Текст книги "Юнона (СИ)"

Автор книги: Виктория Воробьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Нэлли? – быстро спросила Марика. – Как ты себя чувствуешь?

– Фигово, – призналась та.

– Затрудненное дыхание? Повышенная температура?

– Да, – ответила Нэлл, уже особенно не удивляясь. – А что случилось?

– На борту эпидемия, – без выражения сказала Марика. – Включи визор и покажи мне язык.

Нэлл подчинилась.

Марика хрипло вздохнула и пробормотала несколько слов по-болгарски.

– Объясни мне ради Бога, что все это значит, – с тревогой спросила Нэлл.

– Все очень плохо, Нэлл, – тихо ответила Марика. – Все очень, очень плохо.

Нэлл не успела ответить – в наушнике снова раздался звук вызова, и приглушенный голос Линды спросил:

– Ну?

– Нэлл Сэджворт тоже, – отозвалась Марика. – Надо проверить всю систему жизнеобеспечения. Особенно воздушные фильтры.

– Да, я тоже про них подумала. Сейчас скажу Мелиссе, – ответила Линда и отключилась.

– Так что происходит? – спросила Нэлл, обняв себя руками. Ее снова окатило ознобом.

Марика произнесла несколько слов по латыни.

– Европейские экзобактерии, – сказала она. – Не знаю, как и откуда. Но жить нам осталось сутки, максимум 36 часов.

То, что биологические лаборатории Юноны надежно изолированы от жилого кольца, было общим местом, известным даже школьникам. Станция была спроектирована так, чтобы полностью исключить контакт людей с образцами внеземной жизни. Многочисленные виварии, где велись эксперименты с европейскими экзобактериями и изучалось их взаимодействие с земными организмами, были снабжены многослойной герметичной защитой и отделены от жилого кольца вакуумными шлюзами, управление любым экспериментом осуществлялось дистанционно. За четверть века работы станции ни один из членов экипажа не подвергся заражению – это тоже было общим местом. Как могло случиться, что они все-таки заболели?

Нэлл лежала в ложементе, чувствуя даже не страх, а холодную липкую тоску. Лоб горел, и, судя по ознобу, температура продолжала повышаться. Ее ждало еще несколько часов терпимого самочувствия – а потом она начнет задыхаться и откашливать клочья сгнивших легких. Как это происходит, она хорошо знала по художественным фильмам-катастрофам, научно-популярные фильмы наглядно показывали, как это происходит с мышами и морскими свинками.

Она сжала виски ледяными пальцами. Если закрыть глаза, можно представить, что это сон. Что сейчас она проснется, и окажется, что все в порядке, что она просто лежит лицом вниз, уткнувшись носом в подушку. И можно будет перевернуться и вдохнуть полной грудью вкусный свежий воздух… Нэлл против воли глубоко вздохнула, скривилась от боли и открыла глаза.

Ничего не будет. Это не сон.

Они все умрут. Том, Марика, Линда. Дэн, Алекс, Пиркко… все.

Нэлл сняла шлем, пошла в санузел, еще раз прополоскала рот. Высунула язык. Он был желтовато-коричневый от налета. Один из классических симптомов, маркер развития болезни… Будь все проклято.

Она вернулась в комнату, прилегла на кровать. Что же ей делать? Надо чем-то занять себя, чтобы не думать о смерти, о той черной бездне без света, воздуха и надежды, что ей приснилась ночью и теперь приближалась с каждым часом. Подготовить статью она уже явно не успеет, да и жалко тратить на это последние часы жизни. Написать письма маме и Мэри Митчелл? Написать завещание? Подписать-таки с Томом брачный контракт?

При мысли о Томе горло свело судорогой, совсем не связанной с болезнью. Ее вдруг захлестнула мучительная жалость к себе, жалость к нему, горькая обида на то, что они ничего не успели – и она разрыдалась всухую, без слез, уткнувшись лицом в подушку, а легкие рвало болью при каждом судорожном всхлипе. Она вспомнила, как не хотела отдавать Точку, не хотела покидать станцию, чтобы не расставаться с Томом – а сейчас это казалось глупым детским капризом, сейчас она легко приняла бы и разлуку, и смерть, только бы знать, что он спасется, что он останется жив…

Звякнул вызов по громкой связи, и Нэлл приподняла голову. Надо было подойти и принять звонок… надо было взять себя в руки.

