Текст книги "Лорд и королева"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
– Поправилась ли моя дорогая сестра от своей недавней болезни? – спросился Мария.
– Мое нижайшее благодарение вашему всемилостивейшему величеству. Я вполне поправилась, но если бы этого не произошло до настоящего момента, то я бы не замедлила сейчас явиться, чтобы увидеть ваше величество в полном здравии и узнать, что все ваши враги повержены, а вы благополучно восседаете на троне.
– Мы пока еще не можем сказать, что благополучно, – жестко ответила Мария. – Но мы надеемся, что у нас найдутся хорошие друзья.
– И среди них нет никого более готового услужить вам, чем ваша нижайшая сестра.
– Мне радостно слышать это, – сказала Мария и обняла Елизавету.
Они бок о бок поехали в сторону Лондона – две дочери Генриха VIII, чьи матери были такими непримиримыми врагами, и в тот день королева думала о том, какое это счастье иметь рядом с собой преданную сестру. Она жалела Елизавету, когда после смерти Анны Болейн никому не нужная и всеми забытая девочка впала в немилость до такой степени, что ее опекунам стоило большого труда одевать и кормить ее. О той Елизавете рассказывали жестокие вещи – намного худшие, чем о самой Марии. Их обеих называли незаконнорожденными, но Елизавета подвергалась большему унижению, так как некоторые утверждали, что принцесса явилась плодом кровосмесительного союза между Анной Болейн и братом Анны лордом Рошифором.
Мария надеялась, что теперь Елизавета будет вести себя подобающим образом и что они смогут отныне сосуществовать вполне по-дружески.
Елизавета скромно держалась чуть позади королевы, лишь изредка украдкой бросая на нее взгляды, расточая направо и налево свои улыбки и низко склоняя голову, когда приветствия в честь принцессы Елизаветы становились слишком уж громкими. В ее голове тем временем проносились тревожные мысли: «Что же дальше? Она выйдет замуж, и если родит ребенка, то каковы мои шансы на корону… Но… как же все-таки плохо она выглядит! Достаточно ли она здорова, чтобы родить ребенка? И если она нездорова… когда она умрет?»
Сити готовился чествовать королеву, которой оказал свою поддержку. Когда совсем недавно Джейн Грей направлялась вниз по реке к Тауэру, где ее ждала корона, люди угрюмо молчали, и только немногие приветствовали королеву Джейн. Сити ее не хотел. Она была молода, красива и благородна, но справедливость есть справедливость, закон есть закон, и Англия не приняла никого, кроме Марии.
В окнах домов реяли полоски разноцветной блестящей материи. На старых воротах Сити, когда под ними проходила королева, принаряженные мальчики и девочки из приюта для бедных пели здравицу в ее честь. Улицы были очищены и посыпаны гравием, а члены городских гильдий вышли в полном своем облачении, чтобы сказать Марии: «Добро пожаловать в Лондон!» Вдоль по реке на каждом суденышке развевалось знамя или вымпел, а на некоторых находились музыканты, игравшие веселые мелодии и распевавшие победные гимны, радуясь встрече со своей законной королевой и выражая ей свою верность. Процессия проследовала по Лиденхолл и Майнорис в направлении лондонского Тауэра. Королеву приветствовал лорд-мэр, а позади него стоял граф Арундельский, державший в руках королевский меч, предназначенный для торжественных церемоний. Королеву окружали облаченные в бархатное платье приближенные, а рядом ехала ее сестра Елизавета.
Чтобы продемонстрировать безграничное доверие, которое она питала по отношению к самому великому городу, Мария оставила своих гвардейцев у Олдгейт и воспользовалась стражей, предоставленной Сити. Сейчас она следовала за нею и придворными дамами, и каждый страж держал в руках лук и копье.
