Текст книги "Размышления перед казнью "

Автор книги: Вильгельм Кейтель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)

В полдень 30.4^{559 мы несколькими раздельными группами отправились в штаб-квартиру, предназначенную для главного командования «Север». Она находилась в Нойпггадте, в военно-морской казарме, где уже был оборудован узел связи. Мои ожидания встретить там гросс-адмирала Дёница не оправдались – он вместе со своим ближайшим окружением разместился в офицерском доме отдыха моряков в Плене. Я выехал туда из Нойпггадта один, езды на машине было всего час.}

В Плене гросс-адмирал как раз проводил совещание с фельд-маршаломБушем^{560—командующим береговымфронтомпример-но (насколько я помню) от (исключительно) Киля до Голландии. Кроме Буша я увидел там Гиммлера, стремившегося установить контакт с Дёницем. Чего рейхсфюрер, собственно, хотел добиться, не знаю, но он явно выражал готовность к исполнению новой задачи и намеревался получить информацию о положении.}

К вечеру я встретил у Дёница в Плёне и фельдмаршала фон Грайма с его шеф-пилотом Ганной Райч; он отложил надень свой вылет на юг, чтобы обсудить пожелания люфтваффе и военно-морского флота. От Ганны Райч я узнал: группенфюрер СС Феге-ляйн был арестован в штатской одежде в ночном ресторане.

У меня произошел длительный разговор с Дёницем о безнадежном положении. Он показал мне радиограмму Бормана, в которой говорилось, что, согласно завещанию, фюрер назначил его своим преемником^{561; само же завещание уже послано гросс-адмиралу с вылетевшим к нему офицером. Мне сразу стало ясно: моя радиограмма о безнадежности положения из Доббина в ночь с 29 на 30 апреля развеяла последние сомнения фюрера, и, таким образом, само завещание и предуведомление о нем Борманом явились ее следствием. Оба мы были убеждены в том, что в Берлине в любой момент может наступить развязка, хотя фельдмаршал фон Грайм, ознакомившись с обстановкой и несколько осмотревшись в столице, даже до вечера 28 апреля оценивал ход боев в Берлине в гораздо более благоприятном свете.}

С очень большой тревогой в душе я вернулся в Нойштадт, но, к сожалению, уже незадолго до темноты, так как в пути меня несколько раз задерживали сильные авиационные налеты англичан на населенные пункты вблизи военно-морской казармы. Я серьезно опасался, что моя радиограмма, возможно, изобразила положение в слишком мрачных красках, а это и послужило причиной неправильных выводов. Но в конце концов я пришел к убеждению: любое приукрашивание было бы безответственным и мое правдивое донесение являлось правильным. Йодль придерживался того же мнения, когда я по возвращении поделился с ним своими мыслями и сообщил то, что узнал от Дёница.

Еще в ночь с 30 апреля на 1 мая я был вызван Дёницем на 8 часов утра и заблаговременно приехал из Нойнггадга. Дёниц сразу же принял меня наедине и показал мне две новые радиограммы:

а) от Геббельса – со списком якобы назначенного фюрером имперского правительства, «рейхсканцлером» в котором должен был стать Геббельс. Она начиналась словами: «Фюрер скончался 30.4 в послеполуденные часы...»;

б) от Бормана – о том, что оговоренный случай произошел, и тем самым Дёниц становится преемником [фюрера] ^562.

Итак, свершилось! Судя по тексту радиограммы Геббельса, фюрер покончил жизнь самоубийством, иначе было бы сказано: «погиб», а не «скончался». Завещание, которое якобы было послано на самолете с офицером, так и не прибыло.

Дёниц сразу же заявил, что, как глава государства, он ни в коем случае не позволит навязывать себе состав кабинета. Я мог лишь поддержать эту точку зрения как совершенно справедливую. Я высказал мнение, что тут явно видна попытка Геббельса и Бормана поставить его, Дёница, перед свершившимися фактами. Еще сегодня же, во второй половине дня, будут готовы обращения нового главы государства к немецкому народу и вермахту. Приведение вермахта вновь к присяге в этой обстановке – совершенно неосуществимо, поэтому я предложил такую формулировку: присяга, данная фюреру, без всяких оговорок распространяется и на Дёница как на указанного самим фюрером главу государства.

