Текст книги "Лорд и королева"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
– Но тогда, – ответила Елизавета, – я еще не узнала по-настоящему Роберта Дадли.
Глава 4
Когда принцессу Елизавету увезли из Тауэра, Роберт впал в глубокую меланхолию. Порой он чувствовал, что сойдет с ума, если останется дольше в своей мрачной темнице. Он глядел сквозь решетку на траву, по которой она обычно гуляла, и часто вспоминал других людей, которые провели в Тауэре всю свою жизнь. «Останусь ли я здесь, пока не постарею и не поседею?» – гадал он. Однако в глубине души он верил, что такое не может произойти с ним, Робертом Дадли.
И все же ему ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать. Если бы Елизавета была королевой!.. Ах, если бы Елизавета была королевой, она бы не подвергла его муке столь долгого пребывания в Тауэре.
Но наконец-то наступили перемены.
И случилось это в июне. Он проведал от тюремщиков и своих слуг, что подготовка к приему принца Испанского, который уже находился на пути в Англию, была в полном разгаре.
Королеве еще не исполнилось сорока, она выйдет замуж за Филиппа, и если у них родятся дети, то у Роберта Дадли останется совсем мало надежды обрести свободу.
– Милорд, – сказал ему однажды тюремщик, – будьте готовы оставить эту камеру. Вам надлежит перейти в башню Белл, чтобы разделить там комнату с вашим братом, графом Уорвиком.
Роберт почувствовал себя окрыленным. Он никогда не терял надежды на счастливые перемены в судьбе. Это чудесно – жить вместе с братом Джоном.
Братья обнялись с нежностью. Тюремное заключение оставило более глубокую отметину на Джоне, графе Уорвике, чем на Роберте, ведь Джон не пережил любовный роман, который помогал коротать время. С приходом Роберта и он повеселел, хотя оба они с горечью вспоминали своего отца и Гилфорда.
– На их месте мог быть ты… или я, – напоминали они друг другу. – И только по какой-то случайности этим человеком стал несчастный Гилфорд.
– Но, – сказал Джон, – откуда мы знаем, что нас не ожидает подобная участь?
– Нет! – крикнул Роберт. – Если бы они намеревались так поступить с нами, то уже давно совершили бы задуманное. Если мы будем вести себя тихо и не станем привлекать к себе внимания, то совсем скоро сможем выйти на свободу.
Джон улыбнулся.
– Это так на тебя похоже, Роберт. Ты всегда верил, что на тебя свалится какое-то чудо.
– А почему бы и нет?
– Да откуда… на бедного узника Тауэра?
– Другие бедные узники выжили и вознеслись очень высоко.
– Ты – настоящий Дадли, – произнес Джон, и к его улыбке добавилась печаль.
Фортуна повернулась к ним лицом. Им позволили принимать посетителей. Их женам позволили прийти и повидаться с ними в темнице, позволили прийти и матери.
Джейн пришла первой и ободряюще улыбнулась своим сыновьям. «Джон выглядит болезненным, – подумала она, – а Роберт почти совсем не изменился».
– Милый Джон, – воскликнула она, – как же ты исхудал! А ты все тот же прежний Робин, как я вижу.
– Такой, как раньше, дорогая мама.
– Ты не падаешь духом, мой любимый сын.
– И не дает мне, – вставил Джон. – Он отказывается поверить в то, что нам с ним не повезло. Нам предначертано великое будущее, говорит он.
– Подожди, – сказал Роберт, – не однажды богатство Дадли обращалось в прах.
– Не напоминай об этом, – умоляющим тоном произнесла Джейн. – Об этом часто говорил твой отец.
– Но отец был великим человеком. Вспомни, что он совершил.
Джейн с горечью заметила:
– Что совершил! Он привел своего сына на эшафот, чтобы пролить вместе с ним кровь за дело амбиций.
Но Роберт обнял ее за плечи.
– Дорогая мама, так уж им было суждено.
– Но тебе суждено не это, Роберт.
– Ну, не мучай себя. Топор палача – не для нас. Посмотри, как нас здесь содержат. Нас оставили в покое, хорошо кормят, а теперь еще и позволили принимать посетителей. Час нашего освобождения не за горами.
