Текст книги "Размышления перед казнью "
Автор книги: Вильгельм Кейтель
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)
Последнее слово подсудимого Вильгельма Кейтеля586
В показаниях на Суде я признал свою ответственность в границах моего служебного положения. Сущность и значение этого служебного положения изложены в порядке представления доказательств и в защитительной речи моего защитника.
Я далек от того, чтобы умалять долю моего участия в случившемся. В интересах исторической правды возникает необходимость пояснить некоторые ошибки в заключительных речах обвинения.
Господин американский обвинитель [Роберт Г. Джексон] заявил в заключительной речи: «Кейтель – безвольное и послушное орудие, передал партии орудие агрессии – вооруженные силы».
«Передачу» вооруженных сил партии нельзя совместить с моими функциями ни до 4 февраля 1938 г., ни после этого периода, когда Гитлер назначил непосредственно себя Верховным главнокомандующим вооруженными силами и с этого времени получил неограниченную власть над вооруженными силами и партией.
Я не помню, чтобы в ходе этого процесса было предоставлено доказательство, которое смогло бы поддержать это утверждение обвинения. Представление доказательств также показало, что утверждение, будто бы Кейтель руководил вооруженными силами при осуществлении преступных намерений, ошибочно. Это утверждение противоречит также и материалам англо-американского досье, из которых ясно видно, что я не имел права отдавать приказы. Поэтому не прав также и господин британский обвинитель, когда говорит обо мне, как о ◄(фельдмаршале, который отдавал приказы вооруженным силам». И если он приписывает мне слова: «Я не имел ни малейшего понятия о том, какие практические результаты достигались этим», то, мне кажется, это не совсем так, как я сказал во время своего допроса. Я сказал: «Но если приказ был отдан, то я действовал, по моему мнению, по долгу службы, не давая себя смущать возможными и не всегда представляемыми последствиями».
Утверждение о том, что «Кейтель и Йодль не Moiyr отрицать своей ответственности за действия эйнзатцкоманд587 СД, с которыми в тесном контакте работали их собственные командиры», – не основывается на результатах допроса свидетелей. ОКВ было исключено из числа высших командных инстанций на Советском театре действий, ему не подчинялись войсковые начальники.
Господин французский обвинитель сказал в заключительной речи: «Необходимо вспомнить ужасные слова подсудимого Кейтеля о том, что “человеческая жизнь в оккупированных областях ничего не стоила”».
Эти ужасные слова – не мои. Не я их придумал, и не я клал их в основу содержания приказа. Надо мной достаточно сильно тяготеет сознание того, что мое имя связано с передачей приказа фюрера.
В другом месте господин Шампатье де Риб говорит: «Этот приказ – речь шла о борьбе с партизанами – выполнялся им на основании указаний командующего фронтом, который, в свою очередь, действовал согласно общим указаниям подсудимого Кейтеля».
Здесь опять говорится об «указаниях Кейтеля», хотя в самой обвинительной речи французского обвинения говорится, что я, как начальник ОКВ, не мог непосредственно отдавать приказы видам вооруженных сил.
В заключительной речи советского обвинителя говорится:
«Начиная с документов о расстреле политических работников, Кейтель, этот солдат, как он любит себя называть, игнорируя присягу, беззастенчиво врал на предварительном следствии американскому обвинителю, говоря, что этот приказ носил характер ответной репрессии и что политических работников отделяли от остальных военнопленных по просьбе самих военнопленных. На суде он был изобличен».
Речь шла о документе ПС-884. Обвинение необоснованно. Советский обвинитель не учел, что протокол моего допроса на предварительном следствии по этому вопросу не был принят Трибуналом в качестве доказательства. Поэтому он не должен был также использоваться в заключительной речи обвинения. Я не видел протокола допроса на предварительном следствии и незнаком с его текстом. Если этот текст достоверен, то он содержит разъяснение заблуждения, которое возникло в результате того, что мне не был предъявлен этот документ. Во время прямого допроса я правильно изложил обстоятельства дела моему защитнику.
На последней стадии процесса обвинители попытались выдвинуть против меня серьезное обвинение в том, что мое имя связано с приказом о подготовке к бактериологической войне.
