Текст книги "Размышления перед казнью "
Автор книги: Вильгельм Кейтель
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)
На следующий день324 французы использовали переговоры для попытки внести новые предложения даже и после того, как я, с согласия Геринга и Пгглера, пошел на некоторые уступки по вопросу о разоружении французской авиации. По данным службы подслушивания, Петен325 требовал дальнейших послаблений, которые Хюнтцигер, учитывая мою бескомпромиссную позицию и метод ведения переговоров, охарактеризовал как безнадежные.
Поэтому я решил в 17 часов вручить французской делегации, которая вновь удалилась на совещание, ограниченный сроком до 18.00 письменный ультиматум, что и сделал посланник Шмидт326. Когда французы сразу же вернулись с но-
выми требованиями (которые, вероятно, исходили от Петена), я заявил: ни на какие дальнейшие переговоры я идти не готов и прерву переговоры как безрезультатные, если французская делегация не проявит до 18 часов готовности объявить о своем намерении осуществить договор в его теперешней форме. Тогда французы опять удалились на последнее совещание. Несколькими минутами позже 18 часов они закончили свой последний телефонный разговор, и Хюнтцигер сообщил мне: он уполномочен договор подписать.
Когда церемония подписания перемирия была закончена, я попросил всех ее участников удалиться и остался наедине с главой французской делегации генералом Шарлем Хюнтцигером. В солдатских выражениях я сказал ему, что целиком понимаю его положение и ту тяжкую задачу, которая была на него возложена. Я отдаю должное его поведению как офицера побежденной французской армии и высказываю ему свое личное глубокое уважение. Затем я протянул ему руку. Он ответил, что просит извинения за то, что в волнении однажды вышел за рамки предписанной сдержанности. Но мое уточнение незадолго до подписания, что соглашение о перемирии приобретает обязательную силу только после того, как соответствующее соглашение будет подписано и Италией, глубочайшим образом задело его. Франция побеждена германскими вооруженными силами, но итальянскими – никогда! Резко отдав честь, он вышел из салон-вагона.
Вечером состоялась небольшая дружеская встреча в офицерском зале столовой фюрера. После сигнала «Отбой!» был исполнен хорал «Возблагодарите Господа нашего». Я произнес несколько слов в честь фюрера как победоносного полководца; затем последовало всеобщее чествование. Гитлер лишь молча протянул мне руку и так же молча вышел из зала. Этот день был высшей точкой моей жизни воина...
В то время как основные силы Западной армии совершали крупнейшее захождение своим крылом на юг, в Северной Франции и Бельгии произошла капитуляция бельгийского короля и морская эвакуация [экспедиционных] войск англичан у Дюнкерка. Правда, катастрофа, которая могла быть подготовлена этим нашим маневром, осуществилась не полностью, хотя следы бегства по дорогам, ведущим к Дюнкерку, представляли собой самую опустошительную картину, какую только я мог себе представить. Если же несмотря на это основной массе английских солдат удалось добраться до судов и спасти свою жизнь, то произошло это из-за того, что неверная оценка сил противника и особенности местности помешали танковой группе Клейста кратчайшим путем овладеть Дюнкерком с запада.
В интересах исторической истины хочу кратко изложить здесь то, что известно мне об обстоятельствах этого решения, ибо генеральный штаб и главнокомандующие видами вооруженных сил – как я услышал на этом процессе – несправедливо приписывают неправильное решение Гитлеру. Я присутствовал при том определяющем докладе ОКХ. Решения данного вопроса ОКХ требовало именно от фюрера, ибо боялось само взять на себя ответственность за возможный неуспех операции. Сколь ни неохотно эти господа чувствовали в остальном свою зависимость от Гитлера и принимали его советы, столь же охотно здесь они переложили свою ответственность на него.
