Текст книги "Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)
– Ни на какие разговоры не рассчитывай! – крикнул Закис. – С бандитами я разговаривать не стану.
Справа засветили «летучую мышь». При мутном красноватом свете Закис увидел сморщившееся в усмешке лицо Макса. Рядом возникло другое – заросшее бородой, нечистое, с одичалым взглядом глубоко сидящих глаз.
– Вот это он и есть – знаменитый коммунист, – сказал Лиепниек. – Разгляди его хорошенько, Герман, – потом повернулся к Закису: – Где же твой полковник, что же не идет на помощь? Ни черта не стоят эта ваши полковники! – И он набросился на Закиса. Он бил его по лицу кулаками, пинал ногами и, задыхаясь, повторял: – Это за дом! И за колхоз! Получай, что заслужил, красная собака!
Остальные только смотрели на них: ведь жертва принадлежала Максу.
– А это за мою сожженную хибару! – крикнул Закис и, изловчившись, ударил его ногой под ложечку. Макс завертелся волчком от боли.
Теперь на Закиса навалились разом несколько бандитов. Его привязали к дереву и стали пытать. Но больше ни одного слова, ни одного крика не услышали от него мучители. Пока Закис не потерял сознания, он смотрел на них полным презрения и ненависти взглядом.
Бандиты пытались разыграть комедию суда, но из этого ничего не вышло: Закис не ответил ни на один вопрос, а когда Макс подошел ближе, плюнул ему в лицо.
«Мало еще я вас ненавидел, хорьки кровожадные, – думал он, умирая. – Нет вам прощения перед народом… Сгинете вы, и рано ли, поздно ли выполют вас, как вредный сорняк, до последнего корешка».
Бандиты торопились добить его. Герману Вилде уже надоело это зрелище – оно вовсе не доставляло ожидаемого удовольствия. Он думал увидеть на лице жертвы страх смерти, унизительное малодушие, но жертва не желала унижаться. Спокойная ненависть Закиса заставляла бандитов, вопреки их воле, чувствовать исполинскую силу, что стояла за ним как гора, как море.
Завалив тело Закиса валежником, они разбрелись в разные стороны. Вилде с тремя бандитами ушли еще дальше в чащу, к одной из барсучьих нор, в которых они обитали в последнее время. Макс Лиепниек торопился затемно дойти до усадьбы, где он прятался.
4
Аугуст целый день провел с Янцисом. Он не забыл, каким был сам в этом возрасте, и почтительное внимание мальчика к каждому слову старшего брата глубоко трогало его. Они долго бродили по лесу, а потом вышли к речке. Янцис с увлечением показывал, в каком месте, в каких кустах находил он самые редкостные экземпляры своей коллекции птичьих яиц, которую он собирал несколько лет. Там были яйца воробья и дрозда, и перламутрово-белое яйцо дятла, и совершенно круглые яйца совы, мелкие горошины из гнездышек соловья и крапивника, и, наконец, огромное журавлиное яйцо, которое Янцису посчастливилось, правда ценою больших трудов, отыскать на самой середине болота. В его коллекции набралось уже больше пятидесяти образцов; некоторые оставались пока необозначенными, потому что Янцис не знал названия птицы.
– Куда ты денешь эту коллекцию? – спросил Аугуст.
– Сначала я соберу образцы яиц всех видов птиц, которые водятся в Латвии. Мне еще с дюжину не хватает – из тех, что я знаю. Нет яиц бурого ястреба, нет желны, потом еще некоторых водяных птиц. Беда вся в том, что период кладки почти у всех у них приходится на одно время – не успеваешь отыскать. А когда яйцо с птенцом уже, не стоит и брать… Да, куда я дену? – вспомнил он братнин вопрос. – Отдам в школьный кабинет естествознания или в какой-нибудь музей. Видел я в одном музее – там и половины моего нет, а еще называется коллекция.
У Янциса, кроме того, был гербарий местных растений и коллекции бабочек и минералов. Он живо интересовался окружающей природой, в ней все вызывало его любознательность; зато и знал Янцис много такого, о чем большинство людей не имеет и представления.
