355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вилис Лацис » Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы » Текст книги (страница 23)
Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 19:00

Текст книги "Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы"


Автор книги: Вилис Лацис



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

– Большие огорчения предстоят, – ответил Ояр. – За май первое место в соревновании достанется не нам. Понимаешь ты, что это значит? Целый год шли впереди всех, и вдруг какой-то заурядный завод начинает тебя нагонять, становится рядом, и – смотришь – обогнал? За все трудные послевоенные годы никто не мог с нами равняться, а теперь, когда все в порядке и остается только производить да производить, – нам начинают угрожать. Ты послушай, что получается. Себестоимость мы снизили, производительность труда за последние пять месяцев подняли на восемь процентов, есть у нас хорошие показатели и по экономии сырья. А что касается дотаций, то мы хозяйничаем без них целый год. Все как будто в порядке, а все-таки не в порядке.

– Все ясно, Ояр. – Акментынь улыбнулся и провел рукой по своим роскошным усам. – Постоянные успехи вскружили вам немного голову, и вы стали работать хуже.

– Ошибаешься, Криш. Работаем мы не хуже прежнего, но другие стали работать лучше нас, вот в чем вся штука. Слабые понабрались сил и сноровки, отстающие догнали ведущих. Выходит, надо работать еще лучше, чем до сих пор, чтобы удержать первое место. Теперь с каждым днем все труднее будет удержаться впереди.

– Ты уж завидуешь чужим успехам?

– Да нет, я им очень рад, приятнее чувствовать рядом сильных товарищей, а не каких-то дохляков. Но беспокойство они мне доставляют. Теперь дальше: мы обязались выполнить пятилетку в четыре года. Но, если в Латвии хоть одно предприятие выполнит пятилетку на месяц раньше «Новой коммуны», нам будет обидно. Верно, Курмит?

– Не так уж страшно. Если с сырьем не будет задержки, мы свое слово сдержим. Шума подымать пока не надо, но в будущем году к Октябрьской годовщине мы все-таки отрапортуем партии и правительству.

– Оптимист ты, как я на тебя погляжу.

– А ты что, в пессимисты записался?

На следующий день, когда к Ояру пришли в гости Петер Спаре с Аустрой, Акментынь убедился, что Петера мучает та же благородная тревога, которая не давала покоя Ояру. «Но если они считают, что только в Риге об этом думают, то весьма ошибаются. Пусть приедут к нам в Лиепаю и посмотрят…» Акментынь был себе на уме и подробно по этому вопросу не высказывался, но был твердо уверен, что к концу пятилетки Лиепая тоже кое-что подготовит!

Вечером они собирались всей компанией пойти в оперу, а утром в понедельник надо было отправить Акментыней (Валерия они тоже привезли) на Взморье. Ояр отдал в их распоряжение свою маленькую дачу в Булдури: сам он и Рута ездили туда только по воскресеньям.

Марина уже бойко говорила по-латышски, а ее Валерий был такой хитрый, что с матерью разговаривал только по-русски, а с отцом – по-латышски. Аустре это очень понравилось.

– Если бы мы своего Густыня с самого начала стали учить русскому языку, он бы давно говорил. И в школе ему было бы легче, чем другим детям.

– Еще не поздно, – сказал Петер. – Пусть чаще играет с русскими детьми. За играми и научится.

Акментынь слушал такие разговоры и еще больше гордился сыном. Вот это мальчуган… у кого еще такой?

Он забывал, что то же самое думают про своего ребенка каждый отец и каждая мать.

После обеда к Ояру и Руте пришли еще два гостя – Имант Селис и Юрка Курмит. Юрка недавно кончил ремесленное училище столяром-краснодеревщиком. Он уже работал на мебельной фабрике. В последнее время молодой мастер все свободные вечера готовил подарок Ояру и сегодня торжественно поднес его своему бывшему командиру: это был прекрасный письменный прибор с чернильницами, пресс-папье, ручкой и стаканом для карандашей. Между чернильницами стояла резная деревянная фигура партизана. Автомат, ручные гранаты, даже внушительный кинжал на поясе – все было выполнено удивительно тонко.