Сэр Томас Чени, смотритель Пяти портов, приветствовал королеву в Тауэре. Елизавета содрогнулась от ужаса, когда прошла через ворота и увидела башни крепости: Девлин, Белл и Боучемп. Она вспомнила, что в Боучемпе под стражей находится красивый молодой человек, о котором она время от времени думала и который, безо всякого сомнения, последует на плаху вслед за своим отцом. Подобная мысль отрезвила девушку, незадолго до того упивавшуюся бурными приветствиями толпы. Она, конечно же, не должна забывать о людях благородных кровей, скрытых от всего мира за этими зловещими стенами. Особенно не должна забывать она о своей матери, которая пришла сюда через Трейторс-Гейт[Трейторс-Гейт – ворота предателей (англ.)]и покинула этот мир у Тауэр-Грин[Тауэр-Грин – зеленая башня (англ.).].
Елизавета мысленно помолилась за нее, когда они проходили вблизи этих башен.
Процессия проследовала к церкви Святого Петра и там, где мать Елизаветы настиг удар шпагой, положивший конец ее веселой и полной приключений жизни, на зеленом газоне стояли на коленях государственные преступники, напрасно молившие о пощаде в течение двух последних царствований.
Среди них находились старый герцог Норфолкский, которого спасла своевременная смерть Генриха VIII, но который томился с тех пор в темнице, а также епископы Дэрхемский Катберт Танстол и Винчестерский Стивен Гардинер. Все трое являлись убежденными сторонниками католической веры и теперь ждали, что новая королева воздаст сторицею за их заслуги.
Вид епископа снова вернул Елизавету к мысли о своем непрочном положении. Стойкие католики, они наверняка отнесутся к ней с неприязнью, хотя бы по той простой причине, что королева не производила впечатления здоровой женщины и Елизавета поэтому являлась возможной наследницей. Можно было утверждать почти наверняка, что эти ревностные католики употребят всю свою власть, чтобы не дать Елизавете сесть на трон. Вот только на что они решатся ради этого?
Она представила себя на эшафоте и с ужасом подумала, что эти мрачные мысли вызваны духом ее матери, наверняка в этот летний день витавшим где-то поблизости от того места, где она рассталась с земной жизнью.
Но среди государственных преступников находился и тот, кто заставил Елизавету вернуться к приятным мыслям. Им был молодой и красивый Эдуард Куртенэ. Он вызывал огромный интерес не только незаурядной внешностью, но и необычностью своей судьбы.
Его матерью была Екатерина, дочь Эдуарда IV, и он, следовательно, приходился родственником королеве, ведь бабушка Марии, Елизавета Йоркская – сестра той Екатерины. Куртенэ находился в заключении в Тауэре с десятилетнего возраста, и с тех пор минуло уже четырнадцать лет. Его отца казнили по приказу Генриха VIII. Теперь же перед ним забрезжил луч надежды, так как Мария, по всей вероятности, никогда не даст согласия на длительное заключение такого верного католика.
Он изящно упал перед королевой на колени и устремил на нее взгляд своих красивых глаз и с такой очаровательной преданностью, что Мария была тронута.
– Поднимись, братец, – сказала она. – Ты больше не пленник. Тебе вернут твои земли. Твои страдания закончены.
На щеках королевы, пока она говорила это, выступил легкий румянец, и многие это заметили. Как и то, что и позже, когда Мария принимала заверения в преданности короне тех людей, которым она могла доверять, например, Норфолка или Гардинера, глаза ее по-прежнему искали прекрасное лицо молодого Куртенэ.
Находящаяся настороже Елизавета решила, что в тех слухах, которые начали возникать сразу же, как только стала известно, что Мария наденет корону, была изрядная доля правды. Представлялось естественным, что первейшей заботой королевы будет выйти замуж, и, если она – мудрая женщина, то вскоре порадует этим своих подданных. Народ Англии, безусловно, желал для своей королевы мужа-англичанина. Ну и прекрасно – вот вам молодой человек королевских кровей, красивый, мужественный, несомненно способный произвести наследника, которого все – за исключением Елизаветы и ее свиты – должны были хотеть.