Аугусту нравилось это увлечение.
«С пяти лет ведь пас коров, – думал он, – природа не через книжки ему открывалась, потому и чувствует себя с ней так уверенно. Да, Янцис, пошлем тебя в университет. Будешь учиться у настоящих ученых, и, может быть, вырастет из тебя новый Дарвин или Тимирязев. Посмотрим вот, как ты сельскохозяйственный техникум кончишь».
Они долго прогуливались вдоль берега, наблюдая, как быстрая, мутная еще после весеннего половодья речка несла вниз сплавляемые бревна и дрова. У излуки время от времени образовывались заторы: стоило одному бревну, что побольше, повернуться поперек течения и зацепиться за берег, и через несколько минут повыше него собирался целый плот. Требовалось появление нового исполина, который могучими ударами разворачивал это нагромождение бревен, и плот распадался, бревна по одному подхватывались течением и, будто стараясь догнать друг друга, быстро исчезали за изгибом берега.
Янцис раньше еще поставил в заводи несколько вершей. Братья проверили их и нашли несколько хороших щучек и налимов. Верши снова поставили в воду и, захватив улов, пошли домой обедать.
Ничто не говорило им, что это последние беззаботные часы в жизни семьи.
Вернувшись из школы, Мирдза объявила, что учитель спрашивал, почему не пришел Янцис, не заболел ли.
– Ты бы сказала, брат приехал в отпуск и у нас с ним срочное дело, – сказал Янцис и стал быстро объяснять Аугусту: – Ничего особенного. Я за весь год нынче первый раз пропустил.
– И комсорг спрашивал, что случилось, – докладывала Мирдза.
Янцис покраснел и отвернулся.
– Комсорг… Он же вчера сам приходил, я ему обещал попросить Аугуста, чтобы рассказал нашим комсомольцам про латышских гвардейцев.
Аугуст покачал головой.
– Что же ты мне не сказал? Я бы с удовольствием встретился с молодежью.
Янцис покраснел еще сильнее.
– Я думал после сказать… вечером. Сначала хотелось самому поговорить с тобой о разных вещах.
– Завтра скажи комсоргу, что я непременно приду. Как же это так, уехать, не встретившись со своими земляками-комсомольцами.
– Спасибо, – пробормотал Янцис. Он втайне был доволен своей хитростью. За день по крайней мере вдоволь наговорились с братом.
Наступил вечер. Все домашние с нетерпением ждали отца. «И чего он так долго сегодня?» – спрашивал то один, то другой.
– Хоть бы про то подумал, что гость в доме, – ворчала Закиене. – Как засядет за свои дела, так все на свете забудет. Жалко, телефона нет здесь. Сейчас позвонили бы, напомнили, чтобы кончал работу.
Младшие давно спали, не ложились только мать с Аугустом и Янцис.
– Пожалуй, я пойду встречать его, – сказал Аугуст. – Дорога до исполкома одна, не разминемся.
– И я с тобой, – решительно сказал Янцис.
– Ложись-ка ты лучше, тебе завтра в школу надо. Нехорошо два дня подряд пропускать, – сказал Аугуст.
– Да они все равно старое повторяют к экзаменам, и спать мне вовсе не хочется…
– Ну, идем, идем, что с тобой поделаешь. – Аугуст махнул рукой.
Ночь была теплая, и они не стали одеваться. На дороге им не встретилось ни души. Те же звуки и шорохи, что несколько часов назад слышал Индрик Закис, раздавались вокруг. Аугуст и Янцис шагали молча, не торопясь, как на прогулке. Иногда они останавливались прислушаться – не идет ли кто навстречу.
Они уже ушли далеко от дома, как Аугуст вдруг задел ногой за какой-то предмет. Он поднял его, повертел и негромко засмеялся.
– Совсем крепкий, кажется, сапог. Кто же это мог бросить? Или потеряли…
– Ну-ка дай, – сказал Янцис и тоже повертел сапог. – Похож как… У отца такие сапоги, – сказал он испуганно.