– Я молюсь об этом каждый Божий вечер, – страстно молвила Джейн.
Она хотела знать как можно больше о сыновьях: как их кормят, как ведут себя их слуги.
– Нам позволили съедать каждую неделю больше чем на два фунта, – сказал Роберт, – и еще больше тратить на дрова и свечи. Теперь ты видишь, мама, что если мы и не живем, как короли, то и не как нищие. – Мне радостно слышать это. Но отсюда идет скверный дух.
– Это от реки.
– Мы страшно боимся жаркой погоды, – сказал Джон.
– Я поговорю со слугами. Они должны проследить, чтобы помещение постоянно проветривалось, особенно в летнее время.
Роберт решил развеять мрачное настроение. Он много шутил и уверял, что скоро они станут свободными. Он чувствовал это. Он знал это. У него был нюх на такие вещи.
Слушая Роберта, Джейн все время невольно улыбалась.
– Как я рада, дорогой Джон, что твой брат рядом с тобой.
– С тех пор, как он сюда пришел, стало веселее, – сказал Джон.
Уходя со свидания, Джейн впервые за то время, как рассталась с сыновьями, почувствовала себя почти счастливой. И все благодаря ее любимому Роберту.
«Он может убаюкать даже мои печали», – думала она.
Роберта навестила Эми. Джон попросился в другую камеру, чтобы муж и жена побыли наедине.
Эми повисла на Роберте, покрывая его лицо поцелуями.
– Роберт, – приставала она, – ты все еще любишь меня?
– Разве я не доказал это?
– Я так страдала…
– А я что делал, как ты думаешь?
– Но без тебя было так тоскливо. Я думала, что ты умрешь.
– Ну, нет, меня ждет долгая жизнь.
– Да, Роберт, да. Ты думаешь, вас скоро освободят?
Он пожал плечами.
– Такое впечатление, что тебе все равно.
На несколько секунд он задумался. Он думал о свободе, о возвращении в Норфолк к занятию сельским хозяйством, верховой ездой и любовью с Эми. Была ли эта свобода такой уж для него желанной? Как глупа Эми! Он увлекся другой женщиной – остроумной, утонченной, с огненно-рыжими волосами и властными манерами. Он хотел принцессу, а не сельскую девушку.
– О чем ты думаешь? – подозрительно спросила она.
«Почуяла ли она, что я желаю другую женщину? – спрашивал он себя. – Была ли она более проницательной, чем я полагал?»
Он ответил:
– Я подумал, что если бы не женился на тебе, то меня бы здесь не было.
– А где бы ты тогда был?
– В могиле.
Какое-то время она оцепенело смотрела на него, потом обвила его руками.
– Значит, Роберт, я тоже могу быть тебе хоть чем-то полезна.
Он громко рассмеялся, потому что за окном светило солнце и чертовски хорошо оставаться в живых! Он приподнял ее и поцеловал в стремительном порыве, что всегда было ему свойственно.
Сейчас он снова стал тем нежным любовником, каким был вначале. А когда он становился таким, то ему никто не мог отказать.
Эми была счастлива. Она снова с ним. Он любит ее, он рад, что они поженились.
Она и не догадывалась, что, обнимая ее, Роберт видел перед собой другой образ и что мысли о принцессе наполняли его восхитительной смесью восторга, желания и амбиций.
Стояли жаркие и душные дни. Темницу наводнял зловонный запах реки. В Лондон снова пришла ужасная болезнь с кровавым потом, и наиболее опасным местом в городе был Тауэр. Каждый день оттуда выносили трупы, но крепость все еще оставалась переполненной людьми после восстания Уайетта.
Однажды утром Джон пожаловался на ужасную слабость. Роберт с тревогой посмотрел на брата. Лицо графа было болезненно-желтого оттенка, и, к своему ужасу, Роберт заметил капельки пота, скопившиеся у него на бровях.
Неужели и Джона настигла чума – страшная болезнь, уже унесшая пятерых братьев и сестер Роберта? Нет, он не допустит этого. Теперь, когда братья вместе, когда судьба снова готова повернуться лицом к Дадли, нет, он не может потерять Джона таким образом. После стольких недель бездействия требовалось что-то предпринять, и Роберт этому несказанно обрадовался.