Мария знала это, знал и Куртенэ. Теперь подошла очередь молодого человека приветствовать принцессу. Елизавета протянула ему руку и он взял ее. Голубые глаза принцессы смотрели свысока, но все же чуть-чуть кокетливо, они как будто посылали сигнал-призыв молодому человеку. «Ты не считаешь, что моя сестра стара? – казалось, говорили ее глаза. – На самом деле она намного старше тебя, мой друг, а я моложе. А что, если я стану королевой, чью руку и сердце у тебя есть шанс выиграть? Не правда ли, совсем другая и заманчивая перспектива? А?»
Куртенэ поднялся и встал перед Елизаветой. Разве он раздумывал хоть секунду? Разве улыбка, которую он подарил принцессе, не была чуть более сердечной, чуть более исполненной восхищения, чем следовало?
Королева проявила некоторое волнение.
«Будь осторожна», – это сам дух Анны Болейн предостерегал свою дочь. Но обычно осторожная и благоразумная Елизавета не могла устоять перед многообещающим восхищением своей особой. Для нее это была такая же необходимость, как воздух и вода, для нее это была сама жизнь.
Кто мог понять это лучше Анны Болейн? И потому она наверняка желала предостеречь дочь.
У Джейн Дадли, герцогини Нортумберлендской, сердце разрывалось на части. Она погрузилась в глубокий траур в уединении своего дома в Челси. Этот дом – единственное, что осталось у нее от всех ее богатств.
В течение нескольких коротких недель она потеряла большую часть того, что составляло смысл жизни. Ее муж Джон был мертв, разделив участь своего отца. Подобная жестокость потрясла герцогиню до глубины души, но все же этого следовало ожидать.
Какой смысл оплакивать Джона. Но сыновья? За исключением маленького Генриха, который был слишком мал для предъявления ему обвинения в государственной измене, они все содержались в Тауэре. Старшего, Джона, уже приговорили к смертной казни. Амброуз, Роберт и Гилфорд ждали решения суда.
Переходя из одной опустевшей комнаты в другую, она причитала: «Ох, Джон, почему ты не довольствовался жизнью в тишине и счастье? У нас было богатство, у нас был покой. Ты подверг наших любимых сыновей и дочерей опасности. Ты рисковал не только своей жизнью».
Она должна что-то предпринять. Но что она может сделать для спасения своих сыновей?
Словно скряга, она стала собирать по крупицам остатки ценных вещей, случайно уцелевших во время конфискации. Предложить все, что она имела, тому, кто мог бы помочь ей спасти сыновей, – вот в чем, по ее мнению, заключалась теперь единственная возможность.
Она не осмелится просить аудиенцию у королевы. Едва ли Мария простит тех, кто строил планы уничтожить ее. После того, как взяли Джона, Джейн тоже отправили в Тауэр. Хотя ее вскоре отпустили, все же нельзя было поручиться, что, если она теперь попытается встретиться с королевой, ее не засадят снова в тюрьму. Она не боялась неволи. Тяготы заключения ничего для нее не значили. Но как тогда она сможет выручить своих сыновей?
Во времена могущества ее мужа очень многие приходили к нему с просьбой о помощи, ему предлагали деньги и ценные вещи. Джон сколотил целое состояние в годы своего правления Англией. Теперь ей самой придется молить о помощи, как другие молили о ней у ее мужа. Она отдаст все, чем владеет. Ее не страшит нищета до конца дней, пусть только сыновья станут свободны.
Люди, когда-то пресмыкавшиеся перед нею и почитавшие за счастье, если она удостаивала их парой слов, теперь отвернулись от нее. И вовсе не по причине гордыни, презрения или злобы. Она понимала, что это страх; естественно, что они боялись. Безумием было бы проявление дружеских чувств к жене человека, участвовавшего в заговоре против королевы, женщине, чей сын женился на той, которую все сейчас называли королевой-самозванкой?
– Боже, помоги мне! – умоляла Джейн.