Она слезла с кровати и сделала три шага до ложемента. Надела шлем. Хотела сказать «да», но голоса не было – из горла вырвалось невнятное сипение.

– Вся система воздушных фильтров набита спорами этой дряни, – сообщила Марика. Ее голос тоже был хриплым, но, по крайней мере, она не рыдала. – Как оказалось, условия внутри фильтров благоприятны не только для цианобактерий, но и для европейских экстремофилов… не говоря уже про то, что ультрафиолет, даже жесткий, их не берет.

– Значит, заразились все? – справившись со своим голосом, спросила Нэлл.

– Да, еще вчера. Судя по развитию клинической картины, мы дышим этими спорами уже часов двенадцать-четырнадцать.

Нэлл посмотрела на часы – было начало седьмого утра. 12-14 часов назад – это четыре-шесть часов дня… пара часов после атаки.

Ее накрыла новая волна озноба.

– Похоже, наш общий друг решил не бить нас тапком по одному, а просто посыпать дустом, – насмешливо заявил Алекс Зевелев и глухо закашлялся. – Что ж, это лишний раз говорит о его разумности.

– Причем здесь «наш общий друг»? – с досадой спросила Нэлл.

– Притом, что станция отработала двадцать три года без единого случая заражения кого-либо из членов экипажа. А тут – надо же какое совпадение! – в день и час атаки Си-О заражаются все. Вы верите в такие совпадения, Нэлл?

Нэлл растерялась.

– Нет, Алекс, вряд ли это Си-О, – медленно ответила Марика. – Как-то это на него не ложится.

– А Вы уже знаете, что на него ложится, а что нет?

– Ерунда! Откуда у этой углеродной твари европейские экзобактерии? – раздраженно и сипло отозвалась Линда. В их дискуссию включалось все больше членов экипажа. – Сначала она торчала в недрах Ио при температуре в тысячу двести градусов. Потом мелкой нарезкой летала вокруг, получив дозу радиации, которая убьет даже Deinococcus radiodurans. Она еще ни разу не пролетела мимо Европы.

– Юнона тоже ни разу не пролетела мимо Европы, – возразил Зевелев. – Однако европейские бактерии у нас есть.

– Так может, Си-О их у нас и взял? – спросил Дэн.

На десяток секунд в эфире наступила тишина.

– «Ноев Ковчег», – прошептала Линда.

Марика выдала несколько слов – то ли по-русски, то ли по-болгарски. Алекс вроде бы рассмеялся – и тут же зашелся глухим лающим кашлем.

– Причем здесь «Ноев Ковчег»? – раздраженно спросил Макс.

Нэлл вспомнила седьмой «северный» стыковочный узел и камеру, с помощью которой она наблюдала за спасательной операцией. Близкий черный корпус «Ангела», яркий солнечный блик, очерчивающий его по краю, и три серебристые фигурки в скафандрах, летящие на фоне звездной бездны.

Линда прорыдала несколько немецких ругательств. Судя по голосу, она была близка к истерике:

– Надо немедленно сообщить Руперту про «Иглу»! Им нельзя возвращаться на Землю, они ведь тоже наверняка подцепили…

– Вы объясните, наконец, в чем дело?! – рявкнул Гринберг и тут же глухо, мучительно закашлялся.

– «Ноев Ковчег» исследовал скорость деградации европейских экзобактерий в условиях открытого космоса, – ответила Марика. – Мы экспонировали образцы льда с различными штаммами и их сочетаниями прямо на поверхности модуля… и «Ангел» врезался в ось именно там.

– Ты хочешь сказать, что мы сами притащили эту заразу на станцию? – спросил Дэн. – Когда ходили за Мишелем?

– Боюсь, что да, – тихо ответила она.

– А «Игла» тут причем? – резко спросил Макс.

– Видишь ли, они не деградировали, – вздохнув, продолжила Марика. – За полтора года они заполнили весь субстрат и выбросили на поверхность льда спороножки. Боюсь, вся северная стыковочная ось заражена… а может быть, и вся внешняя поверхность Юноны. И если это так, то «Игла» может принести эти споры на Землю.

– Привет, мама. Мне очень жаль, но у меня плохие новости. На станции эпидемия – европейские экзобактерии попали в систему воздушных фильтров. Мы все заболели, и боюсь, долго не протянем. Еще день, может быть, два.