Свидетель – бывший генерал медицинской службы Швай-бер – в своем заявлении писал: «Начальник ОКВ фельдмаршал Кейтель издал приказ о подготовке бактериологической войны против Советского Союза».
Давая свидетельские показания, этот свидетель, правда, говорил о «приказе фюрера». Но и это неправильно.
Принятые Трибуналом с согласия обвинения показания полковника Бюркнера показывают, что я осенью 1943 г. энергично и категорически отклонил предложение санитарной инспекции сухопутных войск и управления вооружения сухопутных войск об активизации опытов с бактериями, как буквально говорил Бюркнер, «указав на то, что об этом не может быть и речи – ведь это запрещено!»
Это правильно. Генерал-полковник Йодль тоже может подтвердить, что никогда не издавался приказ такого характера, о котором говорит свидетель. Наоборот, Гитлер запретил ведение бактериологической войны, когда с разных сторон поступили соответствующие предложения.
Тем самым противоположные утверждения свидетеля доктора Швайбера оказываются не соответствующими действительности.
Я сам считал моим долгом во всех вопросах, также и в тех случаях, когда я давал показания не в свою пользу, говорить правду, во всяком случае я пытался, несмотря на широкий круг моей деятельности, по мере сил способствовать выяснению действительного положения дел. И в конце этого процесса я хочу открыто заявить о том, к каким выводам я пришел, и изложить мое кредо.
Мой защитник во время процесса задал мне два принципиальных вопроса. Первый из них, заданный несколько месяцев назад, гласил:
«В случае победы вы отказались бы от участия в дележе ее лавров?»
Я ответил: «Нет, я был бы безусловно горд этим».
Второй вопрос гласил:
«Как бы вы поступили, если бы еще раз попали в аналогичное положение?»
Мой ответ: «В таком случае я лучше бы избрал смерть, чем дал бы затянуть себя в сети таких преступных методов».
Пусть Высокий Суд на основании этих двух ответов вынесет мне приговор. Я верил, я заблуждался и не был в состоянии предотвратить то, что необходимо было предотвратить. В этом – моя вина.
Трагедия состоит в том, я должен признать это, что что-то лучшее, что я мог дать как воин – повиновение и верность, было использовано для целей, которые нельзя было распознать, и в том, что я не видел границ, которые существуют для выполнения воинского долга. В этом – моя судьба.
Пусть на основании ясного определения причин, гибельных методов и ужасных последствий этой войны для немецкого народа появится надежда на новое будущее в семье народов.
«Конечный вывод мудрости земной»588
При желании понять и правильно оценить отношение ко всем вопросам, являющимся здесь [в Нюрнберге) предметом обвинения против меня и военных, следует проанализировать воинское поведение немцев как в целом, так и офицеров – в особенности, а также влияние на него национал-социалистического учения.
Не хочу подробно касаться здесь тех причин, которые в течение столетий закономерно воспитали нас, аборигенов среднеевропейского пространства, в духе постоянной готовности к обороне. Основания для того известны. Традиция и особые свойства немцев сделали нас воинственной нацией. Они дали миру и философа войны – генерала Клаузевица589. Его учение считалось верным не только для нас. Оно признавалось приемлемым для нашего времени и многими авторитетными генералами и военными авторами. Мы, генералы, были воспитаны на этом учении590.
Я хотел бы указать лишь на следующие формулировки:
«Война есть продолжение политики другими средствами».
«Если война – составная часть политики, она, разумеется, воспринимает ее характер».
«Наилучшая стратегия в том, чтобы быть сильными».
«Война должна вестись со всей мощью народной силы».
«В войне нет ничего важнее повиновения».
Гитлер, который591 интенсивно занимался также и военной наукой, во многих пунктах признавал ее военной формой выражения своих партийных принципов, применил это учение в его главной сути к созданию вермахта и к своему руководству войной. При этом Гитлер опирался и на доктрину, идущую от Людендорфа как поборника тотальной войны. Тот говорил: «Война и политика – это сопутствующие явления инстинкта самосохранения народа».
Желая понять некоторые приказы Гитлера, надо задуматься над его словами: «Самые жестокие виды оружия – человечны, если ведут к быстрой победе» и «При нападении на противника я не веду с ним до того длящиеся месяцами затяжные переговоры, а обрушиваюсь на врага с молниеносной быстротой».
