Текст книги "Человек рождается дважды. Книга 1"

Автор книги: Виктор Вяткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 11

Погода менялась. Из тайги потЯнуло запахом леса. Серая хмурь поползла к морю. ПоЯвились

просветы чистого неба. Наконец прорвалась и полоса золотого тепла.

Петров лежал на койке и дремал. В бараке было ещё несколько человек, освобождённых от работы. Луч солнца ласково лёг на его лицо. Петров прикрыл ладонью глаза и повернул голову.

Солнце согрело щёку, шею, плечо. Он чувствовал его свет через зажмуренные веки. Какое-то смутное воспоминание сжало сердце. Забытые ласки матери? Нет, что-то другое.

Тревога обогнала мысли. Он сжал виски и задумался. Что же это такое? Да, да. Опять этот воспитатель!

С того дня, как он чуть не попался с баяном и Фомин с такой решительностью выручил его, в душе Петрова словно что-то надломилось. Он избегал встреч с воспитателем, стал задумчив и молчалив. Какого чёрта этот человек своей добротой и постоянным вмешательством в его судьбу вносит в душу смЯтение?

Петров был зол на себя, на Фомина, на всё и вся на свете. Он старался убедить себя, что воспитатель не сделал ничего хорошего. Но где-то в душе теплилось доброе.

Фомин стоял у проходной и смотрел на бригады, возвращающиеся с работы. Они подходили колоннами, перебрасываясь репликами и шутками.

– Как, начальник, сводочка? – спрашивали ещё у ворот. Фомин утвердительно махал рукой и улыбался.

Пропустив колонну, он пошёл сзади. С тех пор как поставили доску показателей и наладили ежедневный учёт выполнения норм, заключённые сразу подходили к доске. Тут же разгорались споры.

– Смотри, братва! Никак, рахитики нас опять переплюнули? Придётся им завтра подсыпать.

– Ты уж раз «отсыпал», вот тебе и «подсыпали». Так что не твоя это специальность.

– Велика беда, наклепаем?

– Не выйдет! Наклепала Матрёна на своего старика, а его за бока да в тюрьму…

– Всё выйдет!

Фомин с жадностью вслушивался в эти грубоватые реплики и шутливую перебранку. Доска была его детищем. Он сам разработал все формы показателей. Здесь вывешивались «молнии» о достижениях отдельных бригад и поощрениях. Давались и сведения о нарушителях режима и отказчиках. Эти цифры, фамилии будоражили людей, крепили надежду на освобождение, будили гордость.

Фомин дождался последнюю бригаду и только тогда заглЯнул в санитарную часть. Нина, как всегда, встретила его приветливо. Теперь он часто заходил сюда. Тут сглаживались все шероховатости дня. С ней было легко, просто.

В накрахмаленном халате она была особенно мила. За время работы в лагере она похудела и выглядела совсем молоденькой.

Когда вошел Фомин, она куда-то собиралась, укладывая в чемоданчик медицинские принадлежности, пузырьки, коробочки, вату, марлю.

– Нина Ивановна, куда вы собрались? – удивлённо спросил он, здороваясь.

Она пригласила садиться и, положив руку на чемоданчик, улыбнулась уголками губ. Пальцы беспокойно поглаживали никелированную застёжку.

– К больному. А почему вас это так удивило?

– Что-нибудь случилось?

– Нет, всё благополучно. Просто некоторые больные не всегда аккуратно являются на приём, да и надо посмотреть, как они живут. Кроме всего, необходимо навестить Шайхулу. Больничных коек у нас мало, и его выписали досрочно.

– В лагерь? Одна? Нет, Нина, я вам этого не позволю.

На его лице отразилось такое искреннее беспокойство, что она растроганно улыбнулась. Действительно, ещё несколько минут назад она волновалась. Шайхула просил её зайти и посмотреть, можно ли снимать швы, заЯвив, что другому врачу он не доверяет.

Она благодарно пожала руку Фомина.

– Вы и не представляете, Сергей, как мне ценна и приятна ваша забота. – Она впервые назвала его по имени. – Спасибо вам, мой добрый друг, но у меня есть одно правило: выполнять всё добросовестно. К тому же я врач и обязана бывать в бараках.

– Я не пущу вас одну, не могу и не имею права.

– Вы смотрите на меня как на слабую женщину, трусиху. Не следует меня опекать. Верно, я немножко боюсь, но пойду одна. У меня желание серьёзно работать, и потому не хочу показывать свОю слабость.

