия танками и авиацией проложит путь своей пехоте. Чтобы уменьшить число жертв и быстрее достигнуть успеха, нам надо организовать своюфронтовую линию в тылу у противника. Ригу надо сделать боевым плацдармом еще до того, как наши передовые части подойдут к границам.
– Пятая колонна? – спросил Зандарт.
– Да, но это не значит, что тебе придется самому взяться за оружие. Твое задание гораздо важнее и ответственнее. Ты сегодня же должен обойти все квартиры, владельцы которых отмечены в списках двумя крестиками. Я думаю, они самые надежные. Ты поговоришь с ними и попросишь спрятать нескольких молодых людей, которые явятся к ним на этих днях. Людей этих они узнают по паролю. Конечно, их надо будет кормить и устроить так, чтобы соседи ничего не знали. Договоришься с одним – отправляйся к другому, и каждый вечер докладывай мне о результатах.
– Довольно рискованный номер… А если не на того нарвешься?
– Да ведь я посылаю тебя к самым надежным, у кого два крестика.
– А с минусами что делать?
– Ничего особенного. Только проверить, живут ли они на прежних квартирах. Если кто переехал, узнай новый адрес. Никто не должен исчезнуть, ускользнуть из наших рук.
– Ох, Эдит, – вздохнул Зандарт. – С этими делами я совсем забросил свои конюшни. Кто за лошадками присмотрит?
– С лошадками ничего не случится, если ты их не увидишь с неделю. Нам надо о людях думать.
Эдит вынула из тюбика с губной помадой крошечную бумажную пульку. Развернула ее. Это был список фамилий, написанных так мелко, что разобрать их можно было лишь с помощью сильной лупы. На маленьком клочке помещалось тридцать семь фамилий с адресами.
– Храни как зеницу ока, – приказала Эдит, – в случае опасности проглоти. Завтра вечером жду первого донесения. До свидания, Гуго. Немедленно приступай к делу.
Зандарт сразу скис.
– Это с сегодняшнего вечера?
– Не с вечера, – начинай с этой самой минуты. Не теряй драгоценного времени, Гуго. Надеюсь, что ты за три дня со всеми договоришься.
Зандарт замялся, давая понять, что это далеко не все, чего он ожидал от свидания. Эдит поцеловала его и лукаво подмигнула:
– Завтра вечером, Гуго… если придешь с хорошими новостями.
Зандарт стал обходить квартиры. Скоро настроение его стало улучшаться. Все помеченные двумя крестиками оказались подходящими людьми. Понимали с полуслова и сразу соглашались… Он жалел только, что их так мало. Только тридцать семь среди многих тысяч – прямо ничтожная цифра!
4
В воскресенье, пятнадцатого июня, к Силениеку на Взморье приехали в гости Карл Жубур, Айя и Юрис. Знойным полднем они сидели на веранде маленькой дачки и разговаривали Силениек подошел к окну веранды и стал глядеть на море. Примыкающий к даче небольшой садик был полон роскошной зелени. Жаркий солнечный день, цветы, синева моря, легкие светлые костюмы – все это способствовало праздничному настроению.
– Эх, Андрей, – стараясь сдержать нахлынувшие на него чувства, заговорил Юрис Рубенис. – А ведь не приходится нам стыдиться своей работы, – все-таки сделали кое-что за одиннадцать месяцев. Народ нас ни в чем не упрекнет.
– Ты прав, Юри, кое-что мы сделали. – Силениек повернулся к остальным. – Трудовой народ видит и понимает, что советская власть – это его власть. Поработать так еще год – и можно будет немного отдохнуть. А за несколько лет у нас подрастет своя, советская интеллигенция, будут свои, советские специалисты. Насколько легче будет тогда работать!
– Да и сегодня уже легче, чем вначале, – сказал Юрис. – Я это на себе чувствую.
– Больше опыта накопилось, – ответил Силениек. – Мы лучше знаем людей, знаем, что они могут, чего нет. Да и люди многому научились за это время. Погодите, вот когда будут пущены в ход новые заводы, когда крестьяне-новохозяева соберут первый урожай, когда отпразднуем в Москве нашу декаду искусств, – какой гордостью наполнится тогда сердце каждого латыша. Дайте нам только чуть побольше времени. Прекрасная будет жизнь, друзья!