Когда Гитлер и его движение взяли в свои руки государственную власть, Германия переживала глубокое финансовое и моральное падение, а ее вооруженные силы чувствовали себя униженными Версальским договором. Так Гитлер воплотил в себе живущую в умах всех немцев идею возрождения, и большинство народа – независимо от партийной принадлежности – увидело в его энергичных действиях гарантию возрождения поверженного отечества.
Спасение592 отечества до сих пор признавалось всеми народами как высший моральный долг. Целью Гитлера было: восстановить достоинство и дисциплину народа, возродить вооруженные силы. Шаг за шагом (как сказал Черчилль) он ликвидацией демилитаризованной Рейнской зоны, восстановлением военного суверенитета Германии и введением всеобщей воинской повинности показал, что своей цели, как казалось, сможет достигнуть без войны. Он заключил с Англией военно-морское соглашение, которое с благодарностью приветствовалось всеми немцами.
Следует чистосердечно признать: я, как и другие представители вооруженных сил, был убежден в том, что для эффективной обороны своевременная нацеленность промышленности на войну есть патриотическая необходимость (кстати, аналогичные мнения высказывались и зарубежными военными авторами).
И, наконец, мы надеялись также на то, что в рамках пересмотра Вер[сальского] договора Гитлер сумеет вновь вернуть в рейх утерянные в результате этого договора германские земли.
В этом духе между мной и фюрером, а также всеми теми, кто видел перед собою ту же святую цель, возникла общность Мировоззрения. Каждый из нас на своем месте, в рамках своих функциональных обязанностей, трудился во имя этой цели. Каждый из нас, если бы война закончилась победой, с радостью и гордостью заявил бы, что и он тоже внес свою лепту в достижение этого результата593. А поэтому недостойно с помощью каких-то вымышленных причин и чисто формального предъявления доказательств пытаться отрицать участие каждого из нас в отдельности в осуществлении этой, как говорилось на нац[ионал]-соц[иалистическом] языке, скрепленной клятвой общности.
Я заявляю: все мы с благодарностью признавали отстаивавшиеся им [Гитлером] цели, касавшиеся вооруженных сил. Нельзя и не следует оспаривать, что мы, военные, воспринимавшие Вер[сальский] договор как особенно угнетающий, пытались обойти его положения. Как до взятия [нацистами] власти, так и после введения военного суверенитета мы делали всё, что только было возможно, дабы усилить вермахт и ускорить вооружение.
Мы, военные, осознавали также, что нац[ионал]-соц[иали-стические] идеи чрезвычайно стимулировали воспитание [народа] в военном духе.
Это отнюдь не означает признания нами всех пунктов нац[ионал]-соц[иалистической] программы, поскольку некоторые из них противоречили нашим воззрениям. Мы не имели никакого дела с партийными инстанциями, но нельзя отрицать, что вермахт был пронизан теми идеями, выразителем которых являлся Адольф Гитлер.
Его экзальтированная и обладавшая силой внушения личность не могла не воздействовать на меня и на других сотрудников из его ближайшего окружения. Это сказалось на всем нашем бытии и на всех наших делах, поскольку мы видели, каких военных и политических успехов он добивался.
Действительно, первоначально весьма сдержанно (если даже не отрицательно) относившийся к Гитлеру генералитет спустя несколько лет стал его приверженцем.
Это отнюдь не означает, будто обо всем том, что стало нам здесь известно из уймы немецких документов, мы, военные, знали ранее хотя бы частично и в подробностях, а тем более активно содействовали всему этому. Это не так! Лично о себе могу сказать: только благодаря этим документам (а особенно тем событиям, которые непосредственно предшествовали войне против Польши) у меня открылись глаза на тот факт, что имелась возможность избежать этой самой ужасной из всех войн.
Я говорю это не для того, чтобы свалить на кого-то другого свою собственную ответственность. Это важно знать потому, что знание решающих фактов, пожалуй, все же оказало бы влияние на дальнейшее поведение одного или нескольких авторитетных участников произошедшего.
Начало Польской войны кажется мне тем историческим поворотным пунктом, когда пришло в движение колесо истории, которому суждено было докатиться до горького конца. Однажды я предпринял попытку демаршем имперскому министру иностранных дел594 за спиной фюрера, а позже передачей памятной записки ему самому остановить595 войну против Советского Союза. Тщетно. Гитлер по идеологическим596 причинам, несмотря на мои опасения597, считал в это время столкновение с Россией неизбежным.