Я хочу сказать тебе спасибо за все, что ты для меня сделала. Я благодарна тебе за то, что ты всегда была готова меня поддержать и при этом не пыталась ограничить мою свободу. За твой оптимизм и умение радоваться жизни в любых обстоятельствах. Я очень люблю тебя. Постарайся не очень горевать, ладно? Я ни о чем не жалею. Ни о том, что работала с Майклом Бейкером, ни о том, что попала на Юнону. Я была здесь счастлива, так, как не была счастлива на Земле.

Когда твой дом будет построен, посади под окнами канадский клен. И если после смерти есть хоть какая-то жизнь, я обязательно дотянусь до него и до тебя через него. Хорошо? Обещаешь? Я люблю тебя. Я очень-очень сильно тебя люблю.

Нэлл выключила визор и неудержимо, мучительно закашлялась. На каждом судорожном вдохе легкие разрывало болью, эхом отдающейся в горячей, будто скованной обручем голове. Рот наполнился отвратительной вязкой слюной. Нэлл, пошатываясь, добралась до санузла, сплюнула в воду, прополоскала рот. Потом выпрямилась и посмотрела на свое отражение. Бледно-серая кожа, покрасневшие глаза, двумя пятнами – лихорадочный румянец на щеках. Красавица.

Чуть отдышавшись, она вернулась в комнату и пересмотрела свое письмо. Что ж, звучит и выглядит неплохо. Ни страха, ни тоски, ни отчаяния – ничего из того, что она чувствует на самом деле. Но не грузить же этим маму. Ей и без того будет очень больно.

Нэлл отправила письмо и задумалась над следующим. Писать ли Джону? Или не писать? Захотелось бы ей получить от него письмо в аналогичной ситуации?

Голова была ватная, и думалось трудно. Все время хотелось вздохнуть полной грудью. Нэлл сжала виски ледяными ладонями, с усилием сосредотачиваясь. Потом включила визор на запись.

– Привет, Джон. Я хочу попрощаться с тобой. Мы заразились европейскими экзобактериями и через сутки все откинем коньки. В новостях об этом наверняка расскажут во всех подробностях.

Я хочу сказать тебе спасибо за Элли и за все годы нашей совместной жизни. Я рада, что мы были с тобой женаты, и не жалею, что расстались. Единственное, о чем я по-настоящему жалею – это о своих косяках с Элли. Если бы в прошлом можно было что-то исправить – я бы исправила только это.

Передавай большой привет Эдди. Как это ни пафосно звучит – я желаю вам счастья, а малышу – здоровья, – и Нэлл широко улыбнулась.

Выключила визор, пересмотрела запись. Заключительная улыбка больше походила на судорожный оскал, и Нэлл ее стерла. Ладно, лучше ей все равно не изобразить. Она отправила письмо и снова задумалась, впившись в виски ледяными пальцами.

Оставался еще один человек, до которого ей хотелось дотянуться перед смертью… и гораздо больше, чем до всех остальных. Элли. Главная боль ее жизни. Имя, мягкое, как шерстка котенка, и колючее, как льдинка на языке. Элли, за три года ни разу не ответившая ни на одно ее письмо. Услышит ли она ее хотя бы на этот раз?

Нэлл глубоко вздохнула – и снова зашлась в сокрушительном приступе кашля. Легкие наливались огнем и ядом, в мозг раз за разом втыкался раскаленный гвоздь, в глазах потемнело. Задыхаясь, она кое-как доползла до раковины, сплюнула и в тысячный раз прополоскала рот. Сердце гулко стучало в висках.

«Времени почти не осталось, – подумала она. – Давай, шевелись, падаль. Если не напишешь ей сейчас, не напишешь никогда».

С трудом отдышавшись, она вернулась в ложемент и снова включила визор.

– Привет, Элли. Я очень больна и, скорее всего, умру этой ночью. Я хочу попросить у тебя прощения за то, что не смогла вовремя тебя понять и принять. Если бы можно было вернуться в прошлое и начать все сначала… Все было бы иначе. Прости меня, пожалуйста. Я очень люблю тебя.