Он вызвал слуг. Они немедленно прибежали на его зов.
– Граф заболел, – сказал он и заметил, как исказились от ужаса их лица. Он понял, что ему все нипочем, и, несмотря на тревогу за брата, еле удержался, чтобы не рассмеяться. Он не боялся. Он знал, что не может умереть в тюрьме от этой жалкой болезни. Он сделает все от него зависящее и спасет брата, он один будет постоянно находиться подле него, оказывая ему помощь, потому что считал себя неподвластным заразе. Ведь великое будущее, он был уверен, ожидает Роберта Дадли. Как славно ощущать себя бесстрашным среди трусливых.
Он холодно произнес:
– Немедленно пойдите к моей матери. Расскажите ей, что случилось. Пусть она пришлет мне свои лекарственные травы. Скажите ей, чтобы не приходила сюда, пока я не извещу ее. Это подчеркните особенно.
– Да, мой господин.
Слуги смотрели на него, как на Бога.
Роберт вернулся к брату, взял его на руки и отнес в кровать, тщательно укрыв одеялом. Он сел рядом и, когда доставили сильнодействующие средства от Джейн, сам дал их больному.
Он болтал с Джоном, стараясь его приободрить. Считалось, что если больной в течение первых двадцати четырех часов не выйдет из бессознательного состояния, то он умрет.
Роберт потом часто с удивлением спрашивал себя, как ему самому удалось прожить тот день и ту ночь, ведь он сам находился почти что в горячке. Он даже не осознавал, что разговаривает сам с собой: «Принцесса Елизавета влюблена в меня. Нас разделяла решетка, и я не мог приблизиться к ней, но я получил доказательства ее любви. Если она когда-нибудь станет королевой, меня ждет триумф. Такой, которого никогда не знал мой отец, триумф, который был бы уготован Гилфорду, если бы все вышло так, как задумал наш отец. Я не забываю нашего деда – простого судейского, сына фермера, который добился того, чтобы заседать в зале королевского совета. Я не забываю нашего отца, который стал лордом-протектором Англии – почти королем, а им он мечтал сделать Гилфорда. Я – третье поколение. Я научусь на чужих ошибках. Может, в третьем поколении Дадли станет королем».
Да, он, должно быть, действительно находился в горячке, если произносил вслух такие мысли.
Вдруг Джон открыл глаза и спросил:
– Брат, это ты?
И, очнувшись, Роберт понял, что кризис миновал, Джон спасен, а еще он был уверен: его не коснется болезнь. Он был так же уверен в этом, как и в том, что его ожидает славное будущее.
Этим летом при дворе было много испанцев. Никто не мог снискать у королевы такой благосклонности, как они. Приехал ее жених, и она влюбилась в него, как девчонка.
Джейн Дадли, хотя она и не была принята при дворе, можно было часто встретить возле дворцов, где останавливалась королева. Она упрашивала старых друзей, одаривала испанских дам. Она рассказывала им о страшной участи своих сыновей. Не улучит ли этот милый господин или эта милая леди момент, когда королева будет находиться в благодушном настроении, и не замолвит ли словечко за бедную Джейн Дадли?
Очень многие жалели ее и таким образом ее просьбы время от времени достигали ушей королевы.
Мария любила своего мужа, и любовь смягчила ее.
– Бедная Джейн Дадли, – сказала она, – что она такого сделала, чтобы так страдать?
У Джейн было разбито ее материнское сердце, и так как Мария тоже надеялась вскоре стать матерью, то она понимала ее материнские надежды и печали. Сыновья Джейн замахнулись на корону, но в этом они подчинялись своему отцу. Влюбленная Мария была мягкой Марией.
Когда на смену теплым летним денькам пришла осень, она решила, что пора простить Дадли. Они, без всякого сомнения, будут по-прежнему считаться виновными в тяжкой государственной измене, что означает, что им не вернут их земли и состояние, но их отпустят на свободу.
Джейн чуть с ума не сошла от радости.
