Текст книги "Мозг рассказывает.Что делает нас людьми"

Автор книги: Вилейанур С. Рамачандран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

поблизости, что нет необходимости затрачивать ресурсы и спешить на

помощь. Это природный сигнал «все в порядке». Необъясненным остался

лишь легкий налет злорадства, присутствующий во всей этой ситуации.

Как же это объясняет смех Михи? В то время я этого не знал, но много

лет спустя мне повстречалась другая пациентка, Дороти, со схожим

синдромом «смех от боли». Снимок КТ (компьютерной томографии) выявил,

что один из болевых путей в ее мозге был поврежден. Хотя мы и думаем о

боли как о простом ощущении, на самом деле она многослойна.

Первоначально ощущение боли обрабатывается в небольшой структуре под

названием островок, расположенной глубоко под теменной долей в обоих

полушариях мозга (см. рис. В.2). От островка болевая информация затем

передается в переднюю часть поясной извилины в лобных долях. Именно

здесь вы и начинаете чувствовать неприятное ощущение все мучение и ужас

боли вместе с ожиданием опасности. Если этот путь оборван, как это было у

Дороти и, как я предполагаю, у Михи, островок продолжает обеспечивать

основное чувство боли, но это не ведет к предполагаемому ужасу и мучению:

передняя часть поясной извилины не получает сообщения. Фактически она

говорит: «Все в порядке». Таким образом, мы имеем две основных

составляющих смеха: очевидное и неотвратимое указание на неизбежную

тревогу, приходящее от островка, за которым следует контролирующее

указание «да это гроша ломаного не стоит» от неактивизированной передней

части поясной извилины. В итоге пациент разражается неконтролируемым

смехом.

То же самое относится и к щекотке. Огромный взрослый с

угрожающим видом приближается к ребенку. Ребенок очевидно подавлен, он

добыча, находящаяся в полной власти гигантского Гренделя. Какая-то

инстинктивная его часть его внутренний примат, чье изначальное назначение

убегать от всяких ужасов, вроде орлов, ягуаров и питонов (о боже мой!) не

способна оценить ситуацию как-либо иначе. Но затем чудовище вдруг

становится ласковым. И это влечет спад напряженного ожидания опасности.

То, что должно было оказаться клыками и когтями, с жуткой неизбежностью

впивающимися в его ребра, вдруг оказывается всего лишь сильно

колеблющимися пальцами. И ребенок смеется. Вполне возможно, что

щекотка развивалась в качестве ранней шутливой репетиции взрослого

юмора.

Теория ложной тревоги объясняет происхождение грубого юмора, и

легко понять, как в процессе эволюции он мог быть использован (в качестве

экзаптации как мы бы сказали в научной терминологии) для создания

когнитивного грубого юмора проще говоря, шуток. Когнитивный грубый

юмор мог равным образом служить для того, чтобы вызывать спад ложно

вызванного чувства опасности, которое в ином случае могло бы привести к

напрасной трате ресурсов на преодоление воображаемых опасностей.

Действительно, можно даже рискнуть сказать, что юмор помогает в качестве

эффективного противоядия против бессмысленной борьбы с предельной

опасностью: постоянно присутствующего страха смерти, присущего таким

обладающим самосознанием созданиям, как мы.

Ну и наконец, поразмыслим над таким человеческим универсальным

приветственным жестом, как улыбка. Когда к одной человекообразной

обезьяне приближалась другая, по умолчанию предполагалось, что

приближается потенциально опасный чужак, так что она сигнализирует о

своей готовности к битве, обнажая клыки в гримасе. Это получило

дальнейшее развитие в ритуализированном притворном проявлении угрозы,

агрессивном жесте, предупреждающем незваного гостя о возможном

возмездии. Но если в приближающейся человекообразной обезьяне

распознан друг, угрожающее выражение (обнажение клыков) прерывается на

полпути, и эта частичная гримаса с наполовину спрятанными клыками

становится выражением

умиротворения и дружелюбия. Опять-таки

потенциальная угроза (атака) неожиданно обрывается, а это ключевая

составляющая смеха. Неудивительно, что в основе улыбки лежит такое же

субъективное ощущение, как и у смеха. Она основана на той же логике и

может передаваться по тем же самым нейронным сетям. Не странно ли, что,

когда ваша любимая улыбается вам, она на самом деле наполовину обнажает

свои клыки, напоминая вам о своем животном происхождении.