Она прослушала свою записку три раза, но так и не нашла, что можно добавить. Мысли в голове ворочались тяжело, как камни, хотелось лечь в постель и закрыть глаза. Подумав, Нэлл отправила файл на старый ящик Элли, потом его же – Мэри Митчелл, с пометкой «Для Элис Сэджворт, после моей смерти». Она знала, что Мэри достанет Элли хоть из-под земли, но письмо передаст.

И только когда это было сделано, Нэлл включила «кейки».

Она лежала на кровати, закрыв глаза, а Том медленно гладил ее по голове. Оказалось, умирать не так уж и страшно. Надо просто чувствовать его руки и ни о чем не думать. В груди свистело и булькало, каждый вдох отдавался болью, но пока эта боль была терпимой.

– Как там ребята, выяснили что-нибудь? – шепотом спросила Нэлл, не открывая глаз.

– Жилое кольцо чистое, центральный шлюз тоже, – так же шепотом сказал Том. При малейшей попытке говорить в голос их обоих начинало жестоко драть кашлем. – Область заражения начинается со второго «северного» стыковочного узла.

– Значит, «Игла» не подцепила эту заразу?

– Вроде бы нет. Но, я думаю, ее десять раз простерилизуют, прежде чем она окажется на Земле.

Они замолчали. Ласковые руки снова и снова перебирают ее волосы, кончики пальцев гладят лицо.

– Том.

– Мм?.

– Я люблю тебя.

– И я.

Снова низкие тоннели, снова черный поток. Нэлл из последних сил барахтается в гнусной жиже, пытается всплыть, но там, наверху, воздуха больше нет. Скользкие стены слева, справа, сверху. Везде.

Она с трудом выдралась из беспамятства, захлебываясь от кашля. Голова лопалась, легкие горели огнем. Рядом кто-то надрывно кашлял… Том?

Чьи-то холодные руки надели на нее маску, и незнакомый хриплый голос каркнул:

– Глубокий вдох!

Она вдохнула – но не кислород, а ледяную, омерзительную, гнилую струю, через мгновенье та же струя ударила в раскрытый рот. Она попыталась ее выплюнуть, но холодная рука жестко заткнула ей рот.

– Глотай!

Нэлл забилась в конвульсиях, захлебнулась криком, поневоле сглотнула – и тухлая жижа проскользнула в ободранное горло.

Миг – и маски больше нет. Чья-то фигура склонилась над Томом, лежащим на полу. Тот же приказ:

– Глубокий вдох!

Нэлл приподняла голову, но глаза будто застилала мутная пелена. В груди клокотало. Она вытерла ладонью испачканный тухлой дрянью рот – пальцы оказались измазаны чем-то красным. Красным?!

Новый приступ кашля, выворачивающий наизнанку. Вспышки боли, почему-то не в легких, а в черепе. Короткая мысль – «Когда же я сдохну?»

Темнота.

Она пришла в себя с ощущением, что бронхи забиты волосами. Кашель раздирал грудь, выворачивал наизнанку. Нэлл, сотрясаясь всем телом, снова и снова отплевывалась от каких-то тухлых творожистых комьев, вызывающих неудержимые рвотные позывы.

Приподняв голову, она увидела себя в луже красно-коричневой дряни. Горло казалось ободранным до крови, но вкус во рту ничем не напоминал кровь.

Она с трудом встала на колени, потом, пошатываясь, на ноги, и шагнула в санузел. Наклонилась над раковиной. Ее снова вырвало комковатой красно-коричневой жижей. Нэлл пустила воду, смывая все, с трудом умылась, тщательно прополоскала рот. Воздух, с тихим хрипом врывающийся ей в бронхи, казался ледяным.

Через мгновенье она поняла, что температуры больше нет. И что дыхание больше не причиняет ей боли – только остервенелое желание прочистить горло ершиком для мытья бутылок.

«Черт! Я что, выжила? – подумала она. И сразу же, иглой в сердце: – Том!»

Она вывалилась в комнату, холодея от ужаса. Том лежал на полу лицом вниз, рядом с ним расплывалась та же комковатая красно-коричневая лужа. Между приоткрытых губ пузырилась кровавая пена, дыхания слышно не было.

– Том!! – заорала, нет, хрипло прокаркала она, бросаясь к нему, обнимая его, рывком переворачивая его на спину. – Том, не смей умирать, нет, только не сейчас!