Но что-то оставалось невысказанным. Айя уловила в улыбке Силениека оттенок грусти. Он мечтал, как пахарь, который, наблюдая за созревающей нивой, думает о грядущем урожае, но в глубине души тревожится заботой: как бы не надвинулась гроза, как бы не побило жестоким градом все, что взращено с такой любовью. К радости и гордости за достигнутое примешивалось тяжелое предчувствие: что-то угрожало этой солнечной тишине. Об этом говорили постройка убежищ, учебные противовоздушные тревоги, бесстыдное появление немецких самолетов над Латвией. Об этом говорили и лица бывших айзсаргов и полицейских, и появлявшиеся на дорогах подозрительные типы, и лесные пожары. Что-то уже тлело, кое-где уже начинало дымить.
Жубур успешно окончил второй курс экономического факультета. Петер Спаре собирался осенью поступать в университет. Впереди открывалась большая жизнь и работа, и они восторженно глядели в будущее. Были и заботы. Но разве они приехали сюда только для того, чтобы думать и разговаривать о своих тревогах и заботах? Имели же они право отдохнуть хоть один день за все одиннадцать месяцев напряженной работы. Как и всех здоровых, жизнерадостных людей, их радовала свежая зелень, пение птиц в кустах сирени, и эта морская даль, и теплый июньский воздух.
Когда полуденный зной спал, решили пройтись по пляжу. На каждом шагу встречались знакомые. Дети играли на дюнах, взрослые загорали, веселые голоса людей сливались с криками чаек, носившихся над отмелями.
Найдя камень потяжелее, Силениек попробовал закинуть его как можно дальше. Айя, хлопнув по плечу Юриса, крикнула: «Лови!» Босая, быстроногая, проворная, она делала такие петли, что Юрису долго не удавалось ее догнать.
Потом они пошли в сад играть в волейбол, а после обеда разошлись кто куда. Жубур, лежа в гамаке, читал Чехова, Айя с Юрисом пошли к киоску есть мороженое и с аппетитом уничтожили по две порции. Силениек все ждал Прамниека с Ольгой. Он их тоже пригласил, и они обещали, но так и не пришли. Он решил, что у них самих были гости.
Так прошел день отдыха – пятнадцатое июня 1941 года. Айя, Юрис и Жубур вернулись с вечерним поездом в Ригу. Силениек остался один. Далеко за полночь засиделся он на скамейке перед дачей. Ночной ветерок шевелил листву. Бессильные, бледные звезды пытались блестеть, но у них ничего не выходило, – отблеск заката простер руки навстречу близкой утренней заре, не давая мраку взять верх.
«Да, теперь можно было бы жить, можно бы свить и свое гнездо», – подумал Силениек.
У Андрея Силениека было много товарищей, связанных с ним крепкой дружбой. Вот только не было самого близкого, к кому можно прижаться горячим лбом, когда устает сердце, когда подкрадывается грусть. А он, как и всякий человек, испытывал потребность в ласке, но в этом ему до сих пор было отказано.
Тихо дышала ночь. Как неотвязная мысль, докучливо-долго жужжал неизвестно откуда взявшийся комар. Андрей Силениек слышал, как стенные часы пробили три раза, а он все еще сидел и думал.
«Да, теперь можно было бы жить.Крепкая целина поднята, плодородные пласты земли повернуты к солнцу».
Хорошо как… Народу хорошо. Благодатный труд оплодотворял страну, и жизнь могла быть счастливой, прекрасной… Все человечество должно желать этого.
Почему именно его поколение должно выдержать самую великую бурю? Может, в этом его счастье?
Тяжелое, трудное счастье… оно уже стучалось в двери.
5
Восемнадцатого июня Ояр Сникер приехал в Ригу по делам фабрики. Ехать собственно должен был директор, но так как некоторые вопросы приходилось разрешать в Центральном Комитете партии, то послали Ояра. Узнав о его приезде, Петер Спаре позвонил всем своим товарищам по тюрьме и предложил устроить вечер воспоминаний – наступала годовщина их освобождения из рижского централа. В связи с празднованием дня Лито, который приходился на вторник, воскресенье 22 июня было объявлено рабочим днем, и Ояру утром этого числа надо было быть в Лиепае. Поэтому годовщину решили отпраздновать двадцатого вечером.
Собрались у Айи. Петер пришел один, Элла была беременна и не могла участвовать в вечеринке. Последними пришли Андрей Силениек с Крамом. Единственный человек в этой компании, не испытавший тюремного застенка, был Юрис Рубенис, но у них и не было намерения приглашать одних бывших политзаключенных.
