Текст книги "Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)
Жубур, что-то вдруг вспомнив, спросил Бунте, как выглядела эта Эрна Озолинь, которая причинила ему столько волнений. Как она была одета? Бунте все запомнил довольно подробно, и ответ его подтвердил подозрения Жубура.
Когда Бунте ушел, Жубур сразу позвонил в НКВД. Окончив разговор, он вышел в кухню к Маре.
– А ты, женушка, оказывается, не ошиблась. Давешняя женщина и в самом деле была Ланка. Но сейчас она под другим именем прячется.
– Как ты узнал?
Жубур не успел ответить, как снова раздался звонок, и он пошел отворить.
Перед дверью, недоверчиво косясь друг на друга, стояли Эдгар Прамниек с большой папкой подмышкой и Эвальд Капейка. Они не были знакомы и случайно пришли в одно время. Так смешно было видеть на их лицах выражение отчужденности, что Жубур невольно рассмеялся.
– Скажите сначала, что вы подумали друг о друге, иначе не впущу, – сказал он. – Ну, Эвальд, говори первый.
Капейка даже сконфузился.
– Ничего особенного я не думал. Так показалось, что какой-нибудь живописец хочет продать свои картины.
– Почти угадал, – захохотал Жубур. – Прамниек действительно художник, только он не ходит по квартирам предлагать свои работы – их у него вырывают из рук.
– Ну, не совсем так, вырывать не вырывают, – поправил Прамниек, – но особенно навязывать их, верно, не приходится. Вы, молодой человек, не обижайтесь, но когда я увидел, что вы стоите перед дверью и не звоните, а о чем-то думаете, я сразу смекнул: «У него в кармане должна быть отмычка…»
– Мне трудно подыматься по лестнице, я устал и хотел отдохнуть, чтобы Жубур не подумал, будто я бежал сломя голову, – объяснил Капейка. – Особо срочных дел нет. Так, пришел поговорить о жизни.
– Примерно за тем же, за чем и я, – заметил Прамниек.
– Ну, тогда заходите, поговорим о жизни. – И когда гости познакомились и вошли в маленький кабинет Жубура, он спросил Капейку:
– Ну, Эвальд, каково же твое мнение о жизни и людях?
– О жизни я ничего дурного не скажу. Но среди людей еще порядочно всякой пакости встречается. Иногда прямо диву даешься, откуда только берется это жулье! Ведь они над советской властью издеваются! В магазинах, на транспорте, в жилотделах, – куда ни сунься, на каждом шагу встретишь вредителя.
– Ну, не на каждом, конечно, шагу, но попадаются, – сказал Жубур.
– Хорошо, пусть не на каждом. Но безобразий все же еще много, и я этого не в состоянии переварить. Ну что можно сказать про такую, например, мадаму – да, именно мадаму, иначе ее не назовешь… Заказывает дюжину платьев в месяц, половину сбывает по спекулятивной цене через посредников на толкучке, чтобы иметь оборотный капитал, а потом, как шакал, бегает по обувным фабрикам и требует не меньше девяти пар туфель? У нее, видишь ли, муж крупная шишка в торговой сети. Или вот: на днях я столкнулся с одним работником жилотдела. Если ему не сунуть три тысячи рублей, ни за что не получишь ордера. Демобилизованный инвалид Отечественной войны не может получить одну комнату, а разжиревший спекулянт в два счета получает хорошую квартиру в любом районе. Ну, я, со своей стороны, помог отдать его под суд, будет теперь помнить, как взятки брать!.. – и он засмеялся довольным смехом.
– Да, грязная накипь, которая всплывает на поверхность, – сказал Жубур. – И эта накипь будет выловлена и выброшена вон. Только не надо забывать, друг, что, по-настоящему, мы живем в советских условиях только второй год, что на плечах у нас лежит тяжкий груз прошлого и его не стряхнешь за один день. Ясно, что и тебе, и мне, и каждому честному человеку нужно прямо-таки беспощадно драться, чтобы помочь обществу освободиться от этого наследия. Разными способами: и воспитывать, и убеждать, и разоблачать. Главное, чтобы не было благодушного отношения, когда видишь какое-нибудь безобразие. Знаете, как у некоторых: «Это не по моему ведомству, пусть этим другие занимаются…»
– Я иногда готов со злости кулаки в ход пустить, воскликнул Капейка. – Правда, и сам понимаешь, что этим способом многого не добьешься, только в милицию за хулиганство попадешь.