На его губах снова лопнул пузырь, он содрогнулся всем телом, хрипя и булькая, втянул в себя воздух, и вдруг страшно закашлялся. Нэлл едва успела повернуть его на бок, как его начало рвать чем-то кроваво-красным.

Несколько секунд лютого ужаса – ей показалось, что его рвет остатками легких и что это агония, но потом она услышала хлюпающее, свистящее дыхание, становящееся с каждой секундой все увереннее. Через несколько минут он неловко шевельнул рукой, упираясь ладонью в пол, чуть приподнялся, тут же упал обратно, сотрясаясь в приступе кашля, потом все-таки повернул голову и посмотрел на Нэлл – страшный, бледный до синевы, измазанный тухлой дрянью, но живой.

Прошло не меньше получаса, прежде чем Нэлл решилась оставить его в ванной одного – отмываться и откашливаться. Было ясно, что кризис миновал. Она забралась в ложемент, надела шлем и посмотрела на панель «кейки». Кроме Марики и Алекса Зевелева, в прямом доступе никого не было.

Марика откликнулась буквально через пару секунд.

– Нэлл? – хрипло спросила она. – Как Том?

– Отмывается, – ответила Нэлл.

– Значит, пока семеро, – пробормотала та.

– Что семеро? Погибли???

– Выжили, – ответила Марика. – Правда, еще неизвестно, выкарабкаются ли Дэн Венфорд и Макс Гринберг. И непонятно, что с Мишелем – у него симптомов заражения пока нет, но...

Нэлл похолодела от ужаса. Последние пару десятков минут ее согревала надежда – нет, уверенность! – что лекарство от европейской заразы все-таки найдено и что все спасены, но теперь желудок снова скрутило ледяным узлом.

– Кто погиб? – шепотом спросила она.

– Вся группа Токахаши. Пиркко Виртанен. Пол Рич. Про остальных пока не знаю. Шансов мало, Нэлли.

– Но почему? Почему? Слишком поздно дали лекарство?

Марика горько рассмеялась.

– Нет никакого лекарства! Мы же говорили с тобой об этом, Нэлли! Нет никакого лекарства. Лекарство приняли японцы, камикадзе хреновы, и через полчаса все были трупами. Анафилактический шок.

– Но тогда как?..

Смех Марики перешел в оглушительный кашель. Нэлл молча ждала, когда она снова сможет говорить.

– Помнишь Магду? – спросила та спустя пару минут. – Крысу из пятой контрольной группы? Которая была заражена всем зоопарком сразу?

– Смутно, – буркнула Нэлл.

– Напряги память. При совместной культивации всех шестнадцати видов европейских экзобактерий они образуют сверхорганизм с замкнутым обменом веществ.

Нэлл вспомнила маску и струю тухлой дряни, бьющей ей в горло.

– Черт! Черт!!!

– Дошло, наконец? – Марика опять невесело рассмеялась. – Да, мы теперь тоже типа контрольной группы. Заражены так прочно и хорошо, что никакие европейские экзобактерии нам больше не страшны.

На панели «кейки» налилась цветом аватарка Линды.

– Дэн проскочил, – сообщила она. – Я только что от него.

– Слава Богу! – с чувством ответила Марика, и Нэлл почувствовала, как и у нее радостно забилось сердце.

– А вот с Максом фигня какая-то. Ни туда, ни сюда. До сих пор температура сорок…

– Но дышит?

– Дышит. Боюсь, что у него споры внедрились в слизистую кишечника. Ладно, посмотрим, – и Линда устало вздохнула.

Потом Нэлл услышала, как открывается дверь санузла, и спустя пару секунд ощутила руку Тома на своем плече.

– Подождите, – сказала она биологиням и торопливо сорвала с себя шлем.

Том улыбался – бледный, чисто вымытый, в новой футболке. Влажные пряди волос ежиком стояли у него над головой.

– Нэлли, – хрипло сказал он. – Ты не представляешь, как я рад тебя видеть.

Он нагнулся и поцеловал ее.

– Вовремя она успела, а? Еще немного, и мы бы коньки откинули.

– Кто успел? – не поняла Нэлл.

– Марика. Ты не помнишь?..

Нэлл вспомнила холодные руки, надевающие на нее маску, и незнакомый каркающий голос.

– Я ее не узнала, – призналась она.