Вспоминали каждую подробность своей последней ночи в тюрьме. И то, что каждый перечувствовал, и то, что думал и что делал… Таинственное перешептывание тюремщиков, необычайное оживление во всех корпусах… Неизвестно кем отданное некоторым заключенным распоряжение собирать вещи…
– Я вам говорю, что они собирались покончить с нами в последнюю ночь, – сказал Петер Спаре. – Посадить в «черную Берту», отвезти за город в тихое место и убить. Все было бы шито-крыто, и в день освобождения не было бы среди нас ни Андрея с Ояром, ни многих наших друзей.
– Может быть, двадцать первого июня вообще некого было бы освобождать, – сказал Силениек. – Если бы им удалось увезти первую партию, они взялись бы и за остальных. Бикерниекский лес недалеко. За одну ночь можно было сделать несколько рейсов.
– Выходит, они хотели устроить варфоломеевскую ночь? – сказал Юрис. – А ведь верно – айзсарги и молодчики из штабного батальона были приведены в боевую готовность. Ждали только сигнала, чтобы начать.
– Да, был у них такой план, – ответил Силениек. – Хлопнуть дверью… Теперь это известно. Весь рижский полк айзсаргов был разбит на террористические группы. Каждой группе отвели особый участок, определенное число рабочих семей, которые числились в списках охранки. Если бы они осуществили свой кровавый план, мы в первое время остались бы без кадров и актива.
– Нас тоже не было бы, – заметила Айя.
– Они хотели сломать партии хребет, – сказал Крам. – Вместо старых товарищей пришлось бы идти на ответственную работу начинающей зеленой молодежи, без стажа и знаний.
Участник гражданской войны, Крам любил напоминать о своих заслугах и немного свысока смотрел на товарищей, вступивших в партию после 1930 года. Сам он лет десять как остановился в развитии. Он всегда и во всем требовал крайней прямолинейности. Слишком медленными и осторожными казались ему темпы перестройки за прошедший год. Ему не терпелось видеть молодую, формирующуюся Советскую Латвию такой, какой она должна была стать в результате естественного развития через несколько лет. Будучи сам полнейшим аскетом, он осуждал малейшую человеческую слабость. Кружка пива, новый костюм, танцы в его глазах были блажью, пережитками прогнившего капитализма, от которых надо немедленно освободиться.
И Силениек, и Петер, и другие давно знали нрав Крама. И хотя в тот вечер на столе стояли бутылки пива, они не чувствовали неловкости, когда Крам отказывался от предлагаемого ему стакана. Ояр каждый раз наливал ему лимонаду, чтобы он не оставался в одиночестве.
– Дели с нами грех пополам, – говорил он.
– Почему ульманисовцы отказались от своих намерений? – спросил Юрис, и сам же ответил: – Потому что силенок не хватило. Потому что у тюремных ворот стояли советские танки и Поммер получил предупреждение: «Попробуй только начать, тогда тебе конец».
– Кроме того, генерала Праула в ту ночь вызвали на первое неофициальное заседание совета министров и сказали, чтобы он немедленно убрал с улиц своих айзсаргов, иначе гнев народа сотрет их в порошок, – продолжал Силениек. – В том, что предупреждение не было пустым звуком, Праул убедился на заседании. Могучие советские танки и бронемашины, стоявшие на перекрестках, не обещали ничего хорошего зачинщикам погрома. А таких героев или фанатиков, которые не побоялись бы идти с оружием в руках на верную смерть, у наших противников не нашлось.
– Эта публика всегда трусит в подобные минуты, – сказал Петер.
Когда наговорились о пережитом в ту историческую ночь, Ояр Сникер решил, что все участники вечера настроены слишком серьезно.
– А помните, как мы, под самым носом у надзирателя, играли в карты?
Крам укоризненно взглянул на Ояра, но тот сделал вид, что не замечает этого взгляда.
– Ах да, расскажи, Ояр, – попросил Петер. – Не все ведь знают.