Наконец-то ее сыновья станут свободными. Земли и богатства? На что им они? Пусть они живут себе тихо и незаметно, пусть оставят свои амбиции, которые оказались фатальными для их семьи.
Но радость Джейн была недолгой. Заключение в Тауэре превратило ее старшего сына Джона в развалину, и уже через несколько дней после освобождения он умер.
Из тринадцати детей Джейн в живых остались только пятеро. Но, даже оплакивая Джона, она благодарила Бога, что Амброуз и Роберт (особенно Роберт, ведь даже у самых нежных матерей есть свои любимчики) вышли живыми из этого ада.
Пока Роберт вместе с Эми ехал из Лондона в Норфолк, возбуждение, охватившее его, как только за ним захлопнулись ворота Тауэра, постепенно утихло и он ощутил пустоту.
Брат, которого он с таким трудом выходил, мертв. А у матери смерть буквально написана на лице. Только теперь он понял, как сильно страдала она – намного сильнее, чем кто-либо из них, братьев Дадли. И еще он чувствовал, что, потратив всю свою энергию на то, чтобы освободить их, она не сможет прожить долго.
Да, теперь он – свободный человек, но что ему осталось? Эми и жизнь в Норфолке! Ему ясно дали понять, что, хотя королева и милостиво даровала свободу, Дадли не следует рассчитывать на что-то большее. Он, лорд Роберт, сын человека, который когда-то управлял Англией, сейчас был всего лишь бедняком без гроша в кармане, женатым на дочери деревенского сквайра и зависящим от его милости.
Иногда Роберту казалось, что все было бы гораздо проще, если бы Эми не была столь верной женой или хотя бы он не был таким привлекательным для многих женщин. И как-то он сказал с надеждой:
– Меня долго не было, Эми. Ты молода и красива. Выкладывай все как есть, ведь ты не могла хранить мне верность все это время, я в этом уверен.
Она возмутилась.
– Как ты можешь говорить подобное? – Слезы наполнили ее глаза. – Неужели ты думаешь, что кто-нибудь для меня мог бы сравниться с тобой?
Не отрываясь, она смотрела на него. За время заключения Роберт слегка постарел, но вовсе не стал от этого менее привлекательным. И пусть вокруг рта обозначились складки, – это всего лишь признак силы. И пусть события последних месяцев оставили на лице лорда следы печали, это делало его улыбку еще более загадочной. Под печалью таилось то восхищение жизнью, которое говорило любой женщине, кто бы ни посмотрел на него, что быть с ним рядом – означает испытать восторг и счастье.
Роберт улыбнулся Эми, но его улыбка скрывала некоторое беспокойство. Он знал, что жена говорит правду. Воспитанная в глуши, Эми не обладала возможностями и способностями придворных дам, искушенных в науке супружеских измен.
Тесть встретил его с распростертыми объятиями. Он верил, что даже если на этот раз лорд Роберт находится в тяжелом положении, то так будет не всегда.
– Добро пожаловать домой, Роберт. Мы очень рады видеть тебя. Хорошо, что в доме потеплеет от твоего присутствия, а бедняжка Эми вновь станет счастливой. Она места себе не находила от тоски, заражая всех нас своей хандрой.
Итак, вот она, простая деревенская жизнь. Но как мог лорд Роберт Дадли приноровиться к ней? Он с тоской подумал о королевском дворе. А тут Роберт-сквайр! Роберт Дадли – фермер! Это как насмешка. Впрочем, его прадед тоже был фермером. Может, в нем, Роберте, предопределено закончиться этому циклу?
Он стал объезжать имение верхом и наблюдать за работниками, которые мололи кукурузу на гумне. Иногда брал одну из длинных палок с прикрепленной к ней короткой колотушкой и помогал молотить кукурузу. Это давало ему хоть какое-то удовлетворение и разрядку. А еще он брал корзину, в которой отвеивалась мякина, и тряс ею в воздухе. Все это он проделывал с чувством глубокой обиды. Он, лорд Роберт, лишенный земель и денег, стал не кем иным, как фермером.