 
                           «Командиру полка Ояру Спикеру
                        на память от бывшего партизана
                                     Юриса Курмита».
 

Взволнованный Ояр обнял Юрку.

– Да ты, оказывается, художник, – сказал он. – Если ты так же работаешь над своими столами и стульями, твоя продукция скоро попадет в музей. Ты как находишь, Имант?

Иманту, конечно, было известно, сколько усилий стоил Юрке этот письменный прибор; не раз они совещались вдвоем о каждой детали, по поводу каждой мелочи и особенно о том, как лучше сделать фигуру партизана, чтобы она вышла как живая.

– Я думаю, так и будет, – уверенно ответил Имант. – Он уже сейчас готовит мебель для одного министерства. Когда научится работать еще лучше, может случиться, что его работы попадут даже в Кремль.

Юрка покраснел и стал задумчиво глядеть в потолок.

– А у тебя как дела, Имант? – спросил Ояр.

– Перешел на третий курс. Летом, наверно, отправлюсь в дальнее плавание… в океан.

– Что же, к будущему году штурманом дальнего плавания будешь?

– Если все пойдет хорошо.

Ояр долго глядел на молодых людей, потом с улыбкой обернулся к Петеру и Акментыню.

– Вы вот гордитесь своими сыновьями, а мне разве нечем гордиться? – сказал он. – Такой молодой и уже такие большие, славные сыновья! Партизаны ведь… Так кто же из нас богаче?

Обняв Иманта и Юрку, Ояр сел с ними на диван, и они долго говорили о прошлых днях, когда их домом был лес и великая борьба, беспощадная, полная трудностей и высокого вдохновения, заполняла каждое мгновенье их жизни. Там они росли, там учились побеждать, побеждать на каждом фронте, на каждом боевом участке, на который пошлет их советский народ, партия.

Они знали, что так всегда и будет.

Подобно глубокому, полноводному потоку, течет жизнь. Нет ей начала и не будет конца. Отмирает старое, возникает новое, все изменяется. И человек сегодня уже не тот, что вчера: тот, кто пытается остановить ход жизни, становится лишним, того она выбрасывает прочь, как ненужный обломок. Но Новый Человек – рожденный в бурях века, выросший и закаленный в грозных битвах, сильнее и умнее своих предшественников. Он идет под солнцем твердым шагом победителя и творца. Он знает смысл своего существования, знает, для чего живет, и, преисполненный силой убеждения, неотступно приближается к осуществлению самой великой и прекрасной мечты человечества – к коммунизму.

Советская Латвия… Какой маленькой, слабой была ты вчера и какой могучей ты стала сегодня, вступив в великую сплоченную семью братских советских народов! Там, где в крепостное время свистел кнут барского старосты и в дымных ригах звучали скорбные песни рабов, там сегодня царит свободный труд свободных людей – и они поют новую песню об исполнившихся чаяниях, и мысли их летят к великому городу, к сердцу Советской земли.

Много борьбы еще впереди, но борьба не страшит Нового Человека, ибо он знает – ничто не в силах задержать правду на пути ее неотвратимой победы; класс угнетателей и эксплуататоров обречен на гибель, не повернуть ему вспять колесо истории! Буря, которая недавно потрясла весь мир, еще раз доказала, что новое сильнее старого. Эта буря далеко разнесла семена новой правды – куда ни посмотришь, всюду поднимаются молодые всходы, и их не затоптать никаким мракобесам.

Потому и писатель, изображающий свою эпоху, не может сказать после того, как он поставил точку: «Здесь чему-то конец!» То, что мы иногда рассматриваем в жизни отдельного человека или всего народа как конец какого-то периода, не есть конец, – это лишь переход к чему-то новому, это лишь началоновой работы, – новой борьбы, новой эпохи.

1945–1948

Рассказы
Паулина Лапа
© Перевод М. Михалева
1

Над тайгой разгорается заря. Тонкие синие струйки дыма поднимаются навстречу ослепительным лучам солнца. Где-то в самой глубине чащи поют петухи. Солнечные лучи поблескивают золотом на стройных осинах, густых елях и кедрах. Темным морским простором раскинулась тайга. И в этом величавом спокойствии и молчании природы странной насмешкой звучит лай собаки.