В первой половине дня снова появился Гиммлер, он имел беседу с Дёницем наедине. Мне бросилось в глаза: в списке министров Геббельса он не назван. У меня сложилось впечатление, что он считает себя членом кабинета Дёница, будто это само собой разумеется. Но почему же он тогда не спрашивает, как относится к нему вермахт? Мне показалось, что он рассчитывает на пост военного министра. Я уклонился от обсуждения с ним этого вопроса, сказав, что такие вопросы пусть он решает с Дёницем, я же решения гросс-адмирала как Верховного главнокомандующего вооруженными силами предвосхищать не могу. И добавил, что буду просить Дёница освободить меня от моей должности, как только вопросы командования вермахтом будут им урегулированы, ибо сначала нужно назначить новых главнокомандующих сухопутными войсками и военно-морским флотом.

Узнав о присутствии Гиммлера, Дёниц еще раз попросил меня зайти к нему для беседы с глазу на глаз. Он сказал: Гиммлер по всей форме предоставил себя в его распоряжение, хотя, повидимому, еще несколько дней назад носился с мыслью самому стать преемником Гитлера. Затем Дёниц спросил меня, что я думаю о Гиммлере как члене нового кабинета. Я мог ответить только одно: считаю неприемлемым! Мы договорились хранить об этом полное молчание. Дёниц хотел, чтобы министром иностранных дел стал (прежний министр финансов. – Прим, пер.) граф Шверин фон Крозиг, и с ним он собирался обсудить состав нового правительства.

Когда воззвание было готово для передачи по радио, я покинул штаб-квартиру Дёница и поехал в Нойштадт, чтобы прибыть туда рано утром 2 мая. По возвращении я подробно обсудил с Йодлем создавшееся положение. Нами обоими владела только одна мысль: как можно скорее прекратить войну; пока еще возможно оставить Восточную Пруссию и спасти как можно большую часть войск, сражавшихся на Востоке. Мы собирались на следующий день обсудить это с Дёницем. В таком намерении нас укрепила полученная Дёницем вечером 1 мая в нашем присутствии длинная телеграмма фельдмаршала Кессельринга, в которой тот сообщал об уже произведенной им капитуляции группы армий «Италия». Он добавлял, что потрясен самовольными действиями генерал-полковника фон Фитингофа^{563, но принимает всю ответственность за это на себя. Итак, итальянский фронт развалился, группа армий на Балканах под командованием генерал-полковника Лёра оказалась под огромной угрозой, и надеяться на ее спасение больше не приходится.}

С этим известием рано утром 2 мая я снова приехал к Дёницу в Плён; его радиоузел тоже получил донесение Кессельринга. Сам Дёниц был полон решимости как можно скорее закончить войну, с этой мыслью он и принял меня. Я предложил немедленно перевести к нему ОКВ «Север». Поскольку помещений для этого в Плёне не хватало, а надо было восстановить полную работоспособность высшего командования, Дёниц решил перенести резиденцию верховного руководства в Фленсбург, что и было сделано. Я вызвал Йодля вместе с нашим самым узким окружением в Плён, между тем как весь штаб ОКВ – ОКХ двинулся в Фленсбург. По прибытии Йодля мы оба долго совещались с Дёницем, и выявилось полное совпадение наших взглядов на существующее положение.

К вечеру Дёниц выехал в Рендсбург, куда он вызвал генерал-адмирала фон Фридебурга, чтобы лично сообщить тому о назначении его главнокомандующим военно-морским флотом.

Мы остались на ночь в прежней штаб-квартире Дёница, а на рассвете, в 4.30 [3 мая], последовали за ним в Фленсбург-на-Мюрвике. В Фленсбурге нам предоставили жилье и рабочие помещения в военно-морской команде. Йодль и я разместились в одном здании с гросс-адмиралом, наши кабинеты находились рядом с его кабинетом.

