Текст книги "Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)
– Ага. Что, есть у них какие-нибудь успехи?
– Надо признать, что да. Многим осточертела жизнь в лагерях перемещенных лиц. Бесперспективность заставляет задумываться даже самых неподатливых людей. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы помешать возвращению единоплеменников в Латвию, и наши английские и американские друзья всячески оказывают поддержку в этой трудной и неблагодарной работе. Пожаловаться на недостаток помощи не могу. Поймите, что мы никоим образом не имеем права допускать массовую репатриацию. Во-первых, она подрывает наш авторитет в глазах учреждений Бизонии, нас сочтут несостоятельными организаторами. Во-вторых, репатриация даст оружие в руки большевиков, и это оружие будет направлено против нас. Некоторые из уехавших уже выступали в Риге перед микрофоном и рассказывали разные неприятные вещи о лагерях перемещенных лиц, о нашем поведении и так далее. В-третьих, и это самое главное, нам никак нельзя лишаться масс. Чем мы станем, если все вернутся обратно в Латвию, кто с нами станет считаться, кому мы будем нужны? Пока в нашем распоряжении имеются массы, которыми можно оперировать, распоряжаться, которые можно передавать американцам, англичанам, мы еще – вожди. Но как только мы останемся одни – мы превратимся в нуль и нынешние наши доброжелатели повернутся к нам спиной.
– Это было бы весьма болезненно, – согласился Мелнудрис.
– Это была бы катастрофа. Поэтому надо делать все, чтобы не допустить этого. В Лондоне надо сказать правду в глаза. Положение критическое. Если в Англии не пойдут нам навстречу и не позволят разместить наших эмигрантов в приемлемых условиях в самой Англии, Канаде, Южной Африке и других местах, мы потеряем, упустим из рук реальную силу, которая когда-нибудь пригодится и им. Ведь зачем скрывать: в таких больших государствах, как Англия, без широкой агентурной сети нельзя делать никакой политики. И агентура есть, только надо удержать ее и использовать.
Старый разведчик и шпион сразу взыграл духом, коснувшись родной стихии. Глаза у него блестели, ноздри раздувались, голос стал выразительным.
– Выступайте смелей, требуйте. Вы (говорите не только от своего имени – за вами стоят тысячи.
– Я буду, по возможности, требовать категорически, – сказал Мелнудрис. – Они узнают, насколько серьезно положение.
– Когда вы будете возвращаться, мы непременно встретимся. Я вас познакомлю с некоторыми приемами антисоветской агитации. В Швеции вам пригодится. Пока что вы плохо работаете, это я должен сказать без обиняков. Точно злости в вас нет, а если пробуете рубануть, попадаете мимо. Так нельзя, надо рубить с ручательством. Сейчас у нас появилось в руках новое оружие… Большевики начали вводить в Латвии колхозы.
– Разве? В первый раз слышу.
– Вы еще многого не знаете.
В буфет вошел высокий, с белокурыми усами, майор королевских воздушных сил. Заметив Никура, он незаметно поздоровался с ним одним взглядом, и Никур ответил таким же незаметным кивком головы. Потом они сделали вид, что не знают друг друга. Майор подошел к стойке и заказал кофе, которое тут же, не присаживаясь, выпил, и стал шепотом говорить с буфетчиком. Сержант с проституткой уже ушли. Выходя, майор опять посмотрел на Никура и, сунув пальцы за борт френча, побарабанил по груди.
– Вы останьтесь здесь, а я на минутку выйду, – сказал Никур немного спустя Мелнудрису и вышел вслед за майором.
– Это тот, о ком вы мне говорили? – спросил майор, когда они встретились на перроне.
– Тот самый. Доверчивый и во всяком случае безвредный человек.
– Стоит завербовать?
– Почему же нет? У него довольно обширные связи. Но с ним надо обращаться осторожнее. Остались еще кое-какие дурацкие предрассудки. Может заупрямиться.
– Мы его поставим в такое положение, что он будет рад любому выходу. На наших парней можете положиться.
– Я знаю. – Никур улыбнулся.