В ноябре молодой лорд участвовал в забое скота и собственноручно солил мясо на зиму, потом он собирал остролист и плющ и украшал ими к Рождеству огромный зал, он распевал гимны, он пил под завязку и с волчьим аппетитом поглощал простую пищу. Он танцевал деревенские танцы, он занимался любовью с местными женщинами, среди которых были и жена соседского сквайра, и девушка со скотного двора. Для него не имело никакого значения, кто они, все они принадлежали лорду Роберту, стоило ему только захотеть.
Но все это могло приносить удовлетворение только очень короткое время.
В январе Джейн Дадли умерла, и ее похоронили в Челси. Все то немногое, что имела, она оставила своим детям, выразив надежду, что очень скоро им вернут в полной мере все, что им причитается по праву рождения.
После похорон Роберт не сразу вернулся в деревню. Вместе с братьями он бродил по улицам Лондона и иногда встречал тех, кто был принят при дворе, куда вход ему теперь был заказан. Он видел королеву и ее мужа, он слышал сердитое ворчание по поводу испанской партии, он заметил, как плохо выглядела королева, и не мог не порадоваться в душе.
Теперь на Смитфилд-Сквере под ногами казнимых протестантов разжигали костры. Роберт вдыхал едкий запах, слышал крики мучеников.
Однажды, когда ему пришлось в очередной раз стать свидетелем ужасной сцены в Смитфилде, с ним оказались Амброуз и Генрих. Содрогаясь, все трое постарались уйти прочь и улеглись на речном берегу. Никто не проронил ни слова, хотя гнев переполнял их.
Роберт первым нарушил молчание.
– Народ возмущен. Почему нам навязывают отвратительные испанские обычаи?
– Если бы у народа был настоящий лидер, то он бы восстал против всего этого, – добавил Амброуз.
– Как Уайетт? – спросил Генрих.
– Уайетт проиграл, – вставил Амброуз, – однако мог и не проиграть.
– В таких делах, – сказал Роберт, – даже самым смелым, умным и решительным следует хорошенько все продумать, спланировать и подготовиться. Не забывайте о сырых темницах и миазмах реки, о погребальном звоне колоколов. Вспомните нашего отца. Вспомните Гилфорда. И Джона тоже убил Тауэр, хотя в действительности он умер чуть позже. Если бы не это тюремное заключение, Джон был бы сейчас жив.
– Неужели это говорит Роберт? – воскликнул Амброуз. – В это невозможно поверить!
Роберт засмеялся. Он вспомнил весенний месяц апрель, проведенный в лондонском Тауэре, и ту страсть, которую внушила ему другая пленница этой мрачной крепости.
– В один прекрасный день, – сказал он, – вы увидите, что вам преподнесет ваш Роберт.
– Ты снова лелеешь честолюбивые мечты у себя в Норфолке? Будь осторожен, брат.
– Своими мечтами я ни с кем не делюсь. Только так и можно их выпестовать.
Мимо них прошли двое мужчин. Они оглянулись назад и сказали:
– Добрый день, милорды.
Братья вскочили на ноги.
– Мы вас не знаем, – сказал Роберт.
– Но лордов Дадли знает всякий.
– Кто вы?
– Мы служили вашему благородному отцу, милорд, – сказал один из них. – Мы не забыли тех дней. Пусть вашей семье улыбнется судьба. Милорды, народ не одобряет испанской партии.
– Это дело королевы, – сказал Амброуз.
– Вот как? Мы думаем, что брак королевы – дело ее подданных. Те, кто так считает, собираются во дворе церкви Святого Павла. Они приглашают всех, чей нос не выносит скверного духа Смитфилда.
Мужчины поклонились и продолжали свой путь, а трое братьев переглянулись.
Генрих сказал:
– Давайте не станем вмешиваться не в свое дело. Разве нам не был преподан хороший урок?
Но Роберт пропустил эти слова мимо ушей. Однообразной жизни в Норфолке он предпочтет иное. Его место здесь – если не при дворе, тогда среди смутьянов у церкви Святого Павла.