Каждый из них вспоминал о затоплении Фландрской низменности в районе Брюгге и Диксмунда – об обстоятельстве, заставившем в 1914 г. остановить северный фланг германской армии и затруднившем его движение. Такие же условия местности имелись южнее и юго-западнее Дюнкерка, где обширная низменность, пересеченная тысячами рвов, лежит ниже уровня моря. Перед этим низменным районом и остановилась танковая группа Клейста, подошедшая с запада и готовая преодолеть эту зону по двум или трем трассам. <...>
Данная обстановка была доложена фюреру с указанием на то, что эта низменность изобилует рвами и каналами, поэтому танковые части привязаны к дорогам, а следовательно, при серьезном сопротивлении противника и его заградительных мерах, с наличием которых приходится считаться, не будут иметь возможностей для развития своей ударной силы. Это может, в случае принятия противником соответствующих мер (о чем, естественно, никто заранее знать не мог), в данных условиях привести к затяжным боям и обходу непроходимой местности с неизбежной потерей времени. Так фюреру подсунули решение, и так он, поистине не заслуживающий упрека в недостаточной отваге, решил не идти на риск этого рейда, а предпочел использовать более надежную, но и весьма узкую береговую полосу и потому высказался за обходный путь. Нет никакого сомнения: в конечном счете приказ фюрера был ошибочным327.
Гитлер так никогда и не признался нам, военным, что после разгрома Франции вообще надеялся на скорое окончание войны с Англией. Я знаю, что предпринимались попытки соответствующего зондажа, хотя на мой вопрос по этому поводу Гитлер ответил: за исключением своей речи в рейхстаге 19 июля [1940 г.] он никаких прямых попыток к переговорам с Англией не предпринимал. О том, что это отвечает истине, однажды возвестят всему миру английские архивы.
На необычное заседание рейхстага 19 июля мы в середине июля прилетали в Берлин из ставки фюрера в Шварцвальде. Никогда ни раньше, ни позже генералитет германского вермахта не был представлен на трибунах столь полно. Мне было отведено место на правительственных скамьях позади министров, а также мест Редера и Браухича; Геринг же как председатель рейхстага восседал в председательском кресле. При входе в зал фюрер был встречен нескончаемым ликованием, точно так же, как по прибытии в Берлин и проезде через Бранденбургские ворота.
Чествование вермахта на этом заседании рейхстага было, пожалуй, самым незабываемым событием в моей жизни воина. Оглашение грамот о присвоении чинов и наград командующим высшего ранга, особенно сухопутных войск и авиации, а также вручение этих наград (Геринг стал рейхсмаршалом и получил Большой крест Железного креста) превосходило все мыслимое. Мне это показалось даже слишком щедрым, так как одними только «полководцами» не ограничились, ибо сам я себя никак не мог сравнивать ни с одним из произведенных в фельдмаршалы генералов. Я не понимал, что могло оправдать производство в такой чин статс-секретаря министерства авиации328 или меня, как начальника ОКВ. Ведь я не был никаким полководцем и не командовал никакими войсками. Не понимал я и того, что генералы авиации не были произведены в маршалы авиации. Но я солгал бы, если бы сказал, что эти почести не обрадовали меня, хотя я искренне испытал чувство стыда, когда Гитлер, назвав в конце списка мою фамилию, под аплодисменты всего зала выразил мне свое особое одобрение.
По этому случаю Гитлер охарактеризовал штаб оперативного руководства вермахта как «мой личный штаб вооруженных сил». Он сказал мне это незадолго до заседания рейхстага и произвел начальника штаба оперативного руководства ОКВ Йодля в генералы артиллерии, минуя чин генерал-лейтенанта.
Вскоре после этого заседания рейхстага фюрер перенес свое местопребывание в Бергхоф. Через некоторое время и я вместе с Йодлем и несколькими сотрудниками тоже отправился в Берхтесгаден.
В конце июля я во время 10-дневного отпуска встретился с моими друзьями на охоте в Померании. То были мои последние беззаботные и вольные дни... В последний раз я почувствовал себя целиком и полностью сельским хозяином, а это было мечтой всей моей жизни...
Против России. 1940—1941
В. Кейтель
Господину адвокату д-р у Нельте!
25.9.[19]46г.
Передаю вам требуемые дополнения к моему допросу на процессе, касающиеся моих показаний о начале войны против России: предыстория, приступ к делу и начало – с осени [19]40г. по [19]41 г.
В. Кейтель329
Когда я 10 августа 1940 г. вернулся из отпуска в Берхтесга-ден, я еще никакого представления о новых планах Гитлера не имел, за исключением того, что знал: всякая надежда на окончание войны с Англией бесперспективна330. <...> За нею стояла Америка со своими неограниченными ресурсами. Поскольку вторжение331 даже после отказа от него осенью [19]40 г. пока все еще откладывалось до весны [19]41 г., необходимо было изучить вопрос, как иным образом заставить Англию пойти на мир. Я получил от фюрера задание, встретившись с маршалом Бадольо, начальником генерального штаба итальянских вооруженных сил, обсудить с ним вопрос о поддержке нами североафриканской войны Италии против Англии и, учитывая то, ставшее нам известным, положение, в которое маршал
Грациани332, командующий войсками в Триполитании, на границе итальянской колонии, попал в результате действий англичан, предложить ему с этой целью две немецкие танковые дивизии.