– У нас в камере сидел один веселый парень, по фамилии Пакалнынь. Днем он работал в швейной мастерской. Однажды он проигрался в карты и спустил все свое арестантское богатство. Тогда он поставил на кон свою куртку. Перед самой решающей партией специальная комиссия произвела оценку куртки и составила акт, чтобы все было как полагается. Перечислили карманы, пуговицы, каждую примету и договорились, что в случае проигрыша Пакалнынь обязан в семь часов вечера отдать куртку выигравшему. Председателем комиссии был наш уважаемый товарищ Крам. Ну, куртку Пакалнынь, конечно, проиграл. После этого его увели на работу. Когда он вернулся, его не беспокоили, но в семь часов Крам объявил, что куртку пора отдавать. Однако парень и не подумал с ней расстаться. Он с самым серьезным видом вынул из кармана маленькую-маленькую модель куртки, которую можно было надеть только на мизинец, и положил на стол: «Прошу принять по акту, соответствует ли описи?» Конечно, все было в точности – число карманов, пуговиц, фасон. Тут новый хозяин куртки рассердился: «Чего ты дурака валяешь? Я тебе не кукла!» А Пакалнынь преспокойно отвечает: «Все предусмотрено актом, только размер не обозначили, пусть комиссия решает, кто прав». После долгого обсуждения комиссия вынуждена была признать, что прав Пакалнынь. Правильно, Крам, ты ведь сам объявлял решение?
– А что я мог поделать? – проворчал Крам. – Оставил он нас всех в дураках. Интересно, где сейчас этот Пакалнынь?
– Заведует швейной мастерской, – ответил Силениек. – И хорошо работает. Предприятие уже несколько раз премировали.
– Ну, я желаю ему удачи, – смеясь, сказал Ояр. – Когда соберусь жениться, закажу ему костюм.
– Давно пора, – засмеялся Петер. – Только ты что-то долго невесту выбираешь.
Ояр усмехнулся, пожал плечами и притих. Айя задумчиво смотрела на него. Из всех присутствующих она одна догадывалась о сердечной ране Ояра.
– Когда ты уезжаешь? – спросила она его.
– Завтра вечером.
– Почему ты не зайдешь в райком комсомола? Хочется послушать, как вы живете в Лиепае.
– Как живем, Айя? Каждый день какая-нибудь немецкая машина пролетает над городом.
– И вы им позволяете?
– Зачем позволять! Наши летчики сейчас же подымаются в воздух и просят незваных гостей убраться прочь.
– Ояр… – Айя заговорила тихо, чтобы остальные не слышали. – Руте живется плохо. Правда, она еще крепится, ничего не говорит, но я все вижу.
Ояр сжал губы и опустил голову.
– Приходи завтра в райком. Придешь?
– Сам не знаю, Айя, может быть и приду.
Он примолк и, посидев еще немного, встал из-за стола и, ни с кем не попрощавшись, незаметно вышел. Оглянувшись в дверях, он встретил ласковый, понимающий взгляд Айи.
В ту ночь он долго ходил мимо дома, где жила Рута. Не горел ни один фонарь, черные окна домов глядели в темноту. Редкие машины проезжали с потушенными фарами. Странной, настороженно тихой и призрачной казалась в ту ночь Рига. Проходила проверка противовоздушной обороны.
Ояр не зашел на следующий день в райком комсомола. Он весь день носился по городу, заканчивая оставшиеся дела, а когда все было сделано, сел отдохнуть на скамейку у городского канала и снова, как тогда, в прошлом году, смотрел на величаво проплывавших мимо белых птиц.
На вокзал Ояр пришел за целый час до отхода поезда. Прогуливаясь по пассажирскому залу, он несколько раз подходил к телефону-автомату, но у него так и не хватило решимости позвонить Руте. Когда пассажиров стали выпускать на перрон, он поднялся наверх и занял в вагоне место у окна. Тяжело было у него на сердце. Безумная, страстная мысль, родившаяся в мозгу, не оставляла его. Если бы что-нибудь произошло, если бы налетела буря и перевернула всю его жизнь, всю, до самого основания! Тогда можно будет отдаться стихии, забыть все мелкие горести, целиком переплавить себя в великом горне или погибнуть славной смертью! Что-то должно наступить, что-то должно случиться!
Всю ночь он провел без сна.
6
В субботу вечером Силениек надолго задержался в райкоме, проверяя, на всех ли предприятиях готовы к завтрашнему рабочему дню. Он допоздна разговаривал по телефону с директорами и парторгами, после чего сел в машину и объехал свой район. Проверка противовоздушной обороны продолжалась, но то ли жители не приняли ее всерьез, то ли они не подготовились как следует, а было еще много случаев нарушения правил. В некоторых квартирах окна не были замаскированы, а люстры горели полным светом. Появлявшиеся на улицах запоздалые пешеходы почему-то разговаривали полушепотом.
В половине второго Силениек велел шоферу Эвальду Капейке ехать на Взморье. Они проехали жутко тихими улицами Задвинья. У железнодорожного переезда пришлось подождать. По другую сторону шлагбаума стоял темный лимузин и несколько велосипедистов. Все в одинаковых, тяжелых, подкованных гвоздями ботинках, зеленовато-серых спортивных френчах и темных кепи с большими козырьками.