Ну что ж, вот как обстоит дело: мы можем начать со странной загадки,

как будто сошедшей со страниц Эдгара Аллана По, применить методы

Шерлока Холмса, диагностировать и объяснить симптомы Михи и на десерт

прояснить возможную эволюцию и биологическую функцию чрезвычайно

ценного, но в высшей степени загадочного аспекта человеческого разума.

Г Л А В А 2

Видеть и знать

«Вы видите, но не замечаете».

ШЕРЛОК ХОЛМС

Эта ГЛАВА ПОСВЯЩЕНА ЗРЕНИЮ. РАЗУМЕЕТСЯ, ГЛАЗА И ЗРЕНИЕ

НЕ присущи исключительно людям никоим образом. На самом деле

способность видеть столь полезна, что глаза эволюционировали в разных

случаях много раз в истории жизни на земле. Глаза осьминога жутким

образом похожи на наши, несмотря на тот факт, что последним нашим

общим предком было слепое морское существо, похожее не то на слизняка,

не то на улитку и жившее более полумиллиарда лет назад. Глаза

действительно не свойственны лишь нам, но процесс видения происходит не

в глазе. Он происходит в мозге. На земле нет другого такого создания,

которое видело бы объекты таким же образом, как мы. У некоторых

животных острота зрения намного выше, чем у нас. Вы наверняка слышали,

что орел может прочитать мелкий газетный шрифт с расстояния в пятнадцать

метров. Правда, орлы не умеют читать.

Это книга о том, что делает людей особенными, и постоянно

повторяющаяся в ней тема что наши уникальные психические свойства,

возможно, развились из ранее существовавших структур мозга. Мы начинаем

наше путешествие со зрительного восприятия отчасти потому, что о его

сложности известно намного больше, чем о каких-либо других функциях

мозга, отчасти также и потому, что развитие зрительных областей мозга

чрезвычайно ускорилось в эволюции приматов, достигнув кульминации у

человека. Плотоядные и травоядные животные имеют, скорее всего, менее

дюжины зрительных областей и не обладают цветовым зрением. То же самое

относится и к нашим предкам небольшим ночным насекомоядным,

сновавшим по ветвям деревьев и не подозревавшим, что их потомки

однажды наследуют а возможно, и уничтожат! всю землю. Однако у человека

целых тридцать зрительных областей вместо какой-то дюжины. К чему же

они? Тем более что баран спокойно обходится намного меньшим

количеством.