В штабе, возглавляемом Йодлем как начальником, полковник Мейер-Детеринг занимался подчиненными ОКВ театрами военных действий как начальник оперативного отдела, а генерал Детлефсен – задачами ОКХ. Подробности военной обстановки я здесь опускаю^{564. Оба эти офицера владели тогдашней ситуацией лучше меня; вероятно, они и сами написали подобные воспоминания. <...>}

Могу сказать, что меры, вытекавшие из однозначных распоряжений гросс-адмирала и направленные на спасение как можно большей части беженцев, а также войск Восточного фронта путем перемещения их во внутренние области Германии, принимались незамедлительно и имели целью закончить войну. Нам было ясно: капитулировать от нас потребуют на том месте, где окажутся в тот момент войска. А значит, надо дать возможность насчитывающей еще более 3 миллионов человек основной массе войск Восточного фронта перейти в американскую оккупационную зону, чтобы защититься от русского плена.

Этой цели служили также начатые 3 или 4 мая гросс-адмиралом через генерал-адмирала фон Фридебурга переговоры с главнокомандующим английскими войсками Монтгомери^{565. За ними – после отклонения Монтгомери [желаемых нами] особых условий [капитуляции] – последовали начатые фон Фридебургом и законченные Йодлем в ставке Эйзенхауэра в Реймсе переговоры, результатом которых явились предварительные соглашения от 6.5.1945 г. Единственное послабление нам заключалось в предоставлении срока [для капитуляции] до полуночи с 8 на 9 мая. Йодль прислал мне из ставки Эйзенхауэра радиограмму, где, хотя и в замаскированной форме, дал понять, какие возможности предоставляет нам эта отсрочка566.}

Гиммлер тоже старался примкнуть к гросс-адмиралу. После одного разговора с Дёницем я взял на себя его поручение просить Гиммлера уехать и от дальнейших посещений штаб-квартиры гросс-адмирала отказаться. Поначалу Гиммлер еще был облечен определенными полицейскими функциями, но потом был лишен и их. Гиммлер был для правительства Дёни-ца совершенно неприемлем, и именно это, по просьбе гросс-адмирала, я коротко и ясно и сказал ему^567.

Сколь мало сам Гиммлер понимал политическую ситуацию и сознавал свою личную скомпрометированность, видно из такого эпизода. На неизвестной нам квартире он написал письмо Эйзенхауэру и через одного армейского офицера, который не принадлежал к его штабу и которого он теперь уволил, обратился к нам с просьбой передать это письмо адресату. Офицеру было разрешено ознакомиться с его содержанием. Короче говоря, Гиммлер предлагал Эйзенхауэру свои услуги, если тот пообещает ни в коем случае не выдавать его русским. Об этом своем намерении Гиммлер намекнул мне при нашем последнем разговоре с ним в присутствии Йодля. Поскольку офицер, которому было поручено передать нам письмо, к Гиммлеру не вернулся, тот так никогда и не узнал, что оно было уничтожено и к генералу Эйзенхауэру не попало. Кстати, Гкммлер через офицера связи просил меня сообщить Дёницу, что исчезнет из северного района и скроется; в течение ближайшего полугода его никому не найти. Его произошедший через несколько недель арест и самоубийство после ареста известны^568.

Благодаря этому, я успел известить Восточный фронт и все еще находившуюся в Восточной Чехии группу армий Шёрнера и предоставить им для отступления на запад крайне ограниченное время – не более 48 часов. Эта директива была дана еще до полуночи 7 мая. В результате смелого полета полковника Мейер-Детеринга в штаб этой группы армий удалось еще до 6 мая дать ей ориентировку и подготовительные указания.

