Текст книги "Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)
© Перевод В. Вильнис
Ансис Лангстинь стоял, пригнувшись в кустах, и смотрел на изъезженную дорогу, по которой ночью доставляли на передовую боеприпасы и питание. На этом участке фронта было относительное затишье. Редкие очереди из автоматов да одиночные орудийные выстрелы, которые через каждые пять минут раздавались где-то позади, в зарослях кустарника, в счет не шли.
День выдался тихий и спокойный, но на сердце у Лангстиня было тяжело и тоскливо. И вовсе не потому, что моросил мелкий, надоедливый, осенний дождь, – брезентовая плащ-палатка хорошо защищала от сырости. К тому же в полевых условиях слякоть – явление обычное и не вызывает особого раздражения.
– Эх, шут меня возьми… – тихо выругался Лангстинь. – Не мог минутку потерпеть! И все было бы в порядке… А теперь – кусай себе локти.
В землянке командира роты, куда недавно зашел начальник штаба полка майор Креслинь, по всей вероятности, происходил крайне неприятный разговор. Лангстинь ясно представил себе, как его прямой начальник, командир разведывательной роты капитан Свикис, стоит вытянув руки по швам, и так как потолок землянки низок, а ростом природа его не обидела, то он держит голову наклоненной, как проштрафившийся школьник. Капитан Свикис – орел, а не человек! Однако он обязан терпеливо выслушивать резкие замечания начальника штаба и только иногда смущенно вставляет:
– Понимаю… Учту… Больше это не повторится…
– Это же просто позор, капитан Свикис, просто позор! – наверное, говорит Креслинь. – Где это видано, чтобы у разведчика произошел случайный выстрел?
Лангстинь ладонью смахнул со лба пот. На нем даже гимнастерка взмокла от пота. Проклятая невыдержанность… Ведь это он выстрелил, когда группа немецких разведчиков находилась в двадцати шагах. Он просто не мог совладать с собой: при свете луны немцы были так хорошо видны, любого бери на мушку. Ну и началась тогда музыка… Стреляли со всех сторон, только двум фашистам удалось удрать, остальные остались там же, на болоте. Но вражеские трупы ведь ни к чему… нужен живой. Если они не добудут «языка», то на днях обязательно придется вести разведку боем. «Из-за тебя, Ансис Лангстинь, может пролиться драгоценная кровь товарищей… Может, это будет твой друг Рейнис Эзис из четвертой роты или твой брат Петер Лангстинь – пулеметчик…»
На сердце у Лангстиня с каждой минутой становилось тяжелее. Его высокая фигура сгорбилась, будто огромная каменная глыба легла ему на плечи.
– Нет, нет… – не то умоляюще, не то протестующе шепчет он и встряхивает головой. Со стальной каски скатываются капли дождя. – Этого нельзя допустить!
Уже одно то страшно угнетало, что по его, Лангстиня, вине командиру роты приходится получать нагоняй. Капитану Свикису, этому бесстрашному и безупречному командиру, надо стоять с опущенной головой, как провинившемуся. А как он заботится о своих бойцах… С каким вниманием и любовью, точно родной отец, он их обучал, закалял и водил на выполнение первых боевых заданий. За него каждый из разведчиков отдал бы свою жизнь. А теперь его, капитана Свикиса, наверняка бранят и стыдят за оплошность Лангстиня.
Ансис Лангстинь не привык давать волю своим чувствам. Но от таких мыслей спазма сдавила ему горло и глаза стали влажными. Своей большой рабочей рукой он смахнул каплю с кончика носа и тяжело вздохнул. «Ты будешь скотиной, Ансис, если к утру не восстановишь его добрую славу во всем полку. Ты это обязан сделать во что бы то ни стало».
Сменившись с поста, Лангстинь зашел в землянку, соскоблил бороду безопасной бритвой и, умывшись болотной водой, отправился к командиру роты.
– Разрешите, товарищ капитан?
Капитан Свикис рассеянно посмотрел на Лангстиня и, продолжая сосать свою старую почерневшую трубку, кивнул в знак согласия головой. Может быть, он обдумывал план ночного поиска, а может, вспомнил неприятный разговор с начальником штаба.