Фомин понял, что она права. Милая, славная женщина. Слабая и решительная. Нежная и отважная… Он привлёк её и поцеловал,

Нина порывисто прижалась к нему, но тут же отстранилась.

– Нина, вы мне так дороги, – прошептал он, чувствуя, как бьётся его сердце…

На крылечке клуба раздался звонок. Фомин посмотрел на часы. Было ровно восемь. Значит, они разговаривали уже два часа. Надо было встретить Нину, но он уже опоздал. С Петровым они переговорили о многом. Может быть, и не совсем гладко, но ему удалось найти непринуждённый тон, да и беседа их была откровенной. Он чувствовал, что парень, хотя и ершится, но постепенно сдаётся.

Петров сидел в уголочке на стуле и рассеянно мял козырёк фуражки. Под окном простучали громкие и торопливые шаги, донеслись голоса.

– Что там сегодня в клубе? Кино?

– Картина, но сначала лекция врача о цинге.

– Пойдём?

– А кто читает лекцию, Нина Ивановна?

– Ага!

– Тогда пошли. Попадём на трассу – пригодится, да и докторша опять кого-нибудь из наших зацепит. – Тон говорящего не вызывал сомнения не только в добром расположении, но и в симпатии к лагерному врачу.

Фомин улыбнулся, закрыл форточку и вынул вторую пачку папирос.

– Кури. Может быть, хочешь на лекцию или в кино, а я задерживаю?

Петров как-то расслабленно поднялся, закурил и сел на самый кончик стула.

– Нет. У нас в бараке бесплатное «кино и лекции», насмотришься и наслушаешься за день до чёртиков.

– Ну смотри. Только потом не говори опять, что делаю тебе одно зло.

– А разве не так? Вот вы все взЯлись за перевоспитание нашего брата трудом. А тот, кто знает, что из лагерей ему не вылезать, разве он будет «пахать»? Остаётся одно – топором по пальцам или бритвой по сухожилию. А инвалида попробуйте заставьте работать. Это вы называете добром? – Он поднялся, взял новую папиросу и закурил. – Вон в третьем бараке Карнаухов решил покантоваться, растравил пятку и получил заражение, – продолжал Петров хмуро. – Сделали три операции, а что толку? Ноги нет выше колена, а воспаление продолжается. Нина Ивановна замучилась, а сколько вытерпел парень? Куда он сейчас без ноги? Он вор, и ничего другого не умеет. Зачем его нужно было лечить! Так и вы. Чего вы меня мучаете? Пусть я на плохих, но на своих ногах.

– Ну, это неудачное сравнение. А Карнаухова вылечат, пошлют на курсы, дадут специальность. Управление лагерей создаёт промкомбинат со всякими мастерскими для инвалидов. Он будет жить и работать. И «саморубам» подыщем работу, хотя того, что они потеряли, им не найти. А вот что мы с тобою будем делать, Иван? Хорошо, что ты решил больше не «болеть». Но плохо, что ты отказался от работы.

– Что дальше? – Петров на секунду задумался. – А дальше дорожка одна. Сначала в изолятор сунут, как отказчика, а там близко и до штрафной. Да и зачем мне думать об этом? Пусть думает начальство.

– Эх, Иван, Иван! Я болею за тебя душой. Ну получишь ты новую судимость, значит, шесть месяцев без зачётов. Жизнь уходит, не вернёшь. Ожидаются ещё интересные новшества. Не торопись себя хоронить. Не отчаивайся. Всё может сложиться хорошо, только к этому надо стремиться.

– А я и стремлюсь сохранить «свои ноги» – свой престиж в глазах воров. – Он закрыл глаза. – На что мне надеяться, на мой календарь? Остаётся идти или в «саморубы», или на всё что угодно, лишь бы не думать о воле, не тосковать. Оставьте меня в покое, я отрезанный ломоть.

Фомин подошёл к Петрову и положил ему руку на плечо.

– А если бы твоя мать узнала, что ты жив и можешь скоро вернуться?..

– Вы написали матери? Да вы с ума сошли?

– Успокойся, Иван, успокойся, – сдержанно проговорил Фомин и открыл Ящик стола. – Прочитай эти письма. – Он протЯнул пачку конвертов. – Тут копии моих писем к твоей матери. Я взял на себя большую смелость. Прочитай, а после подумаем вместе, как не омрачить её радость.