Возвратясь в буфет, он заказал кофе и пожертвовал Мелнудрису еще полчаса своего драгоценного времени. Потом они распростились.
Вечером Мелнудрис снова продолжал свой путь. Поезд был полон английских военных и девушек из корпуса вспомогательной службы, уезжавших в очередной отпуск в Англию.
Рурский промышленный район они проезжали в темноте, но красновато-белое зарево доменных печей, похожих на разинутые звериные пасти, играло в ночи; беспрерывно идущие в несколько рядов составы с углем, рудой и готовой продукцией свидетельствовали о размахе промышленной жизни области, которую захватил в свои руки капитал страны доллара.
«Вот она, великая кузница войны! – думал Мелнудрис, вглядываясь в нескончаемые ряды заводских корпусов, идущие во всех направлениях. – Жаль, что не удалось повидать днем, впечатление было бы еще сильнее. Наверное, нарочно устроили так, чтобы поезд проезжал через Рур ночью, поменьше увидят…»
Проснувшись утром, он увидел за окном однообразную, напоминающую поверхность стола равнину Северной Франции. Мимо скользили серые каменные домики крестьян, дворы с сохнущим на веревках бельем, узкие каналы и странные неповоротливые лодки, спокойные, проворные люди, вывозившие навоз на поля.
В Кале их встретил мелкий, унылый дождик. До отхода парохода оставалось еще много времени. Сдав чемодан на хранение, Мелнудрис вышел побродить по улицам маленького славного городка, в истории которого многие страницы посвящены борьбе его граждан с английскими захватчиками. Чудесное старинное здание мэрии, знаменитая скульптура Родена «Граждане Кале» на маленькой площади, насквозь продуваемой солеными ветрами Ламанша, – фигуры на памятнике совсем позеленели от сырости. В витринах магазинов выставлены духи, дамские сумочки, пестрые туфли, цена которых выражалась в тысячах франков (кто же может покупать их?). А на улицах – молодые женщины, мальчики и девочки с голыми икрами, без чулок. И это в начале зимы. Не новая ли это мода?
«Покупать не могут, вот в чем штука», – подумал Мелнудрис.
Тех, кто мог купить и покупал обеими руками, он увидел позже, на пароходе. Вся палуба первого и второго классов была полна американских туристов и спекулянтов. Они громадными чемоданами увозили за море из несчастной, ограбленной Франции обувь, чулки, дамские шляпы и платья, шелк, атлас и бархат, а французские дети зимой ходили без чулок.
«Так было всегда, так будет, – примирительно подумал Мелнудрис. – Никогда люди не достигнут равенства…»
В Ламанше его немного помучила морская болезнь, поэтому он очень обрадовался, когда пассажирский пароход пришвартовался к берегу в Дуврском доке. После короткого таможенного осмотра Мелнудрис сел в лондонский экспресс и поздно вечером сошел с него на вокзале Виктории.
4
Мелнудрису показалось, что он попал в гигантский кипящий котел. После тихих шведских городов лондонский грохот и фантастическое уличное движение угнетали его. В этом шуме было что-то противоестественное. Непрерывный поток машин – автобусов, такси, лимузинов, «пикапов», мотоциклов – несся в обоих направлениях с предельной дозволенной скоростью. Тысячи гудков, звонков и свистков полицейских сливались в хаос звуков, составлявший как бы нижний слой вечно облачного лондонского неба. Он тяжело нависал над городом, он давил и душил, раздражал барабанные перепонки и нервы.
Дорогой в гостиницу, сидя в такси – одной из тех странных, неудобных коробок, которые во множестве фабриковали во время войны для нужд армии, – Мелнудрис десятки раз вздрагивал, закрывал глаза, в полной уверенности, что в следующую минуту такси столкнется с мчащимся навстречу автобусом. С непривычки пугало и то, что машины едут по левой стороне. Все отчаянно спешили, точно стараясь что-то схватить или вырваться из чьих-то рук.