Группа армий генерала Хильперта^{569 в Курляндии [Прибалтика] была информирована майором де Мезьером570; ей было дано право отправить на родину последним морским транспортом из порта Либау [Лиепая] всех больных и раненых. Де Ме-зьер передал мне последний привет от моего сына Эрнста Вильгельма, с которым он говорил еще до своего обратного полета в Фленсбург. Фельдмаршал Буш [Северо-Западный фронт] и генерал Бёме571 побывали у гросс-адмирала для личной информации. С фельдмаршалом Кессельрингом, который командовал в южном районе вместе с южным крылом, возглавлявшимся генерал-лейтенантом Винтером, до сих пор имелась ненару-шаемая радиосвязь.}

В Фленсбурге-на-Мюрвике собрались несколько членов правительства, среди них – новый министр иностранных дел граф Шверин фон Крозиг. Был там и министр вооружения и боеприпасов Шпеер, к которому демонстративно присоединился генерал фон Трота, ранее смещенный мною начальник штаба группы армий генерала Штудента [прежде ею командовал Хайнрици].

8 мая, после возвращения Йодля 7 мая из ставки генерала Эйзенхауэра в Реймсе, я по поручению гросс-адмирала как главы государства и Верховного главнокомандующего вооруженными силами с подписанным Йодлем и начальником штаба Эйзенхауэром предварительным актом [о капитуляции] на английском транспортном самолете вылетел в Берлин. Меня сопровождали: в качестве представителя военно-морского флота – генерал-адмирал фон Фридебург и представителя военно-воздушных сил – генерал-полковник авиации Штумпф^{572, являвшийся под конец командующим противовоздушной обороной Германии. Кроме того, я взял в качестве сопровождающих лиц вицеадмирала Бюркнера, начальника отдела «Заграница» в ОКХ, и подполковника Бём-Теттельбаха из [оперативного] отдела «1а-авиация» штаба оперативного руководства вермахта (причем последнего потому, что он не только свободно говорил по-английски, но и сдал экзамены на военного переводчика русского языка).}

На английском транспортном самолете мы сначала полетели в Штендаль. Там была сформирована эскадрилья пассажирских самолетов под командой маршала авиации – полномочного представителя генерала Эйзенхауэра. После своего рода круга почета она приземлилась (мой самолет сел последним) на аэродроме Темпельгоф. Английская и американская делегации были встречены почетным караулом русских, гремел военный оркестр. Мы смогли издали, с места нашей посадки, наблюдать за этой церемонией. К нам был прикомандирован русский офицер; мне сказали, что он – обер-квартирмейстер генерала Жукова. Он ехал в машине со мной, за нами следовали остальные машины моего сопровождения.

Путь наш лежал через Бельальянсплац, через пригородные районы Берлина в Карлсхорст. Нас привезли в небольшую просторную виллу, рядом с казармой саперно-инженерного училища. Было примерно 13 часов. Нас оставили одних. Порой появлялся какой-нибудь репортер – нас фотографировали; иногда к нам заходил русский офицер-переводчик. Сказать, когда состоится подписание акта о капитуляции (немецкую копию которого мне, кстати, вручили еще на аэродроме), он не мог. Поэтому у меня было достаточно времени сравнить его с парафированным Йодлем предварительным актом^{573 и констатировать, что в текст его внесены лишь незначительные изменения. Единственно важным было добавление угрозы репрессивных мер в отношении тех войск, которые к предписанному сроку оружия не сложат и не сдадутся. Поэтому я потребовал через офицера-переводчика встречи с уполномоченным Жукова, поскольку не желал без оговорок подписывать это добавление.}

Через несколько часов вместе с офицером-переводчиком появился русский генерал, он выслушал мое возражение; как я думаю, это был начальник штаба Жукова. Я объяснил ему причину своего возражения тем, что не в состоянии гарантировать своевременного получения войсками нашего приказа о сложении ими оружия, а потому командиры частей и соединений могут не подчиниться этому требованию. Я настоял на включении фразы, согласно которой сдача [капитуляция] вступила бы в силу только через 24 часа после поступления нашего приказа в войска, и лишь затем могли бы применяться репрессивные меры. Примерно через час генерал вернулся с решением, что генерал Жуков согласен на срок в 12 часов вместо 24. Он потребовал вручить ему мои письменные полномочия для ознакомления с ними представителей держав-победительниц; пообещав вскоре их вернуть, он добавил: подписание акта капитуляции состоится вечером.