Сегодня мне ясно: Гитлер уже тогда не имел свободы действий, хотя никогда не признавал этого. Единственно возможная альтернатива (при верном осознании чудовищной ответственности перед своим собственным народом), а именно, положить всему этому конец, фюрером тогда не рассматривалась. Следует признать: при тогдашнем благоприятном военном положении (по крайней мере, казавшемся таким тем, кто не имел возможности правильно оценить будущее, а особенно военный потенциал наших противников, к которым с уверенностью можно было отнести, кроме Советского Союза, также и США) это было бы трудным решением. Ведь для фюрера это означало бы отречение и отказ от нац[ионал]-соци[алистического] учения.
Но сегодня я убежден в том, что эта жертва позволила бы сохранить рейх и уберегла бы наш фатерланд и весь мир от того, что произошло и по своей жестокости и размаху не поддается никакому описанию.
Тогда мы, военные (которым дипломатическая игра и военноэкономический потенциал возможных противников не были известны), видели лишь военную обстановку, причем именно такой, какой она была в то время. Мы позволили, чтобы нами овладела непонятная для посторонних (особенно для иностранцев), оказывающая влияние на нашу психику сила внушения, присущая фюреру и Верховному главнокомандующему. Своими успехами в Польше и Франции он произвел на нас598 такое сильное впечатление, что мы – во всяком случае я – верили в его гений и следовали за ним даже тогда, когда, по объективному размышлению, должны были, с учетом нашего военного опыта, оказать ему сопротивление.
За это мы несем ответственность перед Богом и перед всем миром, а также – перед нашим народом. Отныне война приняла извращенный характер. Все, что происходило на Востоке, можно объяснить только партийно-политической ненавистью к врагу нашего мировоззрения. Гитлеру, а также и нам, генералам (на основании его выступлений), было ясно: речь идет о жизни или смерти целых народов. Отсюда – суровость приказов, особенно приказа от 17.6.1941 г., который лично я при его отправке в войска, а потом и при осуществлении стремился смягчить. Гитлер был убежден599, что в данном случае положения или традиции [международного] военного права потеряли свой смысл. При этом он исходил из того, что Советская Россия этими правилами в договорном порядке не связана и соблюдать их не станет. Ясно, что приказы, вытекавшие из такой установки, в руках нижестоящих офицеров (которым они предоставляли далеко идущие полномочия и свободу действий) были опасны, поскольку полностью зависели от их собственной интерпретации и личной позиции. К тому же надзор за выполнением этих приказов оказался невозможен, и высшее руководство было от него почти полностью отстранено.
Известно, однако, что многие генералы свои полномочия и свободу действий использовали в рамках опыта, известного им из ведения войны в прошлом. Многие из них в ответ на запросы говорили: этот приказ – вовсе не охранная грамота, а потому следует предоставить нам самим решать на собственную ответственность, усмирена ли та или иная захваченная область и не следует ли, соответственно, от применения вышеуказанного приказа воздержаться600. К сожалению, несмотря на это, свершалось слишком много зла.
Но, полагаю, могу сказать, что вермахт по большей части вел войну, согласно внушавшимся ему в мирное время, а также, вплоть до войны с Советской Россией, ужесточенным правилам признанного военного права601. Такие приказы, как отданный генерал-фельдмаршалом Рейхенау602, определенно являлись единичными. Я убежден в том, что вермахт во всей своей совокупности принимал строгие меры только там, где этого требовала военная необходимость или безопасность собственных войск в условиях нехватки сил для оккупации огромного пространства.
Но наибольшее зло порождалось чуждыми вермахту учреждениями партийно-политического происхождения, с которыми вооруженные силы находились в состоянии вечного внутреннего противоборства.
По этому поводу могу сказать только следующее. Я глубочайшим образом потрясен внушающим ужас масштабом тех последствий, которые эти действия имели в Советской России. Верховное главнокомандование вермахта непосредственно в этих последствиях не участвовало. Ответственность за происходившее в районе боевых действий несли сухопутные войска, а также соответствующие гражданские комиссары и министерство Розенберга по делам оккупированных восточных областей.