– Все мы нетерпеливо мечтаем о настоящем, могучем, прекрасном человеке, о человеке коммунистического общества, – продолжал Жубур. – Но ведь не надо забывать, что он уже есть, существует и делает свое исполинское дело. Он – хозяин жизни! А мы иногда в порыве раздражения и злости на какую-нибудь мерзость, вот как это случается с Эвальдом, можем и забыть об этом. Я говорю так не для успокоения, а для того, чтобы ты всегда помнил об этом, чувствовал себя уверенным в борьбе. Вспомни нашего Андрея. Он ли не умел видеть врага, но у него в то же время была удивительная способность замечать все новое, видеть в настоящем ростки будущего, короче говоря, неизбежность победы коммунизма. Да и как же иначе! Что нам показала война? Это ведь не просто одно государство воевало с другим, это была война прошлого, отжившего, с будущим. А кто победил – ты и сам знаешь. Посмотри вокруг, как самоотверженно работают люди на стройках и на полях, в городе и в деревне. У них уже понятие «мое» вытесняется понятием «наше». Нет, Эвальд, нельзя сомневаться в человеке только потому, что осталась еще на свете кучка полуразложившихся трупов.
– Лучше бы ее вовсе не было, – сказал Прамниек. – Падаль, даже если она занимает мало места, может далеко вокруг испортить воздух.
– Это хорошо, Прамниек, что ты чуешь, где гниет, – улыбнулся Жубур. – Так легче найти и убрать эту падаль. А теперь показывай, что у тебя в папке.
– Кое-какие работы бродячего живописца, как совершенно правильно предположил товарищ Капейка. Первая часть цикла «Фашистская оккупация».
В комнату вошла Мара. Прамниек разложил на столе большие листы ватмана. Все замолчали при первом взгляде на рисунки. Дегенеративные физиономии убийц и садистов… Виселицы, полные трупов рвы, шествие заключенных к саласпилским каменоломням… Затравленный собаками старик и ребенок, которому гестаповец рассек голову… Тюремные камеры и бесконечное шествие обреченных на смерть к румбульским соснам…
– И все это правда, – прошептала Мара.
– Так это и было в действительности, – медленно сказал Капейка. – Все нарисовано правильно, и я могу это засвидетельствовать.
– Когда ты закончишь весь цикл? – спросил Жубур.
– К весне, наверно. До того времени опубликую лишь несколько рисунков.
– Жаль, что так нескоро. Все должны это увидеть, запомнить навсегда. А то многие уже начинают кое-что забывать, думать, будто фашизм – дело прошлое.
– Мне хотелось показать это в десять раз резче, сильнее. Здесь еще бледно получилось. Но ваше одобрение меня обрадовало. Начинаю верить, что все-таки удалось.
Мара накрыла стол и позвала всех ужинать. За чаем Капейка объявил, что хочет посоветоваться с Жубуром, как лучше сделать: окончить техникум, в котором он когда-то учился, или поступить в вечернюю общеобразовательную школу?
Жубур посоветовал выбрать техникум: его можно окончить за два года, а там видно будет.
Гости просидели долго – вечер незаметно пролетел в оживленных разговорах.
1
В конце мая Марта Пургайлис вернулась в родные места. После капитуляции гитлеровской армии она достала из тайника свои документы: партийный билет, паспорт, служебное удостоверение и простилась с добросердечными хозяевами, которые укрывали ее больше восьми месяцев, не сетуя на большой риск.
До Риги Марта добралась на армейской машине и там первым долгом навела справки о своем приемном сыне. Она нашла его в одном из детских домов Наркомата просвещения. Заведовала им все та же Буцениеце, на попечении которой Марта оставила Петерита в 1943 году. Шестилетний мальчуган, сильно вытянувшийся и окрепший, уже учился читать и мог написать свое имя. Марта попросила разрешения оставить его здесь еще на некоторое время, пока она не устроится на работу.