Около 15 часов русская официантка подала нам обильный завтрак. Терпение наше подверглось первому испытанию. Часов в 17 нас перевели в другое здание и там устроили ленч; больше ничего не произошло. Мне вернули мои полномочия, заметив, что с ними все в порядке. Около 22 часов терпение мое иссякло, и я официально запросил: когда же состоится акт подписания. Ответ гласил: примерно через час. К вечеру я приказал принести наш скромный багаж; стало ясно: ожидаемый нами обратный вылет сегодня не состоится.

Незадолго до 24 часов – часа вступления капитуляции в силу – я был вместе с сопровождающими меня лицами препровожден в офицерскую столовую (казино) казармы. В тот самый момент, когда часы пробили полночь, мы вошли в большой зал через широкую боковую дверь. Нас сразу же провели к стоявшему поперек длинному столу с тремя стульями – для меня и обоих сопровождавших меня лиц. Зал был заполнен до самого последнего уголка и ярко освещен многочисленными «юпитерами». Поперечный и три продольных ряда стульев были плотно заняты сидящими. На председательском месте за торцовым столом сидел генерал Жуков, справа и слева от него – уполномоченные Англии и Америки. Когда начальник штаба Жукова положил передо мною Акт на трех языках, я потребовал разъяснения, почему в его текст не внесено требуемое мною ограничение репрессивных мер. Он вернулся к Жукову, а потом, после краткого совещания с ним, которое я мог наблюдать, снова подошел ко мне и сказал: Жуков категорически обещает мне неприменение этих мер с продлением срока на 12 часов.

Торжественный церемониал начался несколькими вступительными словами. Затем Жуков спросил меня, прочел ли я Акт о капитуляции. Я ответил: «Да». Второй вопрос гласил: готов ли я признать его, поставив свою подпись? Я снова ответил громким «да». Сразу же началась процедура подписания, закончившаяся после того, как я первым поставил свою подпись. <...> По завершении ее я вместе с сопровождавшими меня лицами покинул зал через ближайшую дверь позади.

Нас опять привели в нашу небольшую виллу; здесь, в нашем первом месте пребывания во второй половине дня, стол уставили закусками и различными винами, а в остальных комнатах устроили спальни – для каждого отдельная постель с чистым бельем. Офицер-переводчик сообщил о предстоящем приходе русского генерала, стол снова сервировали. Через полчаса явился обер-квартирмейстср Жукова и пригласил нас к столу, но сам просил извинить его, так как он должен удалиться. Блюда были гораздо скромнее, чем те, к которым мы привыкли, но пришлось довольствоваться этим. Тем не менее я не преминул заметить, что мы к такой роскоши и такому богатому столу непривычны. Он явно почувствовал себя польщенным этой репликой. Мы полагали, что заставленный закусками стол означает конец этого пиршества в гостях у палачей. Но когда мы уже достаточно насытились, вдруг подали горячие блюда, жаркое и т.п. А на десерт – свежезамороженную клубнику, которую я ел первый раз в жизни. Этот десерт явно был из берлинского ресторана Шлеммера, да и вина были того же происхождения. После еды офицер-переводчик, очевидно, заменявший хозяина, ушел. Мы легли спать; предварительно я назначил обратный вылет на 6.00.

На следующий день нам в 5 часов утра подали простой завтрак. Когда я полшестого собрался выехать, меня попросили дождаться прихода начальника штаба Жукова, который хочет поговорить со мной насчет обратного полета. Мы стояли перед готовыми двинуться машинами. Генерал попросил меня задержаться в Берлине; он попытается предоставить мне воз-можностъ дать из Берлина приказ войскам Восточного фронта сложить оружие так, как я того требовал вчера при уточнении срока для репрессивных мер. Я заявил: если мне гарантируют радиосвязь, я немедленно пошлю еще несколько радиограмм, но для этого мне должны вручить немецкий шифровальный радиоключ. Генерал снова исчез, он хотел получить решение Жукова. Вернулся он с сообщением, что отправка моих радиограмм хотя и невозможна, тем не менее генерал Жуков предлагает мне остаться в Берлине.