Она почти лишилась рассудка. Она ежедневно отправлялась на баркасе в сторону Тауэра и долго стояла там, в совершенном отчаянии, созерцая эти непроницаемые стены.
– Что же с вами со всеми станется? – бормотала она. – Мой Джон… Амброуз… мой бедный Гилфорд и мой веселый и красивый Робин!
Елизавета знала о бедственном положении безутешной герцогини и хотела бы помочь ей. Но ее собственное положение было слишком шатким, чтобы просить за других.
Подозрительный взгляд королевы повсюду преследовал ее. Гардинер и испанский посол Симон Ренар уже плели свои интриги. И не только они.
Французский посланник Ноэлль был не менее опасен, хотя и притворялся другом.
Он часто поджидал ее в саду, чтобы поговорить с глазу на глаз.
Однажды он сказал ей:
– Мой господин знает, что вы находитесь в опасном положении. Мой господин сочувствует вам и ищет способ помочь.
– Король Франции славится своей добротой, – ответила Елизавета.
– Я передам ему ваши слова. Полагаю, его обрадует ваш отзыв.
– Нет. Его не может интересовать мнение такого человека, как я.
– Ваша светлость ошибается. Король Франции ваш друг. Он может сделать многое, чтобы спасти вас от врагов. Он глубоко опечален, что вас называют незаконнорожденной. Так вот, он сделает все, что в его силах, чтобы восстановить вас в правах.
Она холодно на него взглянула.
– Не во власти его королевского величества объявить меня законной наследницей. Такое дело должно, несомненно, оставаться в ведении нашей государыни.
Она оставила его, зная, что он рассердился.
Она была слишком умна, чтобы попасться на удочку французов, предлагавших ей свою дружбу. Он мечтал заманить ее в ловушку, заставить ее выдать себя таким образом, чтобы это привело ее на эшафот.
Генрих II намеревался уничтожить ее, чтобы в том случае, если Мария умрет, не оставив наследника, расчистить поле для своей собственной невестки – Марии, королевы Шотландской.
Для Елизаветы не существовало друзей ни во Франции, ни в Испании, и никто никогда не заставит ее думать, что они там имеются.
Несмотря на то, что принцесса любила праздность двора, она стала все чаще испытывать ностальгию по мирному спокойствию деревенских домов. Может быть, еще и потому, что только вдали от интриг у нее оставалась надежда на спасение.
Гардинер настраивал против нее королеву, в особенности осуждая нежелание Елизаветы ходить к мессе. Но что могла поделать принцесса? Ведь она знала, что огромная армия протестантов смотрела на нее с надеждой. Если бы Елизавета беспрекословно приняла, как того желала Мария, католическую веру сестры, то в таком случае протестанты стали бы говорить: «Какая разница, кто из сестер на троне?» Да, в таком случае принцесса потеряет их поддержку, не приобретя поддержку католиков. Поэтому она должна избегать по возможности появления на мессе.
Но как долго сможет она продержаться? Гардинер неустанно твердил королеве, что Елизавету следует привести либо к католической вере, либо к плахе.
И однажды королева послала за сестрой.
Мария была холодна, и сердце у Елизаветы учащенно забилось, когда она склонилась перед королевой в поклоне.
Ах, оказаться бы сейчас в Хэтфилде или Вудстоке, где на нее внезапно нападал старый недуг и где она могла бы испросить милостивого позволения остаться на несколько дней для поправки здоровья перед тем, как предпринять тяжелейшее путешествие и предстать перед королевой. А здесь это слишком трудно.
– Нам стало известно нечто, что нас не может радовать, – сказала Мария.
Елизавета ответила с печалью в голосе:
– Я ясно вижу, что ваше величество испытывает ко мне совсем мало приятных чувств, но я не совершила ничего такого, что могло бы оскорбить вас, за исключением того, что касается религии. Ваше величество должно проявить терпение по отношению ко мне и простить мое невежество. Вспомните, в какой вере я была воспитана. Ваше величество должно понять, что меня приучили не принимать никакой другой веры.