Йодль и я пробыли в Инсбруке полтора дня, ведя эти переговоры, которые, естественно, затронули и другие вопросы ведения Италией войны, особенно связанные с вооружением, максимальной активизацией зенитной обороны, военных заводов в Северной Италии, снабжения горючим и т.д.333.
Встреча закончилась отказом Бадольо334 от предложенных немецких танковых дивизий якобы по той причине, что танки в песках пустыни теряют свое преимущество в виде их высокой маневренности. Единственным конкретным результатом встречи стала ветчина, которую Бадольо предложил Йодлю в нашем номере отеля, содействуя нашему пропитанию.
Несолоно хлебавши мы вернулись в нашу ставку в Берхтес-гадене. На совещании была лишь согласована посылка в Северную Африку только специального штаба для использования там танков. Его возглавил полковник барон фон Функ335.
В качестве дальнейшей меры против Англии фюрер и Муссолини договорились о переброске в Южную Италию крупных военно-воздушных сил. Они предназначались для борьбы с английским судоходством в Средиземном море и действий против английской авиационной и военно-морской базы на острове Мальта, а также должны были защищать от англичан и без того уже терпевшие большой урон средиземноморские связи Италии с Триполи. К сожалению, этого нельзя было сделать без серьезного ослабления действующих против Англии военно-воздушных сил.
Зато Муссолини удалось уговорить фюрера направить итальянские подводные лодки для борьбы с англичанами в Атлантику. Это тоже было большим «даром данайцев», как и совершенно неудачное использование итальянской авиации в Северной Африке против английской метрополии. Фюрер счел, что не может отказаться ни от одного, ни от другого, дабы не обидеть Муссолини, да к тому же мы желали направить наши подводные лодки в Средиземное море.
И наконец, фюрер планировал потихоньку, в строгой тайне от Италии, захватить Гибралтар – разумеется, при терпимом отношении к этому Испании. Но для этого еще предстояло провести дипломатический зондаж и военные рекогносцировки, которые вскоре и начались.
Больше всего меня тогда беспокоила идея фюрера о предположительно возможной войне против Советского Союза, о чем он в первый же день после моего возвращения из отпуска подробно говорил с Йодлем и со мной наедине336. Это было продолжением тех бесед, которые он, по его словам, вел с Йодлем с конца июня. Как я узнал, уже полным ходом и неоднократно изучался вопрос о значительном ускорении отправки дивизий из Франции [на Восток]. Оказалось, Гитлер лично уже поручил главнокомандующему сухопутными войсками сосредоточить большое число дивизий в генерал-губернаторстве, а также произвести расчет времени, необходимого для развертывания войск против сконцентрированных в Прибалтике и в [Северной] Буковине значительных русских контингентов, внушавших фюреру сильное подозрение насчет советских планов337.
Я сразу же привел контрдовод: 40—50 дивизий и крупные силы нашей авиации заняты в Норвегии, Франции и Италии, (до этого документ, по имеющимся данным, хранился в личном сейфе А.М. Василевского). Документ адресован «Председателю Совета Народных Комиссаров СССР тов. Сталину» и снабжен грифами: «Особо важно. Только лично. Экземпляр единственный]». Однако никакой резолюции Сталина на документе нет, что, предположительно, означает, что военно-политическое официальное решение им принято не было.
В документе говорится: «Докладываю на Ваше рассмотрение соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками.
I. В настоящее время Германия имеет развернутыми около 230 пехотных, 22 танковых, 20 моторизованных, 10 (исправлено: 13) воздушных и 4 кавалерийских дивизий, а всего около 286 (исправлено: 287) дивизий.
Из них на границах Советского Союза, по состоянию на 13.5.41 г., сосредоточено до 94 (исправлено: 96) пехотных, 13 танковых, 12 моторизовашшх и 1 кавалерийской дивизий, а всего 123 (исправлено: 120) дивизий.