«И как люди живут в таком аду? – думал он. – Здесь с ума сойдешь. Нет, если бы я был королем, непременно перенес бы свою резиденцию в какой-нибудь тихий городок…»
Но пока он не был ни королем, ни даже придворным и должен был мириться со всем, что предоставляла ему эта туманная страна. Поместили его в большой старой гостинице; окна комнаты выходили на Темзу. Уличные фонари светили белесоватым светом, который не мог рассеять темноту.
– How do you do? [9]9
Как поживаете? (англ.).
[Закрыть]– здоровались знакомые в вестибюле гостиницы, в лифте, в коридорах.
– How do you do, – равнодушно отвечали им.
После этого и тем и другим казалось, что они хорошо поговорили.
Гордо закидывая голову, словно павлины, везде прогуливались американцы, чувствовавшие себя гораздо больше хозяевами этой страны, чем постоянные ее обитатели. Каждого встречного они окидывали взглядом, который выражал один вопрос: сколько ты стоишь? За сколько тебя можно купить?
Мелнудрис принял ванну, сменил белье и долго рылся в телефонной книге, пока не отыскал номер руководителя главного центра. «Джон К. Папарде… вот как он здесь зовется…» Что означает буква К., вставленная между именем и фамилией, Мелнудрис так и не мог догадаться. «И ловкач же, – подумал он, таким англичанином заделался, что близко не подходи. Будто я не знаю, что ты латыш Янис Папарде, портной-подмастерье, который вышел в дипломаты. Шил, шил смокинги и фраки английским и французским господам, пока не изучил языков – и карьера готова!»
– Слушаю, – ответил по-английски Папарде. – Ах, это вы, господин Мелнудрис, я ждал вашего приезда только послезавтра. Нет, это ничего, что вы поспешили. Завтра в пять часов вечера я могу принять вас. Тогда обо всем и информирую. До свиданья, мистер Мелнудрис, не забудьте – завтра в пять вечера. Отдохните, осмотрите Лондон. Рекомендую поглядеть французское ревю. Зрелище пикантное. Good bye! [10]10
До свидания! (англ.).
[Закрыть]
Однако вечером Мелнудрис никуда не пошел. Он устал с дороги, а поданный ему ужин был так скуден, что не мог восстановить силы старого льва. Несколько жареных картофелин, которые здесь назывались сандвичами, прозрачный ломтик говядины, пудинг и чашка чая – вот и все. «С такой еды будешь и не жилец и не мертвец».
Мелнудрис рано лег спать, и долго еще урчало у него в животе. Но он не злился. Плохо только, что такая дороговизна: с тем небольшим запасом фунтов, что он привез, далеко не уедешь. Придется натягивать, чтобы хватило до Швеции… и неизвестно, удастся ли что-нибудь вырвать у Папарде – нет, он не из щедрых.
Поданный на следующее утро завтрак заставил его задуматься еще сильнее. Одно яйцо, тонкий, как бумага, ломтик ветчины и два бисквита с вареньем только раздразнили аппетит.
«Неужели и правда у них так жидко? – удивлялся Мелнудрис. – Да ведь это нищета. Что с тобой стало, Джон Буль?»
Он больше часу ходил по лондонским улицам, посмотрел витрины на Оксфорд-стрит и Риджент-стрит. Какой-то старик пел солдатскую песенку времен первой мировой войны и просил милостыню. Бродячий художник рисовал мелом на тротуаре портреты и протягивал прохожим шляпу. За каждый поданный пенс он кланялся и повторял: «Благодарю, сэр. Благодарю, миледи. Ради Христа, помогите бедному талантливому художнику купить краски и полотно для великой картины… Благодарю, сэр…»
В уголке Гайд-парка, недалеко от Мраморной арки, стояли на столиках ораторы и голосом профессионалов держали очередную речь о вопросах небесной и земной жизни. Возле одного столика стояли лишь две пожилые женщины и паренек лет двенадцати, однако оратор все повышал голос, и из его уст вырывались такие громы, как будто он говорил перед огромным скоплением народа.