Когда наши похожие на землероек предки стали вести дневной образ

жизни, эволюционируя в полуобезьян и обезьян, они начали развивать

сверхсложные зрительно-моторные способности для того, чтобы точно

хватать и манипулировать ветками, хворостинками и листьями. Более того,

смена рациона с маленьких ночных насекомых на красные, желтые и синие

фрукты, а также на листья, чья питательная ценность имела цветовой код в

различных оттенках зеленого, коричневого и желтого, послужила толчком

для возникновения изощренной системы цветового зрения. Этот ценный

аспект цветового восприятия мог впоследствии быть использован самками

приматов,

чтобы

информировать

о

своей

ежемесячной

половой

рецептивности и овуляции с помощью течки бросающегося в глаза

разбухания и окрашивания ягодичной области, становившейся похожей на

спелый фрукт. (Эта особенность была утеряна человеческими самками,

развившими способность к постоянной половой рецептивности на

протяжении всего месяца факт, который еще доступен для моего личного

наблюдения.) На следующем витке эволюции, когда наши предки-приматы

развили способность постоянно находиться в вертикальном положении на

двух ногах, привлекательность набухших розовых ягодиц могла быть

перенесена на пухлые губы. Есть искушение с лукавой улыбкой

предположить, что наше пристрастие к оральному сексу, возможно, также

отсылает нас на ту ступень эволюции, когда наши предки были плодоядными

(поедателями фруктов). Какая лукавая мысль: а что, если наше восхищение

Моне, или ван Гогом, или Ромео, смакующим поцелуй Джульетты, ведет в

конечном итоге к древнему влечению к зрелым фруктам и задам? (Вот это и

делает эволюционную психологию такой забавной: вы можете преддожить

совершенно нелепую сатирическую теорию и выйти совершенно сухим из

воды.)

Да вдобавок к чрезвычайной подвижности наших пальцев у большого

пальца человека развился уникальный седловидный сустав, позволяющий

помещать его напротив указательного пальца. Это свойство, сделавшее

возможным

так

называемый

точный

захват,

может

показаться

незначительным, но оно весьма полезно для того, чтобы собирать фрукты,

орехи и насекомых. Оно также весьма полезно для того, чтобы продевать

нитку в иголку, обхватывать рукоятку топора, считать или показывать

буддийский жест мира. Потребность в точном независимом движении

пальцев, противопоставленном большом пальце и в точной координации глаз

и рук– эволюция которой была приведена в движение весьма рано в

генеалогии приматов могла оказаться окончательным источником для такого

давления отбора, который привел нас к развитию сложных зрительных и

зрительно-двигательных областей мозга. Весьма сомнительно, что без них вы

смогли бы послать воздушный поцелуй, писать, считать, бросать дротик,

курить косяк или если вы монарх управляться со скипетром.

Связь между действием и восприятием особенно прояснилась в

последнее десятилетие с открытием нового класса нейронов в лобных долях

так называемых канонических нейронов. Эти нейроны в некоторых

отношениях подобны зеркальным нейронам, с которыми я вас познакомил в

предыдущей главе. Подобно зеркальным нейронам, каждый канонический

нейрон активизируется во время специфического действия, например, когда

вы пытаетесь дотянуться до высокой ветки или яблока. Но тот же самый

нейрон придет в активность просто при виде ветки или яблока. Другими

словами, похоже что абстрактное свойство возможности быть взятым было

закодировано в зрительной форме объекта как присущая ему черта. Различие

между восприятием и действием существует в нашем обыденном языке, но

это как раз то, что мозг, несомненно, не всегда принимает во внимание.

Подобно тому как граница между зрительным восприятием и

хватательным движением становилась все более расплывчатой в ходе

эволюции приматов, то же самое происходило с границей между зрительным

восприятием и зрительным воображением входе эволюции человека.

Обезьяна, дельфин

или собака,

возможно, и обладают

какой-то

рудиментарной формой зрительного воображения, но только люди могут

создавать зрительные символы и жонглировать ими в уме, пытаясь получить

новый образ. Возможно, человекообразная обезьяна может вызвать в

воображении образ банана или альфа-самца своего стада, но только человек

способен жонглировать зрительными символами, чтобы создать совершенно

новые комбинации, такие как дети с крыльями (ангелы) или полулюди-

полулошади (кентавры). Такого рода воображение и жонглирование

символами «в автономном режиме», в свою очередь, может потребоваться

для другого уникального человеческого свойства, языка, за который мы

возьмемся в шестой главе.