Но поскольку из факта передачи мною директив и прочих приказов фюрера в войска обвинением делается вывод о моей личной ответственности, ответственность эту я принимаю на себя.
По вопросу о развязывании агрессивных войн и участии в них заявляю следующее.
Генерал-полковник Йодль в своих дневниковых записях отмечает:
«10.8.1938 г. Генеральный штаб все еще предается рассуждениям былых лет, считая себя ответственным и за политические решения, хотя его дело – повиноваться и выполнять свои военные задачи».
«13.9.[19]38 г. Генералитет – против наступления на Чехию».
Для Йодля всё дело – в повиновении.
Таков был и мой взгляд на положение вещей. Для нас это означало: мы – подручные фюрера в осуществлении запланированных и уже начатых оперативных задач, а их политические мотивы и прочая подоплека нас не касаются. Этим мы не занимались.
Не могу и не хочу защищать игру в «высокую политику», а также отстаивать методы дипломатической маскировки и многочисленные нарушения ранее данных заверений. К тому же было бы и неумно, пожелай я сказать, будто мы обо всех этих вещах не знали.
Правда такова: этими вещами мы в силу своих служебных обязанностей не занимались, а фюрер нам категорически заявлял: политические дела вас не касаются, поскольку речь идет об оперативных приказах (так называемых директивах) или о проведении в жизнь отданных распоряжений. Все это для нас – лишь приказы Верховного главнокомандующего.
Не стану возражать, что обо всех этих приказах (независимо от того, есть ли на них моя подпись или же нет) я знал. Гитлер говорил о них с генерал-полковником Йодлем и со мной. Не отрицаю, что передавал их соответствующим составным частям вермахта и контролировал их выполнение.
Генерал-полковник Йодль и я отнюдь не всегда были согласны с тем или иным принятым Верховным главнокомандующим решением оперативного характера, но всегда его неизменно исполняли. Мы никогда не говорили с фюрером о том, является ли война агрессивной или оборонительной. Согласно уже изложенной точке зрения, это была задача не наша.
За эти установки и методы действия я несу ответственность.
Часть V
КЕЙТЕЛЬ И ГИТЛЕР
СОЛДАТ В ФЮРЕРСКОМ ГОСУДАРСТВЕ
Послесловие немецкого издателя
Соединенные Штаты Америки, Французская Республика, Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии, Союз Советских Социалистических Республик, представленные Международным Военным Трибуналом, в 1945 г. обвинили в Нюрнберге бывшего начальника штаба Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля в том, что он участвовал в военных преступлениях против мира и человечности, а также в том, что он «утверждал» также преступления или «руководил» ими. Они вменяли ему в вину соучастие в убийстве и жестоком обращении с гражданским населением оккупированных стран или их депортации в рейх на рабский труд, в расправе с заложниками и в преследовании определенных групп людей по политическим, расовым и религиозным мотивам. К этим пунктам обвинения Кейтеля и двадцати его подельников и соседей по скамье подсудимых суд присовокупил, далее, обвинения в разграблении государственной и частной собственности.
Из числа тех, кто действительно держал в своих руках власть в Третьем рейхе, на скамье подсудимых в Нюрнберге оказались немногие. Самым видным из них был рейхсмаршал Герман Геринг. Фюрер и рейхсканцлер, он же – Верховный главнокомандующий вермахта и главнокомандующий сухопутных войск Адольф Гитлер; рейхсфюрер СС и шеф германской полиции, имперский министр внутренних дел и командующий армией резерва Генрих Гиммлер; имперский министр народного просвещения и пропаганды д-р Йозеф Геббельс – все они сами лишили себя жизни и таким образом избегли какой-либо ответственности за свои деяния. «Серый кардинал» Третьего рейха, начальник Партийной канцелярии НСДАП Мартин Борман603 1 мая 1945 г. пропал без вести.
* * *
Обвинительный акт фельдмаршал Кейтель получил 19 октября 1945 г. Он заранее был уверен в том, что будет осужден, хотя на самом суде на вопрос о признании своей виновности виновным себя не признал. Процесс в Международном военном трибунале длился с 20 ноября 1945 г. до 1 октября 1946 г.