– Я спрашиваю: кто дал право членам парламента вводить этот новый собачий налог? Разве для них не имеют значения наши национальные интересы? Собака, как всем известно, принадлежит к наиболее излюбленным и распространенным видам животных. Многим супружеским парам они заменяют детей. Мы едим с ними из одной тарелки, мы укладываем их в свою постель, они составляют самую великую радость и красоту жизни, и, когда эти любимцы умирают, мы хороним их на кладбище, как самых близких родных, и ставим на незабвенных могилах мемориальные доски и даже прекрасные памятники. «Спи сладко, милая Дженни – мы снова встретимся там, в небесах», – пишем мы золотыми буквами на памятнике дорогим усопшим. Разве не священны эти чувства, разве не должен бы каждый член парламента десять раз подумать, прежде чем подать свой голос за этот бесчеловечный закон? Я призываю вас подать петицию его величеству королю и просить высокочтимую палату лордов не утверждать этот закон. Мы не можем забывать интересы наших многочисленных любителей собак и принуждать их к жестокому шагу – к уничтожению лучших своих друзей. Еще знаменитый натуралист Брем в своем бессмертном труде «Жизнь животных» писал, что…
– Э, да ты, братец, горазд говорить, – пробормотал Мелнудрис и подошел к другому оратору, возле которого столпилось человек сто. Одни слушали его с глубоко серьезным видом, другие посмеивались, третьи позевывали, но не отходили. Привычка.
– Ключи царствия небесного находятся в ваших руках, – кричал склеротического вида толстяк. – Надо только знать, как с ними обращаться. Иной ученый слесарь хочет стать умнее всего света, а когда возьмется за эти ключи и пробует отпереть – ничего не получается, ибо не руками это делается, а сердцами, душами нашими, нашим бессмертным духом. Тот, кто оставляет свой шиллинг в кабаке за пинту пива, веселит свою грешную плоть, но дух его не утоляется, он жаждет иной, влаги. Напротив, тот, кто пожертвует один лишь жалкий сикспенс на ремонт убежища для престарелых девиц, возрадуется всеми струнами своей души, и перед ним откроется маленькая скважина в царствие небесное. Не думайте, что в эти ворота пролезут самые тонкие, там каждому своя мера. Леди и джентльмены, жертвуйте на ремонт убежища для престарелых девиц.
Третий оратор устроился шагов на пятнадцать дальше и посвятил свою речь животрепещущей проблеме влияния сапожной мази «Нуджет» на семейное счастье и состояние здоровья лондонских жителей.
– Коммунисты во всех наших трудностях винят капиталистов, говорил он. – Посмотрим, так ли это.
И он столько времени трещал о разных разностях, пока не пришел к заключению:
– Капиталисты ни в чем не виноваты. Эти порядочные джентльмены дают вам работу и средства существования – дай бог, чтобы побольше их было! Виноваты вы сами, потому что чистите свою обувь разными низкопробными мазями и забываете, что только сапожная мазь «Нуджет» отвечает вашим интересам. Вывод ясен: покупайте «Нуджет»!
Убив таким образом с пользой и интересом время, Мелнудрис вернулся в гостиницу и пообедал. Положительно, здешняя еда была ему, что медведю земляника. Приехав в Англию, Мелнудрис еще ни разу не чувствовал себя сытым.
В половине пятого он взял такси и поехал к Папарде.
– Здравствуйте, мистер Мелнудрис. Как приятно видеть вас живым и здоровым, когда столько уже наших друзей покоятся в могилах!
Маленький седой человек пожал гостю руку и с умеренно-радостной улыбкой разглядывал Мелнудриса сквозь пенсне.
– Вы хорошо сохранились, уважаемый поэт. («Он уже забыл, что я пишу романы, а не стихи», – подумал Мелнудрис.) Вы еще можете увлекать женщин… хе-хе-хе. Все пописываете стихи? Чудесно. Чем бы стала наша жизнь без поэзии? Печальной юдолью, в которой мы, бедные грешники, должны влачить свои дни. Пожалуйста, в кабинет, мистер Мелнудрис.
Пятнадцать – двадцать лет службы на дипломатическом посту не могли бесследно вытравить манер портного. Проворный, подвижной, он прыгал вокруг Мелнудриса, постепенно увлекая его к кабинету, оборудованному мебелью какого-то грузного стиля. Посреди комнаты стоял огромный письменный стол. На стенах висели герб буржуазной Латвии и несколько портретов лиц, которых метла истории давно уже вымела на свалку. На столе, на виду, лежал сборник афоризмов и речей Ульманиса с его автографом.