Центральный Комитет направил Марту парторгом в ее родную волость. Ее предупредили, что волость – одна из самых трудных во всем уезде, и посоветовали немедля взяться за работу. Марта уехала в тот же день. С мешком за плечами, в мужских сапогах, в беленьком платочке, шла она от станции по знакомым местам, замечая внимательным взглядом все перемены, которые произошли здесь за четыре года. И много она увидела этих перемен. Некоторые дома близ дороги были сожжены; от красивого здания Народного дома остались одни развалины; железобетонный мост взорван, и на его месте, видимо совсем недавно, выстроили новый, деревянный.
Крестьяне еще не разделались с весенними работами. То здесь, то там можно было увидеть сеятеля, который медленно шел вдоль борозды и разбрасывал семена. Когда вдали завиднелись крыши усадьбы Вилдес, Марта уловила знакомые звуки, потревожившие в ее памяти какие-то дорогие воспоминания. Работал трактор. И перед глазами Марты всплыло то самое утро, когда два бывших батрака – Ян Пургайлис и его жена – стояли под весенним солнцем и смотрели, как трактор вспахивает их землю.
Теперь солнце так же сияло над землей, в траве сверкала роса, трактор тащил сеялку по полю какого-нибудь бывшего батрака. Только Яну Пургайлису больше не увидеть этого. Он сам, как семя новой, свободной жизни, лег в землю родины, и народ из поколения в поколение будет собирать обильный урожай, который вырастет из этого драгоценного семени.
Марта Пургайлис стояла на дороге и всматривалась в поля. Глубокой ночью рука об руку ушли они с Яном из дому, не зная, что ждет их в этом пути. Теперь она здесь одна и не знает, что ее ждет дома.
«Не давай сердцу воли. Ты не вспоминать пришла, а работать. Надо крепиться».
И Марта медленно зашагала к усадьбе Вилдес.
Незнакомая, выращенная во время оккупации собака залаяла на нее у ворот и, злобно ворча, проводила через двор.
Из окон хозяйского дома и домишек батраков выглядывали чужие лица. Наконец, Марта увидела возле клети знакомое лицо, и, хотя это был только Бумбиер, ей стало веселее. Старик, очевидно не узнав, сердито посмотрел в ее сторону, а когда Марта подошла ближе, отвернулся и снова стал возиться с хомутом.
– Добрый день, дядя Бумбиер.
На бородатом лице появилось какое-то странное выражение: оно могло означать и улыбку, и гримасу удивления, и злую усмешку. Узловатая рука нерешительно потянулась к руке Марты.
– Пургайлиене? Батюшки, вот нежданно-негаданно… Вернулась? А сам где же? Как это ты без хозяина?
– Хозяин в могиле. Убит на войне.
– Одна будешь хозяйничать? Ох, земля не любит, чтобы с ней играли, земля любит, чтобы ее потом удобряли.
– Пот она получит, Бумбиер.
Марта положила мешок на порог клети и присела отдохнуть.
– Расскажи, что у вас нового.
– Есть кое-что, только хорошего мало, – буркнул старик. – И чего можно ждать путного, когда дом без хозяина остался? Прошлой осенью, когда стали подходить красные, немцы угнали все семейство, вместе с Каупинем угнали, который в волостном правлении был. И мне бы не миновать того, да я вовремя убежал в лес.
– Зачем неправду говоришь, Бумбиер, – спокойно сказала Марта. – Мне известно, что и Вилде и Каупинь сами убежали. Надо думать, немало грехов у них набралось за эти годы.
– Кто его знает, какие у кого грехи. Если ко всем так строго подходить, у самого что ни на есть праведника и то найдется что-нибудь.
– Ну, ладно, ладно, со временем все узнается, – Марта примирительно улыбнулась. – А как с нашим имуществом?
– Ничего стоящего не найдешь. Немцы все конфисковали. Разве мелочь какая-нибудь где завалилась, хламье какое-нибудь.
– Кто в нашей комнате живет?
– Новые землевладельцы, – ответил с сарказмом Бумбиер. – Ведь хозяйскую землю всю как есть поделили, а как увидели, что от Пургайлиса нет вестей, весной вашу землю тоже отдали инвалиду какому-то. Вот и получается, Пургайлиене, что осталась ты и без мужа и без земли. Может, советская власть и нарежет участочек на краю болота. Спорить ведь не станешь – власть твоя же.