– Вы достаточно зрелы, чтобы разглядеть истину.
– Ах, ваше величество, если бы у меня было время читать и учиться, если бы меня навещали ученые богословы…
Это прозвучало как мольба: «Дайте мне время!» Время всегда было ей другом.
Елизавета взглянула на бледное лицо своей сестры. Какой же нездоровой та выглядела, какой бледной и болезненной! Всего лишь несколько лет и тогда… трон и слава!
Эта мысль придала ей храбрости.
Мария хмурилась. Одно из самых заветных ее желаний заключалось в том, чтобы вернуть Англию назад в лоно Рима. А эта девчонка, будучи такой молодой и, следовательно, легкомысленной и кокетливой, могла сделать многое, чтобы помешать этим планам. Марии необходимо ослабить протестантов, а ничто так не способствовало бы этому, как известие о том, что тот, в ком они видят своего лидера, уже сдался!
В Англии существовали три религиозных направления. Во-первых, англиканские католики, последователи религии, провозглашенной Генрихом VIII, в основном такой же, как традиционная вера, за исключением того, что главой церкви является сам монарх, а не папа. Затем протестанты, чья церковь считалась официальной со времени владычества протестанта Эдуарда VI. И, наконец, приверженцы традиционной веры, считавшей главой церкви папу римского. Последние в глазах королевы являлись истинными верующими, и эту веру она желала распространить на все свое королевство.
Но ответ Елизаветы не расстроил Марию окончательно. Она предпочла его безусловному отказу, который означал бы заточение принцессы в Тауэр.
– Я пришлю к тебе богословов, чтобы они открыли тебе истину, – сказала королева.
– Ваше величество так добры, что я позволю себе еще одну просьбу.
– Какую же?
– Мне будет легче обучаться в сельской местности, вдали от двора. Я осознаю, что слишком далеко зашла в познании новой веры и мне потребуется глубокое погружение…
– Ты не покинешь двора, – отрезала Мария, как будто почувствовала, что ее сестра пытается прибегнуть к помощи времени, всегда помогавшего ей выпутываться из множества сложнейших ситуаций.
Ну что ж, подумала Елизавета, пусть я снова буду подвергаться огромной опасности. Но и королева должна понять, что требуется громадное количество времени, чтобы на меня могло снизойти столь великое откровение, которое мне безусловно чуждо!
Всеобщие помыслы были полностью устремлены к церемонии коронации. И только у двух женщин в королевстве – Елизаветы и герцогини Нортумберлендской – мысли были заняты иным.
Пока Елизавета пеклась о собственной жизни, герцогиня лелеяла одну-единственную мечту. Джейн Дадли встречалась с одной придворной дамой, которая, закутанная в длинную мантилью, чтобы не быть узнанной, навестила ее по доброте своей, оставив баркас у потайных сходней и перебежав через лужайку. Побывать в резиденции Нортумберлендов считалось делом таким же опасным, как раньше – почетным.
– О, Джейн, Джейн, ты не должна отчаиваться, – запричитала дама, обнимая свою давнюю подругу. – У королевы мягкое сердце. То, что твой старший все еще находится в темнице, – хороший знак. Говорят, что она все еще отказывается отправить на плаху леди Джейн, хотя Гардинер и Ренар уговаривают ее сделать это как можно скорее. Она хочет проявить милосердие, и я уверена, что она его все-таки проявит. Подожди до коронации. Тогда ее величество почувствует себя уверенно сидящей на троне и станет более милосердной.
У Джейн из глаз брызнули слезы.
– Сегодня это от счастья, – пояснила она.
– Как только коронация завершится, я попытаюсь в подходящий момент замолвить за тебя словечко, дорогая Джейн. Может, тебе позволят навестить твоих мальчиков. Не падай духом. Чем больше пройдет времени – тем лучше, ведь тогда будет больше надежды на освобождение. Помни, трех младших все еще не судили.