Возбуждение собраний подстегивало Роберта. В саду Святого Павла составлялись заговоры. Их цель – сместить королеву и посадить на трон принцессу Елизавету. Как только она там окажется – конец унылому существованию. Он предстанет перед ней и напомнит, что поклялся быть ее рабом. И тогда пройдет совсем немного времени, как она сама станет его рабыней. Разве влюбленная в него женщина могла хоть раз ускользнуть от него? Перед его мужским очарованием не устоять ни герцогине, ни свинарке, не устоять также и принцессе, и королеве.
Эми на него страшно сердилась. Почему он столько времени находится в Лондоне? Если Роберт не вернется, она помрет с тоски. Она доберется до Лондона и поглядит, что его там задерживает, она так скучает по своему Роберту.
Он пытался успокоить ее своими любовными посланиями и короткими наездами в Сайдерстерн. Он даже раскрыл ей некоторые планы.
– Видишь ли, Эми, в Сайдерстерне я более или менее завишу от твоего отца. Мне это не по душе. Я бы хотел получить назад свое наследство.
– Ты опять попадешь в беду, – повторяла она. – Тебя отправят в Тауэр, а я умру от тоски.
Тогда лорд призывал на помощь все свои умения, околдовывая ее хорошо известными ему способами, играя роль пылкого возлюбленного.
– Как же я могу оторваться от твоей юбки, если только не по крайней необходимости? Но это очень важно. Мы снова станем богатыми. У нас будет власть. Я возьму тебя с собой ко двору, и твоя красота сведет там всех с ума.
Она верила ему, страстно желая предстать при дворе в качестве жены Роберта.
Уезжая, он обычно оставлял ее мечтающей о счастье. Эми видела себя танцующей на придворном балу, в бархатном платье, увешанном жемчугами. При этом она валялась на софе и в огромном количестве поглощала сладости, которые обожала.
Служанка Пинто только качала головой, не раз пытаясь предостеречь свою госпожу – ведь госпожа может стать очень толстой, если будет есть столько сладостей; при этом она не преминула заметить, что у Роберта в Лондоне завелась, наверное, какая-то женщина.
Бедная Пинто! Она никогда не понимала Роберта. У него огромные амбиции, однако он очень доволен своей женой. Эми вспомнила о связывавшей их страсти. Да, у него есть другая любовь, это верно, – любовь к власти, страстное желание вернуть назад свои богатства, но разве это не естественно для такого гордого человека?
И все же Пинто не переставала с грустью размышлять вслух. Если Эми не могла удержать его, когда он числил себя чуть ли не простым фермером, то как она удержит, когда он станет таким великим человеком, как мечтает?
В один прекрасный летний день Роберт прискакал из Лондона. Из своего окна Эми увидела, как он, окруженный слугами, въезжает во двор. Ее сердце бешено забилось. На ней было старое муслиновое платье, и она, испугавшись, что Роберт найдет ее непривлекательной, истерично позвала к себе Пинто.
– Пинто, приехал милорд. Быстрее… быстрее.
Пинто помогла ей стянуть с себя старое платье, но, прежде чем она успела надеть вишневый бархат, лорд появился в комнате.
– Роберт! – воскликнула Эми.
Пинто не повела и ухом, она всегда притворялась, что не замечает его присутствия. «Для других он может быть веселым лордом Робертом, они могут дрожать от одного только его взгляда, но это другие, а не Пинто. Для Пинто лорд Дадли всего лишь мужчина, – такой же, как все.»
Щеки у Эми сперва покраснели, потом побледнели, она чуть было не лишилась чувств:
– Пинто… Пинто… посмотри!
Увидев это, Роберт стал передразнивать Эми, и его крики перемежались веселым смехом:
– Пинто, Пинто посмотри! Здесь лорд Роберт!
– Добрый вам день, милорд, – с достоинством сказала Пинто, почти не поворачивая головы и кивнув вместо реверанса.
Он кинулся к ним и заключил их обеих в свои объятия. Он оторвал женщин от земли и поцеловал сначала Эми, потом Пинто. Эми зарделась от удовольствия, а Пинто неодобрительно поджала губы.
– Ну-ка, Пинто, – сказал он, – уматывай отсюда и оставь жену наедине с ее законным мужем.
– Мне нужно сперва одеть свою госпожу, – ответила Пинто.