– А может, и не понадобится никакого участочка.
– Как же ты жить будешь. Опять батрачить пойдешь?
– Там видно будет.
Марта встала, вскинула на спину мешок и пошла со двора.
– Погоди, куда ты, Пургайлиене?
– В волостной исполком, – не оглядываясь, крикнула Марта.
– Фу-ты, ну-ты – искать правды у большевиков. От Биезайса ты многого не добьешься, Пургайлиене. Ты с ним каши не сваришь.
Через полчаса Марта сидела в кабинете председателя волостного исполкома.
– Центральный Комитет партии прислал меня к вам в помощь, – говорила она, серьезно глядя в сонное широкое лицо Биезайса, в красные припухшие глаза («не то работал всю ночь, не то пил», – подумала она). – Поймите только, что при мне ваше значение ничуть не уменьшается, вы как были руководителем волости, так им и останетесь и по-прежнему будете заниматься всеми хозяйственными и административными вопросами. Я, по возможности, стану помогать вам. По всем важным делам будем советоваться, договариваться, но хозяин здесь все-таки вы. У меня как у парторга найдется много своих обязанностей. В общем, я думаю, дел в волости хватит на нас обоих.
– Чего другого, а дел хватает, – с готовностью подтвердил Биезайс. Но было заметно, что появление парторга не очень его обрадовало.
– Довольны вы своими сотрудниками?
– Ничего, работать можно. Хорошие люди. Лакст, мой заместитель, правда, любит погорячиться… Секретарь – Лаздынь – тоже способная работница, с бумагами у нас никаких неприятностей пока не случалось.
– А как агент по заготовкам?
– Буткевич, можно сказать, преданный человек. Свое дело знает. С людьми тоже умеет ладить. На Буткевича никто не жалуется.
– Уполномоченный милиции?
– Честнейший человек. Характера довольно хорошего. Горячку пороть не станет.
– Мне надо с ними со всеми познакомиться, – сказала Марта. – А пока подумаем, где мне устроиться.
– Насчет квартиры? Квартирку мы вам подберем.
– Квартира мне пока не нужна, я остановлюсь в усадьбе Вилдес, где до войны жила. Мне нужна комната здесь, в исполкоме, где можно работать и принимать посетителей. Маленькую какую-нибудь.
– Внизу все занято. Если согласитесь, дадим на втором этаже… Там есть две маленькие комнаты.
– Ну и хорошо. Стол, два-три стула, наверно, найдутся?
– Если в исполкоме не найдутся, возьмем из квартиры бывшего волостного писаря. Товарищ Лаздынь занимает там одну комнату, а их три.
Они еще немного поговорили о работе, о положении в волости и уезде. Марте каждое слово приходилось чуть не клещами вытягивать из председателя. Тут же она убедилась, что он многого не знает о своей волости – ни размеров посевной площади, ни поголовья скота, не мог сказать даже, требуется ли помощь семенами и рабочей силой.
– Этими вопросами занимается заместитель, – флегматично объяснил он. – Поговорите с ним, у меня в голове эти цифры никак не держатся.
Марта и сама решила, что первую информацию лучше получить из более верных источников.
Весь день она провела в исполкоме. Сначала познакомилась и поговорила с Ирмой Лаздынь, при этом узнала, что родители у нее старохозяева, имеют 25 гектаров земли, что один брат – легионер и ушел с немцами, а младший – в Красной Армии, награжден орденом «Слава». Больше всего она узнала из разговора с заместителем Биезайса – Лакстом, оказавшимся энергичным и серьезным человеком, – недаром он всю войну пробыл в партизанском отряде.
Агента по заготовкам вызвали на совещание в уезд, а уполномоченный милиции уехал по делам на другой конец волости, так что знакомство с ними пришлось отложить на следующий день.
«Будет мне работа, – думала Марта. – Мне бы теперь твою силу и выдержку, Ян, чтобы справиться со всеми обязанностями».