– Куда это вы так поздно? – шутливо окликнул их Силениек.
Велосипедисты переглянулись, но ничего не ответили. Проезжая мимо, Силениек заметил у каждого из них на спине брезентовый рюкзак.
На станции Бабите окна были ярко освещены. «Надо будет запомнить, – подумал Силениек. – Завтра же проверю, почему игнорируют правила».
Понтонный мост через Лиелупе был разведен. Надо было ждать почти час, пока пропустят буксир с баржами. В это время из лесу выехала какая-то спортивная машина с включенными фарами.
– Скажи им, Эвальд, пусть выключат свет, – сказал Силениек шоферу.
В темном облачном небе гудел мотор самолета. Воды Лиелупе были черны, как деготь.
– Он меня к черту послал, – доложил Капейка. – Не приставай, говорит, иначе будет плохо. Документы предъявлять отказывается.
– Тогда возьми ключ и разбей фары, – сказал Силениек. – Я за это отвечаю.
Повторять шоферу не пришлось. Раз-два – и фары потухли. Долговязый мужчина вылез из машины и начал ругаться.
– Вам за это попадет! Не только новые фары поставите, но и в тюрьму сядете. Сегодня же доложу куда следует.
– Кто вы такой? – спросил Силениек.
– Вам что за дело?
Силениек вышел из машины.
– Предъявите документы.
– И не подумаю. Еще каждому шуту документы показывать!
– Посвети минутку! – крикнул Силениек шоферу. – Посмотрим, что это за птица.
При свете карманного фонаря Силениек увидел сухощавое лицо, тонкий нос с горбинкой и горящие злобой глаза. На голове точно такая же кепка, как у велосипедистов у переезда. В машине за рулем сидела молодая девица.
– А-а, – сказал Силениек. – Если не ошибаюсь, доцент Гринталь из университета? Это еще что за штучки, гражданин Гринталь?
Гринталь отвернулся и замолчал.
– Хорошо, мы поговорим с вами завтра.
Вскоре подняли шлагбаум, и они тронулись. На дачу Силениек приехал в три часа ночи. Он было хотел пойти к морю выкупаться, но его остановил телефонный звонок.
– Какой у вас номер? – спросили Силениека на другом конце линии.
Он назвал номер. После паузы в трубке послышался мужской голос:
– Это ты, Арнольд?
– Да, – ответил Силениек.
– Я опять здесь, – продолжал неизвестный. – Ты разве не узнаешь по голосу? Твой комильтон Герберт… сегодня прибыл на серебряной птице. Говорю из автомата. У тебя все в порядке?
– Все в порядке, – покашливая, ответил Силениек, чтобы изменить голос.
– Тогда минут через двадцать я буду у тебя.
– Жду… Герберт.
Силениек позвал Капейку.
– Немедленно поезжай в отделение милиции и привези нескольких милиционеров. Сейчас мы будем иметь дело с незваными гостями.
Когда шофер уехал, он позвонил начальнику отделения милиции. Тот обещал приехать сам.
Следующая четверть часа была богата событиями. Через пять минут вернулась машина с начальником отделения и двумя милиционерами. Силениек рассказал о загадочном телефонном звонке и своих дорожных наблюдениях.
– Здесь дело нечисто. Может быть, наш гость внесет некоторую ясность в эти события.
Они составили план действий. Силениек вышел на веранду, оставив дверь приотворенной. Милиционеры спрятались в садике. Вскоре у калитки показался стройный мужчина в спортивном френче, с рюкзаком на спине. Как человек, знакомый с обстановкой, он откинул крючок калитки и, озираясь по сторонам, направился к веранде.
– Арнольд, ты где? – спросил он.
Силениек очень хорошо знал, где находится Арнольд: несколько месяцев тому назад бывший владелец дачи был арестован за подготовку вооруженной диверсии и выслан из Латвии. Он кашлянул, давая понять, что находится на веранде. Когда пришедший отворял дверь веранды, к нему с двух сторон бросились милиционеры. Начальник отделения обыскал его. В кармане брюк нашли револьвер. Под френчем был сложенный пополам автомат. В рюкзаке оказались боеприпасы, карты, а в самом низу форма старшего лейтенанта Красной Армии. Документы были на имя командира латвийского территориального корпуса Гайлита, но в потайном кармашке, под подкладкой френча, милиционеры нашли старый латвийский паспорт на имя Герберта Аугсбурга.