– Как остальные?

– Пиркко умерла, – сказала Нэлл, и улыбка на лице Тома разом погасла. – И Пол. И японцы. И Макс на грани.

Том сжал кулаки.

– Проклятье, – пробормотал он.

– С нами тоже все непонятно. У Марики крысы так и умирали – через месяц, через два, через три. Неизвестно, сколько мы еще протянем.

– После этого лекарства? – нахмурился Том.

– Это было не лекарство. Это была дополнительная зараза. Марика говорит, что лекарств от европейских экзобактерий до сих пор нет, но если собрать их вместе, то они замыкаются сами на себя, вроде электронов в атомах инертных газов и… э-э… снижают нагрузку на иммунную систему. Если я правильно запомнила.

– То-то у него был вкус, как у протухшего омлета… – пробормотал Том.

В шлеме зачирикал чей-то голос, и Нэлл снова надела его.

– Попроси Тома, чтобы зашел ко мне, – сказала Линда. – Нужна его помощь.

– Хорошо, – отозвалась Нэлл. – А моя помощь тебе не нужна?

– Надо отнести тела Пиркко и Пола в криогенную камеру, – хмуро отозвалась Линда. – Справимся сами.

Поздним вечером они сидели в полупустой кают-компании – мрачные, подавленные, молчаливые. Глаза Мелиссы опухли от слез. Линда сидела нахохлившись, кутаясь в куртку – судя по всему, ее снова знобило.

– Они могли хотя бы попробовать, – тихо сказал Дэн, глядя на два пустых столика, за которыми обычно сидели биологи-японцы.

– Они и попробовали, – глухо ответила Марика. – На людях этот эксперимент ни разу не ставился. Они поставили его на себе.

– Это же настоящее самоубийство.

– Они по-другому относятся к смерти, Дэн.

Нэлл сидела неподвижно, зябко грея руки о горячую кружку с витаминным коктейлем. До сих пор при одной мысли о еде к горлу подкатывала тошнота.

– Значит, никакими антибиотиками эту заразу не выжечь, – не то спросил, не то подытожил Том.

– Ну почему же. Вся линейка тиомицинов с ними прекрасно справляется.

– Но пациент умирает от шока.

– Дело не в конкретном антибиотике, капитан. Кэндзи, Такэо, Акира, Пол приняли разные препараты, не просто из разных линеек – основанные на разных принципах… и все равно умерли. Не важно, что убивает экзобактерии внутри тебя – анафилактический шок запускают не антибиотики, а продукты распада нитевидных.

– Неужели они этого не знали? Не знали, чем это для них закончится? – спросил Венфорд.

– Прекрасно знали, Дэн, – Марика зябко поежилась и сделала глоток из своей кружки.

Они снова надолго замолчали. Нэлл чувствовала внутри холод, никак не связанный с температурой окружающего воздуха – будто в ее душе проделали дыру, и теперь оттуда тянуло ледяным сквозняком. Пиркко… она не ставила на себе никаких экспериментов. И все-таки умерла.

– И что дальше? – спросила она, наконец, подняв глаза на Марику.

– Перезапустим всю систему жизнеобеспечения. Простерилизуем воздушные и водяные фильтры. С воздушными фильтрами проще – цианобактерии устойчивы к тиомицинам. А воду придется экономить… по крайней мере, первые дни.

Мелисса кивнула и глухо закашлялась.

Что толку это делать, с тоской подумала Нэлл. Таким способом их все равно не вылечить. В бронхах, в кишечнике, на поверхности кожи все равно будет сидеть эта красная дрянь и постепенно проникать все дальше, пока не убьет их одного за другим. Она вспомнила одинокую крысу Магду в просторном боксе и вдруг почувствовала, как к горлу подступают слезы.

Том будто подслушал ее мысли.

– Сколько у нас еще времени? – спросил он. – До того, как мы все сыграем в ящик?

– Не знаю, – ответила Марика. – На высших приматах такие эксперименты не проводились, мы будем первыми. Но если экстраполировать результаты опытов на крысах и морских свинках, то пара лет у нас точно есть.

Лицо Линды искривилось, как от зубной боли.

– Это еще неизвестно, – хрипло ответила она и неудержимо закашлялась.