После этого жизнь показалась Джейн более сносной. Герцогиня с нетерпением ждала коронации.
Как же ликовал народ, когда королева отправилась в шествие по городу! Марию, восседавшую в покрытом серебристой тканью паланкине, который тащили шесть статных белых лошадей, окружали семьдесят знатных дам, облаченных в темно-красный бархат. Сама королева была одета в голубое бархатное платье, отороченное горностаем. Головной убор представлял собой золотую сетку, украшенную бриллиантами и жемчугами. Он был так тяжел, что ей с трудом удавалось держать голову прямо. Ее бывшая няня госпожа Кларенциус, которой она доверяла больше всех на свете, бросала на нее время от времени беспокойный взгляд и умоляла снять тяжелый убор, который, как понимала она, причинял неудобство и головные боли.
Но в тот день Мария страдала не только от этого. Она во всей полноте ощутила присутствие младшей сестры и с горечью осознала, что многие из собравшихся здесь людей невольно сравнивали их: болезненность одной и пышущий здоровьем вид другой, зрелый возраст и цветущую юность. Может, Гардинер был прав? Может, был прав и Ренар? Так что же – оставить Елизавету в живых было безумием?..
А принцесса наслаждалась парадным выездом. Пусть смерть уже не за горами, но все это великолепие, в котором она играла видную роль, по праву принадлежало дочери Генриха VIII. Рядом с ней сидела четвертая жена ее отца – одна из шести оставшаяся в живых. Женщины были одеты одинаково, что давало Елизавете очевидное преимущество. Анну Клевскую никогда нельзя было назвать красавицей, и сейчас на ее фоне молодая двадцатилетняя девушка, безусловно, блистала красотой. Они сидели бок о бок в своих серебряных одеждах, очень похожих на те наряды, которые мать Елизаветы привезла с собой из Франции.
На улице Фэнчерч четверо мужчин – каждый из них был около семи футов росту – прочитали оды. На улице Грейсчерч процессия приостановилась, чтобы наряженный ангелом трубач мог сыграть для королевы, а у ворот школы Святого Петра поэт Эдвуд прочел Марии несколько своих стихов. Люди ликовали и уже готовились пировать после того, как они поприветствуют королеву, принцессу Елизавету и молодого и красивого Эдуарда Куртенэ, новоиспеченного герцога Девонширского. Простой народ несказанно радовался бочкам с вином, в изобилии выставленным в честь коронации.
Елизавета вместе с Анной Клевской следовали непосредственно за королевой. «Наверняка, – рассуждала она, – королева не может прохладно ко мне относиться, раз она позволила мне занять такое почетное место в этой процессии».
Елизавета высоко занеслась в своих мечтах, вообразив себя центром всего этого волшебного действа.
И тут она услышала голос Гардинера:
– Здесь находится Мария, законная и безусловная наследница, по всем человеческим и божеским законам, короны и королевского звания нашего королевства Англии, Франции и Ирландии, и всем следует помнить, что этот день назначен по согласованию со всеми пэрами нашей земли для посвящения, помазания и коронации вышеупомянутой самой замечательной из всех Марий. Не послужите ли в таком случае и не выскажете свое желание и дадите свое соизволение на данное посвящение, помазание и коронацию?
И Елизавета вместе со всеми присутствующими закричала:
– Да, да, да! Боже, храни королеву Марию!
Но ей почудилось не «Марию», а «Елизавету».
И пока в честь Марии произносились речи, пока с нее снимали мантию, пока совершали помазание и снова набрасывали ей на плечи отороченную горностаем новую мантию, Елизавета видела на ее месте совсем другую женщину. Когда-нибудь, в один прекрасный день, в одежде из бархата, с короной на голове, со скипетром в правой руке и державой в левой будет стоять она, Елизавета. И это ей, Елизавете, принесут, преклонив колени, присягу вассальной верности эти пэры, и это ей, Елизавете, поцелуют левую щеку. «Боже, храни королеву Елизавету!» – такой крик будет стоять у нее в ушах.