– Ну, Лангстинь, в чем дело? – спросил он вошедшего.
Низкий потолок землянки заставил Лангстиня согнуться в три погибели. Он переминался с ноги на ногу и щурился от яркого света.
– У меня к вам большая просьба, товарищ капитан, – наконец, выдавил Лангстинь и вздохнул. – Прошлой ночью мы оскандалились… не достали «языка». Если бы вы мне разрешили попытать счастье охотника… одному, на свой риск. Ручаюсь, что достану. Прошу вашего разрешения, товарищ капитан.
Командир роты несколько мгновений задумчиво смотрел на Лангстиня, барабаня пальцами по неоструганным доскам стола. Казалось, этой гнетущей паузе не будет конца. Наконец, Свикис спросил:
– А как вы думаете это сделать?
Лангстинь изложил ему свой – план. Сержант пускал в ход все свое красноречие. Казалось, этот большой, неуклюжий на вид парень борется за свою собственную жизнь. Он говорил, что не переживет отказа. Он умолял, и уговаривал, и старался убедить. В настойчивости Лангсгиня было что-то непреодолимое, и Свикису стало его жаль – он не мог отказом огорчить своего разведчика.
– Ну хорошо, идите, – сказал он. – Но помните, вы должны вернуться самое позднее завтра к полудню. Понапрасну не рискуйте.
– Благодарю, товарищ капитан! – Лангстинь хотел лихо щелкнуть каблуками, но получился только странный скрип: подошвы сапог застряли в щелях жердяного пола землянки. Разрешите идти?
– Идите.
Широкая улыбка сияла на лице Лангстиня, когда он вышел из землянки. Красный и все еще сгорбившийся, он быстро шагал в свое подразделение.
– Куда так спешишь? – обратился к нему один из товарищей. – Наверное, табак получил?
Лангстинь махнул рукой и ничего не ответил.
…Лангстинь бесшумно пробирался через болото. Здесь не было ни дороги, ни пешеходной тропы. На зыбкой земляной корке кое-где росли мелкие кустики, да на кочках стелилась клюква. Иногда Лангстинь проваливался в трясину по колено, а то и по пояс. Он старался ступать так, чтобы не было слышно ни всплеска воды, ни чавканья болотной жижи. Время от времени он останавливался, припадал за кустарником на колени и на несколько минут замирал. Не заметив ничего подозрительного, он продолжал двигаться дальше.
Не переставая, моросил дождик. Луна и звезды скрывались за плотной пеленой облаков, ночь была темной – хоть глаз выколи. Направо, над равниной, расстилавшейся между передними краями – нашим и немецким, – все время взлетали ракеты. Едва потухала одна, как в воздух взлетала другая, озаряя все вокруг своим бледным таинственным светом. Под этим светом все окружающее – кустарники и даже окопы – казалось мертвым и безжизненным.
Как обычно, по ночам гитлеровцы нервничали. Постреливали из пулеметов, а иногда даже выпускали несколько мин. Заметив на нашей стороне малейшее движение, они открывали бешеный огонь и усиливали освещение местности. В воздухе гудели самолеты, и световые щупальцы прожекторов скользили по облакам.
«Боятся, мерзавцы, – подумал Лангстинь. – Не любят темноты. Ничего, погодите немного, мы снова зададим вам перцу!»
Так, шаг за шагом, он пробирался дальше, пока часа через два не достиг западной оконечности болота. Разведчики еще раньше выяснили, что здесь нет ни одной огневой точки гитлеровцев. Очевидно, немцы рассчитывали, что болото непроходимо.
Лангстинь уже ранее тщательно изучил западный берег. Как-то раз он целый день наблюдал за ним, лежа в болоте. Он знал: левее, на склоне холма, расположен единственный «секрет» противника, поэтому надо держаться правее и выйти на берег шагов на двести севернее опасного места.