Вечером, когда она, убрав свою рабочую комнату, собралась уже идти в усадьбу Вилдес, к ней заглянул первый посетитель. Это был директор МТС, Владимир Емельянович Гаршин. В исполком он пришел по какому-то делу, но когда Ирма Лаздынь сказала о приезде парторга, он пошел знакомиться с Мартой. В разговоре выяснилось, что Гаршин хорошо знал мужа Марты, так как командовал ротой в том же полку, что и Ян Пургайлис.
– Я рад, что наконец-то в волости будет настоящая партийная организация. Теперь мы, партийцы, будем работать сообща. Готов помогать вам, как умею. И вы тоже не стесняйтесь, берите меня за бока.
– Спасибо, товарищ Гаршин, стесняться не буду. Мне часто придется обращаться к вам за помощью, потому что член партии я молодой и опыта, признаться, у меня почти что и нет.
– Будьте покойны, мы своего парторга не подведем, – добродушно засмеялся Гаршин.
В дверь побарабанили пальцами, и вошла Ирма Лаздынь. Бросив беглый взгляд на Марту, она обратилась к Гаршину:
– Товарищ Гаршин, председатель пришел, к нему сейчас можно. Придете?
Она говорила неуверенно, запинаясь.
– Знаете что, я лучше завтра приду. У нас с товарищем Пургайлис важный разговор. Пусть Биезайс не ждет меня.
– Пожалуйста, – разочарованным тоном сказала Ирма Лаздынь. И опять бросив на Марту холодный, пронизывающий взгляд, ушла.
Гаршин начал рассказывать про работников исполкома:
– Председатель лентяй и пьяница, за бутылкой подружился с кулаками. Здесь они, к вашему сведению, не дремлют. Уполномоченного милиции и агента по заготовкам опутали взятками. Каждого нового работника стараются приручить. Пытались сделать это и со мной: И к вам будут подъезжать, так что глядите в оба. Единственный человек, который твердо стоит на ногах, – это Лакст, но он здесь не хозяин.
– А секретарь?
– Секретарь Ирма Лаздынь странноватая девица. Свое дело делает хорошо, аккуратно, но душу в него не вкладывает. Холодок в ней чувствуется какой-то. Советую вам поближе познакомиться с нею, присмотреться… Мне кажется, она не то что враг, но не совсем еще наша. Словом, ни рыба ни мясо, ни то ни се.
Гаршин вышел вместе с Мартой и проводил ее почти до усадьбы Вилдес. Прощаясь, он сказал:
– По-моему, вам лучше устроиться на житье в доме исполкома. Что же вы будете каждый вечер возвращаться в усадьбу Вилдес. Не очень близко ведь. Подумайте об этом.
– Хорошо, подумаю, – сказала Марта. Гаршин крепко пожал ей руку и пошел.
«Какой славный, видать хороший партиец – подумала Марта. – И сразу обо мне подумал. А что может со мной случиться? Война кончилась, и победили мы Ян, Гаршин, Жубур, Сникер… и я».
2
Ранним утром к усадьбе Вилдес приближались две подводы. Обе были нагружены множеством мешков, сундуков, узлов с платьем и разной хозяйственной утварью; позади них плелись усталые коровы. Первой лошадью правил Каупинь, второй – старый Вилде. Одетые в самую плохую одежонку, в постолах, они медленно шагали сбоку, беспокойно поглядывая по сторонам, а их жены, закутанные в большие домотканные платки, с важным видом восседали на возах.
У ворот усадьбы Вилдес они простились. Каупинь поехал дальше, в волостной исполком, а Вилде завернул во двор. Собака залаяла, но сразу замолчала, узнав приехавших.
– Посмотри, Эмма, вишь как узнала хозяина, – сказал Вилде жене, отбиваясь от собаки: она высоко прыгала, стараясь лизнуть в лицо, хватала зубами.
– Тише, Карав, не изорви одежу. Твой хозяин уже не тот богач, что раньше.
Во двор выскочил, еле успев натянуть посконные штаны, Бумбиер.
– Добрый денек, добрый денек. Теперь, значит, дома… Я тут изождался – каждое утро, каждый вечер на дороге караулил, не едете ли.
– На дороге караулить нечего, лучше бы за домом глядел, чтобы не обворовали, – сердито оборвал его Вилде. – Что, все тут на месте?