– У отца? Погоди, как же так?.. – Аугуст снова взял у брата сапог и, сжимая в руке мягкое голенище, с минуту о чем-то думал. – Скорей идем, Янцис, в исполком.
В исполкоме света не было ни в одном окне. Аугуст постучался к секретарю Скуе, разбудил его. Тот сказал, что Закис ушел поздно, но тому уже часа два будет, а то и больше.
Теперь Аугуст стал действовать. Он заставил Скую вызвать председателя исполкома Цирцениса, уполномоченного милиции, командира истребительного отряда, а пока сам позвонил начальнику уездного отдела МВД Эзериню. Полусловами, намеками, как в военное время, когда приходилось докладывать в штаб обстановку на своем участке, подполковник Закис сообщил вкратце о случившемся. Эзеринь ничего не стал спрашивать, сказал, что сейчас выедет.
Уполномоченный милиции, узнав, почему он понадобился в такое позднее время, сказал, что надо послать за Адольфом Чакстынем, – он сам некоторое время был у бандитов и знал кое-что об их тактике.
К тому времени, когда Чакстынь пришел в исполком, приехал и Эзеринь с группой бойцов, с ними была дрессированная собака-ищейка.
В два часа ночи бойцы и истребители под командой Эзериня и Закиса вышли из исполкома. Впереди шел инструктор с собакой.
Янциса Аугуст еще раньше отослал домой с Цирценисом, который должен был сообщить Закиене о случившемся.
Ищейке дали обнюхать сапог Закиса. Она быстро напала на след и повела всю группу в лес.
– Вы догадываетесь, чья это работа? – тихо спросил Аугуст Эзериня. Они шли рядом вслед за собакой.
Тот кивнул головой.
– Прошлой осенью в уезде было разгромлено последнее бандитское логово. Но двоих коноводов не изловили до сих пор. Один – бывший уездный агроном Вилде, – в банде его звали Эвартом; второй – Лиепниек, и о нем вы знаете. По-видимому, это его рук дело. Последнее время о нем ничего не было слышно, предполагали, что он перебрался в другой уезд. Зимой и последние бандиты попритихли. Надо было ждать, что весной, с появлением зелени, они зашевелятся. Так оно и случилось.
– Так оно и случилось, – повторил Аугуст. – Индрика Закиса уже нет.
– Это пока неизвестно, – начал Эзеринь; ему хотелось сказать еще что-то обнадеживающее, но он замолчал: не нужны утешительные слова закаленному солдату, он должен смотреть правде в глаза.
Они уже вошли в самую чащу. Собака уверенно, не останавливаясь, вела по следу.
Было почти светло, когда Аугуст, Эзеринь и бойцы, сняв шапки, столпились вокруг тела Индрика Закиса, молча глядя в его изуродованное до неузнаваемости лицо. Все молчали. Бойцы хмурились. Они знали, кем приходится убитый молодому подполковнику. Аугуст не плакал. Больше четырех лет прошло с того дня, когда он вот так же стоял у могилы Лидии. Тогда он был намного, намного моложе, и та великая скорбь впервые закалила его душу…
– Товарищ Эзеринь, – наконец, сказал он. – Будем выполнять задание?
– Да, пока дождь не смыл следы. – Эзеринь показал на небо, заволоченное серыми дождевыми облаками; холодные капли изредка падали на лица.
Бойцы сделали на скорую руку носилки, тело Закиса уложили на них, накрыли плащ-палаткой, и четверо истребителей понесли его из леса. Остальных разделили на две группы, и поиски продолжались. Ближайшая часть леса изобиловала мокрыми болотцами, собака здесь помочь не могла, поэтому ее передали другой группе, которая пошла на розыски в противоположном направлении. Несколько истребителей, хорошо знавших местность, наудачу повели группу туда, где, по их предположению, должны были скрываться бандиты. Часам к двенадцати дня они наткнулись на барсучью берлогу, приспособленную под жилье. На дне ее валялись гильзы от патронов и окурки, – видимо, совсем недавно здесь были люди.