Выбравшись из болота, Лангстинь немного отдышался, оглянулся вокруг, прислушался и, убедившись, что остался незамеченным, продолжал свой опасный путь. Первая линия обороны немцев теперь была позади – справа и слева от болота. Проникнув еще на полкилометра вглубь расположения немцев; он повернул на север. На этом месте росла старая ива. Вершина дерева была сломана ударом молнии или срезана осколком снаряда, – эту примету разведчик хорошо запомнил.
Углубляясь во вражеский тыл, Лангстинь хорошо знал, что рискует жизнью, поэтому нервы его были напряжены до предела. Но всеми действиями его в этот час управляло жгучее желание: во что бы то ни стало добыть «языка». И не какого-нибудь, а способного дать ценные сведения. Без этого возвращаться нельзя, тогда уж лучше сгнить в болоте. Лангстинь подумал, что от результата поиска зависит – жить ему или умереть. И хотя так никто вопроса не ставил, он сам себя убедил, что так оно должно быть.
Да, задание нужно выполнить и самому остаться живым.
Лангстинь был опытным разведчиком, при ходьбе он старался ноги не отрывать от земли, а рот держать полуоткрытым – так дышалось легче; скользящие по траве шаги были почти бесшумными. Когда в сапогах стала хлюпать вода, он разулся, вылил воду и выжал мокрые портянки.
Только к полуночи Ансис Лангстинь достиг крутого обрыва, поросшего кустарником, где немцы, подобно стрижам, выдолбили несколько гнезд-землянок. К одной из них тянулись провода – там, очевидно, помещался штаб. Время от времени к землянке подходили люди, навстречу им раздавался окрик часового. Проверив пароль, часовой пропускал их дальше.
Бесшумно, как тень, Лангстинь полз по кустарнику, подбираясь все ближе к часовому. На этот раз он был бесконечно терпеливым. Неожиданно ему в щеку вонзился острый сучок, но, несмотря на сильную боль, разведчик не шевельнулся. Только дождавшись, когда из землянки вышел какой-то немец, он воспользовался шорохом его шагов, чтобы выдернуть сучок из ранки.
Целых полчаса потратил Лангстинь, чтобы подползти к часовому. Минут десять он стоял за его спиной, внимательно изучая окрестность и прислушиваясь к неясным голосам в землянке. Ему казалось, что часовой слышит его дыхание. Хорошо, что дождевые капли все время барабанят по листве кустарника.
На узкой тропинке, круто сбегавшей вниз, вспыхнул свет электрического фонарика. Часовой окликнул идущего и, осветив своим фонариком его лицо, поспешно вытянулся. Лангстинь успел заметить офицерские погоны и висевшие на боку у немца планшет и полевую сумку. У входа в землянку офицер столкнулся с другим, выходившим оттуда. Выходивший услужливо уступил дорогу, прижавшись к стенке прохода.
Как только затихли шаги ушедшего немца, Лангстинь приступил к делу. Его длинные железные пальцы сдавили горло часового, и вскоре тот лежал на земле без движения. Затащив труп в кусты, Лангстинь стал на место часового. На голове у него была немецкая каска, а на плечах плащ-палатка убитого гитлеровца.
Прошла минута, другая, третья… может быть, четверть часа. «Мне чертовски везет… – подумал Лангстинь. – Никто не появляется и, по-видимому, не появится, пока тот выйдет…»
Медленно открылась дверь землянки. В полосе света Лангстинь увидел худощавое улыбающееся лицо офицера. Это был тот, с полевой сумкой и планшеткой. Мурлыча себе под нос какую-то мелодию, офицер приближался к часовому. Лангстинь вытянулся и, отдав честь, пропустил его мимо. Только мимо себя, но не дальше.
Короткая, бесшумная схватка. Лангстинь оглушил офицера ударом кулака в висок, засунул в рот кляп, связал руки и, взвалив живую ношу на спину, направился вверх по крутому склону.