Сквозь чащу пробивается узкая дорога. На ней сплетаются могучие корни деревьев, а по обеим сторонам, как изгородь, тянется непроходимый кустарник. Извиваясь зигзагами, дорога уходит в тайгу, и чем дальше, тем гуще становится кустарник, тем теснее запутываются корни. Справа и слева от дороги вдоль и поперек лежат поваленные ветром деревья. Время от времени от дороги ответвляется узкая тропинка. В конце каждой такой тропинки вы увидите небольшую поляну, маленькую вырубку, и построенную из круглого леса лачугу. Около лачуги гуляют куры, на солнце греется сонная собака, а на ближайшей лесной опушке пасется одна или две коровы. Такие полянки расположены на расстоянии четырехсот – пятисот шагов друг от друга, и в утренней тишине хорошо слышно, как хозяйка бранит корову, не желающую стоять смирно, когда ее доят.

Здесь живут беженцы-латыши, которых загнали сюда из родных мест военные невзгоды, – нищие люди, которым нечего спасать, кроме своей чудом уцелевшей жизни. Зарывшись в лесные вырубки, как кроты, они не замечают времени, не видят, как по утрам сверкают в лучах солнца стройные осины, густые ели и кедры. Нет! Солнце и осинки – для тех, кто утром может дольше поспать, кто утреннюю росу знает только по рассказам; рабочему человеку дайте хорошую мотыгу, которой можно поднять целину, и немножко свинины на обед – тогда жизнь станет полноценной. Новоселы должны быть практичными, иначе его величество голод может оказать земледельцу честь, посетив его бревенчатую лачугу. Дымите гнилушками, зажигайте большие костры, и чаща зазвенит разными голосами, а за окнами защелкает соловей и над гаснущими кострами закружатся ночные бабочки и летучие мыши, – только и тогда вы, незаметные дневные труженики, не прислушивайтесь к звукам тайги, не поддавайтесь чарам природы, не смотрите вверх, где над вершинами векового леса мерцают миллионы миров; если вы это сделаете, ваши жизненные устои основательно пошатнутся и даже может случиться, что вы на несколько дней забудете своего непрошенного гостя, который, однако, вас не забудет.

Единственный, кто может отдаваться этим ночным чарам, – человек, которому принадлежит высокий, обшитый тесом дом на опушке леса у большой дороги. Во дворе у него две собаки, одна из них привязана на цепь возле дверей амбара. Люди болтают, что за этими дверьми висят две большие копченые свиные туши с салом в брусок толщиной. К каждому обеду здесь отрезают кусок такой величины, что его хватило бы на неделю семье любого из новоселов. Но это только незначительная подробность жирного великолепия, царящего там, на опушке. Лес здесь так основательно выкорчеван, что вокруг дома раскинулись тучные покосы, зеленеют широкие поля картофеля, а на косогоре, залитом солнцем, стройными рядами, как солдаты, стоят ульи. Пятнадцать упитанных коров с трудом носят свое вымя, и спины трех сытых лошадей лоснятся, как смазанные жиром. Что уж говорить о Крусе… Это человек, который может все. Он царит над вырубками и лачугами, как некоронованный король, и не найти в тайге человека, который не имел бы каких-нибудь расчетов с Крусой, ибо он не только зажиточный, но и услужливый человек, и хотя эта услужливость требует своих процентов, все же хорошо, что есть кто-то, кому можно эти проценты платить. Когда среди зимы твоим зубам не хватает работы, достаточно пойти к Крусе и откровенно рассказать ему о своей нужде. Сейчас же откроется дверь амбара и будет отрезан кусок мяса, а в мешочек насыплют гарнец картофеля.

«Нужно в сенокос прийти с женой или сыном отработать три дня, и будем в расчете…» – говорит хозяин. И если даже во время сенокоса твой труд будет стоить вчетверо дороже, все равно ты успокоен сознанием, что стучал и тебе отворили. И твоим зубам опять найдется работа…

Да, Круса – золотой человек. Это общее мнение.