Предполагается, что в условиях политической обстановки сегодняшнего дня Германия в случае нападения на СССР сможет выставить против нас до 144 (исправлено: 137) пехотных, 20 (исправлено: 19) танковых, 18 (исправлено: 15) моторизовашшх, 2 (исправлено: 4) кавалерийских, а всего до 189 (исправлено: 180) дивизий. <...>
Вероятнее всего, главные силы немецкой армии в составе 76 пехотных, 10 (исправлено: 11) танковых, 10 моторизовашшх и 5 воздушных, а всего до 100 дивизий будут развернуты к югу от Демблина для нанесения удара в направлении Ковель, Ровно, Киев.
Этот удар, по-видимому, будет сопровождаться ударами на север из Восточной Пруссии на Вильно, Ригу, а также короткими концентрическими ударами со стороны Сувалки и Бреста на Волковыск, Барановичи. <...>
Вероятные союзники Германии могут выставить против СССР: Финляндия – 15 пд, Румыния – до 25 пд.
Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмо-билизовашюй, с развернутыми тылами, она имеет возможность ПРЕДУПРЕДИТЬ нас в развертывании и нанесении возможного удара.
Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в косм случае нс давать инициативы действий германскому командованию, УПРЕДИТЬ противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и нс успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск. <...>
II. Первой стратегической целью действий войск Красной Армии поставить – разгром главных сил немецкой армии, развертываемых южнее линии Брест, Демблин, и выход к 30 дню операции на фронт и мы не можем высвободить их оттуда, следовательно, нам будет не хватать их для войны с Востоком. Без них же мы окажемся для этой войны слишком слабы. Гитлер немедленно возразил: это не причина, чтобы не предотвратить грозящую опасность; он уже приказал Браухичу удвоить число танковых дивизий. В заключение фюрер добавил: я создал сильную армию не для того, чтобы она оставалась неиспользованной для войны. Сама собой война не закончится; англичан он весной 41-го года сухопутными войсками атаковать уже не сможет, и высадка в Англии тогда станет неосуществимой. Поскольку вслед за тем Гитлер продолжил разговор с Йодлем, я промолчал, желая сначала получить от последнего информацию о том, что обсуждалось и, видимо, было решено в мое отсутствие.
На следующий день я попросил у фюрера короткой аудиенции, намереваясь задать ему вопрос насчет причин, заставляющих его оценивать положение с Россией как угрожающее. Он, если обобщить, сказал, что никогда не упускал из вида неизбежность столкновения между обоими крайне противопо-
Остролснка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломонц, для чего:
а) главный удар силами Юго-Западного фронта нанести в направлении Краков, Катовицы, отрезая Германию от ее южных союзников;
б) вспомогательный удар левым крылом Западного фронта нанести в направлении Седлец, Демблин с целью сковывания Варшавской группировки и содействовать Юго-Западному фронту в разгроме Люблинской группировки противника.
в) вести активную оборону против Финляндии, Восточной Пруссии, Венгрии и Румынии. <...>
Прошу:
1. Утвердить представленный план стратегического развертывания войск для боевых действий на случай войны с Германией.
Своевременно разрешить последовательное проведение скрытого отмобилизования и скрытого сосредоточения, в первую очередь, всех армий Резерва Главного Командования и авиации». <...>
По этому вопросу см.: Готовил ли Сталин наступательную войну против Пгглера? Незапланированная дискуссия. Сб. материалов. М., 1995; А. Мерцалов, Л. Мерцалова. Сталинизм и война. М., 1998; Л. Гинз-берг. Спрос на небылицы. «Ледокол» Виктора Суворова дрейфует на отечественных телеэкранах. – Известия, 11.2.2000; Г. Заславский, В. Анфилов. Дай Бог, чтобы не последний [миф]. Независимая газета, 12.2.2000. – Прим. пер.
ложными мировоззрениями, что в возможность уклониться от этого столкновения не верит, а потому лучше, чтобы эту трудную задачу он взял на себя, а нс оставил своему преемнику. В целом же, как он считает, имеются все признаки того, что Россия готовится к войне с нами, поскольку она далеко вышла за рамки соглашений, касающихся Прибалтики и Бессарабии, пользуясь тем, что наши войска связаны на Западе. Пока он намерен осуществить лишь меры предосторожности, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, а решение примет нс ранее, чем его подозрения подтвердятся.