«Мне пока чертовски везет…» – Эта бодрая мысль заставила разведчика улыбнуться. По той же дороге, по которой прошел, Лангстинь торопился убраться подальше от землянки. Пройдя триста – четыреста шагов, он остановился, положил свою ношу на землю и проверил, крепко ли связаны у офицера руки. Планшет и полевую сумку Лангстинь нацепил на себя, пистолет и бинокль немца спрятал в карманах. Потом пощупал у своего пленника пульс и прислушался к дыханию. «Жив, стервец. Все в порядке… Теперь – к своим».
Лангстинь все дальше тащил свою добычу. То клал офицера на одно плечо, то перекладывал на другое, то брал в охапку, не отпуская ни на минуту. Дойдя до болота, он уже не таился так, как раньше, и меньше обращал внимания на хлюпанье болотной жижи и треск сучьев.
Когда позади взвились в воздух несколько ракет, Лангстинь лукаво усмехнулся: «Фрицы всполошились, наверное обнаружили пропажу… Что ж, ищите, ловите ветер в поле… Теперь уж не отдам. Не отпущу». Он еще крепче прижал к себе драгоценную ношу, которая ему казалась не тяжелее, чем матери ребенок. Весь измазанный грязью и тиной, промокший до нитки, он не чувствовал холода. Да и можно ли было сейчас думать об этом? За спиной разведчика все время взлетали ракеты, и пули со свистом проносились над болотом.
Когда Лангстинь выбрался из болота, на востоке появилась серая полоса, близился рассвет. Немного отдохнув и расправив затекшие суставы, он взвалил немца на спину и, выпрямившись во весь рост, медленно пошел вперед.
…Усталый и злой сидел капитан Свикис в своей землянке и сосал трубку. Уже несколько раз он намеревался позвонить начальнику штаба полка. Но каждый раз его рука невольно опускалась.
Как звонить, если он не может сообщить ничего нового и ценного? Этой ночью ходили в разведку все три взвода. С первым взводом участвовал в поиске лично сам Свикис. Обшарили всю нейтральную полосу, пробовали прощупать первую линию обороны противника, но все безрезультатно. Словно сам леший отводил их от немцев. И нельзя ведь сказать, что парни не старались. Каждый из разведчиков прекрасно знал, какое важное задание они получили: достать «языка» хоть из-под земли.
Неизвестно, была ли тому причиной поднятая прошлой ночью кутерьма, или что другое, только немцы держались так чутко и зорко, что разведчики и на этот раз вернулись ни с чем.
Свикис представил себе ехидное замечание начальника штаба, которым тот встретит его сообщение. Он скажет: «Я же знал, что у вас ничего не получится».
Положение не из приятных! Но ничего не поделаешь: эту горькую пилюлю все равно придется проглотить.
Он протянул руку к телефону и снова не снял трубку: «Успею. Позвоню утром. Креслинь, поди, еще спит. Зачем человеку сон зря перебивать?»
Снаружи послышались тяжелые шаги. Кто-то спускался по ступенькам и остановился у двери. Раздался стук.
– Кто там? – спросил Свикис.
– Сержант Лангстинь. Разрешите войти, товарищ капитан?
Капитан вздохнул.
– Войдите!
Ему показалось, что в землянку втиснулась лошадь и никак не может повернуться. Вошедший Лангстинь держал в охапке безжизненное тело вражеского офицера и в нерешительности озирался по сторонам.
– Куда бы его положить, товарищ капитан? Может, разрешите на топчан?.. Офицер все-таки… вшей не должно быть…
– Пленный? – Свикис поспешно вскочил на ноги.
– Так точно, товарищ капитан, – ответил Лангстинь.
– Кладите на топчан. Это ничего, что он в грязи, после вытрем. А вы, чертов сын, Лангстинь, все-таки молодец! Давайте его сюда, давайте!
Взглянув на лежавшего, Свикис определил, что перед ним майор гитлеровской армии. Вот это удача, так удача, черт возьми! Всю усталость и злость сразу как рукой сняло.
Лангстинь развязал пленнику руки и вынул изо рта кляп, потом встряхнул немца, чтобы тот пришел в себя. Но майор лежал, как куль мякины, – неподвижный, рыхлый и не открывал глаз.
– Встать! – по-немецки гаркнул Свикис. – Нечего тут нежиться, уже утро.