Совсем один забрался сюда, в таежную чащу, бедняк Антон Лапа, так далеко от всех остальных, что до его вырубки не долетает ни звука из жилищ других беженцев. Мимо него не проходит дорога, и пробраться к его лачуге можно только по узкой извилистой тропинке, ведущей сквозь заросли рябины и калинника, через гнилые стволы поваленных деревьев. Некоторые стволы Лапа оттащил в сторону, и знающий дорогу внимательный всадник может проехать на его вырубку верхом. Лапа приехал сюда последним, когда все земельные участки уже были заняты, а те, которые оставались свободными, никому не годились – на них рос слишком густой лес, высились скалы и было много оврагов, – такие места не имело смысла расчищать.

Лапа отыскал этот укромный угол. Здесь протекала маленькая речушка и лежала широкая ложбина с кое-каким покосом. Нужно было только выкорчевать один-другой пень, оттащить в сторону ствол упавшего дерева и смело пускать в ход косу. Один из горных склонов оказался подходящим для посадки картофеля – следовало только поднять целину и разрыхлить землю.

Каждое утро с первыми лучами солнца два человека начинали свою работу с мотыгами и лопатами в руках. Один из них – человек еще не старый, лет сорока пяти, среднего роста, сухопарый и мускулистый, с худощавым серьезным лицом, заросшим темной щетиной. Острая мотыга легко подымалась и опускалась в его руках.

Другой – совсем молодой парень, лет семнадцати, – почти одного роста с отцом; хотя ему нелегко было расправляться с корневищами осин, он старался этого не показывать. Лоб и шея покрывались каплями пота, а напряженное от усилий лицо становилось мрачным, почти злым. Одежду обоих составляли штаны из мешковины, синие рубашки и постолы. Голову отца покрывала маленькая зеленая шляпа, какие прежде имели обыкновение носить охотники. На голове парня была мятая кепка.

Нужно сказать, что они оказались самыми бедными из всех здешних бедняков, когда в середине суровой зимы появились в этих местах, – они оба и жена Лапы Паулина. В то время как все другие беженцы уже имели бревенчатые лачуги, в которых можно было укрыться от сибирской зимы, и по пуре картошки – не говоря уже о тех счастливцах, которые обзавелись своими дойными коровами, – они приехали из степи на подводе какого-то крестьянина со своими немногочисленными пожитками и поселились здесь. Сын Карл поставил силки на зайцев, и вскоре можно было есть мясо.

Весною они построили в лесу лачугу и начали делать то же, что и остальные: поднимали целину, корчевали пни и жили. Они были самыми бедными, но, кроме того, еще и неудачниками. У лошади, которую Лапа привел из соседней деревни, выменяв ее на свою шубу, вздуло живот, и она пала. Картофель начал гнить еще в земле, и вторая зима пришла к ним с такой же нуждой и разорением, как первая. Карл опять ловил силками зайцев, и хотя Паулина морщилась и ее мутило от «давленого» мяса, все же голод был сильнее отвращения. В конце концов она привыкла к мясу удавленных зайцев. Но теперь у них стало не так плохо. Опять наступала весна… может быть, нынче картофель вырастет. Через два месяца должна в первый раз отелиться Буренка, полученная Лапой в прошлую зиму в соседней деревне за двухмесячную работу. Нет, нм совсем не так плохо. Особенно, если вспомнить о первой проведенной здесь зиме, когда у них не было своей лачуги. Как они мерзли во временной норе-землянке! Ветер наметал снег в дверные щели, и иногда они просыпались утром почти занесенные снегом.

Еще только месяца два, и у них будет молоко. Изредка можно будет и масло сбить. Тогда они заживут не хуже других беженцев. В жизни ведь столько всяких возможностей – нужно только немного потерпеть.