На мое возражение, что наши силы уже заняты на других театрах войны, Гитлер ответил: он хочет переговорить с Браухичем о перераспределении сил и средств, а также о замене частей во Франции. На этом разговор закончился, так как фюрера пригласили на обсуждение обстановки.
Особенно интересным и дававшим богатый материал для выводов было поведение Советского Союза в войне против Польши. Само собою разумеется, после начала нашего наступления Гитлер по дипломатическим каналам призвал Сталина немедленно начать действовать и принять участие в Польской кампании. Это было тем более понятно, что мы были в огромнейшей степени заинтересованы в быстром ходе данной кампании, в «блицкриге», ввиду угрозы нашим западным границам. Сталин же хотел как можно скорее бескровно получить свою плату за раздел Польши и известил фюрера, что будет готов к наступлению самое раннее через три недели, ибо его армия не подготовлена и не отмобилизована. Военный атташе в Москве, заранее информированный ОКВ о положении, по дипломатическим каналам продолжал настаивать на этом, но из Москвы в ответ было слышно одно и то же: быстрее выступить не готовы!
Однако, когда на юге мы перешли Сан и Варшава оказалась в пределах района наших операций, Красная Армия вдруг начала свое продвижение в Польшу, чтобы напасть с тыла на польские корпуса, взять их в плен и оттеснить их сильные части в Румынию. До соприкосновения наших войск с войсками Красной Армии дело нигде не дошло. Советские войска остановились на почтительном расстоянии от демаркационной линии, происходил лишь обмен самыми необходимыми данными.
Все это настолько сильно занимало мои мысли, что я решил изложить свои соображения по данной проблеме сам, т.е. не привлекая к этому делу штаб оперативного руководства вермахта, а потому и без точных цифровых расчетов. Так, без ведома Йодля, во второй половине августа [19]40 г. возникла моя памятная записка. Я посетил министра иностранных дел фон Риббентропа, желая привлечь его на свою сторону с целью во что бы то ни стало отговорить фюрера, прежде чем тот поручит ему заняться этим делом. Мне удалось сделать это: во время беседы с глазу на глаз Риббентроп обещал поддержать мое мнение с политической точки зрения. Мы условились ничего не говорить Пгглеру о нашей беседе, дабы нас не обвинили в заговоре против него.
Несколько дней спустя я после обсуждения обстановки передал написанную от руки памятную записку фюреру; он пообещал по ознакомлении с нею переговорить со мной. Напрасно прождав несколько дней, я напомнил ему и был приглашен на послеобедешюе время. Разговор свелся к весьма односторонней нотации Гитлера, заявившего, что мои соображения его никоим образом не убедили, а моя оценка стратегической обстановки – неправильна. Неверна и моя ссылка на прошлогодний [1939 г.] разговор с Россией: Сталин также, как и он сам, не станет больше соблюдать его, если положение изменится и предпосылки для того исчезнут. Ведь Сталин заключил этот договор для того, чтобы при разделе Польши обеспечить свою долю, а во-вторых, чтобы побудить нас к войне на Западе, рассчитывая, что мы там крепко вгрыземся в землю и понесем тяжелые кровавые жертвы. Этот выигрыш времени и израсходование нами своей силы Сталин хочет использовать против нас, чтобы тем легче поставить Германию на колени.
Я был весьма обескуражен суровой критикой и тем тоном, каким все это мне выговаривалось, и сказал: в таком случае лучше заменить меня другим начальником [ОКВ], способность которого к стратегическим оценкам он считает выше моей. Поэтому я чувствую себя не на высоте своего положения и прошу использовать меня на фронте. Гитлер самым резким тоном отказался сделать это. Только он один вправе заявить мне, что мое суждение неправильно, и он категорически запрещает генералам подавать в отставку, когда их ставят на место. Прошлой осенью ему пришлось то же самое сказать Браухичу. Мы оба встали, я молча вышел, памятная записка осталась у него в руке. Она наверняка исчезла в его бронировашюм сейфе; вполне возможно, что она была сожжена; вполне может быть и то, что черновик ее сохранился в бумагах штаба оперативного руководства вермахта; во всяком случае, Йодль и Варлимонт утверждают, что читали его338.
Дальнейшее развитие наших отношений с Советским Союзом339, визит Молотова в Берлин в начале ноября [1940 г.], решение Гитлера дать директиву о подготовке похода на Восток я здесь не рассматриваю <...>340.