Начался дождь – частый, затяжной, но розыски не прекращались почти до самого вечера. Излазили вдоль и поперек всю чащу и ничего не нашли.
Другая группа шла по следам Макса Лиепниека до самой реки. Там следы исчезли.
Вечером уставшие до изнеможения руководители операции встретились в исполкоме. Эзеринь задумчиво рассматривал карту уезда, барабаня по столу пальцами. Аугуст молча ходил из угла в угол, покусывая верхнюю губу. За день он осунулся, глаза ввалились, даже нос заострился.
– А все-таки они будут в наших руках, – ударив кулаком по столу, сказал Эзеринь. – Это дело дней. И не такие задачи решали.
– Думаете? – непривычно резко спросил Аугуст, подойдя к столу. Его ладный мундир еще не просох и был запачкан смолой и глиной, сапоги облеплены грязью. – Вы знаете, как мне этого хочется. Я не уеду отсюда, пока мы не разыщем бандитов. Дам телеграмму начальству, попрошу отсрочить отпуск.
– Я тоже не уеду отсюда, пока они не будут пойманы, – сказал Эзеринь.
5
Индрика Закиса хоронили в воскресенье на так называемом «кладбище безбожников», где покоилась его младшая дочка Майя, умершая во время оккупации. Пастор не позволил хоронить ее на приходском кладбище, потому что она была некрещеная, и ей вырыли могилку за оградой, у самой опушки леса. Прошлым летом «кладбище безбожников» тоже обнесли оградой и похоронили там замученных гитлеровцами жителей волости, чьи останки удалось найти.
Даже старикам не приходилось видеть за всю долгую жизнь такой процессии провожающих, как на похоронах Закиса. Больше половины жителей волости шли за красным гробом; приехали люди из соседних волостей и из уездного города. У ворот кладбища шесть партийцев подняли гроб на плечи, и под звуки траурного марша Шопена огромное шествие медленно направилось по тенистой каштановой аллее к месту погребения. Многие пошли боковыми аллеями, чтобы раньше подойти к могиле, многие столпились на пригорке у самой опушки.
Аугуст и Янцис вели под руки мать, они, казалось, ничего не видели и не слышали. Только Валдынь, идя возле Аустры и Петера, с детским любопытством разглядывал и музыкантов, и военных, и пожарных.
Аустра старалась не плакать, но то и дело какое-нибудь всплывшее из глубины памяти воспоминание об отце жгучей скорбью отзывалось в сердце, и слезы, не переставая, бежали по ее щекам.
«Если мы и стали людьми, то только благодаря ему, – думала она, торопливо гладя головку шагавшего рядом Валдыня. – Бывало, весь в заплатках ходит, недоедает, – только бы нам с Аугустом дать возможность учиться. И всегда веселый, всегда шутит… Даже когда ему было тяжело, больно…»
Во время митинга, когда секретарь уездного комитета партии говорил надгробное слово, кто-то осторожно тронул Аугуста за рукав. Он обернулся – это был Адольф Чакстынь.
– Что, Адольф? – вполголоса спросил Аугуст.
– Я бы не стал беспокоить, – зашептал Чакстынь, – надо одну важную вещь сказать… Сейчас надо. Отойдем подальше.
Аугуст взглядом показал Петеру на мать, чтобы тот поддержал ее, а сам стал осторожно пробираться сквозь толпу вслед за Чакстынем. Они отошли за огромный разросшийся куст сирени, где никого не было.
– Тут я одного человека… девушку одну увидел… Не знаю, как ее звать, и живет она где, не знаю, только когда я еще… (он запнулся и покраснел) в лесу был, она много раз приходила на бандитскую; базу. К Максу Лиепниеку…
– Где она стоит? – перебил его Аугуст.
– Недалеко от могилы, ближе к ограде. Я вам покажу.
– У меня сейчас нет времени – пока похороны не кончатся. А вы разыщите Эзериня и покажите ему. А потом постарайтесь встать рядом с этой девушкой, тогда я ее увижу.
– Хорошо, товарищ Закис.
Аугуст вернулся к могиле и до конца похорон не отходил от своих.