2

Солнце уже поднялось над вершинами деревьев и широко, самодовольно улыбалось всему миру. И почему бы ему не улыбаться! Оно не настолько глупо, чтобы не понимать, как драгоценны его лучи для обитателей земли. Каждому оно уделяет частичку своих щедрот, никто не обижен. Только пусть люди не думают, что и они нужны солнцу. Мет, нет! Оно знает, что жизнь зарождается от него, – отсюда эта широкая, самодовольная улыбка.

Дымясь, горят сложенные в костры гнилушки и корни. Шагов на двадцать в обе стороны поднят большой кусок целины. В черном дерне лениво извиваются дождевые черви, и весь этот сырой кусок земли, эта крошечная рана на ее теле жирно блестит. У лачуги тоже разложен костер. Паулина снимает котелок с огня и выносит посуду. Это еще цветущая женщина, хотя у нее почти взрослый сын. Недоедание и нужда не стерли румянца с ее круглых щек. У нее высокая грудь, и, когда она идет, ее сильные бедра покачиваются.

Многие считают ее красивой женщиной, и этот одинокий, заброшенный лесной уголок не место для такого существа, как Паулина Лапа.

Посуда – жестяные чашки и самодельные деревянные ложки вынесены из дому и размещены на траве, рядом с караваем хлеба. Паулина, сложив ладони рупором, зовет мужчин:

– Ау! Идите завтракать!

Рот ее полон белых зубов. Паулине, вероятно, не больше тридцати пяти лет – она много моложе своего мужа.

Мужчины выпрямляют согнутые спины, оставляют мотыги и шагают к лачуге. Они выпивают по кружке кваса, хранящегося в глиняном горшке. Завтрак состоит из вареной картошки, жидкой мучной подливки и маленького кусочка мяса каждому. Они берут свои чашки, обмакивают картофелины в подливку и откусывают по крохотному кусочку мяса. Не хочется съедать все сразу – лучше так, по маленькой крошке, тогда приятный вкус мяса дольше держится во рту и в конце концов создается впечатление, что все время ешь только мясо. Да, во всем нужна сноровка, и тогда даже из ничтожного пустяка можно извлечь подлинное наслаждение. Разумеется, нужна и некоторая доля воображения, а чтобы его подогреть, начинаются разговоры о будущем. Главное место в этих разговорах отводится Буренке, которая через два месяца отелится.

Антон Лапа медленно жует горячую картофелину и мечтает:

– Каждое утро у нас будет цикорный кофе с молоком, на обед можно варить молочный суп с картофелем или клецками – наедимся так, что ребра затрещат. Часть молока можно пустить на простоквашу. По воскресеньям к завтраку масло…

Карл не прислушивается к словам отца. Отцу ведь так мало нужно – все его благополучие зависит от молока. Но ему, семнадцатилетнему Карлу Лапе, этого недостаточно, ему этот медвежий угол кажется тюрьмой. И Паулина об этом столько раз твердила! Им обоим очень хочется скорее уехать отсюда куда-нибудь на простор, где люди живут настоящей жизнью. Отцу, возможно, достаточно того, что есть. Родители Карла никогда особенно не ладили между собой, потому что Антон Лапа всегда был в конце концов недалеким человеком. К тому же еще он не считается с тем, что говорит ему жена, которая читает книги. Лапа никогда ничего не читает. У него нет времени. Да он и не верит книгам. Зато Паулина – страстная любительница чтения. Она в свое время прочла много романов и рассказов, страдая и радуясь вместе с их героями; ее голова полна отголосков чужой жизни. Ее собственная жизнь кажется ей достойной сожаления, пустой. В сердце Паулины слабо тлеют запасы нерастраченных чувств; жизнь в тихой тайге заставляет ее мечтать о несбыточном, неизведанном; Антон Лапа – человек уже уставший. Но у Паулины здесь, в лесу, нет книг; иногда она ходит, чему-то тихо и таинственно улыбаясь. Она подолгу думает о вымышленных образах; сердце временами начинает биться сильнее. В такие дни у нее совсем плохое настроение и никто не может ей угодить.