Мои отношения с Гитлером после конфликта из-за войны на Востоке неизбежно стали снова в общем и целом сдержанными; при рассмотрении восточного вопроса он не раз прерывал меня репликами; наши разногласия сделались непреодолимыми.
Правда, после начала нашего превентивного нападения [на СССР] 341 я вынужден был признать, что он [Пгглер] в оценке предстоящего русского наступления все же оказался прав. Однако, исходя из моих впечатлений от пребывания в Советском Союзе в качестве гостя Красной Армии на военных маневрах 1932 г., я оценивал русский военный потенциал иначе, чем Гитлер. Он постоянно исходил из того, что Россия находится в состоянии построения собственной военной промышленности и еще отнюдь не справилась с ним, а также из того, что Сталин уничтожил в 1937 г. весь первый эшелон высших военачальников, а способных умов среди пришедших на их место пока нет342. Он был одержим идеей: столкновение так или иначе, но обязательно произойдет, и было бы ошибкой ждать, когда противник изготовится и нападет на нас. Одна лишь оценка советской военной промышленности и ее мощностей (даже без Донбасса) была тяжким заблуждением Гитлера; русское танкостроение настолько опередило наше, что мы так никогда и не смогли наверстать это отставание.
Однако я должен со всей четкостью констатировать, что за исключением разработок генштаба сухопутных войск в штабе оперативного руководства вермахта никакой подготовки к войне на Востоке до декабря [19]40 г. ОКВ не велось, кроме улучшения, в соответствии с приказами, железнодорожной сети и расширения перевалочных возможностей для переброски войск к восточной границе на бывшей польской территории.
Правда, в связи со своими восточными планами и восточными заботами Гитлер решил в сентябре встретиться с Петеном и Франко. С правительством Петена, находящимся в Виши, т.е. в не оккупированной части Франции, со времени перемирия поддерживались оживленные отношения. Петен желал, в частности, переезда своего правительства в Париж. Гитлер согласился рассмотреть этот вопрос в перспективе, но тоже хотел встретиться с Петеном.
В конце сентября343 я сопровождал фюрера в его особом поезде во Францию. Встреча с Петеном и (премьер-министром правительства Виши. – Прим, пер.) Лавалем состоялась южнее Парижа, на станции Монтуар. Я встретил престарелого маршала перед зданием вокзала, приветствовал его во главе почетного караула, когда он вышел из лимузина. Он был в маршальской форме, ответил на приветствие по-военному и обошел строй почетного караула, не глядя на солдат; за ним шествовали Риббентроп и Лаваль. Мы молча прошли через здание вокзала, напротив входа в который стоял салон-вагон фюрера.
Увидев Петена, выходящего из здания вокзала, фюрер покинул салон-вагон и направился навстречу, обменялся с ним рукопожатием и лично проводил к себе. В самом совещании, как и всегда при политических встречах, я не участвовал; после бесед обоих глав государств и почти сердечного прощания я вновь перед строем салютующего почетного караула проводил маршала к его машине. Прежде чем сесть в нее, он произнес несколько слов благодарности за ведение мною переговоров о перемирии с французской делегацией, возглавлявшейся генералом Хюнт-цигером. Не подав мне руки, он сел в машину и уехал.
О встрече я знаю со слов самого Гитлера только то, что маршал держался по форме безукоризненно, но в деловом отношении – сдержанно. Петен хотел знать, как сложатся будущие отношения Франции с Германией и каковы будут в целом условия мира. Гитлер же стремился выяснить у Петена, насколько Франция будет согласна пойти на удовлетворение территориальных требований Италии, если Германия гарантирует сохранение (за исключением Туниса) французской колониальной империи. Результат встречи оказался, однако, весьма скуден, решающие вопросы остались открытыми.
Мы продолжили поездку к испанской границе через Бордо до пограничной станции, название которой я точно не помню344, куда вскоре прибыл Франко со своим министром иностранных дел Сунье и свитой. Кроме меня присутствовал Браухич. После обычного церемониала встречи много часов продолжались затяжные переговоры в салон-вагоне фюрера. Мы, военные, разумеется, в них не участвовали. Вместо ужина был объявлен перерыв для совещаний обеих сторон; мы скучали невероятно.