Защитник оказавшегося на скамье подсудимых фельдмаршала адвокат д-р Нельте604 в своей речи 8 июля 1946 г. подчеркнул: его подзащитный не имеет намерения преуменьшать свою роль в Третьем рейхе и хочет помочь Высокому Суду определить его действительный облик. Нельте сформулировал это так: подсудимый борется не за свою голову, а за свое лицо! В заключение защитник заявил: проблема, когда и при каких обстоятельствах генерал имеет право выступить против собственного государственного руководства, пока еще своего, международно-правового урегулирования не напит. «Подсудимый Кейтель, – сказал защитник фельдмаршала, – не услышал предостерегающего голоса мировой совести». По Нельте, единственным идеалом для Кейтеля служили повиновение и верность долгу. Нельте просил не об оправдании, а лишь о проявлении судом понимания трагической ситуации своего подзащитного. Однако это затрагивало принципиальный вопрос поведения солдата, принявшего присягу.
★ * *
Оставим в стороне сам ход процесса и зададим себе вопрос: кем был Кейтель и кем был Гитлер? А отсюда вытекают и другие вопросы: какова была компетенция штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил (ОКВ)? Как она была связана с осуществлением руководства вермахтом?
Планомерное расширение функций отдела обороны страны (L), к чему стремился Кейтель, было прервано падением Бломберга, и это помешало превращению данного отдела в действительно «руководящий штаб» трех видов вооруженных сил (сухопутных войск, военно-морского флота и люфтваффе). Поначалу задуманный ход развития вызвал в традиционно мыслящем офицерском корпусе непонимание. Созданию новой структуры вермахта сопротивлялся (из-за своих эгоистических политических стремлений к власти) и выдвинувшийся на авансцену, благодаря национал-социалистической революции, главнокомандующий люфтваффе генерал Герман Геринг. Тем не менее Кейтель и начальник отдела обороны страны подполковник Йодль отстаивали тезис: этот руководящий штаб надо сознательно сделать небольшим, ибо составные части вермахта (например, военно-морской флот) имеют собственные генеральные штабы. Тезис этот в принципе был правилен.
Гитлер всеми такими вопросами и спорами до 1938 г. вплотную не занимался. Но для него было характерно вот что: от любого законодательного урегулирования данного вопроса на случай войны он уклонялся. Правда, еще с зимы 1929/30 г. существовало «рабочее сообщество» по подготовке оборонительных мер на случай войны, состоявшее из представителей министерства рейхсвера, а также имперского и прусского правительств. Но формально только в апреле 1933 г. было решено создать имперский совет обороны. Правда, и тут дело остановилось на стадии образования референтского комитета.
Двукратная попытка принятия «Закона об имперской обороне» хотя и привела к разработке соответствующих законодательных положений, в силу они так и не вступили. Запланированное учреждение поста «генералиссимуса» и назначение двух «имперских уполномоченных» (по экономике и административному управлению), а также подготовка к законодательному провозглашению «состояния обороны» никакого воздействия на этот процесс не оказали. Объяснялось это следующим: Гитлер избегал в данном вопросе какой-либо определенности, ибо, во-первых, не придавал никакого значения конкретному планированию на законодательной основе, а, во-вторых, в серьезных случаях полагался на свою интуицию. Недаром он еще в те времена заявлял: если война начнется, вести я ее буду отнюдь не в ортодоксальном стиле!
На Нюрнбергском процессе Кейтель заявил: я даже и не догадывался о том, что ожидало меня, когда я без колебаний принял предложенный мне Гитлером пост начальника штаба Верховного главнокомандования вермахта. Он только лишь предположил, что по смыслу своему должность его будет называться именно так. Ему была известна борьба Бломберга за право руководства вооруженными силами, и поэтому Кейтель хотел иметь на руках свой собственный козырь. Казалось, «наверху» считали, что особенной силой воли он не отличается. Однако во время кризиса Бломберга – Фрича он все-таки, благодаря своему упорству, добился назначения фон Браухича главнокомандующим сухопутными войсками.