Бумбиер втянул голову в плечи и только кряхтел, не находя слов. В эту минуту он очень походил на провинившегося пса, будь у него хвост – поджал бы.
– Не моя тут вина, хозяин дорогой. Я старался как мог, как лев, можно сказать, грызся за каждую машину, за каждую комнату… Разве они будут меня слушаться?
– Что? Позволил имущество мое растаскивать? Чужаков напустил в мой дом? Я теперь вижу, что здесь творится. Это что за телега? А это чья кляча за хлевом пасется?
– Разные тут людишки, хозяин… все больше из этих самых, из безземельных. Но только я тут не виноват. Я со всей строгостью, хозяин… Только силенок нет таких. Что с ними поделаешь, когда у них власть?
– Не юли, не юли, вон распрягай лучше лошадь. Устали с дороги так, что с ног валимся. Ты, мать, не стой на дворе, проходи в дом.
– В дом-то нельзя, – испуганно зашептал Бумбиер. – Весь заняли новые жильцы.
– Мой дом? – рассвирепел Вилде. – По какому же это праву? Они у меня сейчас вон вылетят.
– Погодите, хозяин, не круто ли беретесь, – еще отчаяннее зашептал Бумбиер. – Сперва добром попытайтесь. Вы ведь не знаете ничего – без вас дом объявили бесхозным. Думали, больше не вернетесь. Думали, вы у этих – у шведов.
– А куда мне теперь деваться? На улице меня жить не заставят.
– Свободное место в настоящий момент есть только в бане, – раздался за их спинами женский голос. Бумбиер от испуга сплюнул: кой черт выгнал в такую рань из дома эту Пургайлиене? Вилде тоже перестал шуметь, узнав Марту.
– В бане? – переспросил он. – А где людям париться? Людям иногда надобно и помыться…
– Несколько дней пожить можно, – ответила Марта. – Когда я переберусь в исполкомовский дом, тогда вы займете мою комнату.
– А что же ты… что вам в исполкоме делать? Рассыльной, что ли, там?
Бумбиер шепнул ему что-то на ухо. Вилде от удивления разинул рот, с минуту смотрел на Марту, как на диво какое, потом сделал умильное лицо и сказал:
– Двойное горе: то немцы угоняют, заставляют мытариться по чужим краям, то свои из дому выбрасывают. В баню… неужели я больше ничего не заслужил за свою трудовую жизнь?
– Будет вам сказки рассказывать! Видела я вас в Курземе прошлой осенью. Ночевали в одном месте, не доезжая до Ренды. Там вы говорили совсем другое про свой отъезд.
Марта вышла за ворота и направилась к волостному исполкому. Вилде молча смотрел ей вслед, подбородок у него дрожал.
– Боже ты мой, в Курземе была… Эмма, ну чего ты еще дожидаешься? Сказано – иди в баню. Мы с Бумбиером разберем воз. И где у этих немцев глаза были, чего они оставили эту бабу разгуливать на свободе?
В каретнике, куда они относили самые громоздкие вещи, в самом углу, лежали два надгробных камня, те самые, которые Вилде в начале войны привез с еврейского кладбища.
– Бумбиер, скотина ты безголовая! – выругался он, увидев их. – Молотилку и сенокосилку выпустил из рук, а эти несчастные камни оставил, чтобы люди над нами потешались.
– А я знал, что они вам теперь не нравятся? – простодушно оправдывался Бумбиер. – Такие богатые камни… еще пригодятся.
Вилде метнул на него свирепый взгляд.
– Хоть бы прикрыл чем-нибудь, чтобы в глаза не бросались. Увидят большевики, начнут допытываться, где взял.
Во дворе исполкома Марта Пургайлис увидела другой воз. Каупинь, заметно спавший с лица и с брюха, сидел на колоде для колки дров и ждал, когда откроют исполком.
– Что вы тут делаете? – спросила Марта. – Вместе с Вилде вернулись? Плохо разве в Курземе было?
– Бездомному везде плохо, – вздохнул Каупинь.
– Как бездомному? – удивилась Марта. – Кто вас гнал из дому? По своей воле уехали, когда Красная Армия стала подходить. На всю Курземе крик подняли, чего только про большевиков не болтали. Своими ушами ведь слышала. У лжи тараканьи ножки, Каупинь.