Теперь цель всего этого стала мне ясна. Я потребовал немедленного отлета в Фленсбург, сказав, что хочу как можно скорее передать оттуда в войска измененные условия капитуляции – иначе ни за что отвечать не могу. Я подписал Акт [о безоговорочной капитуляции], полностью доверяя слову генерала Жукова; пусть ему передадут это.

Через 10 минут начальник штаба вернулся и сообщил: самолет сможет вылететь через час. Не теряя ни минуты, я сел в автомашину вместе с Бюркнером и Бём-Тетгельбахом, а также офицером-переводчиком. Остальные господа из моего сопровождения попытались удержать меня; они заметили гораздо больше, чем я, во всяком случае поначалу. Они рассказали мне, что русские, видимо, здорово покутили, и, когда мы благополучно отбыли, банкет по случаю победы был в офицерской столовой все еще в полном разгаре.

Офицер-переводчик спросил, какой дорогой я хочу ехать на аэродром. Мы поехали мимо Ратуши, [королевского] Замка, по Унтер-ден-Линден, через Фридрихштрассе. Страшные следы войны были особенно видны между Унтер-ден-Линден и Бе-льальянсплац. На Фридрихштрассе во многих местах путь нам преграждали немецкие и русские танки, покрытые щебнем рухнувших домов. Мы вылетели прямо в Фленсбург и были рады, когда английский самолет оказался в воздухе. Около 10 часов утра мы приземлились в Фленсбурге.

Мы договорились с Монтгомери и Эйзенхауэром об обмене офицерскими делегациями для облегчения служебного общения во время проведения капитуляции. В субботу 12 мая американская делегация прибыла в Фленсбург и расквартировалась на роскошном пароходе «Патрия»; первая встреча состоялась в воскресенье в 11 часов утра. К этому часу на прием к американцам на «Патрии» был приглашен Дёниц, через полчаса должен был явиться я.

Когда Дёниц покинул «Патрию», приняли меня. Американский генерал^{574 сообщил мне, что я должен отправиться в плен и вылететь в 14 часов, т.е. через два часа. Мои дела я обязан передать генерал-полковнику Йодлю и могу взять с собой для сопровождения одного офицера (не генерала) и личную обслугу, а также 150 килограммов багажа.}

Я встал, отдал честь маршальским жезлом и поехал к себе на квартиру с Бюркнером и Бём-Тетгельбахом, сопровождавшими меня на эту «аудиенцию». Доложил о своем прибытии Дёницу и назначил своими сопровождающими полковника Йона [1-го адъютанта начальника ОКВ] и [водителя] Мёнха, тем самым обеспечившим сравнительно сносное пребывание в плену. Я передал Йодлю свои бумаги и ключи, а Шимонски – письмо и еще кое-что для моей жены; все это курьерский самолет должен был доставить в Берхтесгаден. К сожалению, письмо у него отобрали англичане, также, как и мои ключи, и мою расходную книгу.

Мы летели к неизвестной цели над почти половиной Германии и к вечеру приземлились на аэродроме Люксембурга. Там со мною впервые стали обращаться как с военнопленным и отправили в лагерь для интернированных лиц, устроенный в парковом отеле в Мондорфе, куда до меня уже был помешен Зейсс-Инкварт.

В Фленсбурге я был еще совершенно свободен, приехал на аэродром в собственной машине. В течение двух часов я, совсем не охраняемый, мог покончить с жизнью. Но мысль об этом не пришла мне в голову, ибо я не мог и предположить такого хождения по мукам, какое трагически закончилось в Нюрнберге.

С 12.5.45 г. я был военнопленным в Мондорфе, с 13.8.45 г. – заключенным тюрьмы в Нюрнберге, а 13.10.46 г. ожидаю приведения в исполнение смертного приговора.