От всего здесь пахло прошлым, а больше всего от маленького седого человечка в полосатых брюках и черном сюртуке.
– Хорошо доехали? – спросил он, опускаясь в кожаное кресло.
– Не могу пожаловаться, – ответил Мелнудрис, начиная чувствовать себя настоящим дипломатом, и поудобнее расположил свои старые кости в глубоком кресле. – В Германии у меня была приятная и полезная встреча с господином Никуром. Он шлет вам самый сердечный привет и просит вспомнить те времена, когда вы вместе охотились в Угальских лесах.
– О, это была богатая приключениями охота, – весело подхватил Папарде. – Итальянский посол отморозил нос и потом целый месяц не мог нигде появиться. Я застрелил кабана и две косули. Так вы говорите, с господином Никуром?.. – Он вдруг изменил тон и взглянул на часы, намекая Мелнудрису, что времени V них немного. – Какие же известия вы мне привезли?
– Не думаю, что очень вас обрадую. Мы с господином Никуром думали, что лучше всего сообщить вам всю правду, без прикрас и смягчений.
– Это то, чего я хочу, – сказал Папарде.
Мелнудрис рассказал ему все: об условиях жизни в Швеции и в Бизонии, о грозящей катастрофе и о великих надеждах, которые возлагались на Папарде.
– Фактически мы все считаем вас своим главой, – сказал он, стряхивая пепел с сигареты в фарфоровую пепельницу. – Если нас хотят сохранить как реальную силу и как действенный фактор, англичане должны прийти нам на помощь. Одними обещаниями сыт не будешь. Мы уже становимся смешными в глазах масс, и подобное положение с каждым днем все более компрометирует нас. Простите, что я говорю так резко, но вы, надеюсь, поймете причину моей тревоги.
– Понимаю, – равнодушно ответил Папарде. – На что вы еще надеетесь?
– На вашу помощь.
– Помощь – хорошая вещь, если у вас есть чем помогать, если вы хозяин могущественной империи и если у этой империи нет своих неотложных громадных нужд. К сожалению, я только неофициальный представитель в чужой стране.
– Не хотите же вы сказать, что англичане не желают… или не могут оказать нам помощь? – Мелнудрис даже побледнел при этих словах.
– Я еще не сказал, что не могут. Но вы ведь знаете англичан. Они не возьмутся за дело, если оно не рентабельно, если оно не принесет им выгоды. Забудьте все эти иллюзии насчет филантропии и великодушия. Есть только лавка, и в лавке товар и покупатели.
– Мы и являемся товаром, а они покупателями, – вздохнул Мелнудрис.
– И они не хотят заплатить за нас слишком дорого.
– Хоть что-нибудь они обещают?
– Боюсь, что предложенная цена не обрадует вас.
Мелнудрис не стал спрашивать – он испуганно глядел в лицо Папарде.
– На днях у меня был серьезный разговор с одним официальным лицом, – сказал Папарде. – Ему была поручена эта беседа. Я информировал его об условиях жизни, о всех наших нуждах. Предложения его надо рассматривать как окончательные и официальные. Молодых, физически сильных людей они согласны разместить в угольных районах Англии – в Уэльсе, Нью-Кастле и так далее. Молодые, здоровые женщины могут найти работу в качестве прислуги, причем договора надо заключать на определенный срок. Многих можно отправить в Канаду, будут работать лесорубами и на сплаве. Некоторую часть людей могут использовать бельгийцы в угольных шахтах.
– А старики? Куда им деваться?
– У них здесь хватает своих стариков. Вы знаете, что на этих островах стариков больше, чем молодых, здоровых людей. Этот народ постепенно стареет, и, по расчетам статистики, через каких-нибудь сорок лет Англия станет страной стариков, так лет семидесяти, если они будут доживать до этого возраста. И это совершенно естественно. Рождаемость очень незначительная, молодежь уезжает в доминионы и колонии, разбросанный по всему миру правительственный аппарат империи отрывает от нормальной семейной жизни множество мужчин. Как же не постареть Англии?