Когда они покинули аббатство, в ликующей толпе Елизавете померещилась одна женщина с бледным и безрадостным лицом и скорбными глазами, которая выделялась среди весело орущей толпы тем, что не кричала вместе со всеми и была печальна на фоне всеобщего ликования.
Может, это была безутешная герцогиня Нортумберлендская?
Елизавета вздрогнула. Вот оно, напоминание о том, как близко катастрофа находится от триумфа.
Спустя несколько недель на холодных улицах люди ждали появления другой процессии. Она являла собой разительный контраст блистательному действу коронации.
Возглавлял ее епископ Ридли, а среди тех, кто шел позади него, находился лорд Роберт Дадли.
Роберт шел с высоко поднятой головой. Он, который жаждал страстей, был даже рад этому унижению и казался беспечным, когда проходил по узким улочкам. Он был ко всему готов. Амброуз, Гилфорд и леди Джейн уже были приговорены и вернулись в свои темницы. Теперь настала его очередь. И что могло теперь спасти одного из тех, кто вступил в заговор против королевы? Ничего не оставалось делать, как покориться судьбе.
Для Роберта не было бы неожиданностью, если бы по возвращении из ратуши в Тауэр его ожидал топор палача. Но его приговорили к ужасной казни, применяемой обычно к предателям: повесить, заживо вспоров живот и выпустив все внутренности.
И все же по своей природе Роберт был оптимистом, – он продолжал надеяться, что его ждет лишь топор. Сын герцога не может погибнуть бесславной смертью заурядного предателя.
Поэтому, по пути в свою темницу, находящуюся в башне Боучемп, он ждал, что процессия свернет на Тауэр-Хилл. Тем не менее, этого не случилось.
На протяжении всего своего путешествия Роберт ощущал на себе заинтересованные, полные сочувствия взгляды женщин, вышедших поглазеть на заключенных. Пребывание в мрачной темнице никак не отразилось на его притягательной силе.
– Какой красивый молодой человек! – говорили в толпе. – Он слишком молод, чтобы умереть.
И провожали Роберта сочувственными взглядами.
Больше других за ним наблюдала одна женщина. Она страстно желала выкрикнуть его имя, когда он поравнялся с ней, но она все же затаилась в страхе, что ее вид может потрясти его. «Какая у него благородная осанка, – думала она, – и какое безразличие проявляет он к своей судьбе!» Именно этого и ждала она от своего гордого Робина.
Когда процессия удалилась, Джейн Дадли упала без чувств на землю.
При дворе происходила перестановка сил. Высказав вначале расположение по отношению к Эдуарду Куртенэ, королева затем отвернулась от него. Многие поговаривали, что причиной тому развратные привычки, приобретенные им во время пребывания в Тауэре. Другие полагали, что он оказался плохим актером и не смог так страстно влюбиться, как пытался это показать, в стареющую женщину. Были и такие, вероятно наиболее осведомленные, которые считали, что перемена в ее отношении к молодому аристократу может быть отнесена на счет тайных переговоров с испанским послом, а также того факта, что Филипп, сын императора Карла и наследник обширных территорий, вдовец.
Французский посланник Ноэлль в обстановке крайней секретности предостерег принцессу Елизавету.
– Слышали ли ваша светлость, что королева подумывает о браке с испанским принцем? – спросил он.
– Да, до меня дошли подобные слухи.
– Ваша светлость должны понимать, что союз с Испанией вызовет крайне негативную реакцию в Англии.
– Королева – хозяйка своей страны и самой себя. Она выйдет замуж за кого ей заблагорассудится.
– В вашей стране многие не примут брак с испанцем.
– Я с такими незнакома.
– А ваша светлость знают, почему королева отвернулась от Куртенэ? Да потому что она догадывается, на какой объект направлены его нежные чувства.