Петров схватил письма.

Фомин закурил, не замечая, что не потухла Ещё старая папироса. Он волновался не меньше Петрова. В кабинете стало тихо. Только шелестели страницы писем и слышались тЯжёлые вздохи.

– Ну зачем эта ложь? – заговорил уже несколько спокойней Петров. – Она как будто помолодела, но разве я могу быть таким, каким вы меня расписали. Правда её убьёт.

– Я уверен в тебе, Иван. Ты можешь быть таким и будешь. Помогу.

Петров быстро подошёл к столу, молча положил письма на уголок и, резко повернувшись, выбежал.

– Подумай, Иван. Мы ещё обо всем поговорим! – крикнул Фомин вдогонку. А в голове стучало: неужели ошибся, просчитался? Не велика ли ставка, на которую он решился?

Матвеева случайно получила комнату в бараке гидрологической экспедиции. Маленькая прихожая, кухня и две комнаты, разгороженные фанерой. Большую комнату занимала супруга инженера-гидролога. Сам инженер Левченко находился в экспедиции и должен был возвратиться только зимой.

Заполучить такую комнатушку было пределом мечтаний. Нина, не теряя времени, переехала вместе с Валей.

Левченко как хозяйка дома встретила их любезно, но несколько высокомерно.

– Вы врач? Очень хорошо. Мне так хотелось иметь своей соседкой интеллигентную женщину. Надеюсь, мы с вами прекрасно уживёмся. Вот ваша комната. – Она распахнула дверь и пропустила Нину. – Для Магадана это отлично.

Нина поставила чемодан.

– И это все ваши вещи? Не понимаю, как культурный человек может жить по-солдатски. – Она пренебрежительно кивнула головой и вышла.

С первого дня Нина стала избегать близкого знакомства со своей соседкой.

Вечерами за фанерной перегородкой собирались гости. Постоянно играл патефон, неслись мелодии западных танцев. В перерывах звенела гитара. Соседка не скучала.

Вскоре после переезда Левченко зашла и пригласила на чашку чая. Нина отказалась. Алла Васильевна с сожалением кивнула головой.

– Дорогая моя, цветами любуются, пока они не завяли. У женщины только три времени года. До двадцати – весна, в тридцать кончается лето, а там уже только зима.

Нина не ответила, и соседка оставила её в покое.

На день рождения Нина пригласила только своих друзей. Должен был прийти и Сергей. Смущало, что не было посуды.

– Может быть, сходить в столовую попросить? Я сбегаю, – предложила Валя.

В дверь постучали. Вошла Левченко.

– Простите, дорогая, но я не виновата, что тут всё слышно. Никуда ходить не следует. Мой буфет к вашим услугам. Есть всё на двенадцать персон. – Она окинула глазами маленькую комнатушку и сочувственно улыбнулась – Прошу не стесняться.

Матвеева смутилась.

– Неудобно, но у нас действительно ничего нет.

– Ради бога, зачем эти разговоры. Мы добрые соседки, можем по-разному смотреть на некоторые стороны жизни, но есть вещи, одинаково полезные обеим. – Она мило засмеялась и вышла.

Нина и Валя накрывали на стол. Рыба жареная, фаршированная по-польски. Икра, сыр, консервы, нашлась Ещё и московская колбаса. Нина старательно вырезала цветочки из лука и маринованных огурцов.

– Ну как, Валюша, не стыдно? – спросила она, заботливо расставляя посуду и приборы.

– Ниночка, да ты просто неузнаваема! Вот уж никогда не предполагала, что ты такая хозяйка, – воскликнула Валя лукаво и посмотрела в глаза. – А кто, собственно, он?

Матвеева вспыхнула.

– Что значит «он»? Будут Краевский, Миша, две девушки из нашего вагона и наш сотрудник, Фомин. Очень милый человек, – тихо добавила она.

– Ниночка, родная, я не маленькая и понимаю, что всё это не для наших ребят. Если нравится человек, зачем же скрывать? Это так хорошо, и я за тебя рада.

– Не знаю, не знаю, Валюша, насколько Ещё всё это серьёзно. Но я дорожу своим чувством. Может, и ко мне пришло то, чего я так долго искала. Прошу, не говори со мной об этом.

Они только успели переодеться, как на кухне хлопнула дверь.

– Нина Ивановна, забыл, которая ваша дверь?

Из тёмного коридора слышался голос Фомина.