– Нет, не нужно! – возразил он. – В таком виде она мне больше нравится. – Он схватил вишневый бархат и забросил его в другой конец комнаты.
Эми завизжала от восторга, а Пинто невозмутимо направилась к платью и, подняв его, вышла из комнаты.
Смеясь, Роберт начал целовать и ласкать Эми.
– Роберт! – выдохнула она. – Без всякого предупреждения! Ты должен был дать мне знать.
– Что! И тем самым дать тебе время выпроводить своего тайного любовника!
Эми прильнула к нему. Пинто часто говорила, что ее волнуют его постоянные ссылки на тайных любовников Эми. «Как будто, – говорила Пинто, – он постоянно вбивает дурные мысли в голову невинной девушки». Но Пинто почему-то настроена против него. Бедная Пинто! Бедная простая деревенская женщина, она никогда по-настоящему не знала ни одного придворного кавалера, поэтому такой человек, как Роберт, должен был казаться ей средоточием дурных наклонностей.
Но что толку думать сейчас о Пинто, когда рядом Роберт, который радуется приезду домой и страстно жаждет заключить в объятия свою жену?
Однако приподнятое настроение Роберта очень скоро улетучилось.
Он рассказал Эми, что его вместе с братьями предупредили, что если они не уберутся подальше от Лондона, то им снова грозит арест. Доверенные лица королевы предостерегали их, чтобы они не забывали о неснятом с них обвинении в государственной измене. Один неверный шаг – и они снова станут пленниками королевы, и тогда уж маловероятно, чтобы судьба вновь улыбнулась им. Потому Роберт и оказался столь неожиданно в поместье тестя.
В своем вынужденном сельском затворничестве Роберт все чаще вспоминал принцессу, которая могла либо все потерять, либо победить и которая, затаившись, чудом избежала смерти.
Он страстно желал увидеть Елизавету. И даже разрабатывал планы вломиться в ее дом в Вудстоке или в Хэтфилде и предстать перед ней в образе ее верного рыцаря, ее отчаявшегося возлюбленного, который готов рискнуть своей жизнью, только чтобы увидеть ее. Но он осознавал всю глупость такого шага. Ои должен ждать, а ждать – значило примириться с простой жизнью и вернуться к женщине, которая почти потеряла для него всякую ценность.
Он часто раздражался, и тогда случались ссоры, обычно заканчивавшиеся сварливыми упреками Эми. Но он всегда мог уговорить ее, когда ему хотелось, чтобы она смягчилась. Роберт часто желал, чтобы она не была столь сильно в него влюблена. Даже когда он сурово обходился с ней, даже когда он убирал со своей шеи обвившие его руки и отталкивал ее от себя, даже когда он кричал, что был дураком, женившись на ней, она все равно возвращалась к нему и, хныча, выпрашивала у него любви. Что ж, этого у него, лорда Роберта Дадли, никто не мог отнять – его неувядающего обаяния. Оно заключалось как в его внешности – высокая стройная фигура, могучий разворот плеч, гордо посаженная голова, красивые линии мужественного лица, блистающие глаза, в которых отражалась необычайная сила, так и, может быть, больше всего – в твердой уверенности, что ему, Роберту Дадли, неподвластна на земле всего одна вещь, а именно: заставить женщин перестать любить себя.
Эми должна была принять его легкомыслие, его неверность. Все, чего она у него просила, – это оставаться с ней и уделять ей хоть немного внимания.
Роберт же, конечно, страстно стремился покинуть ее, его томила жажда приключений, и когда после двух с половиной лет этого для него бесцветного существования Филипп Испанский уговорил Марию вступить в войну против Франции, Роберт схватился за эту самим Богом ниспосланную возможность и вместе с братьями отправился воевать.
Генрих Дадли встретил свою смерть под Сен-Квентином, сдавшись английским и испанским солдатам под предводительством Филиппа. А Роберта там же наградили за храбрость, которая была столь безрассудна, что сам Филипп послал за ним, чтобы поблагодарить его и сказать, что в этой победе есть и его, Роберта Дадли, немалая доля.