Несмотря на все ее самообладание, глаза у Елизаветы заблестели.
– Не понимаю, что ваше превосходительство имеет в виду.
– Он влюблен в вашу светлость. Он так далеко зашел в своей любви к вам, что не задумываясь отбросит в сторону готовую вот-вот свалиться на его голову корону для одной только надежды на ту, которую получит в будущем.
Елизавета все же почуяла опасность.
– Я ничего об этом не знаю.
– Но другие знают. Они говорят, что, если Куртенэ женится на вас, а вы будете вознаграждены тем, на что у вас есть права, то народ станет более счастливым, чем в том случае, когда мужем королевы окажется испанец.
Ее сердце бешено забилось. Она вновь услышала слова церемонии в аббатстве и крики пэров «Боже, храни королеву Елизавету!»
И тогда она вспомнила женщину, увиденную ею в толпе, и братьев Дадли, ожидающих в настоящий момент наказания за амбиции, которым не суждено было осуществиться.
Ноэлль вкрадчиво продолжал:
– У Куртенэ есть влиятельные друзья в Девоне и Корнуолле. Ваша светлость, перед вами открывается великое будущее.
«Я иду сейчас по лезвию бритвы, – подумала она. – Удержусь на острие – и в конце пути меня будет ждать трон. Но один только неверный шаг – и вниз, к катастрофе, к темнице в Тауэре и на плаху».
Ноэлль мечтал любым путем воспрепятствовать браку королевы Марии с испанцем, потому что это противоречило интересам Франции. Но желал ли он видеть на троне Елизавету? Конечно же, нет! Целью его заговора являлось посеять вражду, которая уберет с пути и Марию, и Елизавету, оставив место свободным для Марии Шотландской. Ее губы сложились в усмешке. Французский посол, наверное, принимает ее за идиотку!
Как только Елизавета рассталась с ним, то сразу же испросила у королевы аудиенцию. Разрешение было получено, и когда Елизавета склонилась перед нею в поклоне, то поняла, что со времени последней встречи отношение к ней Марии не стало более теплым. Несмотря на свою молодость и показную невинность, Елизавета была достаточно искушенной, чтобы понимать, откуда это нерасположение к ней и к чему клонят все эти послы.
Она знала, что испанский посол, осознавая непопулярность союза, который он старался организовать для сына своего господина и английской королевы, догадывался, что существует определенная фракция, которая предпочтет посадить на трон Елизавету и позволит ей выйти замуж за Куртенэ, и что если дать этому случиться, то Англия снова станет протестантской страной. Поэтому Ренар и убеждал королеву отправить Елизавету на плаху. Он был уверен, что принцесса замешана в заговоре, и собирался вывести ее на чистую воду, чтобы окончательно заглушить в королеве сентиментальные чувства по отношению к сестре.
Сейчас, наблюдая за присевшей в реверансе сестрой, королева вспомнила предостережения испанского посла.
– Ваше величество, – произнесла Елизавета. – Я умоляю отпустить меня в одно из загородных поместий.
– Почему это? – спросила Мария.
– Мое здоровье сильно пошатнулось. Мне требуется свежий деревенский воздух.
– Ты кажешься вполне здоровой.
– Я очень страдаю от болей, ваше величество. В деревенской тишине я могла бы проштудировать те книги, которые ваше величество обязало меня изучить. Я чувствую, что в тишине Вудстока или Хэтфилда на меня снизошло бы откровение.
– Ты останешься здесь, – сказала королева, – чтобы я знала, что у тебя на уме.
Елизавету отпустили. Покидая королевские покои с дурными предчувствиями, она понимала, что переживает сейчас наиболее критический период в своей полной опасностей жизни.
Как ни странно, но ей на помощь пришел, сам того не желая, испанский посол.
Вся страна знала, что королева с благосклонностью относится к браку с испанцем. Это не могло понравиться англичанам, ненавидевшим испанцев, и все чаще повсюду начали упоминать добродетели Елизаветы.