Майор не пошевельнулся. Свикис нагнулся над ним, приложил ухо к груди, потом осмотрел шею, руки. Лицо командира разведчиков посерело, в глазах мелькнула тень разочарования и огорчения.
– Что вы меня дурачите? – Капитан Свикис негодующе глянул на Лангстиня. – Я ведь не посылал вас подбирать фашистские трупы.
Теперь побледнел Лангстинь.
– Не может быть, товарищ капитан. Я же его взял живым… как есть живым… Даже не душил, только легонько стукнул по голове. Может, фриц без сознания?
– Да, без сознания… – сердито буркнул Свикис.
Затем они вдвоем взялись приводить немца в чувство. Взволнованные, как будто спасали жизнь близкого друга, с молчаливой поспешностью и старанием они около получаса возились с пленным, трясли его, переворачивали с боку на бок, делали искусственное дыхание, обливали водой. Временами прекратив возню, то один, то другой прикладывали ухо к груди пленного и слушали, бьется ли сердце. Потом, кряхтя и сопя, снова принимались за работу.
На обратном пути Лангстинь так помял майора, что у того, как говорится, душа еле-еле держалась в теле… Теперь этого, почти мертвого, врага надо было воскресить. Они были готовы отдать даже частицу своей жизни, лишь бы вырвать из небытия лежавшего перед ними пленного майора.
Наконец, тот стал приходить в себя. Как только он начал подавать признаки жизни, Свикис разыскал припрятанную к годовщине дивизии бутылку вина и влил немного этой драгоценной жидкости майору в рот. Немец облизнулся, причмокнул губами и, открыв глаза, стал озадаченно озираться.
– Мой бог… – пролепетал майор, увидев, где он находится, и снова потерял сознание.
– Нет, голубчик, не выйдет, – воскликнул Свикис, и в его глазах снова мелькнула веселая искорка. – Хочешь не хочешь, а мы тебя теперь поставим на ноги.
И он принялся щекотать немца подмышками, потом еще раз спрыснул его водой. На этот раз майор быстро пришел в себя.
– Ну, кажись, будет жить… – облегченно сказал Лангстинь.
– Сейчас уже нечего горевать! – ответил Свикис. – Теперь он в наших руках. Расскажите-ка лучше, где это вам такого зверя удалось выследить?
Лангстинь рассказал все как было. Свикис только качал головой и тихо смеялся.
– Но вы-то что – в своем уме? Так стукнуть его, а потом сжимать в своих объятиях! Что бы мы стали делать, если бы он не очнулся?
– Виноват, товарищ капитан. – Лангстинь, сконфузившись, опустил глаза. – Что делать, если у меня рука тяжелая. К тому же он… фашист, грабитель. Вот и придавил чуть покрепче.
– В другой раз давите с расчетом.
– Постараюсь, товарищ капитан.
Лангстинь положил на стол перед командиром отобранные у пленного планшет, полевую сумку, пистолет и бинокль.
– Это трофеи, товарищ капитан. Может, пригодятся.
Свикис сразу набросился на содержимое полевой сумки. А когда вытащил из планшета карту с пометками, глаза его засверкали.
– Тут же нанесены все последние данные! – воскликнул Свикис. – Все, абсолютно все! Минные поля… пулеметные гнезда… батареи… Ну, вот что, Лангстинь, видно придется дать вам орден. Очень денные сведения вы раздобыли, дорогой. Присмотрите-ка за майором, пока я буду говорить по телефону.
Свикис взял трубку и соединился со штабом полка. И тогда началось самое интересное. Пленного тут же приказали доставить в штаб дивизии, оттуда в штаб армии, но и здесь его долго не держали. Пленный, оказавшийся начальником оперативной части штаба дивизии, майор Эрнст Зевальд, представлял интерес и для командования фронта.
…Выспавшийся Ансис Лангстинь под вечер встретился с командиром роты. На миг замешкавшись, он обратился к нему:
– Позапрошлой ночью, товарищ капитан, когда получился этот случайный выстрел и мы не добыли «языка»… это я выстрелил. И вовсе не случайно… затмение на меня нашло… Не мог выдержать, когда перед моим носом крутился живой фашист. Прошу извинить, если можно. Больше такое никогда не повторится.