– Получается так, что им нужны только работники физического труда, – заговорил упавшим голосом Мелнудрис. – Куда же девать нашу интеллигенцию, ученых, специалистов?
– Интеллигенции придется переквалифицироваться на низшие специальности. Пусть переучиваются на кузнецов, горняков, кочегаров. Пусть начинают привыкать к физическому труду, и чем скорее, тем лучше. Наши врачи и инженеры здесь не нужны.
– И это все?
– К сожалению, все.
Папарде опять посмотрел на часы и встал.
– Как я расскажу об этом, когда вернусь назад? – обращаясь скорее к самому себе, спросил Мелнудрис. – Они там ждут совсем других новостей.
Папарде пожал плечами.
– Пора нам стать реалистами, научиться смотреть правде в глаза… Мне было очень приятно, но через полчаса я должен быть в «Савое» на важном приеме и теперь поневоле вынужден спешить. Но я надеюсь встретиться с вами перед вашим отъездом. Между прочим, когда вы едете?
– Мне здесь больше делать нечего… Могу хоть сегодня… Все равно ничего не добьешься. И с деньгами плохо – не знаю, хватит ли до Швеции. Если бы вы могли… что-нибудь из тех самых сумм… был бы весьма признателен.
Суммы,на которые намекал Мелнудрис, были запасы золота и валюты, тайно переправленные в 1940 году за границу. Все эти годы они кормили Папарде и прочих ему подобных агентов рухнувшего режима.
Папарде улыбнулся.
– Если вы полагаете, что от этих сумм много осталось, то ошибаетесь. Пропаганда, воздействие на прессу, пособия… Сколько вам нужно?
– Сколько найдете возможным, – залепетал Мелнудрис. – Поймите, мне шестьдесят лет… Надо же учесть известные заслуги… Постоянно в трудах.
Папарде подумал немного и вышел из кабинета. Через несколько минут он вернулся. В руках у него была пачка банкнотов.
– Здесь сто фунтов, – сказал он, избегая взгляда Мелнудриса. – Распишитесь, пожалуйста, в получении. На всякий случай, – а вдруг вы сами станете когда-нибудь государственным контролером.
Они распростились – правда, уже не так радостно и громогласно, как встретились. Папарде похлопал по плечу Мелнудриса.
– Не вешайте голову, мистер Мелнудрис. Еще много чего может случиться.
Мелнудрис отпустил такси, когда приехал к Папарде. Район этот был тихий. Лондон уже погрузился в ночной мрак. Старый лев пешком шагал в сторону центра. Часть пути он прошел через парк, потом вышел на Пикадилли. Около часу потолкался на улицах и, наконец, решил посмотреть спектакль в Ковент-Гарденском театре.
Напрасно ходил он по театру в поисках гардероба – его здесь не было. Джентльмены свертывали свои пальто и клали их на пол под стулья. Зрители протискивались к своим местам, наступая на платье, шляпы, но это никого не смущало. Ставили какой-то малоизвестный балет; спектакль не произвел впечатления на Мелнудриса, и он ушел после второго действия. Снова очутился на Пикадилли и медленно зашагал вдоль Зеленого парка по освещенной газовыми фонарями улице. Ему много раз встречались молодые накрашенные женщины, но он чувствовал себя слишком старым, чтобы думать о шалостях. На углу Гайд-парка женщин сменили накрашенные подростки и мужчины.
– Пойдемте, джентльмен, – приглашали они Мелнудриса, назойливо заглядывая ему в лицо. Тут он пришел в ярость, замотал головой и, отмахиваясь руками, как от роя мух, быстро зашагал дальше. Едва успевал он отделаться от одного, как за ним увязывался другой, за подростком появлялся взрослый, за накрашенным мужчиной – накрашенная женщина. Так продолжалось, пока он не вышел из парка.