С фюрером мне удалось переговорить только накоротке, он очень возмущался позицией испанцев, даже хотел прекратить переговоры. Особенно разозлило его влияние Сунье, державшего Франко «в кармане». Конечный итог во всяком случае был очень мал <...>345.
На обратном пути имела место еще одна беседа Гитлера наедине с Лавалем; она служила продолжением первой, состоявшейся несколько дней назад. Я постоянно сознавал, что французские государственные деятели стремились к выяснению обязательств Франции и проявляли мало понимания того, что мы отстаиваем требования Италии, хотя сами они себя ее должниками не считали.
Когда мы возвращались через Францию, нас настигла весть, что Муссолини хочет выступить с оружием против Греции, поскольку греки отказывают ему в отделении тех областей, которые он пожелал включить в Албанию. Пружиной всей этой акции являлся итальянский министр иностранных дел граф Чиано. Оба эти итальянских деятеля представляли себе все так (и в этом их еще больше укрепил губернатор Албании), будто демонстрация военной силы сразу побудит греков уступить346.
Фюрер объявил экстра-выходку нашего союзника сущим безумием и решил немедленно ехать через Мюнхен на встречу с Муссолини. Поскольку у меня были неотложнейшие дела в Берлине, я покинул поезд фюрера и вылетел в столицу рейха, с тем чтобы вернуться к отправке его поезда из Мюнхена. <...> Мне удалось вскочить в поезд в самую последнюю секунду, когда он уже медленно тронулся.
Намеченная встреча состоялась на следующий день347 во Флоренции. Муссолини приветствовал Пгглера примечательным возгласом: «Фюрер, мы выступаем!» Остановить беду было уже невозможно. Само собой разумеется, в результате предварительных дипломатических переговоров Муссолини узнал намерение Гитлера удержать его от этого шага. Поэтому он и действовал как можно быстрее, чтобы поставить нас перед свершившимся фактом.
Во Флоренции шли многочасовые беседы вчетвером (с участием обоих министров иностранных дел). От скуки я разговаривал с нашим военным атташе и [начальником оперативного руководства верховного командования итальянских вооруженных сил] генералом Гандином – единственным итальянцем, говорившим по-немецки. В поддень состоялся завтрак в узком кругу у дуче, я тоже был в числе приглашенных. Шла непринужденная беседа. Когда садились за стол, дуче принесли военное донесение из Албании. В нем говорилось о первых успехах начатой на рассвете операции. Он прочел ее Гитлеру и мне вслух – разумеется, на немецком языке, который постоянно был языком переговоров с дуче.
Сразу же после завтрака мы отправились в обратный путь. Я приказал нашему военному атташе передавать нам, т.е. ОКВ, ежедневные сводки с Албано-греческого театра войны и сообщать только не приукрашенную правду. В поезде Гитлер бурно возмущался этой авантюрой, как он уже тогда называл ее348.
Ведь он же серьезнейшим образом предостерегал дуче, что это дело не такое легкое: просто безумие – двумя-тремя дивизиями349, да еще в такое время года, атаковать греческие горы, когда одна погода сама по себе заставит очень скоро остановиться! Он считал, что это может обернуться катастрофой, но Муссолини обещал ему немедленно перебросить в Албанию еще несколько дивизий на тот случай, если наступление такими слабыми силами успеха не принесет. Однако, по собственным расчетам, Муссолини потребуется несколько недель для выгрузки новых дивизий в [двух] примитивных албанских портах. Если уж он, Муссолини, считал Гитлер, захотел вести войну против этой жалкой Греции, то почему уж он не напал тогда на Мальту или Крит? Это хотя бы имело смысл для войны в Средиземном море против Англии, особенно если учесть, каким незавидным является положение итальянцев в Северной Африке. Единственно положительное во всем этом, что дуче все-таки попросил одну немецкую танковую дивизию для Северной Африки, после того как наш генерал Функ доложил ему, что маршал Грациани очень просил об этом и возможности для боевого использования этой дивизии имеются350.
Боюсь, что столь недвусмысленно, как он мне об этом сам рассказывал, Гитлер с Муссолини не говорил, опасаясь обидеть этого тщеславного дилетанта в военном деле351 и необычным для себя образом щадил его – к сожалению, нередко в ущерб совместному ведению войны. Хотя и слишком поздно, я ясно понял: Муссолини использовал фюрера, где только можно, и дружба эта была односторонней со стороны Гитлера, который взирал на дуче, как на какой-то золотой кубок.