Лапа довольствуется кружкой молока и куском копченого свиного окорока. Его мысли заняты картофельной ботвой, и если когда-либо его взгляд поднимается выше, то только не к солнцу: солнце слишком ярко, чтобы смотреть на него, – можно ослепнуть. Просто Антон Лапа замечает в дупле какого-нибудь дерева пчелиный рой. Будет мед! А где молоко и мед – там страна изобилия!..

Каждый раз, как только Паулина остается вдвоем с Карлом, она раздувает в его душе маленький костер честолюбия, рассказывая о жизни других юношей. Они не носят штанов, сшитых из мешковины. О нет! Некоторые из них имеют приличные черные костюмы, а их шею украшают крахмальные воротнички. Они не расчищают землю под пашню. Они по утрам уходят в магазины, конторы или банки, снимают пальто и садятся за стол, заваленный бумагами. Они расходуют много чернил, и на среднем пальце правой руки от долгого писания у них образуется мозоль. Но их руки белы и мягки, с холеными ногтями. Их зовут господами…

Карл становится задумчивым. Он не отвечает матери, но она знает, что сердце его потеряло покой. Часто он, задумавшись, глядит в пространство… И чтобы больше привлечь сына на свою сторону, Паулина втолковывает ему, какой у него плохой отец – как мало он заботится о своей семье. Почему всем другим беженцам живется лучше? Почему у них есть коровы, лошади, свиньи и даже овцы? Почему они не одеваются в мешковину? Они умеют жить! Они умеют взять от жизни то, чего она не дает сама… Как-то лет десять назад отец дал Карлу пощечину, рассердившись на него за озорство. Эта пощечина вновь и вновь воскрешалась матерью в его памяти и приобрела, наконец, значение ужасного насилия. Действию этой пощечины приписывались периодические зубные боли, мучившие Карла.

Нечего удивляться, что такого отца считают тираном и лишают тех крох любви и уважения, на которые он, дерзкий, может быть, претендует.

Человек, потерявший уважение в глазах своих близких, похож на засохшее дерево. Оно больше не распустится. Сухое дерево срубите на дрова и сожгите. Пусть хоть кому-нибудь будет тепло…

Карл – совсем чужой своему отцу. Он смотрит на него как сквозь закопченное стекло. Все, что приходится делать здесь, в лесу, кажется ненужным: расчистка пашни, посадка овощей, колка дров. Ведь в мире столько хороших отцов, которые вкладывают в руки своих сыновей не мотыгу, а перо.

3

Однажды их посетил сам Мартин Круса. Он явился как раз в полдень, когда семья Лапы собиралась обедать. Круса приехал верхом на статном гнедом коне. На ногах у него были ярко начищенные высокие сапоги. Он выглядел очень молодцевато, этот широкоплечий мужчина со светлыми усами и румяным лицом. Голос Крусы рокотал, напоминая легкие раскаты грома. Нужно было считать за большую честь, что такой человек, оставив свои дела, отыскал этих ничтожных людей в их уединенном гнезде: ведь с тех пор как в Сибири захватил власть Колчак, Круса стал одним из самых влиятельных лиц во всей волости.

Паулина совершенно не могла сообразить, как принять такого гостя, – он приехал в самое обеденное время. Надо было его чем-нибудь угостить, но не оскорбишь ли этим такого человека?

– Не будет ли у мужчин нескольких свободных дней, и не могут ли они прийти помочь мне поставить новую конюшню? – заговорил посетитель. – Старая конюшня стала тесновата. Подрастают молодые жеребята – новая конюшня совершенно необходима.

Этот человек будет строить новую конюшню! У Лапы не было даже навеса для телки, чтобы укрыть от метели. Лапе не приходится колебаться:

– Конечно, мы оба с сыном можем пойти к вам поработать. Сенокос ведь еще далеко…

– Это хорошо. Работы хватит на неделю. И тогда вы будете в расчете за прошлогодний долг. Если хотите, я могу вам дать пару новых кос, которые мне привезли из города.

Круса даже не слез с коня. Только сказал, чтобы завтра приходили к нему. Хозяйка и одна с домом справится.

Он сказал «хозяйка»! К лицу Паулины прилила кровь, и она вдруг затуманившимися глазами посмотрела вслед плечистому мужчине, скрывшемуся в лесу… Какая честь!..