– Ну, хорошо, будем считать, что все в порядке, – ответил командир роты. Он крепко пожал Лангстиню руку и посмотрел ему в глаза с такой сердечностью и дружеской теплотой, что на душе у бойца стало легко и весело. – Хорошо, Лангстинь, все в порядке, – повторил он.
Спустя две недели сержант Ансис Лангстинь получил правительственную награду – орден Красного Знамени.
1945
Чувство долга© Перевод Я. Шуман
В начале лета 1947 года мне пришлось присутствовать на республиканском совещании крестьян, которое происходило в промежутке между весенним севом и уборочными работами. На совещание съехалось несколько сот крестьян, рабочих совхозов, представителей первых колхозов Советской Латвии. Они рассказывали об успешном завершении весеннего сева и подготовке к уборочным работам. Этой весной крестьянство республики обязалось засеять большую площадь, чем когда-либо раньше, добиться высокого урожая всех сельскохозяйственных культур и досрочно рассчитаться по всем видам государственных поставок. Я помню, как многие товарищи, давая это обещание, покачивали головами, опасаясь, будут ли они в силах выполнить взятые на себя обязательства: это была проверка, смотр силы и сознательности крестьянства Латвии. И надо прямо сказать, что эту проверку оно с честью выдержало, – представители крестьян, прибывшие со всех концов республики, единодушно заверили: «Свое обещание мы не только выполним, но и перевыполним». Им можно было поверить, ибо это были люди, не привыкшие бросать слова на ветер.
Мое внимание привлек к себе один из ораторов, выступивший вечером в конце прений. Его моложавое худое лицо, если всмотреться повнимательнее, было покрыто множеством глубоких морщин, голубые глаза ласково и добродушно глядели на собравшихся, и взгляд его был спокоен и ясен, как у человека, который сознает, что выполнил все, что было в его силах. Он был председателем одного из молодых колхозов. Простыми, удивительно понятными словами рассказывал он совещанию о работе сельскохозяйственной артели, ни разу не подчеркнув своей личной роли. Но за простотой и скупостью его сообщения чувствовался страстный пафос и сдерживаемое вдохновение, железная воля и непоколебимая вера в свое дело. Целеустремлен и логичен был ход его мыслей, и хотя он не произнес ни одной витиеватой фразы, он завладел аудиторией с первых слов и держал в напряжении весь зал в течение всей своей десятиминутной речи. В конце выступления, когда он сообщил совещанию, что его коллектив уже в начале сентября рассчитается с государством по поставкам и закончит озимый сев, кто-то из членов президиума бросил реплику: «А если это окажется только обещанием? Чем вы можете подкрепить свои слова?»
Оратор повернулся к задавшему вопрос и несколько мгновений смотрел на него…
– Чем? Но ведь это наш долг перед народом и партией. Как можно не выполнить своего долга?
– Этот выполнит… – тихо промолвил сосед, давнишний мой знакомый. – Этого человека я знаю. Нет такой силы, которая могла бы его удержать, если он дал слово что-либо сделать.
Председатель совещания объявил перерыв до следующего утра, и мы с моим знакомым вышли на улицу.
– Признаюсь, во время последнего выступления я нарочно наблюдал за тобой, – заговорил он у выхода из здания. – Хотел убедиться, обратишь ли ты внимание на этого человека. Признайся, ты слушал его речь с напряженнейшим вниманием, с начала до конца.
– Ты прав, – ответил я.
– Если у тебя найдется полчаса времени, я рассказал бы об этом человеке и его жизни несколько подробнее. Тебе, как писателю, это может со временем пригодиться.
– Ладно, расскажи, – сказал я.
Мы уселись на скамеечке в парке около канала, и мой знакомый рассказал мне повесть про Яна Ауструма, которую я постарался воспроизвести в точности такою, какою услышал из его уст.