– Несчастье с этими искушениями большого города, – вздохнул старый лев. – Стариков и то не хотят в покое оставить. Неужели у меня вид донжуана? Как мухи на мед…
Мелнудрис приписывал чистой случайности то, что его так доняли в этот вечер. Если бы он, бродя по городу, немного внимательнее смотрел вокруг и наблюдал за прохожими, то давно бы догадался, что за ним следят. В Интеллидженс-сервисе его отнюдь не считали опасным иностранцем и, вероятно, не стали даже узнавать, зачем он приехал и с кем встречался, но не случайно еще в Германии майор королевских воздушных сил имел тайный разговор с Никуром на перроне вокзала. Мелнудрис был добычей, а хитроумные загонщики крались по его следам в ожидании подходящего момента, чтобы уничтожить его как независимую личность, каковой он считал себя в простоте душевной.
Так и не удалось никому привязаться к нему до самой гостиницы. Он поднялся в лифте на свой этаж и долго мыл руки и лицо. В насыщенном копотью лондонском воздухе все быстро чернело. Вода, стекавшая с рук, походила на деготь, а когда Мелнудрис взглянул в зеркало на свой воротничок, то пришел в ужас. Утром, когда он надевал его, воротничок был совершенно чистым, а за день стал темно-серым. Он провел по нему пальцем, и на пальце осталась грязь. Как же идти ужинать в таком виде? Если каждый день надевать свежий, не на что будет выбраться из Англии. И он сделал то же, что сделал Зандарт в своей собачьей конуре: вывернул воротничок на другую сторону. Ну вот, теперь можно еще некоторое время проходить в нем. Сидя за ужином в общем зале, Мелнудрис убедился, что у многих англичан и американцев воротнички были еще грязнее. Вероятно, люди примирились с неизбежным злом и такие мелочи их не беспокоили.
Он весь вечер чувствовал себя удрученным и не обратил внимания на красивую девицу, которая старалась все время привлечь его взгляд. Раз это ей почти удалось, и она поспешила улыбнуться, но Мелнудрис думал о своем разговоре с Папарде и не заметил этой улыбки.
«Интеллигенции надо переквалифицироваться, – насмешливо звучало в его ушах. – Будь ты помоложе, то мог бы выучиться на кочегара. Теперь в лучшем случае поедешь пасти скотину. За это ли мы воевали и страдали? К этой ли цели вели нас пятнадцатого мая тридцать четвертого года?»
В одном лишь смысле эта поездка в Англию принесла пользу: теперь по крайней мере ясна истина, горькая, ужасная, но все-таки истина.
«К будущей весне половина люден вернется в Латвию. Останутся лишь те, кому некуда ехать… если даже они захотят».
Он выпил стакан бордо, купил в вестибюле газету и сигареты и поднялся в свой номер.
Через несколько минут в дверь постучали. Думая, что это горничная (наверно, пришла приготовить на ночь постель), он открыл дверь. В коридоре стояла та самая красивая девушка, которая так настойчиво наблюдала его в общем зале. Мелнудрис ее не узнал.
– Можно? – спросила она таким тоном, как будто пришла по серьезному делу. – Мне нужно кое-что сообщить вам.
– Пожалуйста, – ничуть не любезно ответил Мелнудрис и отодвинулся, пропуская женщину в комнату.
Она обвела взглядом номер, сама закрыла дверь и вдруг улыбнулась Мелнудрису.
– Давайте ляжем, джентльмен.
Мелнудрис чуть не подскочил.
– Что, что вы сказали? На каком основании вы ворвались в мой номер?
Женщина опять улыбнулась и, не обращая внимания на негодующего Мелнудриса, начала быстро раздеваться.
Что-то безумное, бредовое было во всем этом.
– Уходите, уходите отсюда, слышите? – прошипел Мелнудрис, сжимая кулаки. – Я позвоню, я вызову на помощь полицию.
– Не грозись, милашка… – со смехом сказала она и преспокойно нырнула под одеяло. – Какая мягкая постель!.. Ой, как здесь хорошо!
Мелнудрис в полной растерянности смотрел на женщину, не зная, что предпринять. Положение было прямо убийственное. Каждую минуту мог войти слуга, которому он еще днем сказал, что хочет отдать выгладить измявшийся в дороге костюм.