Закончено 10.10.46 г.

Документы и последние письма

Обращение к ОКВ после пленения

Генерал-фельдмаршал Кейтель

Лагерь для военнопленных, 15.5.[19]45 г.

К офицерам, чиповникам, солдатам и служащим

штаба Верховного главнокомандования вермахта

15 мая в полдень по приказу Верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами генерала Эйзенхауэра я переведен на положение военнопленного.

Поскольку за два часа, остававшиеся в моем распоряжении до отлета в лагерь, у меня уже не было возможности попрощаться с моими товарищами, столь верно и самоотверженно трудившимися под моим началом в тяжелые годы войны, я испытываю настоятельную потребность сделать это хотя бы задним числом издалека.

Преисполненный самой искренней благодарностью к каждому из вас в отдельности, я выражаю свою признательность всем вам не только за все проделанное и за доказанную вами верность и преданность мне, но также и за постоянное личное доверие. Лишь сознание возможности безраздельно положиться на всех моих сотрудников всегда давало мне силу исполнять свою трудную должность. И если мне удалось сформировать ОКВ и превратить его в образцовое рабочее содружество, постоянно сохраняя этот дух, то это отнюдь не моя, а наша общая заслуга.

Мне тяжело навсегда покидать этот товарищеский круг. Став военнопленным, я вижу ожидающее меня судебное осуждение в качестве военного преступника. Мое единственное желание – избавить от такой судьбы каждого из моих прежних сотрудников^{575. Моя военная карьера закончена, мой жизненный путь идет к завершению.}

До тех пор пока ОКВ еще дозволено функционировать^{576 577}, обязываю вас выполнять, как завещание, мою следующую просьбу: отдать все свои силы до самого конца и употребить их наилучшим образом на службу Верховному главнокомандующему вермахта гросс-адмиралу Дёницу во имя Германии!

Кейтель,

генерал-фельдмаршал

Последние письма из Нюрнберга

Вильгельм Кейтель – старшему сыну⁵*⁰

Нюрнберг

12.1.(19]46г.

О моей судьбе ты еще узнаешь, процесс будет длиться целые недели. Для меня – суровое испытание нервов и моя последняя задача перед народом и историей. <...>

Вильгельм Кейтель – д-ру Отто Нельте?*¹

21.5.[19]46г.

После уничтожающей характеристики, данной моей личности и исполнению мною служебных обязанностей гросс-адмиралом Редером, моя защита вступает в новую стадию при полностью изменившихся обстоятельствах. От нападок и обвинений делового характера или посторонних лиц защититься либо найти при этом понимание со стороны суда нельзя. Но Редер никогда не говорил мне ни о какой моей «несостоятельности», а ведь он обязан был сделать это, если у него имелись ко мне серьезные претензии по поводу тех моих действий, которые могли бы, по его разумению, принести вред вермахту. В Берлине я неоднократно присутствовал на совещаниях в его кабинете по различным вопросам, также и министерского характера. Это значит, что он имел возможность хоть раз открыто сказать или дать понять мне, в чем именно он видел опасность моих действий на занимаемом мною служебном посту. Тем более что я неоднократно приходил к нему за советом, стремясь добиться его доверия или сохранить таковое.

После всего того, что вскрылось на этом суде, я сам считаю данную мне характеристику одним из высших представителей вермахта (с которым надо всерьез считаться) столь обвиняющей меня, что не могу ожидать от суда никакого понимания того противоречия, которое существовало между моим честным стремлением и потрясающим бессилием моих действий и наличием всяких упущений.

Поэтому моя защита представляется мне проблемой неразрешимой. Если я, ценя благороднейшие мотивы, побуждающие вас защищать меня здесь, могу помочь вам принять нужное решение, то знайте: я вполне пойму вас, если вы, ввиду этих впечатляющих фактов, всерьез задумаетесь: а не отказаться ли вам от защиты столь сомнительной личности, коей являюсь я? Чувство стыда не позволяет мне сообщить об этом вам устно. С огромной благодарностью и почтением весьма преданный вам

В. Кейтель ⁵⁷⁸

Вильгельм Кейтель – Луизе Йодль⁵⁷⁹

9.6.[19]46г.