Именно Браухич, отпрыск силезской дворянской семьи, давшей Пруссии лет за 150 дюжину генералов, стал его кандидатом на такой важный пост в военной иерархии рейха. Кейтель вызвал Браухича из Лейпцига, где тот командовал 4-й группой армий. Воспитанник кадетского корпуса, выходец из гвардейской полевой артиллерии, тот получил одобрение и со стороны других генералов – особенно генерала весьма юнкерского типа фон Рундштедта. Тем самым, по существу, решилась и судьба другого генерала – Людвига Бека, выдающегося по своим способностям начальника генерального штаба сухопутных войск. Кейтель, пожалуй, всегда относился к нему холодно, а Браухич – просто не желал работать с ним. И опять же не кто другой, как Кейтель, настоял на устранении из ближайшего окружения фюрера весьма самоуверенного и энергичного адъютанта Гитлера от армии полковника генштаба Хоссбаха, безбоязненно отстаивавшего традиции прусского генерального штаба и идею Бека, что лишь генштабу старого типа надлежит осуществлять руководство всеми вооруженными силами рейха. Кейтель надеялся, что только в союзе с Браухичем ему удастся прорвать фронт сопротивления главнокомандующих составными частями вермахта созданию единого, стоящего над всеми ними руководства вооруженными силами605.
И все-таки это было пирровой победой над протеже Гитлера – генералом фон Рейхенау! При анализе того кризиса, который возник в связи с Бломбергом и прежним главнокомандующим сухопутными войсками генерал-полковником бароном фон Фричем на основе созданной против них интриги, с ретроспективной точки зрения, нельзя не заметить, что Гитлер тогда еще отнюдь не был законченным чудовищем, каким он показал себя в войне. Тогда Гитлер имел в активе ряд внешнеполитических успехов. Сам Кейтель трезво констатирует, какое сильное впечатление они производили на военных.
Правда, Кейтель заявляет о своем первоначальном намерении возложить на Браухича лишь исполнение обязанностей главнокомандующего сухопутными войсками, до тех пор пока не будет окончательно решена судьба фон Фрича. Тем не менее надо принимать во внимание, что Гитлер противился восстановлению Фрича в прежней должности. Надо учитывать и то, сколь мало был способен Кейтель (как, впрочем, и генерал Бек) разглядеть здесь интригу, поскольку подобные методы были еще совершенно чужды образу мыслей германского генерала.
Но, как кажется, Кейтель уже тогда осознал одно – честолюбивое стремление рейхсфюрера СС [Гиммлера] добиться своего единовластного командования вермахтом, а особенно – сухопутными войсками. Ход событий 1944 г. подтвердил это подозрение фельдмаршала. Кейтелем всегда владела идея: не допустить выдачи армии [под власть] СС. Кроме того, по-прежнему оставался открытым вопрос: во что же превратится вермахт в целом? Ведь никто и не помышлял изменить силой существовавшие тогда в Германии условия! К пониманию всего этого пришел и генерал Бек в последние месяцы своего начальствования над генштабом, причем после тяжкой борьбы с собственной совестью. Кейтель же своей единственной путеводной нитью считал безусловное повиновение главе государства. Политика – не дело солдата!
Кейтель полагал, что хорошо знал Браухича; он ценил его еще с тех времен, когда оба они были начальниками отделов в войсковом управлении министерства рейхсвера и вместе совершили поездку в Советскую Россию. Но насколько мало способен был Кейтель противостоять Пгглеру, настолько же мало был способен на это и Браухич – человек весьма благовоспитанный и даже эмоциональный, представитель старой военной школы. При этом открытым остается вопрос: а был ли среди высших офицеров этой старой школы кто-нибудь вообще, кому когда-либо удавалось проделать такой смертельный номер? Три фельдмаршала, которые могли претендовать на то, что иногда могут навязать Гитлеру свои взгляды, – Рейхенау, Модель и Кессель-ринг, в окружении фюрера задержались ненадолго.
Что же касается первого и единственного начальника штаба вновь созданного Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ), тот уж одним лишь своим внешним видом, хорошими манерами и формой общения вышколенного офицера старой закалки являл собой полную противоположность Пгглеру. Кейтель выглядел юнкером-землевладельцем, был любитель вкусно поесть и пропустить за обедом бокал доброго вина (правда, из-за его крайней бережливости оно появлялось на столе довольно редко), имел обыкновение выкурить благовонную сигару, увлекался верховой ездой, слыл страстным охотником и уж никак не был вегетарианцем!