На другой день рано утром Лапа с сыном отправились к Крусе. В конце концов выгодно таким образом отработать долг… Как хорошо, что в этом нищенском гнезде был такой настоящий богач, как Круса. Он приехал сюда незадолго до начала войны, успел завести основательное хозяйство и приобрел завидный достаток. На военную службу его не взяли, так как он своевременно устроился лесником, что спасало от мобилизации. Хозяйство Крусы вели его мать-старуха, отец и сестра, приехавшие сюда во время войны. Мартин Круса не был женат… Ему было, лет сорок, но казался он значительно моложе – он ведь всегда ел досыта. Когда мировая война согнала в Сибирь потоки беженцев, небольшая волна их хлынула и в этот уголок тайги, и вокруг усадьбы Мартина Крусы, как грибы, стали вырастать лачуги беженцев. О, он умел хорошо считать! Эти беженцы не были избалованы. Хорошая и дешевая рабочая сила… Амбар Крусы был в своем роде единственной лавкой, где нуждающиеся беженцы могли что-нибудь приобрести. Раз в месяц Круса ездил в город продавать масло, а оттуда возвращался с разными товарами, без которых в тайге не обойтись. Лапти, мотыги, вилы, косы, топоры, гвозди, стекло, мыло, колесная мазь – все это он продавал втридорога не за деньги, а за рабочую силу. Здесь, в тайге, в обращении была одна валютная единица – рабочий день. Курс ее не был стабильным. Круса умел заключить договор в такое время, когда покупателя настигала самая большая нужда, а курс рабочего дня был ниже всего, – зимой. За долги обрабатывались его поля, снимался урожай, заготовлялись дрова и делалась всякая случайная работа. Мартин Круса был «спасителем» беженцев.

Лапы были не единственными, кого Круса пригласил строить конюшню. Там от темна до темна работало шестеро мужчин. Их хорошо кормили и за столом приглашали наедаться как следует. Изредка хозяин заходил на стройку, давал кое-какие указания и рассказывал о силачах, которые могли носить гигантские бревна и валили с ног быка. Когда рассказывают о таких вещах, каждый хочет быть похожим на замечательных силачей и работает изо всех сил. Поденная работа превращалась в сдельную, и курс валюты, находящейся в обращении, падал все ниже.

Вечером мужчины идут спать в каретник, куда мать Крусы приносит соломы и бросает несколько полушубков. Когда в каретнике все затихает, хозяин берет уздечку и идет на выгон за своим гнедым. Темная фигура исчезает на лесной дороге, и в ночной тишине слышится удаляющийся цокот подков. Утром хозяин стучит в дверь каретника:

– Ну, мужики, как будто пора!

Через две недели конюшня была готова. Правда, оставалось еще крыть крышу, но это сделает отец хозяина. Лапы отработали половину своего долга – другую половину они отработают в сенокос и осенью, на уборке картофеля. При прощании Круса был так великодушен, что дал каждому работнику по куску окорока. Это так, за хорошую работу. А Карлу Лапе, кроме того, – еще баночку, в которой было около фунта меду…

…Никто теперь больше не посещает лесную лачугу. Там каждый опять живет своей жизнью. Паулина молчит, но ее молчание не грустно, нет, нет. В эти две недели она совсем не была одинока. Уж этот Круса! Как он сумел ловко притвориться, когда приехал приглашать мужчин на работу. Он даже не взглянул на Паулину, только сказал одно слово: «хозяйка» – и уехал. Но через два дня, когда в каретнике все стихло, какой-то всадник завернул на вырубку Лапы. Он привязал коня к дереву и тихо постучал в дверь.

– Кто там? – отозвался встревоженный, дрожащий от волнения голос женщины, полной неясных предчувствий.

– Хозяйка… – сказал он, и сердце Паулины неистово забилось. По одному этому слову она узнала Крусу. Она не раздумывала. Душа ее истосковалась по любви. Паулина отодвинула дверной засов.