Уважаемая и дорогая моя фрау Йодль!

У меня возникла искренняя потребность сказать вам, как сильно обрадовал меня ход защиты на прошлой неделе. Твердость, достоинство и покоряющая сила убежденности не уязвимых для обвинения ответов! Огромные труды, а также ваши усилия стократно вознаграждены. То, что не удалось сказать мне или же было упущено мною, сегодня зафиксировано в протоколах, а то, что более всего компрометирует его [Йодля], к счастью, опровергнуто. Вспоминать об этом незабываемом историческом дне можно только с чувством глубочайшего удовлетворения и благодарности.

Вильгельм Кейтель – д-ру Отто Нельте

1.10.[19]46г.

Смертный приговор не явился для меня неожиданным, но способ приведения его в исполнение – крайне потряс. Прошу вас оказать мне в этом положении еще раз вашу самоотверженную помощь и составить прошение о замене предписанного способа казни способом, достойным воина, – расстрелом... Просить большего считаю бессмысленным. Мое доверие к вашей защите и тем советам, которые вы мне давали, остается совершенно незыблемым. Ни один защитник не смог бы так самоотверженно, неустанно и с такой личной заинтересованностью защищать своего клиента^{580 581}. <...>

Луиза Кейтель – д-ру Отто Нельте?¹*

10. [19]46 г.

Только что написала мужу последнее письмо. Надеюсь, вы еще сможете передать его ему. Мы услышали такой приговор, какой и ожидали. Мой муж требует воинской формы казни. Как я надеюсь, это требование его и Йодля будет удовлетворено. Иначе к чему само это прошение! <...>

Вильгельм Кейтель – старшему сыну⁵*⁵

3.10.[19]46г.

Пожалуй, это мое последнее письмо к тебе... Рассчитываю на приведение смертного приговора в исполнение в течение 14 дней, т.е. после его утверждения (Контрольным Советом в Германии. – Прим. пер.). <...> Осознание своей судьбы помогло мне держаться на процессе так, как я это делал. Не раскаиваюсь ни в одном сказанном мной на процессе слове и никогда не откажусь от него. На любой заданный мне вопрос я всегда отвечал чистую правду. <...> Горжусь этим теперь и буду гордиться перед лицом истории^{582 583}. <...>

Вице-адмирал Леопольд Брюкнер – фельдмаршалу Кейтелю?*⁵⁸⁴

4 октября [ 19]46 г.

Господин фельдмаршал!

Как сказано: «Да пребудут дела ваши с вами!»

А потому все хорошее, что сделали вы в своей былой жизни и в годы этой несчастной войны, не уйдет в небытие, пусть сегодня это и осознается не всеми.

Как бы то ни было, я хотел бы поблагодарить вас за все то добро, какое я, как и многие ваши подчиненные, видел от вас. Они будут мыслить об этом так же, как и я.

Всё сказанное вами о вашей тяжелой служебной деятельности – это далеко не всё, что можно и должно о ней сказать.

Преданный вам Леопольд Брюкнер

Фельдмаршал Кейтель – Контрольному Совету в Германии⁵⁸⁵

5 октября 1946 г.

Хочу с радостью отдать свою жизнь, которой требует приговор, в надежде, что эта жертва станет благословенной для немецкого народа и послужит оправданием германскому вермахту.

У меня лишь одна просьба: дать мне умереть от пули...

Надеюсь, члены Контрольного Совета, будучи сами старыми солдатами, проявят понимание моей вины, порожденной необходимым каждому хорошему воину любой армии мира чувством порядочности. Если же я не осознал тех границ, которые следовало поставить этой воинской добродетели, я все-таки верю в возможность искупить эту ошибку такой смертью, которая приличествует воину во всех армиях мира, даже если он и заслуживает за содеянное им смертной казни.