Не дожидаясь ответа, она вошла в исполком. Каупиня от ее слов холодный пот прошиб. «Чего это она ни свет ни заря в волисполком прибежала? Не жаловаться ли? Хоть бы скорее открыли канцелярию…»
Когда пришел Биезайс, Каупинь поспешил к нему на прием. Биезайс довольно сочувственно выслушал его рассказы о всех бедах, но решить вопрос о приеме на прежнее место не осмелился.
– Сначала надо посоветоваться с товарищем Пургайлис.
– Кто еще такая?
– Парторг волости. Недавно приехала. Если она согласится, тогда пожалуйста. Я с партией ссориться не хочу.
Марта не согласилась. Поняв, что сюда больше не стоит соваться, Каупинь пошел наведаться в другое место.
После обеда шофер МТС принес Марте записку: «Очень прошу вас прийти сегодня в десять часов вечера в МТС. Необходимо ваше участие в одном важном деле. Гаршин».
– У вас там ничего не случилось? – спросила Марта у шофера.
– Нет, не случилось. Что мне передать товарищу Гаршину?
– Скажите, что сделаю, о чем он просит.
В половине десятого Марта заперла свою комнату и пошла в МТС. Ирма Лаздынь, работавшая в это время в исполкомовском садике, подошла к изгороди и стала смотреть ей вслед. Когда Марта свернула с дороги направо, в сторону МТС, глаза у девушки потемнели, губы презрительно скривились.
«На свидание… к Гаршину».
Ирма Лаздынь ушла в свою комнату, заперлась на ключ и долго сидела у окна в тревожном раздумье.
«Неужели Марта Пургайлис лучше меня? Если бы Гаршин догадался… может быть, посмотрел бы на меня другими глазами. Увидел бы, понял… Им есть о чем говорить, а о чем он будет говорить со мной?.. Я чужая… Хозяйская дочка».
В МТС Марту ждала приятная встреча. У Гаршина сидел капитан Рубенис, с которым она познакомилась на фронте под Великими Луками.
– Не думали здесь встретить? – спросил он улыбаясь. – Правда, я тоже не ожидал, иначе привез бы привет от Айи.
– Проездом, наверно?
– Не совсем. Понятно, старого – боевого товарища, – он кивнул на Гаршина, – все равно навестил бы, но на этот раз попал к вам по делу. Гаршин, начнем, может быть?
– Давайте. – Гаршин вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в обществе молодого капитана – это был начальник уездного отдела НКВД. Гаршин закрыл окно, опустил штору и зажег лампу. Все сели за стол.
– Я явился сюда со своими гвардейцами, – негромко начал Юрис, – чтобы очистить здешние леса от бандитов. Бойцы остались в лесу – не стоит раньше времени подымать шум, спугивать преступников. Меня интересует, сколько истребителей вы можете дать для предстоящей операции и кого порекомендуете взять проводниками. Нужны по меньшей мере четыре человека, хорошо знающие местность.
– Хотя я и здешняя, но вернулась недавно, поэтому пусть лучше товарищ Гаршин укажет, кого взять, – сказала Марта.
– Я думаю, всех истребителей созывать не стоит, – сказал Гаршин. – Биезайс роздал оружие кому попало, не узнав толком всех людей.
Совещание продолжалось около часа. По имеющимся в уездном отделе НКВД сведениям, в окрестных лесах находилась одна из главных бандитских баз. Задача состояла в том, чтобы обнаружить ее, а затем окружить.
– Надо расспросить у лесников, – сказал Юрис. – Они должны знать, что делается на их участках. Как ты находишь? – он обернулся к капитану.
– Это можно сделать, но только побыстрее, до наступления утра.
– Если начнем действовать сейчас, успеем, – ответил Юрис. – Можно разделиться на две группы.
К леснику самого дальнего участка поехали Юрис Рубенис с Гаршиным. Поехали на трофейном мотоцикле с прицепом. На всякий случай они взяли с собой автомат, и Гаршин, сидя в люльке, держал его в боевой готовности. В сущности эта мера предосторожности была принята так только, для порядка, потому что бандиты, если они здесь и скрывались, вряд ли вели наблюдение за этой глухой лесной дорогой, где в обычное время редко показывались люди.