Когда взвод войск дал первый залп прощального салюта, он снова увидел Чакстыня, стоявшего рядом с высокой красивой девушкой. Странно напряженным, почти навязчивым взглядом смотрела она на Аугуста. Он еще несколько раз оборачивался в ее сторону, и каждый раз встречал этот неотступный взгляд.
Аугуст нагнулся к Аустре.
– Ты не знаешь, что это за девушка стоит возле ограды, в голубой блузке с сактой? [6]6
Сакта– круглая металлическая застежка, принадлежность латышского национального женского костюма.
[Закрыть]Не удивляйся этому вопросу, мне очень нужно знать ее фамилию.
Покрасневшие, распухшие от слез глаза сестры с грустным удивлением глядели на Аугуста: какое им обоим сейчас дело до девушки в голубой блузке? Но она все-таки оглянулась и ответила:
– Это Зайга Мисынь, дочь того самого… кулака.
Больше Аугуст ни о чем ее не спросил, не посмотрел он и в сторону Зайги, хотя продолжал чувствовать на себе ее взгляд.
Когда все кончилось, родные постояли еще немного у могилы покрытой венками и охапками цветов, и медленно пошли с кладбища. У ворот Аугуст отстал от них и пошел искать Эзериня.
С чувством душевного смятения уходила Зайга с кладбища. Макс Лиепниек, который последнее время скрывался у Мисыней, в яме под каретным сараем, послал ее сюда понаблюдать, как пройдут похороны и не заметно ли чего подозрительного. Прежде всего Зайгу поразило участие всей волости в похоронах. Пусть даже некоторые, вроде нее самой, пришли из любопытства, – большинство в этом море людей испытывали искреннее, неподдельное горе, провожая бывшего руководителя волости.
«Он, наверно, и сам не подозревал о своей популярности. Оказывается, люди его любили, хоть он и был самый заядлый коммунист… Конечно, Максу об этом нельзя рассказывать – не понравится ему».
После разгрома банды Макс Лиепниек с полгода скрывался в Риге, потом несколько месяцев – где-то в деревне, на Даугаве, а несколько недель тому назад снова появился в Упесгальской волости и стал собирать остатки своей банды. Немного их было – всего несколько человек, которым все равно некуда было деваться.
«Вот не знала я, что у Закиса сын такой красавец», – думала Зайга. Сама того не желая, она мысленно поставила его рядом с Максом. Но нет, Макс безнадежно проигрывал от сравнения с этим молодым подполковником, который так внимательно несколько раз взглядывал на нее. Взгляды эти Зайга истолковала по-своему, и, несмотря на то, что Закис был коммунист и родился в хибарке, они ей польстили. И она снова и снова сравнивала его с Максом. Странно, почему у Макса никогда не было такой благородной осанки, почему она никогда не видела на его лице такого выражения сдержанной мужественной печали? И откуда все это взялось у какого-то Закиса?
Когда она вернулась домой, отца не было – ушел к соседям «отвести душу». Мать сразу предупредила, чтобы при ней про похороны Зайга не говорила. Она была суеверна и боялась рассказов о покойниках: вдруг потом ночью «привидится»! Зайга ушла в свою комнату и стала ждать вечера. Мысли ее все время возвращались к молодому Закису; ее мучила необъяснимая зависть. «Наверно, он любит кого-нибудь. Кто же эта девушка, неужели она лучше меня? И они так же любят друг друга, как мы с Максом?..» Но Макса она ничуть не любит. Просто он в силу обстоятельств имеет право приказывать, а она должна ему подчиняться. И ей это скорее неприятно.
Когда стало смеркаться, Зайга незаметно вышла во двор. Пряча под большим накинутым на плечи платком миску с едой, она пробралась в каретный сарай. В дальнем углу, где было устроено тайное убежище, нащупала творило, приподняла его и, сойдя на несколько ступенек в яму, осторожно опустила. В темноте кто-то громко сопел.
– Где ты? – спросила Зайга. – Дай мне руку.
Держась за Макса, она прошла вперед и, нащупав охапку соломы, села.