В 1988 году ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИЙ МУЖЧИНА был доставлен в отделение

экстренной медицинской помощи больницы в Миддлсексе, Англия. Во время

Второй мировой войны Джон был пилотом истребителя. Вплоть до того

рокового дня, когда у него внезапно развились жестокие боли в животе и

рвота, он находился в превосходном физическом состоянии. Штатный врач,

доктор Дэвид Макфи, просмотрел историю болезни. Боль началась возле

пупка, а затем переместилась в нижнюю правую часть живота. Все это

прозвучало для доктора Макфи как классический случай аппендицита прямо

по

учебнику:

воспаление

небольшого

рудиментарного

отростка,

выступающего из толстой кишки в правую часть тела. В утробе аппендикс

начинает расти прямо под пупком, но по мере роста кишок и их

сворачивания аппендикс перемещается в нижнюю правую четверть живота.

Однако мозг помнит его исходное местоположение, и именно поэтому

первоначально чувствует боль именно там под пупком. Вскоре воспаление

распространяется на брюшную стенку, лежащую над аппендиксом. Именно

тогда боль перемещается вправо.

Затем

доктор

Макфи

спровоцировал

классический

симптом,

называемый болезненностью при внезапном ослаблении давления. Он очень

медленно сдавил тремя пальцами нижнюю правую брюшную стенку и

обнаружил, что это не вызвало боли. Но когда он резко отпустил руку, чтобы

убрать давление, то после короткой задержки последовала внезапная боль.

Задержка вызывается тем, что воспаленному аппендиксу нужно время, чтобы

вернуться на прежнее место и удариться о брюшную стенку.

Наконец, доктор Макфи сдавил нижнюю левую четверть живота

Джона, вызвав у него резкий приступ боли в нижней правой четверти,

истинном местоположении аппендикса. Боль вызывается потому, что из-за

давления газ перемещается из левой в правую часть толстой кишки, что

заставляет аппендикс слегка раздуться. Этот однозначный симптом вместе с

высоким жаром и рвотой у Джона окончательно решил диагноз. Доктор

Макфи немедленно назначил удаление аппендикса: раздутый, воспаленный

аппендикс может в любой момент разорваться и разлить свое содержимое по

брюшной полости, вызвав угрожающий жизни перитонит. Операция прошла

гладко, и Джон был помещен в послеоперационную палату для отдыха и

восстановления.

Увы, настоящие неприятности у Джона еще только начинались2. То,

что должно было стать обычным выздоровлением, превратилось в кошмар

наяву, когда маленький сгусток крови из вены в его ноге попал в кровоток и

закупорил одну из его мозговых артерий, вызвав инсульт. Первый признак

этого проявился, когда жена Джона зашла в его палату. Представьте

удивление Джона (и ее удивление), когда он не смог узнать ее лицо. Он мог

узнать ее только по голосу. Он не мог больше узнать ничье лицо даже

собственное лицо в зеркале.

«Я понимаю, что это я, говорил он. Оно подмигивает, когда

подмигиваю я, и двигается вместе со мной. Но оно не выглядит мной».

Джон постоянно настаивал на том, что с его зрением ничего не

случилось.

«У меня прекрасное зрение, доктор. Вещи расфокусированы в моем

сознании, а не в глазах».

Более значимо было то, что он не мог распознать хорошо знакомые

предметы. Когда ему показали морковку, он сказал: «Что-то длинное с

пучком на конце это кисть?»

Он пытался на основании отдельных частей предмета сделать

заключение, чем это могло бы быть, вместо того чтобы распознать предмет

сразу целиком, как это происходит у большинства из нас. Когда ему показали

козу на картинке, он описал ее так: «Какое-то животное. Собака, наверное».

Часто Джон мог опознать видовой класс, к которому принадлежал предмет

так, например, он мог отличить животных от растений, но совершенно не мог

сказать, какой именно предмет из этого класса перед ним. Эти симптомы не

были вызваны каким-либо ограничением интеллекта или словарного запаса.

Вот перед вами описание Джоном моркови, которое, уверен, что вы

согласитесь, гораздо более подробное, чем может дать большинство из нас:

Морковь корнеплод, который выращивается и потребляется в качестве

пищи для человека по всему миру. Однолетняя культура, выращиваемая из

семян, морковь производит длинные тонкие листья из верхушки корня. Она

растет на большую глубину и весьма большая по сравнению с длиной

листьев, иногда достигая длины в пятьдесят сантиметров под листом, если

выращивается в хорошей почве. Морковь можно есть сырой или

приготовленной, ее можно собирать на любой стадии роста при любом

размере. Обычная форма моркови продолговатый конус, а ее цвет колеблется

от красного до желтого.

Джон больше не мог распознавать объекты, но он мог оперировать с

ними в терминах их пространственной протяженности, их размера и их

движения. Он мог гулять по больнице, не натыкаясь на препятствия. Он даже

мог с небольшой помощью ездить на машине на небольшие расстояния

поистине удивительный подвиг, принимая во внимание транспортный поток,

с которым ему приходилось иметь дело. Он мог оценить пространственное

положение и измерить приблизительную скорость движущегося автомобиля,

хотя и не мог сказать, «ягуар» это, «вольво» или хотя бы грузовик. Такие

отличия совершенно несущественны для собственно вождения.

Когда он вернулся домой, он увидел гравюру собора Святого Петра,

висевшую на стене десятилетиями. Он сказал, что знает, что кто-то ему ее

подарил, но совершенно забыл, что на ней изображено. Он мог удивительно

точно ее нарисовать, скопировав каждую деталь включая дефекты печати! Но

даже после того, как он это сделал, он все еще не мог сказать, что это такое.

Видел Джон вполне ясно, он просто не знал, что он видит вот почему

дефекты не были для него «дефектами».

До инсульта Джон был страстным садоводом. Однажды он вышел из

дома и, к великому удивлению жены, поднял садовые ножницы и принялся

без особого напряжения подстригать живую изгородь. Тем не менее, когда он

пытался навести порядок в саду, он часто выдирал цветы, потому что не мог

отличить их от сорняков. А для подстригания изгороди необходимо было

только замечать неровности. Здесь не требовалось распознавать предметы.

Затруднения Джона прекрасно показывали разницу между тем, чтобы видеть,

и тем, чтобы понимать.

Хотя главной проблемой для Джона была неспособность понять, что он

видит, были и другие, более тонкие затруднения. Например, у него было

тоннельное зрение, которое не позволяет увидеть, согласно пословице, «за

деревьями леса». Он мог дотянуться и взять чашку кофе, если она была

рядом на незагроможденном столе, но приходил в беспомощное

замешательство, столкнувшись с необходимостью иметь дело с буфетом.

Представьте его удивление, когда он обнаружил, что добавил в кофе майонез

вместо сливок.

Наше восприятие мира обычно кажется столь естественным, что мы

принимаем его за само собой разумеющееся. Вы смотрите, видите,

понимаете это кажется таким же естественным и неизменным, как текущая

вниз вода. И только когда что-то нарушается, как у пациентов вроде Джона,

мы понимаем, как чрезвычайно сложен этот процесс на самом деле. Даже

если наша картина мира выглядит связной и цельной, в действительности она

возникает благодаря активности тех самых тридцати (или даже более)

различных зрительных областей в коре мозга, каждая из которых выполняет

множество тончайших функций. Многие из этих областей у нас такие же, как

и у других млекопитающих, но в какой-то момент времени они

«расщепились», чтобы специализироваться на новых функциях у высших

приматов. Неясно, сколько именно зрительных областей свойственны только

человеку. Зато о них известно намного больше, чем о других высших

областях мозга, таких как лобные доли, которые задействуются при морали,

сострадании

и

честолюбии.

Доскональное

знание

того,

как

в

действительности работает система зрения, может, следовательно, дать нам

прозрения относительно более общих стратегий, используемых мозгом при

обработке информации, включая и те, что свойственны только нам.

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД Я присутствовал на послеобеденной речи, прочтенной

Дэвидом

Аттенборо

в

университетском

аквариуме

в

Ла-Джолле,

Калифорния, недалеко от места моей работы. Рядом со мной сидел

необычного внешнего вида господин с усами как у моржа. Выпив четвертый

бокал вина, он мне сказал, что работает в институте креационистских наук в

Сан-Диего. У меня было сильное искушение сказать ему, что «наука» и

«креационизм» понятия несовместимые (просто оксюморон), но, прежде чем

я успел это сделать, он спросил, где я работаю и чем в данный момент

интересуюсь.

«В настоящее время аутизмом и синестезией. Но кроме того, я изучаю

процесс зрения».

«Зрения? А что же там изучать?»

«Ну, как вы думаете, что происходит в вашей голове, когда вы на что-

нибудь смотрите на то кресло, например?»

«В моем глазу на сетчатке находится оптический образ кресла. Этот

образ передается по нерву в зрительную область мозга, и я его вижу.

Разумеется, в глазу образ перевернут, поэтому, прежде чем я его увидижу,

образ должен снова перевернуться в мозгах».

Его ответ содержит логическую ошибку, которую называют ошибкой

гомункулуса. Если образ на сетчатке передается в мозг и «проецируется» на

некоем внутреннем умственном экране, то вам понадобится что-то вроде

«человечка» гомункулуса в вашей голове, который смотрел бы на

изображение и интерпретировал или понимал бы его для вас. Но как сам

человечек понимал бы образы, мелькающие уже у него на экране?

Потребовался бы еще один, более крохотный парень, смотрящий на образ

уже у того в голове, и так далее. Это ситуация бесконечного привлечения

новых глаз, образов и человечков, совершенно не решающая проблему

восприятия.

Чтобы понять, что такое восприятие, вам в первую очередь нужно

избавиться от представления, будто образ в глубине вашего глаза просто

«передается» в ваш мозг и там изображается на экране. Вместо этого вы

должны понять, что, как только лучи света в глубине вашего глаза

преобразуются в нервные импульсы, уже нет никакого смысла говорить о

зрительной информации как об образе. Вместо этого мы должны думать о

символических описаниях, представляющих сцены и объекты, ранее бывшие

образами. Скажем, я захотел, чтобы кто-нибудь узнал, на что похоже кресло

в другом углу комнаты. Я бы мог привести его туда и указать на кресло, так

чтобы он смог сам его увидеть, но это не символическое описание. Я мог бы

показать ему фотографию или рисунок кресла, но это все еще не

символическое описание, потому что они обладают физическим сходством с

креслом. Но вот если бы я дал этому человеку письменное описание кресла,

то мы бы уже перенеслись в область символического описания: изгибы

чернил на бумаге не имеют никакого физического сходства с креслом, они

лишь символизируют его.

Аналогичным образом, мозг создает символические описания. Он не

воссоздает исходный образ, а отображает различные черты и аспекты образа

в совершенно новых понятиях конечно, не изгибами чернил, но на основе

своего собственного алфавита нервных импульсов. Эти символические

кодировки отчасти создаются уже в вашей сетчатке, но по большей части

именно в мозге. Попав туда, они сортируются, преобразуются и вновь

соединяются в обширной сети зрительной области мозга, которая в конечном

итоге позволяет вам распознавать объекты. Разумеется, большая часть такой

обработки информации происходит без привлечения вашей сознательной

деятельности, почему и кажется естественной и очевидной, как для моего

соседа за обеденным столом.

Я весьма многословно опроверг «ошибку гомункулуса», указав на то,

что она влечет за собой логическую проблему дурной бесконечности. Но

имеется ли какое-нибудь прямое указание на то, что это в самом деле

ошибка?

Во-первых, то, что вы видите, не может быть просто изображением на

сетчатке, потому что изображение на сетчатке может оставаться

неизменным, а ваше восприятие коренным образом изменится. Если

восприятие просто предполагает передачу и отображение образа на

внутреннем умственном экране, как такое могло бы быть? Во-вторых, верно

также и обратное: образ на сетчатке изменится, но ваше восприятие объекта

останется устойчивым. В-третьих, вопреки видимости, процесс восприятия

требует определенного времени и происходит в несколько стадий.

Понять первый довод легче всего. Это основа многих зрительных

иллюзий. Самый известный пример куб Неккера, случайно открытый

швейцарским кристаллографом Луи Альбером Неккером (рис. 2.1). Однажды

он разглядывал в микроскоп кубовидный кристалл, и представьте его

изумление, когда кристалл внезапно начал переворачиваться! Без какого-

либо видимого движения он менял ориентацию прямо перед его глазами.

Неужели кристалл изменялся сам по себе? Чтобы прояснить этот вопрос, он

нарисовал каркас куба на клочке бумаги и обнаружил, что с рисунком

происходило то же самое. Отсюда вывод: изменялся не кристалл, а его

восприятие. Можете сами проделать такой фокус. Это очень забавно, даже

если вы уже так делали много раз в прошлом. Вы увидите, что рисунок

внезапно поворачивается к вам, причем частично но только частично по

вашей воле. Тот факт, что ваше восприятие неизменного изображения может

изменяться и переворачиваться, является доказательством того, что

восприятие включает в себя нечто большее, чем просто отражение образа в

мозге. Даже наипростейший акт восприятия включает в себя суждение и

толкование. Восприятие это активно формируемое мнение о мире, а не

пассивная реакция на поступающие от него сенсорные данные.

Рис. 2.1. Схематическое изображение куба:

вы можете видеть его одним из двух

способов, либо так, как будто он повернут к

вам левой, либо правой стороной, но не то и

другое одновременно

Рис. 2.2. Это не фотошоп! Фото было сделано обычным фотоаппаратом с особой точки

зрения, которая создает эффект комнаты Эймса. В этом обмане зрения забавно то, как

люди перемещаются из одного конца комнаты в другой: всем без исключения в мире

кажется, что они стоят всего в нескольких метрах друг от друга, и один из них вырос до

гигантских размеров, уперевшись головой в потолок, а другой сжался до размеров

Дюймовочки

Еще одним поразительным примером может стать знаменитая

перекошенная комната Эймса (см. рис. 2.2). Представьте, что вы берете

самую обычную комнату, вроде той, где вы сейчас находитесь, и

растягиваете один из углов так, что потолок в этом углу оказывается выше,

чем в любом другом месте комнаты. Теперь проделаем небольшую дырку в

любой из стен и взглянем внутрь комнаты. Практически из любой точки

зрения вы увидите странно искаженную, похожую на трапецию комнату. Но

есть одно выгодное место обзора, из которого, к вашему удивлению, комната

выглядит совершенно нормальной! Стены, потолок и пол выглядят так,

словно расположены друг к другу под правильным углом, а окна и кафель на

полу имеют одинаковый размер. Обычное объяснение этой иллюзии состоит

в том, что именно с этой особой точки обзора изображение искаженной

комнаты, отбрасываемое на вашу сетчатку, идентично изображению, которое

отбрасывала бы обычная комната это просто геометрическая оптика. Но,

конечно, в этой связи возникает вопрос. Каким образом ваша зрительная

система знает, как должна была бы выглядеть нормальная комната именно из

этой особой точки обзора?

Поставим вопрос с ног на голову и предположим, что вы смотрите

через глазок на обычную комнату. Конечно, существует бесконечное

множество искаженных комнат Эймса, которые могли бы создать точно

такой же образ, тем не менее вы неизменным образом воспринимаете

нормальную комнату. Ваше восприятие не мечется бешено между

миллионом возможностей, оно неизменно останавливается на верной

интерпретации. Единственный способ, который позволяет ему так поступать,

это привлечение определенного встроенного знания или скрытых

предположений о мире, вроде того что стены могут быть параллельными,

кафель на полу квадратным и так далее; это позволяет исключить множество

ложных комнат.

В таком случае изучение восприятия это изучение этих самых

предположений и того способа, с помощью которого мы обогащаемся в

нейронном программном обеспечении мозга. Довольно сложно построить

комнату Эймса в натуральную величину, но в течение многих лет психологи

придумали сотни зрительных иллюзий, искусно предназначенных для

изучения этих самых предположений, управляющих восприятием. На

иллюзии очень забавно смотреть, потому что они попирают здравый смысл.

Но на психолога, занимающегося проблемами восприятия, они действуют так

же, как запах паленой изоляции на инженера, вызывают непреодолимое

стремление обнаружить причину происходящего (цитируя сказанное

биологом Питером Медаваром в совершенно другом контексте).

Возьмем простейшую из иллюзий, предсказанную еще Исааком

Ньютоном и наглядно продемонстрированную Томасом Янгом (который, по

любопытному совпадению, еще и расшифровал египетские иероглифы). Если

вы спроецируете на белый экран круги красного и зеленого цвета так, чтобы

они перекрыли друг друга, в действительности вы увидите желтый круг.

Если у вас три проектора испускающие лучи красного, зеленого и синего

цветов, то, соответствующим образом настраивая яркость каждого из них, вы

можете получить любой цвет радуги на самом деле сотни различных тонов,

просто смешивая лучи в правильном соотношении. Вы даже можете

получить белый цвет. Эта иллюзия настолько поразительна, что ей с трудом

верят, впервые с ней столкнувшись. Кроме того, она говорит кое-что весьма

важное о зрении: несмотря на то что вы можете различать тысячи оттенков

цветов, у вас в глазу всего три класса цветочувствительных клеток: одни для

красного цвета, другие для зеленого и третьи для синего. Каждый из них

наилучшим образом реагирует на цвет только одной длины волны, но будет

реагировать, хоть и хуже, и на волны другой длины. Таким образом, любой

наблюдаемый цвет будет возбуждать красные, зеленые и синие рецепторы в

разных сочетаниях, а высшие механизмы мозга будут интерпретировать

Рис. 2.3. Яйца или ямки? Вы можете

переключаться с одного на другое, просто

решите, откуда падает свет слева или

справа

каждое сочетание как определенный цвет. Например, желтый цвет лежит в

спектре на равном расстоянии между красным и зеленым, поэтому он

равным образом активизирует красные и зеленые рецепторы, а мозг

научился, или развил способность, интерпретировать этот цвет как желтый.

Использование простых цветных лучей для выведения законов цветового

зрения было одним из величайших триумфов науки о зрении. Это проложило

путь для цветной печати (из экономии использующей лишь три оттенка

чернил) и цветного телевидения.

Моим любимым примером того, как можно использовать зрительные

иллюзии для выявления скрытых предположений, лежащих в основе

восприятия, является технология «форма-тень» (рис. 2.3). Хотя художники

уже давно используют затенение для усиления впечатления глубины на

своих картинах, лишь недавно ученые начали подробно исследовать это

явление. Например, в 1987 году я создал несколько компьютерных

изображений наподобие показанного на рис. 2.3 набор дисков, в случайном

порядке рассредоточенных посерому полю. Каждый диск содержит плавную

градацию от белого цвета с одной стороны до черного на другой, а фон

сделан аккуратно «отцентрованно серым», средним между белым и черным.

Отчасти эти эксперименты были вдохновлены замечаниями, сделанными

физиком Викторианской эпохи Дэвидом Брюстером. Если вы внимательно

посмотрите на диски на рис. 2.3, то сначала они покажутся набором яиц,

освещенных с правой стороны. С некоторым усилием в них можно увидеть