Въехав в самую чащу, они остановились возле домика лесника. На стук вышел со свечой в руках невысокий коренастый мужчина с громадными черными усами.
– Кто тут? – сердито спросил он.
– Свои, – ответил Юрис. – Впускайте, не бойтесь.
– Что вам нужно?
– Нам надо поговорить с лесником Микситом.
– Я и есть Миксит.
– Вот вас мы и ищем – повторил Юрис. – Нам надо поговорить с глазу на глаз. Только быстрее, товарищ, у нас времени мало.
Миксит ввел их в комнату, стены которой не раз видели и шумные охотничьи пиры и тайные совещания. Все трое сели за стол.
– Товарищ Миксит, хотите вы помочь советской власти? – начал Юрис.
– А вы кто такие? – глядя на него исподлобья, спросил Миксит.
– Вы разве меня не знаете? – в свою очередь спросил Гаршин. – Вас я где-то видел, может быть и вы вспомните?
– Не директор МТС? – подумав, сказал Миксит. – Весной на одном собрании как будто видел…
– Так и есть. Значит, ясно, что вы имеете дело не с какими-нибудь бандитами.
– Это я вижу, – тихо сказал лесник, опуская глаза.
Юрис сразу приступил к делу.
– Расскажите, в каком месте здесь прячутся бандиты, чтобы нам легче было их накрыть. Мы вас все равно не отпустим, пока не прочешем весь лес. На опушке стоят войска и ждут приказа. Будет плохо, если вы ничего не скажете, а мы потом обнаружим их в лесу.
Несколько минут Миксит сосредоточенно думал, у него даже кончики усов подергивались. Несколько раз он пытливо взглядывал то на Юриса, то на Гаршина. Лицо его становилось все угрюмее. Наконец, он глубоко вздохнул и начал говорить:
– Сам вижу, как скверно получается… Ведь со дня на день, не сегодня-завтра собирался пойти к властям и все рассказать. Может, тогда простили бы… Увидели бы, что я чистосердечно признаюсь. Теперь вон как получается… Одно дело, когда добровольно, другое дело, когда заставляют…
– Если чистосердечно расскажете и поможете нам изловить бандитов, и к вам отнесутся по-другому. Никто вас не тронет.
– Не тронут? Я ведь, правда, ничего такого не сделал… Я в их делах не помогал. Знал, правда, где они скрываются, но давно хотел покончить с этим, ждал, когда случай выдастся.
– Теперь этот случай выдался, и у вас есть возможность искупить свою вину, сказал Гаршин.
– Прошу еще принять во внимание, что я простой, необразованный человек… В политике всю жизнь не разбирался, что мне начальство приказывало, то и делал. Думал, так надо, начальство умнее меня. Ну вот… у меня есть жена и дети, мне бы работать лесником, как работал смолоду. А если посадят в тюрьму…
– Погодите, – перебил его Юрис. – Вы нам помогите очистить лес от врагов народа, и советская власть зачтет вам это.
– А они… эти бандиты… не узнают? Мне тогда крышка.
– Не беспокойтесь, бандитам самим будет крышка.
Миксит придвинулся ближе к Юрису и Гаршину и заговорил. Он шептал так тихо, что иногда нельзя было разобрать его слов. Тогда Юрис просил, чтобы он повторил.
Миксит ничего не утаил: рассказал и о Никуре, и историю «зеленой гостиницы», начиная с 1940 года, и о зимнем совещании бандитских главарей, и о роли Радзиня и Ницмана в этом деле. В последние дни, по его словам, в «зеленой гостинице» скрывалось тринадцать вооруженных бандитов.
Выслушав лесника, Юрис и Гаршин сразу решили, что не имеет смысла поднимать шум на весь лес, достаточно одного взвода, и «гостиница» будет окружена со всех сторон, а если удастся снять охрану, то бандитов можно взять в одном белье.
– Нам надо действовать быстро, – сказал Юрис. – Я сейчас поеду в МТС, посажу ребят на грузовик и через час – полтора вернусь. Ты, Гаршин, оставайся здесь, занимай хозяина. – Он обернулся к Микситу: – Пока операция не будет закончена, мы не разрешим вам выходить из дому.