– До войны я работал секретарем партийной организации на заводе «Пролетарий», – начал свой рассказ мой знакомый. – Ян Ауструм в то время был сменным мастером в одном из ведущих цехов нашего завода. До того товарищи по работе знали его как хорошего мастера, а сейчас мы убедились, что он обладает и незаурядными способностями организатора и новатора. Уже в конце сорокового года наш завод, наверное, был одним из первых в Риге, и в этом Яну Ауструму принадлежали наибольшие заслуги.
У него была семья – жена и шестилетний сынок Андрит, такой маленький, шустрый, светловолосый постреленок. В дни отдыха они все втроем выезжали куда-нибудь за город – в Сигулду или в Огре – или же отправлялись по грибы в окрестности Белого озера. Каждый понедельник Ауструм рассказывал мне и другим товарищам по работе, как он провел воскресенье, и стоило ему упомянуть о своем сынишке, как его лицо озарялось простодушной гордой улыбкой. Однажды он признался мне с откровенностью, характерной для чистосердечных людей, что для него в мире нет более дорогого существа, чем его маленький сынишка. Он сам изобретал и строил ему игрушки – маленькие оригинальные механизмы, которые так же мало походили на трафаретные игрушки из магазинов, как ваза, сделанная художником, на изготовленную простым гончаром глиняную посуду. Погруженный всю неделю в свою производственную работу, Ян Ауструм в субботу не мог дождаться вечера; он радовался теплой ванне, которая ожидает его дома, и тому, что снова сможет один день целиком провести с женой и Андритом, – прочие вечера он возвращался домой так поздно, что заставал мальчика спящим. Мне кажется, что он был счастлив и доволен своей жизнью.
Это случилось в субботу, накануне Октябрьских праздников. На наш завод прибыли новые станки для механического цеха, и Ян Ауструм руководил их монтажей. Мы хотели сдать эти станки в эксплуатацию до седьмого ноября, чтобы до конца года значительно превысить производственный план. Каждый вечер монтажники работали сверхурочно, а к той субботе работа настолько продвинулась, что большинство рабочих можно было отпустить домой вовремя, – на заводе осталась лишь небольшая группа во главе с Яном Ауструмом. Директор завода и главный инженер уехали в Москву к наркому согласовывать вопрос о сырье и ассортименте, а меня вызвали на какое-то вечернее совещание в ЦК партии, так что Ауструм остался на заводе за хозяина.
Часов в семь вечера, когда все рабочие и конторские служащие уже разошлись и на заводе осталась только группа Ауструма – четыре человека, в одном из цехов, рядом со складом готовой продукции, внезапно вспыхнул пожар. Несомненно, это было делом рук диверсантов, – агония старого, умирающего мира. Пожар заметили только тогда, когда пламя показалось в окнах цеха. Ауструм со своей группой немедленно бросился к месту пожара и организовал его тушение: пустили в работу огнетушители, местные пожарные краны и вызвали пожарных. Пока прибыли пожарные, пламя охватило весь цех и угрожало перекинуться на склад готовой продукции и механический цех. Из всех присутствующих, наверное, только Ауструм понимал, что означала бы гибель механического цеха. – завод вышел бы из строя на несколько месяцев. Спасти цех – означало спасти завод. Разыскав начальника пожарной команды, Ауструм заставил его сосредоточить струи брандспойтов на подходах к механическому цеху и к складу готовой продукции. Ему все время казалось, что пожарные слишком флегматично выполняют свои обязанности, хотя они делали все, что было в их силах. Сам он находился в беспрерывном движении: появлялся в самых опасных местах, голыми руками отрывал занявшиеся доски какого-то сарая, затаптывал горящие головешки. Наверное, он не чувствовал, что струйки соленого пота стекали по его щекам и шее и, смешиваясь с золой и сажей, совершенно измазали его лицо.
Спустя полчаса после начала пожара, когда пламя бушевало с наибольшей силой, прибежал дежурный заводоуправления и сообщил Ауструму, что его вызывают к телефону.
– Пусть позвонят позже! – отмахнулся Ауструм. – Вы же видите, что творится.