В следующий раз Круса приехал спустя месяц. Лес благоухал ароматами тысяч трав и цветов. Лапы убрали свое сено, поэтому приглашение Крусы было как нельзя более кстати. Из чувства чистого человеколюбия он давал этой семье возможность кое-что заработать. Только один раз его взгляд обратился к Паулине, и они поняли друг друга. Паулина взяла корзинку и вышла накопать немного картофеля – в этом году он хорошо уродился. Ее сильные бедра покачивались, а высокая грудь легко поднималась и опускалась. Не было ничего удивительного в том, что глаза Мартина Крусы расширились, а губы под желтыми усами сделались влажными. Он уехал, стройный и властный, как маленький лесной король. Антон Лапа давно не встречал такого ласкового, обходительного человека; прямо благодетель – этот Круса…

Опять Лапы неделю трудились на хуторе Крусы.

Дни проходили в лихорадочной работе. Спешили косить, сушить, метать в стога сено, клевер и тимофеевку. Мужчины работали от зари до зари, и хозяин не жалел для них еды. Вечером, когда в каретнике стихали голоса уставших людей, Круса брал уздечку и шел искать гнедого. В дверь одинокой лачуги стучал человек с желтыми усами. Теперь он говорил.

– Паулина!

Паулина ходила хмельная от счастья. В ее голове гудели тысячи пчел, и ее сон не тревожили образы неизвестных героев. У нее теперь был свой собственный герой. У него пышные желтые усы и блестящие сапоги с голенищами.

В маленькой комнатке было темно и тихо. Они сидели на краю кровати. Как Паулина любила этого сильного человека, рука которого ее обнимала! Все ее нерастраченное чувство, долгие годы занятое выдуманными героями, теперь устремилось к единственному, настоящему живому человеку, сидящему рядом с нею. Она любила. И она нравилась Крусе. Каждую ночь, когда мужчины спали в каретнике, он ласкал ее.

Сегодня они говорили о будущем. Круса был холостяком. Он хорошо понимал, что его посещения не останутся тайной. Кто-нибудь пронюхает об этом.

– Паулина! Я думаю, что тебе надо оставить эту лачугу. Мне неудобно каждую ночь ездить так далеко, – шутил он.

Паулина дрожала от счастья. Мартин! Он уведет ее, бедную женщину, в свои светлые комнаты, где на окнах стоят горшки с цветами, обернутые зеленой и красной бумагой.

– Но что скажут люди? – шептала Паулина.

Она не спрашивала, что скажет муж, Антон Лапа.

Что скажут люди… Она вдруг представила себе, как во всех уголках леса слышится шепот, приглушенные смешки. Из бревенчатых лачуг высовываются длинные любопытные шеи. Но желтые пшеничные усы нервно вздрагивают. Блестят под лунным светом начищенные голенища сапог.

– Да, так нельзя. Об этом надо подумать, пока Антон Лапа еще… – Крусе не хватало слов. – Пока Антон Лапа жив, придется скрываться. У меня достаточно работы. Как ты думаешь?

– Что я думаю? Если бы не было Антона, ничто не мешало бы нашему счастью. Мой сын…

– Да, как с твоим сыном? – спросил Круса.

– С отцом он не дружит, но меня любит.

Быстро летят минуты. Над тайгой уже занимается утро. Над лачугами новоселов вьются тонкие струйки дыма. Мартин Круса возвращается домой тихой лесной дорогой. Самодовольная улыбка сияет на его лице. Паулина… нет, все же он ее получит! Во всей округе не найти другой такой женщины. Пылкая, чертовка!

Хозяин пускает коня на выгон и медленно приближается к дому.

– Мужики, пора вставать!

Сама преданность встречает ласкового, приветливого человека. Антон Лапа умеет быть благодарным.

4

Однажды на вырубку Лапы завернул какой-то человек. Он известил, что нужно пойти на хутор Крусы. Предполагается поездка на озера за солью. Антон надел жилет, повязал шею пестрым платком и ушел. Вернулся он возбужденным, издали махал рукой, и на его лице, покрытом жесткой щетиной, играла лукавая и радостная улыбка.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю