Текст книги "Мозг рассказывает.Что делает нас людьми"
Автор книги: Вилейанур С. Рамачандран
Жанр:
Медицина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)
это возможно, чтобы ребенок-аутист с задержкой развития, который едва
может говорить, рисовал лучше, чем один из величайших гениев эпохи
Возрождения?
Ответ опять-таки связан с законом изоляции, с модульным строением
мозга. (Модульность необычный термин, который обозначает, что различные
структуры мозга специализируются на различных функциях.) Социальная
неприспособленность Нади, эмоциональная незрелость, задержка развития
речи объясняются тем фактом, что многие области в ее мозге повреждены и
функционируют неправильно. Но, может быть, как я предположил в моей
более ранней книге, существует невредимый островок корковой ткани в ее
правой теменной доле, участок, который включен во все пространственные
навыки, включая наше чувство художественных пропорций. Если правая
теменная доля повреждена мозговым инсультом или опухолью, пациенты
часто теряют способность нарисовать даже самый простой предмет.
Картины, которые им удается нарисовать, обычно очень подробны, но им не
хватает непрерывности линии и жизненности. Я заметил, что, когда
повреждена левая теменная доля пациента, его рисунки, наоборот, иногда
становятся лучше, чем были до повреждения. Он начинает опускать
несущественные детали. Здесь напрашивается вопрос, не является ли правая
теменная доля мозговым модулем, отвечающим за «раса» художественной
выразительности.
Я думаю, что плохое функционирование многих областей в мозге Нади
освободило ее невредимую правую теменную долю ее «раса»-модуль, чтобы
получить львиную долю ее ресурсов внимания. Вы или я сможем достичь
такого уровня только после долгих лет тренировки и усилий. Эта гипотеза
может объяснить, почему ее искусство вызывает даже больше эмоций, чем
рисунок Леонардо. Может оказаться, что похожее объяснение подходит и к
аутистамвундеркиндам в арифметике. Дети с серьезной задержкой в
развитии тем не менее демонстрируют поразительные успехи в арифметике,
например умножение двух чисел из 13 цифр в считанные секунды. (Заметьте,
я сказал арифметика, а не математика. Настоящий математический талант
требует не только вычислительных способностей, но и сочетания нескольких
разных умений, включая пространственное представление.) Мы знаем, что
левая теменная доля участвует в процессе счета, так как мозговой удар
повреждает ее, пациент обычно теряет способность вычитать или делить. У
вундеркиндов в счете левая теменная доля может быть невредимой, в
отличие от правой. Если все внимание ребенка-аутиста перемещается в этот
числовой модуль в левой теменной доле, то он станет скорее одаренным в
арифметике, а не в рисовании.
По иронии судьбы, как только Надя подросла, она стала менее
аутичной и полностью потеряла способность рисовать. Это наблюдение лишь
повышает надежность идеи изоляции. Когда Надя повзрослела и приобрела
некоторые высшие способности, она больше не могла перемещать центр
внимания в модуль «раса» в правой теменной доле (что, возможно,
свидетельствует о том, что традиционное образование может задушить
ростки творчества).
Вдобавок к смещению внимания в мозге аутистов могут быть реальные
анатомические изменения, которые объясняют их способность к творчеству.
Возможно, здоровые области выросли и стали более значимыми в мозговой
активности. Так, у Нади могла быть увеличенной правая теменная доля,
особенно правая угловая извилина, что объясняло бы ее художественный
талант. Детей-аутистов с научным талантом часто приводят ко мне их
родители, и однажды я, пожалуй, просканирую их мозг, чтобы посмотреть,
есть ли там действительно здоровые островки разросшейся ткани. К
сожалению, это не так легко сделать, как кажется, ведь дети-аутисты часто не
могут усидеть на одном месте во время сканирования. У Альберта
Эйнштейна была огромная угловая извилина, и я однажды выдвинул
гипотезу, что это позволило ему сочетать вычислительные (левая теменная
доля) и пространственные (правая теменная доля) способности таким
необычным способом, который мы, жалкие смертные, даже не можем себе
представить.
Доказательство принципа изоляции в искусстве можно найти также в
клинической неврологии. Например, не так давно один врач написал мне об
эпилептических приступах, происходящих в его височных долях. (Приступы
это неконтролируемые разряды нервных импульсов, которые проносятся
через мозг примерно так же, как обратная связь, устанавливающаяся между
выступающим и стоящим перед ним микрофоном.) Пока у него довольно
неожиданно в возрасте шестидесяти лет не начались приступы, этот врач
никогда не интересовался поэзией. И тут вдруг, ни с того ни с сего, из него
полились рифмы. Это стало откровением, внезапным обогащением его
внутренней жизни, как раз в тот момент, когда его силы были уже на исходе.
Второй пример, из изящного труда Брюса Миллера, невролога из
Калифорнийского университета в Сан-Франциско, связан с пациентами,
которые в пожилом возрасте стали страдать от быстро прогрессирующей
деменции и угасания интеллекта. Это расстройство, которое называется
лобно-височной деменцией, поражает лобные доли место образования
суждений и важнейших аспектов внимания и рассуждения, височные доли,
но сохраняет здоровыми островки теменной коры. Умственные способности
пациентов ухудшались, но некоторые из них внезапно, к своему
собственному
удивлению
и
к
удивлению
окружающих,
развили
экстраординарную способность рисовать красками и карандашом. Это
совпадает с моими рассуждениями о Наде ее художественный талант был
результатом гиперфункции сохранной правой теменной доли.
Эти рассуждения об одаренных аутистах и пациентах с эпилепсией и
лобно-височной деменцией поставили один очень интересный вопрос. А мы
менее одаренные нормальные люди также имеем скрытый художественный
или математический талант, который только и ждет того, чтобы какая-нибудь
болезнь его освободила? Если да, то возможно ли дать волю этим талантам
без повреждений мозга или ценой разрушения других способностей? Похоже
на научную фантастику, но австралийский физик Алан Снайдер отметил, что
это не фантазии. Может быть, гипотезу даже удастся проверить.
Я обдумывал эту возможность во время последней поездки в Индию, и
тут случился самый странный телефонный разговор в моей жизни (а это о
многом говорит). Звонили издалека, из редакции австралийской газеты.
«Доктор Рамачандран, извините, что беспокою вас дома. Только что
было сделано удивительное открытие. Могу я задать вам несколько вопросов
по этому поводу?»
«Конечно, задавайте».
«Вы знаете гипотезу доктора Снайдера об одаренных аутистах?»
спросили меня.
«Да, сказал я. Он предполагает, что в мозге нормального ребенка
низшие зрительные области создают очень сложные представления лошади
или любого другого предмета в трех измерениях. Ведь для этого возникло
зрение. Но ребенок постепенно узнает все больше о мире, высшие корковые
области порождают все более абстрактные, понятийные описания лошади.
Например, «это животное с длинной мордой и четырьмя ногами и похожим
на метелку хвостом и т. д.». Со временем взгляд ребенка на лошадь
полностью формируется этими высшими абстракциями. Уменьшается его
доступ к более ранним зрительным представлениям, которыми пользуется
искусство. У ребенка-аутиста эти высшие области не развиваются, поэтому
он способен получить доступ к этим более ранним представлениям так, как
вы или я уже не способны. Отсюда удивительная одаренность ребенка в
живописи. Снайдер также объясняет одаренность в математике, но мне это
кажется слишком запутанным».
«А что вы думаете о его гипотезе?» спросил журналист.
« Я согласен с ней и сам провожу подобные рассуждения, сказал я, но
научное сообщество весьма скептично настроено и считает, что идея
Снайдера слишком расплывчатая, чтобы быть полезной или проверяемой. С
этим я не согласен. У каждого невролога найдется по крайней мере одна
история о пациенте, который вдруг обрел какой-нибудь новый необычный
талант после инсульта или травмы мозга. Но лучшая часть его теории это
предсказание, которое он делает и которое теперь, глядя назад, кажется
очевидным. Он предположил, что, если бы вы могли каким-либо образом
временно «отключить» высшие центры в мозге здорового человека, этот
человек смог бы внезапно получить доступ к так называемым низшим
представлениям и создать прекрасные рисунки или начать производить
вычисления. И что мне нравится в этом предсказании, это не только
мысленный эксперимент. Мы можем использовать прибор, который
называется транскраниальный магнитный стимулятор, или ТМС, чтобы
безопасно отключить на время области мозга здорового взрослого человека.
Можно ли будет тогда увидеть внезапный расцвет художественных или
математических талантов? Сможет ли человек научиться за этот короткий
период преодолевать обычные блоки концептуальных представлений? Если
да, придется ли ему заплатить за это потерей концептуальных способностей?
И если стимуляция научит его преодолевать блок, сможет ли он потом делать
это самостоятельно без магнита?»
«Ну что же, доктор Рамачандран, сказал журналист, у меня для вас есть
новости. Два исследователя здесь в Австралии, которые были увлечены
гипотезой доктора Снайдера, провели этот эксперимент. Они набрали
здоровых студентов-волонтеров и поставили этот опыт».
«Да вы что? Я был заинтригован. И как все было?»
«Ну, они отключили мозг студентов магнитом, и внезапно эти
студенты стали без особых усилий рисовать прекрасные эскизы. И один
студент мог выдавать простые числа так же, как это делают некоторые
чокнутые ученые».
Репортер почувствовал, что я остолбенел, да я просто потерял дар
речи!
«Доктор Рамачандран, вы слушаете? Вы меня слышите?»
Мне понадобилась целая минута, чтобы прийти в себя. Я слышал
много странных вещей за годы моей работы в качестве невролога-
бихевиориста, но эта была без сомнения самая странная.
Я должен признаться, что у меня были (и до сих пор есть) две очень
разные реакции на это открытие. Первая простое недоверие и скептицизм.
Наблюдение не противоречит нашим знаниям в неврологии (отчасти потому,
что мы знаем очень мало), но оно звучит нелепо. Сама идея о том, что какое-
либо умение может увеличиться за счет того, что другие части мозга
отключены, очень странна это что-то из разряда сериалов вроде «Секретные
материалы». Кроме того, она отдает речью гуру на собрании адептов,
который все время говорит о ваших скрытых талантах, которые ждут своего
часа, надо только купить их кассеты. Или торговцев наркотиками, которые
заявляют, что их магические напитки откроют вашему разуму новые
измерения творческих способностей и воображения. Или этого абсурдного,
но почему-то очень популярного «факта» о том, что люди используют только
10 процентов своего мозга что бы это ни значило. (Когда журналисты
спрашивают меня об истинности этого заявления, я обычно говорю: «Ну, у
нас в Калифорнии это точно так».)
Моей второй реакцией было почему бы и нет? Ведь мы знаем, что
новый талант может возникнуть сравнительно внезапно у пациентов с лобно-
теменной деменцией. То есть мы знаем, что такое обнажение при
реорганизации мозга может происходить. Так почему я должен удивляться
австралийскому открытию? Почему их наблюдение с ТМС может быть менее
вероятным, чем наблюдения Брюса Миллера над пациентами с выраженной
деменцией?
Смущает время. Требуются годы, чтобы развилось заболевание мозга, а
действие магнита измеряется в секундах. Имеет ли это значение? Согласно
Алану Снайдеру, ответ отрицательный. Но я не так уверен, как он. Не
исключено, что мы можем полностью проверить эту гипотезу на отдельных
областях мозга. Одним из способов могло бы быть использование
функциональных изображений мозга (например, fMRI), которое, как вы
помните, создает магнитные поля в мозге с помощью изменений тока крови,
когда человек что-то делает или на что-то смотрит. Мои гипотезы об
изоляции наряду с гипотезами Алана Снайдера предполагают, что, когда вы
смотрите на кадр мультфильма или нарисованные лица, в вашем мозге
лицевая область активируется больше, чем области, имеющие отношения к
цвету, расположению в пространстве или глубине. С другой стороны, когда
вы
смотрите
на
цветную
фотографию
или
лицо,
происходит
противоположное:
понижение
относительного
отклика
на
лицо.
Экспериментально эти гипотезы еще не были проверены.
П и к а б у , и л и Р е ш е н и е п р о б л е м ы в о с п р и я т и я
Следующий эстетический закон на первый взгляд похож на изоляцию,
но на самом деле отличается от него. Он состоит в том, что иногда вы можете
сделать нечто более привлекательным, делая его менее видимым. Я назову
это «принцип пикабу» (пикабу, или куку, распространенная во всем мире
игра с маленькими детьми, когда взрослый прячется за предметом (или
закрывает лицо руками), а потом показывается ребенку, говоря «ку-ку».
Ред.).
Например,
картина,
изображающая
обнаженную
женщину,
принимающую душ за полупрозрачной занавеской, или изображающая
женщину, одетую в прозрачную обтягивающую одежду, вызвала бы
одобрение мужчин, так как «позволяет додумать остальное», и этот образ
может быть более соблазнительным, чем образ с обычного постера с
обнаженной женщиной. Подобным образом могут быть притягательными
распущенные волосы, которые скрывают часть лица. Но почему так
происходит?
В конце концов, если я прав, когда говорю, что искусство стимулирует
гиперактивацию зрительных и эмоциональных областей, то полностью
обнаженная женщина была бы более привлекательной. Если вы
гетеросексуальный мужчина, вы бы предпочли открытое изображение ее
груди и половых органов, чтобы более эффективно активировать ваши
зрительные центры, а не частично скрытое тело. Тем не менее часто
происходит все наоборот. Подобным образом, многим женщинам кажутся
более привлекательными изображения сексуальных, но не полностью
обнаженных мужчин.
Мы выбираем такое сокрытие, потому что мы так устроены, что любим
решать загадки, и восприятие гораздо больше похоже на решение задачек,
чем думает большинство. Помните далматина? Каждый раз, когда мы
успешно решаем задачу, мы получаем награду в виде взрыва удовольствия,
ничем не отличающегося от того самого «Ага!» при решении кроссворда или
научной проблемы. Даже сам акт поиска решения задачи будь он чисто
интеллектуальный, как кроссворд или логическая загадка, или чисто
зрительный, например «Где Вальдо?», доставляет удовольствие еще до того,
как найдено решение. Так вышло, что зрительные центры вашего мозга
связаны с лимбическими механизмами наслаждения. Иначе, пытаясь
придумать, как убедить понравившуюся девушку незаметно ускользнуть в
кусты с вами (решение социальной задачи) или как погнаться за этой
неуловимой добычей через высокую траву в густом тумане (решение быстро
изменяющихся сенсомоторных задач), вы бы слишком быстро сдались!
Итак, вам нравится частичное сокрытие, и вам нравится отгадывать
загадки. Чтобы понять закон пикабу, вам нужно знать больше о зрении.
Когда вы смотрите на простую сцену, ваш мозг постоянно разрешает
двусмысленности, проверяет гипотезы, ищет модели и сравнивает текущую
информацию с воспоминаниями и ожиданиями.
Одно наивное представление о зрении, которое поддерживают в
основном
ученые-компьютерщики,
подразумевает
последовательную
иерархическую обработку картинки. Сырые данные наносятся как элементы
изображения, или пиксели, на сетчатку и затем передаются ряду визуальных
областей, подвергаясь все более и более тонкому анализу на каждом этапе,
который завершается узнаванием объекта. Эта модель зрения не учитывает
колоссальные обратные проекции, которые каждая зрительная область
отсылает назад к низшим областям. Эти обратные проекции настолько
многочисленны, что говорить об иерархии неверно. Я подозреваю, что на
каждой стадии обработки формируется частичная гипотеза или наиболее
соответствующая догадка о поступающих данных, а затем она отсылается
обратно к низшим областям, чтобы оказать небольшое влияние на
последующую обработку. Несколько таких наиболее подходящих догадок
могут соревноваться друг с другом за влияние, но в итоге через такую
обратную связь, или последовательные повторы, возникает конечное
решение задачи восприятия. То есть зрение работает сверху вниз, а не снизу
вверх.
В самом деле, граница между восприятием и галлюцинацией не такая
четкая, как нам бы хотелось. В определенном смысле, когда мы смотрим на
мир, мы все время галлюцинируем. Можно даже рассматривать восприятие
как акт выбора одной-единственной галлюцинации, которая лучше всего
соответствует поступившей информации, которая часто фрагментарна и
мимолетна. И галлюцинации, и реальное восприятие возникают из одного и
того же набора процессов. Решающее различие в том, что, когда мы
воспринимаем, постоянство внешних объектов и событий помогает их
закрепить. Когда мы галлюцинируем (или мечтаем, или находимся в
экспериментально созданных условиях сенсорной депривации), объекты и
события свободно блуждают в любом направлении.
Я бы еще уточнил эту модель: каждый раз, когда мозг находит
частичное соответствие, в нем рождается малюсенькое «ага!». Сигнал
посылается лимбическим структурам вознаграждения, которые, в свою
очередь, вызывают поиск дополнительных, более крупных «ага!», пока
конечный объект или сцена не кристаллизуется в определенную форму. С
этой точки зрения цель искусства в том, чтобы посылать сигналы, которые
вызывают как можно больше мини-«ага!», чтобы щекотать зрительные
области вашего мозга. Искусство, с этой точки зрения, это форма зрительной
прелюдии к гигантскому оргазму узнавания объекта.
Закон решения проблемы восприятия, или пикабу, теперь должен стать
понятнее. Он мог появиться, чтобы гарантировать, что поиск зрительных
решений по своей сути доставляет удовольствие, а не разочарование, так что
вы сдаетесь не так уж легко. Отсюда притягательность обнаженного тела за
полупрозрачной одеждой или смазанных кувшинок Моне1.
Аналогия между эстетическим удовольствием и «ага!», возникающим
после решения задачи, очень интересна, но с аналогиями в науке далеко не
уйдешь. В конечном счете необходимо задать вопрос: какой реальный
нервный механизм мозга рождает эстетическое «ага!»?
Один из возможных ответов на этот вопрос заключается в том, что,
когда задействованы определенные эстетические законы, ваши зрительные
области мозга посылают сигнал напрямую к вашим лимбическим
структурам. Как я уже отметил, такие сигналы могут быть посланы из других
областей мозга на любой ступени процесса восприятия (во время
группировки, опознавания границ и т. д.), это я и называю зрительной
прелюдией, а не только на финальной стадии распознавания объекта
(«Батюшки, да это же Мэри!»). Как именно это происходит, неясно, но
известны некоторые анатомические связи, которые дают возможность
посылать сигналы туда-обратно, между лимбическими структурами
(например, миндалины) и другими областями мозга почти на каждой ступени
иерархии в зрительной системе. Нетрудно представить себе, что они
участвуют в рождении этих мини-«ага!». Фраза «туда-сюда» здесь ключевая,
она позволяет художникам одновременно попадать в несколько законов,
чтобы возбудить несколько слоев эстетического восприятия.
Возвращаясь к закону группировки: быть может, существует мощная
синхронизация нервных импульсов от нейронов из совершенно разных
частей мозга, которые сигнализируют об отдельных чертах, вот они и
группируются. Возможно, сама синхронизация это как раз то, что позднее
активирует лимбические нейроны. Некоторые подобные процессы могут
участвовать в создании приятного и гармоничного резонанса между разными
аспектами того, что внешне выглядит единым великим произведением
искусства.
Мы знаем, что существуют нервные пути, напрямую связывающие
многие зрительные области с лимбическими структурами. Помните Дэвида,
пациента с синдромом Капгра из главы 2? Его мать кажется ему самозванкой,
потому что связи его зрительных центров с его лимбическими структурами
повреждены в аварии, и он не получает ожидаемого эмоционального толчка,
когда смотрит на свою мать. Если бы такое разделение между зрением и
эмоцией было основой синдрома, тогда пациенты с синдромом Капгра не
могли бы воспринимать зрительное искусство (хотя им бы приносила
удовольствие музыка, поскольку связь между слуховыми центрами в коре их
мозга и лимбическими системами не нарушена). Учитывая редкость этого
синдрома, эту гипотезу непросто проверить, но в более ранней литературе
описаны случаи пациентов с синдромом Капгра, которые утверждали, что
пейзажи и цветы вдруг перестали для них быть красивыми.
Более того, если мое объяснение, связанное с многочисленными «ага!»,
правильно а я говорю о том, что вознаграждающий сигнал вырабатывается на
каждой ступени визуального процесса, а не только на финальной стадии
узнавания, тогда люди с синдромом Капгра не только должны испытывать
трудности с восприятием Моне, но и с тем, чтобы найти на картинке
далматинца. Они должны испытывать трудности и с простыми пазлами-
мозаиками. Эти предположения, насколько я знаю, еще не были
экспериментально проверены.
Пока у нас не будет более ясного понимания связей между мозговыми
системами вознаграждения и зрительными нейронами, лучше всего отложить
рассуждения о некоторых вопросах, таких как: в чем разница между простым
зрительным удовольствием (например, удовольствие от постера с
обнаженными девушками) и зрительным эстетическим откликом на красоту?
Дает ли последний просто отклик усиленного наслаждения в вашей
лимбической системе (как палка с тремя полосками срабатывает для чайки,
что было описано в главе 7) или, как я предполагаю, гораздо более сложное и
многоуровневое восприятие? И как насчет разницы между «ага!» простого
возбуждения и «ага!» эстетического возбуждения? Не является ли сигнал
«ага!» просто таким же значимым, как любое другое «доисторическое»
возбуждение от удивления, страха или причины сексуального характера и
если да, то как мозг отличает эти «другие» типы возбуждения от настоящего
эстетического отклика? Может оказаться, что это отличие не так значимо,
как кажется; ну кто будет отрицать, что эрос является неотъемлемой частью
искусства? Или что творческий дух художника часто питает свое
вдохновение с помощью какой-нибудь музы?
Я не говорю, что эти проблемы не важны; на самом деле лучше всего
знать их в лицо. Надо быть осторожным, чтобы не оставить всю затею,
просто потому, что мы не можем пока предоставить окончательные ответы.
Наоборот,
мы
должны
радоваться,
что
сами
попытки
отыскать
универсальные эстетические законы привели нас к этим вопросам.
Н е п р и я з н ь к с о в п а д е н и я м
Когда я был десятилетним школьником в Бангкоке, Таиланд, у меня
была чудесная учительница по имени миссис Вэнит. Однажды она попросила
Рис. 8.2. Два холма с деревом посередине: а) мозгу не нравятся уникальные точки зрения;
б) мозг предпочитает более типичные растущая между двумя холмами
нас нарисовать пейзаж, и я изобразил нечто, похожее на рис. 8.2а, пальма,.
Миссис Вэнит нахмурилась, глядя на картинку, и сказала: «Рама, было
бы лучше, если бы ты немного сдвинул пальму к одной из сторон, а не
нарисовал точно посередине между холмами».
Я запротестовал: «Но, миссис Вэнит, так ведь может быть. Может
быть, это дерево растет именно так, и его ствол точно совпадает с нижней
точкой буквы V, которую образуют два холма. Почему вы говорите, что
нарисовано плохо?»
«Рама, на картине не должно быть совпадений», сказала миссис Вэнит.
На самом деле ни миссис Вэнит, ни я тогда не знали правильного
ответа на мой вопрос. Теперь я понимаю, что мой рисунок демонстрирует
один из самых важных законов эстетического восприятия: «отвращение к
совпадениям».
Представьте себе, что рис. 8.2а изображает реальную сцену.
Присмотритесь внимательно, и вы поймете, что в реальности вы можете
увидеть сцену, изображенную на рис. 8.2а, только с одной-единственной
удачно занятой позиции, а вид, изображенный на рис. 8.2б, может открыться
с нескольких позиций. Первая точка зрения уникальная, а вторая типичная. В
целом изображения, подобные рис. 82б, более часто встречаются. Поэтому
рис. 8.2а используя выражение Хорэса Барлоу это «подозрительное
совпадение». А ваш мозг всегда пытается найти более правдоподобный
вариант, типичный случай, и избежать совпадений. В данном случае он не
находит его, и поэтому картина не нравится.
Теперь давайте посмотрим на тот случай, где у совпадения есть
объяснение. Рис. 8.3 показывает знаменитый мнимый треугольник,
описанный итальянским психологом Гаэтано Канижей (Kanizsa). В
действительности никакого треугольника нет. Это всего лишь три черные
фигурки, смахивающие на главного героя компьютерной игры Рас-Мап,
которые «смотрят» друг на друга. Но вы видите белый треугольник, три угла
которого накладываются на три черных круглых диска и частично закрывают
их. Ваш мозг говорит: какова вероятность того, что эти три пэкмэна-колобка
расположены именно так по простой случайности? Это слишком
подозрительное совпадение. Сплошной белый треугольник, закрывающий
три черных диска, это более правдоподобно. И действительно, вы можете
РИС. 8.3. Три черных диска с вырезанными «кусками пирога»: мозг предпочитает видеть
непрозрачный белый треугольник, углы которого частично закрывают диски
вызывать к жизни контуры треугольника. Ваша зрительная система
объяснила совпадение (устранила его, точнее), поставив все на свои места. А
когда вы смотрите на пальму посередине долины, мозг ищет толкование
этого совпадения и не находит, потому что его нет.
П о р я д о к
Закон, который я довольно расплывчато называю порядком или
правильностью, очень важен в искусстве и дизайне, особенно в дизайне.
Опять же, этот принцип так очевиден, что трудно говорить о нем так, чтобы
это не звучало банально, но обсуждение зрительной эстетики будет
неполным без этого закона. Я опускаю здесь несколько принципов, для
которых является общей неприязнь к отклонению от ожиданий (например,
прямоугольники и параллельные линии на повторяющихся ковровых узорах).
Я коснусь их только кратко, потому что многие историки искусства, как
Эрнст Гомбрих и Рудольф Арнхейм, уже написали о них очень подробно.
Представьте себе картину на стене, которая висит немного криво.
Возникает
немедленная
негативная
реакция,
которая
намного
преувеличивает масштабы отклонения. А ящик стола, который не до конца
закрывается из-за кусочка застрявшей и торчащей наружу бумаги? Или
конверт с волосом, который случайно приклеился, когда конверт
запечатывали. Или крошечный кусочек пуха на безупречном во всех
отношениях костюме. Почему нам неприятно все это? Непонятно. Что-то из
этого можно отнести к элементарной гигиене, которая складывается из
инстинктивных и приобретенных компонентов. Отвращение к грязным ногам
это, конечно, результат культурного развития, а вот желание убрать кусочек
пуха из волос ребенка, возможно, уходит корнями в инстинкт гигиенического
обыскивания у приматов.
Другие примеры, такие как криво висящая картина или неровная
стопка книг, кажется, свидетельствуют о том, что в нашем мозге есть
встроенная необходимость в правильности или предсказуемости, хотя это не
так уж много объясняет.
Вряд ли все примеры правильности или предсказуемости воплощали
один и тот же закон. Ближе всего к ним, например, наша любовь к
зрительному повтору, или ритму, такому как растительные узоры на
индийских или персидских коврах. Трудно представить, что это пример того
же самого закона, что и наше стремление к ровно висящей картине.
Единственное, что верно для обоих этих случаев на самом общем уровне, это
предсказуемость. В каждом случае потребность в правильности или порядке
отражает, возможно, глубокую потребность вашей зрительной системы в
экономности процесса обработки зрительного сигнала.
Иногда отклонения от предсказуемости и порядка используются
дизайнерами и художниками, чтобы создать приятные ощущения. Так
почему тогда одни отклонения, как криво висящая картина, некрасивы, а
другие, скажем асимметричная мушка над губой (а не посередине
подбородка или носа) Синди Кроуфорд, привлекательны? Художник хочет
подчеркнуть баланс между абсолютным порядком, который кажется
скучным, и полным хаосом. Например, если он использует мотив
повторяющихся цветочков, чтобы обрамить скульптуру богини, он
постарается разбить монотонность повторения, добавив каких-нибудь цветов
побольше,
чтобы
создать
два
пересекающихся
ритма
различной
периодичности. Существует ли определенное математическое соотношение
между этими двумя масштабами повторения и какой масштаб сдвига между
ними допустим это интересные вопросы, на которые только еще предстоит
получить ответ.
С и м м е т р и я
Каждый ребенок, который играл с калейдоскопом, и каждый
влюбленный, который видел Тадж-Махал, помнит очарование симметрии.
Хотя даже дизайнеры признают ее обаяние, а поэты используют ее вовсю,
вопрос о том, почему симметричные объекты кажутся приятными,
поднимается очень редко.
Две эволюционные причины объясняют привлекательность симметрии.
Первое объяснение основано на том факте, что зрение развилось главным
образом для разыскивания и обнаружения объектов, для того чтобы схватить,
спрятаться, совокупиться, съесть или поймать. Но ваше зрительное поле
всегда напичкано разными объектами: деревьями, упавшими стволами,
цветными пятнами на земле, быстрыми ручьями, облаками, виднеющимися
горами и т. д. Учитывая то, что наш мозг имеет ограниченные возможности
внимания, по каким правилам он будет действовать, чтобы направить
внимание в точности туда, где оно необходимо больше всего? В природе
«важное» означает «биологические объекты», такие как добыча, хищник,
индивид того же вида, самец или самка, и у всех этих объектов есть кое-что
общее: симметрия. Это объясняет, почему симметрия привлекает внимание и
возбуждает и, аналогично, почему художник или архитектор может с
успехом использовать симметрию. Это объясняет, почему новорожденный
младенец будет смотреть на симметричные чернильные кляксы, а не на
асимметричные. Его предпочтение свидетельствует о законе в мозге ребенка,
который говорит: «О-о-о, что-то симметричное. Кажется, это важно. Стоит
посмотреть еще немного».
Вторая эволюционная причина более неуловима. Показывая случайную
последовательность лиц с разной степенью симметрии студентам-
выпускникам (они всегда играют роль подопытных кроликов в таких
экспериментах), психологи открыли, что наиболее симметричные лица
оцениваются как самые привлекательные. Это само по себе едва ли
удивительно: никто не скажет, что перекошенное лицо Квазимодо может