Той же ночью Нэлл проснулась от какого-то звука – или так показалось. Во рту опять стоял мерзкий тухлый привкус, в бронхах свистело и булькало. Надо было вставать и откашливаться, но тело сковала каменная усталость, и она медлила, не зная, заставить ли себя подняться или позволить еще поспать.

Снова. Короткий тихий щелчок, будто кто-то ударил карандашом по столу. Нэлл включила свет и приподнялась, прислушиваясь. Никакого движения, все на своих местах. Она выбралась из спальника, зашла в санузел и внимательно осмотрелась. Ничего. В зеркале отразилось ее лицо – худое, бледное, с синяками под глазами. В уголках губ залегли красноватые трещины. Нэлл потрогала их пальцем и не почувствовала боли, поскребла ногтем – и с отвращением увидела под ногтем красный налет. Это были не трещины – это были водоросли.

Минут десять она откашливалась и яростно чистила зубы, десны и язык. Умывшись и вытерев лицо, она еще раз придирчиво осмотрела свое отражение, покрутилась перед зеркалом так и сяк. В бронхах все равно посвистывало, но тухлый привкус изо рта исчез. Что ж, теперь снова можно ложиться.

Опять щелчок. Тихий, отчетливый, короткий. Нэлл застыла посреди комнаты, напряженно прислушиваясь и поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Тишина. Она прошлась по периметру каюты, приложила ухо к стене. Там, в стене, звучало множество тихих звуков: еле слышное низкое гудение микродвигателей, уютный плеск воздушных фильтров, качающих воздух сквозь плоские кюветы-аквариумы с цианобактериями, где-то на грани слышимости – голоса. Она подождала несколько минут, но больше ничего подозрительного не услышала. Легла в кровать, застегнула спальник, выключила свет – и почти сразу заснула.

– День подопытного кролика начинается и заканчивается медицинским осмотром, – сказала Нэлл, укладываясь в медицинскую капсулу. Линда хмуро посмотрела на нее и ничего не ответила.

Крышка капсулы опустилась, и Нэлл закрыла глаза. Внутри было тихо и почти уютно. Слабо пахло озоном.

В ближайшие четверть часа ей будет очень скучно. Аппарат возьмет анализы слюны и крови, сделает УЗИ грудной клетки и аксиометрию легких, оценит проходимость бронхов. То же самое ждет остальных членов экипажа – сегодня, завтра и всегда.

Короткий, почти незаметный укол в палец, тихий писк.

– Глубокий вдох, – скомандовала Линда, и Нэлл подчинилась.

– Отлично, еще раз, и десять секунд не дыши.

Процедура была привычна еще по тренировкам на Юноне-2, и Нэлл позволила себе расслабиться и подумать о чем-нибудь еще. О Мэри Митчелл – надо ей все-таки написать. И о матери – от нее четыре письма с рыданиями, а она ответила только на одно. Теперь у нее будет много времени на письма. Четырнадцатой Точки больше нет, и заниматься ей по большому счету нечем. Земля, конечно, придумает, чем ее занять, в этом можно не сомневаться.

Убаюкивающее низкое гудение, потом щелчок, и крышка открылась.

– Вылезай, – велела Линда, не снимая виртуального шлема.

– Ну, и как оно?

– Ничего, я думала, будет хуже. Мы переносим заражение легче, чем грызуны. Придется пить муколитики для очищения бронхов и пару раз в сутки механически удалять нитевидных из полости рта.

– И все?

– Пока все. Будем справляться с трудностями по мере их поступления.

Нэлл стала одеваться.

– Как Гринберг? – осторожно спросила она.

– Жить будет.

– Температура спала?

– Еще ночью. Но у него клиническая картина совершенно нетипичная. Бронхи почти чистые, зато с кишечником полный ахтунг. Завтра в девять опять сюда, ОК?

После завтрака (Нэлл удалось запихнуть в себя несколько ложек овсянки, и ее даже не вытошнило) она сидела в ложементе и разбирала почту. За ночь неотвеченных писем еще прибавилось: написали Джон и Эдди, Лора Бриггс, Майкл Бейкер, еще два письма прислала мама, плюс надо было ответить на вчерашнее письмо Мэри Митчелл.

Начать, конечно, следовало с мамы.