– Ужин тебе принесла.
– Давай скорее, я как волк проголодался.
Макс взял у нее миску, покопался в соломе, отыскал ложку и стал есть. Ел он не стесняясь: хлебая суп, громко втягивал его с ложки, с силой высасывал из костей мозг. Наевшись, рыгнул и стал цыкать то одним, то другим зубом. Вдруг схватил Зайгу за руки, пытаясь привлечь, но она решительно отодвинулась.
– Не трогай. Я себя плохо чувствую.
Он помолчал, видимо разозленный ее сухим тоном, потом спросил:
– Ну, рассказывай, что видала на кладбище. Чекистов много было?
– Возможно, и были, – и на кладбище и в лесу народу полно было, – но я не знаю, какие они на вид.
– А, много? Ну, раз такая сенсация, где же тут дома усидеть. Из наших никого не заметила?
– Был один, но я его скоро потеряла из виду.
– Тебе бы надо было предупредить всех, кто живет на легальном положении, чтобы не сидели дома. Иначе большевики обратят внимание.
– Да предупреждала я… Разве в такой толпе всех заметишь.
– Так что же слышно? Рассердились? Грозят, наверно, прочесать все леса? Обычно в таких случаях они…
– Рассердились. Все говорят, надо положить этому конец.
– Кто же положит конец, они или мы? – Макс засмеялся.
– Не знаю. Ты еще долго здесь пробудешь?
– Смотря по обстоятельствам. Пока Эварт не известит, что место есть, мне деваться некуда. Или надоело? Боишься?
– Нет, я так. Просто чтобы знать.
– Пока надо понаблюдать, какая последует реакция. Если они вздумают перевернуть все вверх дном, придется на время воздержаться от новых актов. Маневрировать больше негде, а рисковать мы не имеем права, – организация может остаться без головы. Подождем известий от Эварта.
– Мне никаких поручений не будет?
– Я сказал – надо понаблюдать, какая последует реакция. Бывай чаще на людях, езди на молочный завод, в лавку, время от времени в исполком заглядывай. Не забудь выведывать, что творится в их колхозе. Не собираются вцепиться друг другу в волосы?
– Все?
– Пока все.
– Тогда мне пора идти. Нельзя ведь надолго исчезать из дому. Тебе хватит еды до завтрашнего дня?
– Хватит.
Зайга помедлила с минуту: может быть, Макс захочет ее поцеловать? Но он больше не сделал ни одного движения. Зайга вылезла из ямы.
За воротами сарая ее ждали четверо вооруженных автоматами человек. Она даже не вскрикнула, да и никакого смысла не было кричать. Пятый подошел к ней и тихо, повелительно спросил:
– Где он?
Зайга притворилась непонимающей.
– Кто он?
– У кого вы сейчас были. Макс Лиепниек.
Мужчина шагнул ближе, и Зайга узнала Аугуста Закиса. Она вздохнула.
– В правом углу творило. Только осторожнее. У него автомат и ручные гранаты.
– Мы тоже не с пустыми руками пришли, – сухо сказал Аугуст.
Борьба была недолгая, но шуму Макс поднял достаточно – стрелял из автомата, выбросил из ямы две гранаты. Тогда подполковник Закис метнул вниз одну за другой три гранаты, и там все умолкло.
Теперь можно было возвратиться домой и собираться в Москву, в академию.
На другой день Аугуст уехал вместе с сестрой и Петером. Аустра взяла в Ригу Валдыня – и матери легче будет управляться, и Расма скучать не будет.
Теперь, когда двое бандитских заправил – Зиемель и Лиепниек – были уничтожены, жизнь в Упесгальской волости стала спокойной.
Воспользовавшись показаниями Зайги Мисынь, Эзеринь за неделю выловил трех остальных участников банды. После этого в округе больше не слышно было ни о каких диверсиях и убийствах.
Председателем колхоза на место Индрика Закиса выбрали бывшего гвардейца латышской дивизии Клугу.
Новое спешило пустить корни все глубже и глубже, и ничто не могло задержать его роста.