В королевской ставке на поле боя во Франции друг перед другом стояли двое мужчин – опрятно одетый невысокий испанец с белокурыми волосами и голубыми глазами и темноволосый англичанин мощного телосложения.
Роберт никак не мог отогнать от себя внезапно пришедшую ему на ум мысль; если бы сейчас в палатку зашел незнакомец и его спросили, кто из них король, то нетрудно догадаться, каков был бы ответ. Короли должны возвышаться над своими подданными, как великий Генрих.
Молодой человек, являвшийся наследником более половины территории земли, встретил красивого нищего любезной улыбкой.
– Ваше величество, – сказал, склоняясь в поклоне, Роберт, – вы посылали за мной.
– Встаньте, милорд, – ответил Филипп. – Мне известны все обстоятельства. Теперь, когда сражение выиграно, я вам позволяю вернуться в Англию, если вы сами того захотите.
– Уехать! Когда французы бегут, и Париж открыт для армии вашего величества!
Филипп покачал головой.
– Сегодня я наблюдал такую картину, которая вызвала во мне отвращение к войне. Мы останемся здесь. Нам небезопасно продолжать наступление на Париж.
Роберт ничего не сказал. Умный человек не станет спорить с королем. Однако не воспользоваться возможностью совершить бросок на Париж будет самой большой из всех совершенных ошибок.
Филипп продолжал.
– В свое время, лорд, вы вызвали недовольство королевы.
– Ваше величество, я сын своего отца. Я подчинялся отцу так, как мне кажется, должен подчиняться любой сын.
Филипп кивнул.
– В этом вы правы.
– А теперь, ваше величество, я испытываю искреннее желание служить королеве.
– Я вам верю, – сказал Филипп. – А так как вы доказали это своим поведением на поле боя, я вам дам письмо, которое вы должны доставить ко двору. В нем я опишу королеве ваши подвиги.
Роберт упал на колени и поцеловал руку Филиппа.
– И еще я хочу просить ее проявить милосердие по отношению к вам, – сказал Филипп. – Вы можете прямо сейчас готовиться к отъезду в Англию.
Не вставая с колен, Роберт поблагодарил человека, носящего титул короля Англии.
Филипп принужденно улыбнулся и отпустил его, а Роберт, не теряя времени даром, немедленно отправился в путь. И все это время, пока он гнал вперед свою лошадь и пока ждал судна, которое отвезет его в Англию, он был вне себя от радости, потому что первый шаг к заветной мечте, как ему казалось, был сделан.
В поместье Хэтфилд царило оживление. Сюда дошли слухи о тяжелой болезни королевы и о том, что вот уже много месяцев ее муж не навещал ее.
Кроме Кэт Эшли и Пэрри, рядом с Елизаветой находилось несколько ее старых слуг, ее все еще стерегли, хотя и позволяли охотиться на дичь в Энфилдском лесу. Ее окружали шпионы, и она знала, что о каждом ее шаге становится известно советникам королевы.
Умер Гардинер, и это явилось для нее самым большим облегчением за последнее время. Никогда ее надежды не заносились так высоко. К ней уже стали приходить леди и пэры с просьбой отыскать им местечко при ее дворе, потому что они знали, что королеве не суждено выносить страстно желаемого ею ребенка, хотя после второго визита Филиппа она снова заявила, что беременна.
Тогда Елизавета заперлась вместе с Кэт и потребовала раскинуть карты. Кэт заявила, что карты сказали ей, что во чреве королевы нет никакого ребенка, а в ее голове нет ничего, кроме ее собственных иллюзий. Елизавета еще раньше призывала к себе астрологов, они явились к ней в обличье слуг, но их все же узнали, и это принесло огромные неприятности. В конечном счете этих людей отправили в Тауэр и подвергли пыткам, а сама принцесса оказалась в опасности, это могло стоить ей жизни, если бы не ее хладнокровные объяснения.
Без сплетен Кэт недели тянулись бы смертельно долго. Елизавете нравилось болтать о муже королевы, о том, как блестели глаза Филиппа, когда он задерживал на ней свой взгляд, и как она была уверена в том, что он хотел, чтобы это она, Елизавета, была королевой.