– Привет, мам, – говорила она, стараясь, чтобы голос звучал жизнерадостно и бодро. – Как видишь, все оказалось совсем не так страшно. Марика Рачева вовремя догадалась, как нам помочь. Полностью мы еще не выздоровели, но чувствуем себя гораздо лучше. Я уже почти не кашляю. Не плачь и не волнуйся, ладно? Все хорошо. Присылай снимки нового дома, когда он будет готов. Я тебя очень люблю.

Она отправила письмо и уже второй раз слушала послание Мэри Митчелл, когда в наушнике звякнул вызов из «кейки».

– Как ты, Нэлли? – спросил Том.

– Полный порядок.

– Как себя чувствуешь?

– Не идеально, но вчера было явно хуже, – хмыкнула она. – А ты как?

– Всю ночь общался с нашей национальной безопасностью, устал как собака, – признался Том. – Сомерсу приспичило узнать, каким именно оружием нас атаковали. Как будто для жука есть разница, чем его раздавят – кирпичом или ботинком.

В его голосе явно сквозила горечь, и Нэлл подумала, что он и правда очень устал.

– Как же это можно выяснить?

– Изучив место среза. В принципе, это дает хорошие ограничения на возможные варианты, – ответил Том. – Я отправил туда ремонтный модуль и сделал пару сотен снимков на разных масштабах, вплоть до микронного.

– И что?

– Ничего. Срез представляет собой идеально ровную зеркальную поверхность. Никаких признаков расплавления или механического воздействия.

– Мда… Весело, – пробормотала Нэлл и глубоко вздохнула.

Она чувствовала, как в ней снова поднимается обессиливающая ледяная тревога. Оказывается, последние сутки она просто старалась не думать о Си-О, выкинуть его из головы, бессознательно делая вид, что все осталось в прошлом. Ежеминутная готовность к смерти оказалась слишком тяжелой ношей.

– Нэлли?

– Все в порядке, Том.

– Нет, не в порядке.

– Мне просто страшно… но я с этим справлюсь. Буду брать пример с Мишеля, – и она криво усмехнулась.

– Я люблю тебя, – тихо сказал он.

К горлу подступили слезы, и Нэлл быстро сглотнула, опасаясь, что голос выдаст ее.

– И я тебя.

Полтора часа спустя, когда Нэлл все-таки закончила и отправила послание Мэри Митчелл, во входящих оказалось еще одно письмо. Несколько секунд Нэлл смотрела на него с замирающим сердцем и не понимала ни слова, а потом у нее затряслись руки. Письмо было от Элис Сэджворт.

Оно было тяжелым – полноразмерное видео, снятое, судя по всему, цилиндрической камерой, из тех, что дают полный эффект присутствия. Нэлл включила его с третьей попытки. Ее желудок трепыхался, как раненый воробей.

– Мама!

Она вздрогнула от этого слова.

– Меня задрало слушать постоянное вранье в новостях. Сначала про вас рассказывали, что вы нашли чужой портал и что вас не сегодня-завтра унесет в другую галактику. Потом на вас напал какой-то монстр с Ио. Потом вы все умерли от неведомой заразы. Теперь оказывается, что вы живы-здоровы, но половина экипажа покончила с собой...

Нэлл жадно смотрела на дочь, узнавая и не узнавая ее. Дочерна загорелое лицо, крутые плечи пловчихи, на правом предплечье – длинный розовый шрам. Но взгляд – ясный, решительный, жесткий. Не взбалмошная девочка-подросток, сбежавшая из дома, а молодая женщина, спокойная и сильная.

– Я не знаю, что они курят, эти ньюсмейкеры, но мозги у них явно протухли. Ну и хрен бы с ними со всеми, но. Я пишу Бейкеру, твоему боссу, но старый хорек только отшучивается. На сайте Агентства типа профилактические работы. Они нас за идиотов держат? Я хочу знать правду! Расскажи мне, что с тобой и что у вас там происходит. Только не ври мне. Пожалуйста.

Нэлл сморгнула слезы и запустила письмо еще раз, разглядывая дочь снова и снова. Линялая майка, короткие джинсовые шорты, стоптанные, все в пыли, кожаные сандалии. Выгоревшие на солнце волосы небрежно собраны в хвост. За спиной – густо-синее море, перевернутый конус опреснительной установки, пальмы, белый песок. Небо – пронзительно голубое, неправдоподобно яркое, как на рекламном постере.