– Послушайте, – почти умоляюще сказал он. – Уйдите отсюда… Я вам заплачу… если уж вам так хочется заработать.
Женщина не переставала улыбаться и ничего не говорила.
В дверь постучали, и, как принято в лондонских гостиницах, не дожидаясь разрешения, в комнату вошел молодой плотный парень в форме гостиничного слуги. С ним был худощавый, средних лет человек в черном костюме, не то старший по этажу, не то еще кто-то из административного персонала гостиницы. Войдя в номер, оба они уставились на лежащую в постели женщину; на их лицах выразилось изумление и негодование.
– Женщина? У нас в гостинице? – в ужасе прошептал слуга. – Если об этом узнают, репутация нашей гостиницы навсегда погибла. Ни один порядочный человек не захочет здесь останавливаться. Господин, вы поступили против правил, вы нарушили закон.
– Я ее не звал! – трагически выкрикнул Мелнудрис. – Она сама ворвалась в номер. Я вас очень прошу, помогите мне избавиться от этой особы. Я только что хотел позвонить, хорошо, что вы сами пришли.
– Гм… – Служитель вопросительно посмотрел на другого мужчину. – Неприятная история, мистер Грин.
– Мы должны сейчас же донести об этом в Скотленд-Ярд, – возмущенно воскликнул другой. – Сначала только зафиксируем обстановку, чтобы иметь вещественное доказательство. – Он достал из кармана маленький фотоаппарат и быстро сделал несколько моментальных снимков, так, чтобы на фотографиях вышли оба: и Мелнудрис и женщина.
«Я погиб, – с отчаянием подумал Мелнудрис. – Завтра снимки появятся в газетах… Папарде, Никур… все об этом узнают».
– Вы женаты? – строго спросил человек с фотоаппаратом.
– Да… Но это не моя жена, – забормотал Мелнудрис.
– Это мы знаем. А обо всем этом… – молодой человек показал на женщину, которая спокойно, даже с любопытством наблюдала разыгрывавшуюся перед ней сценку, – обо всем этом мы сообщим вашей супруге.
– Ради бога! – воскликнул Мелнудрис. – Только не это… Тогда я погиб.
– Вы сами в этом виноваты.
– Неужели нельзя скрыть этот несчастный инцидент? – детски-жалобным голосом сказал Мелнудрис. – Я готов заплатить какой угодно штраф, только не предавайте его гласности.
Молодой человек смотрел на Мелнудриса, о чем-то в это время думая.
– Сомневаюсь, – сказал он. – Но если хотите, можно попробовать. Только вам тогда придется поговорить с моим начальством.
– Где он? Когда я могу его увидеть?
– Попробуйте вызвать по телефону. А вы, уважаемая… – молодой человек обернулся к женщине. – Одевайтесь-ка да покажите свои документы, мы вас задержим на некоторое время.
– Но он еще не заплатил мне, – сказала женщина и, ничуть не стесняясь, начала одеваться.
Через час к Мелнудрису вошел хорошо одетый, солидный господин с седыми висками и представился как мистер Финчлей.
– Вы скомпрометированы, – бесстрастно сказал он. – За подобные проступки полагается от году до трех лет тюрьмы.
– Да ведь она сама ворвалась в номер! Если бы я знал, что будет вытворять эта тварь, я ни за что бы не открыл дверь! Это форменный шантаж.
– Все так говорят! Если мы будем принимать на веру показания всех обвиняемых, нам придется закрыть свое учреждение. Скажите, пожалуйста, это факт или нет? – Финчлей показал Мелнудрису уже проявленные и отпечатанные фотографии: получились они довольно четкими. – Кому же нам верить: вашим словам или этим фотографиям?
– Я хочу, чтобы вы хоть немного поверили мне.
– Мы верим фактам. Вы же не станете отрицать, что все это произошло в вашем номере?
– Не могу отрицать, но все это произошло против моего желания.
– Мне безразлично, как это произошло. А теперь поговорим, как мужчина с мужчиной. Хотите, чтобы эти фотографии завтра появились в газетах, или же вы предпочтете, чтобы мы замолчали этот случай?