Дежурный ушел, а Ауструм продолжал тушить пожар. Пламя стало убывать, и главный очаг пожара – деревянная конструкция крыши цеха, крытая толем, рухнула, взметнув при этом вверх громадный вихрящийся столб искр. В эти минуты надо было проявить особую бдительность, чтобы заметить каждый маленький очажок огня на окружающих зданиях, вызванный падающими искрами.
В этот момент снова прибежал дежурный из конторы и, схватив Ауструма за рукав, до тех пор тряс его, пока Ауструм не обратил на него внимания.
– Ну, что опять? – спросил он.
– Вам звонят из дому, – взволнованно выкрикнул дежурный, стараясь перекричать шум пожара. – Весьма срочное и важное дело. Обязательно подойдите к аппарату.
– Сейчас нельзя! – крикнул в ответ ему Ауструм. – Пусть подождут. Позже я сам позвоню. И вообще, пока не потушен пожар, не дергайте меня.
Дежурный хотел еще что-то сказать, но Ауструм не стал его слушать. Тогда дежурный, смущенный и недовольный, вернулся обратно в контору.
Через час им удалось окончательно обуздать стихию. Пламя потухло, в сгоревшем цехе еще тлели угли и догорали отдельные куски стропил. Пожарные заливали водой эти маленькие очаги пожара, пока и их не погасили. Только тогда Ауструм пошел в заводоуправление и позвонил домой. К аппарату подошла его старушка мать. Узнав голос сына, она заплакала.
– Янит, случилось большое несчастье… Андрит на улице попал под машину. Час тому назад его увезли в больницу. Навряд ли выживет. Всё ждали тебя…
– Где Анна? – спросил Ауструм.
Дежурный с удивлением взглянул на него – таким чужим и изменившимся стал голос Ауструма.
– В больнице… У Андрита… – продолжала всхлипывать мать.
– Я сейчас же иду к ним… – сказал Ауструм и положил трубку…
Четверть часа спустя он был уже в больнице. С большим трудом ему удалось выяснить, в каком корпусе находится его сын, еще больших усилий стоило найти палату и заставить дежурного врача впустить его таким, каким он был в это время – грязным от работы и тушения пожара. Следующие полчаса он, точно немой, просидел у смертного ложа сына, держа в своей руке его маленькую, уже похолодевшую ручку и всматриваясь в его личико с такой лаской и болью, как будто все то, что перенес Андрит, повторялось сейчас в его собственном существе. Жена сидела по другую сторону кроватки и всхлипывала, сдерживая рыдания. Ауструм, не глядя на нее, по временам произносил какие-то слова утешения.
Он опоздал на полчаса. Но он знал: если бы там, во время пожара, ему сказали, что произошло, даже и тогда он не пришел бы раньше. Все равно Андрит умер бы, не дождавшись своего папы.
Через некоторое время он встал, погладил еще раз холодное личико сына и сказал жене:
– Пойдем домой, Анна…
Он проводил ее до дому, впустил в квартиру, а сам направился обратно на завод. Сердце его обливалось кровью, и он ощущал щемящую боль от ужасной потери, но в то же время беспокоился и за завод: ликвидированы ли все очаги пожара? Как бы опять где-нибудь не начало тлеть…
Ночью он ходил около сгоревшего цеха, осматривал то, что еще осталось от укрощенной стихии, – черные угли и обгоревшие стропила… повсюду запах гари. Да, огонь был погашен, склад и механический цех удалось спасти, и завод сможет работать без перерыва – сгоревший цех восстановят, не прекращая остальной работы. Теперь пламя боли начало полыхать в его собственной груди. Но ведь этого никто не видел, это чувствовал и об этом знал только он сам. Чтобы как-нибудь уменьшить эту острую боль, он направился к новым станкам в механический цех и работал там до утра над монтажей какого-то станка.
Больше всего его мучило то, что он не смог быть у сына в момент его смерти.
– Но я ведь не мог уйти, пока пожар не потушили… – говорил он мне потом. – Мне надо было быть там до самого конца. Ведь это был мой долг…