Нина вышла навстречу.

– Тоже мне пограничник, – улыбнулась она, пропуская его в комнату. Нина была в чёрном, облегающем платье, в модных туфлях, счастливая и сияющая.

– Доктор, вы очаровательны!

– Знакомьтесь! Это моя подруга Валя, о которой я вам так много говорила, – представила она Новикову.

– У вас, я вижу, затевается пир, а я даже не переоделся, – смутился Фомин, оглядывая себя.

– Я же говорила, что будут только свои ребята. А кроме того вы и в рабочем костюме безукоризненны. Даже удивительно, как это вам удается? – одобрительно заметила Нина.

– Ну, это вы уж слишком, доктор, – оживился Фомин. – Если я в какой-то мере аккуратен, то не моя тут заслуга.

– Какой-нибудь женщины? – хитровато спросила Валя.

– Да, Красная Армия – очень требовательная невеста, – улыбнулся он, одёргивая гимнастерку.

– Вот бы меня туда, хотя бы на годик. А то, знаете, никак не приведу в порядок волосы, – пожаловалась Валя.

– Вашему горю не поможет и армия. Могу дать вам хороший совет. Хотите?

– Ещё бы, я просто замучилась с ними. Вымоешь, а они ещё хуже.

– Подстричься под мальчишку. Какой залихватский и симпатичный получится из вас парень. – Фомин сказал это в шутку, но Вале понравилось:

– Нина, ты знаешь? Я завтра же подстригусь.

– Обрезать такие косы? Я никогда бы этого не сделала.

Нина укоризненно посмотрела на Фомина.

Сергей стал уговаривать Валю.

– Я же пошутил. Волосы у вас редкостной красоты и цвета. Не делайте этого,

– Всё, решено. Завтра иду к парикмахеру.

В коридоре раздался шум. Ребята ещё за порогом затЯнули: «Нине Ивановне долгие лета…» – и с шумом ввалились в комнату.

– Ребята! Сколько же добра киснет! Нина Ивановна, не мучайте! – взмолился Могилевский, разглядывая накрытый стол. – Дело прошлое, с утра ни крошки. А тут ещё и моя любимая – московская копчёная.

– Ты, Мишка, однако, не дома. Какой ни на есть, а все же гость, – перебила его Валя.

– С твоими этикетами, Валька, умрёшь с голоду за праздничным столом.

Нина пригласила рассаживаться.

– Сразу бы так! – обрадовался Мишка и забрался в самый угол.

– Сергей Константинович, возьмите на себя обязанности тамады, – кивнула Нина на бутылку со спиртом, – А для девочек кое-что тоже найдётся.

– А вы думаете, у нас нет? – закричал Могилевский и вытащил две бутылки портвейна,

Фомин неуверенно разбавлял спирт. Девушки шептались с Валей. Краевский сосредоточенно наблюдал.

– Как, покрепче, послабей? – спросил Сергей.

Игорь безразлично пожал плечами, а Миша храбро заЯвил:

– Давай покрепче! Пить так пить!

Валя засмеялась:

– Откуда только эти хвастунишки берутся? Не успел уехать один, второй поЯвился.

– Валечка, не подрывай авторитет! – закричал Миша, потирая руки, – Я уже старый колымчанин. Пробовал чистоган. Ничего, получается.

– Выпьем за нашу именинницу, – поднялся Фомин, – Пусть её жизнь будет такой же чистой, такой же веселой, такой же крепкой, как этот напиток!

Все чокнулись. Валя раскраснелась, глаза заблестели. Она внимательно посмотрела на Сергея. А когда снова наполнили рюмки, первой поднЯлась.

– Предлагаю выпить за желание каждого. Пусть каждый найдёт своё счастье на Колыме, и в первую очередь наша Нина. Наша именинница.

– И не только счастье, но и свое место в жизни! – добавил Краевский.

Стукнула входная дверь, пришла соседка. Нина извинилась и пошла её пригласить. Они почти сразу же вернулись вместе.

Левченко была в вечернем платье, красиво причёсанная. Браслетки и серьги горели и переливались в отблеске света. Она умела быть заметной и блистательной. Увидев Фомина, мило заулыбалась.

– Сергей Константинович! Вот мы и встретились. Я рада, а вы? – Вся строгость сбежала с её лица. Она казалась очаровательной. Не выпуская его руки, уселась рядом и весело заговорила – А ведь мы старые знакомые. Не так ли?

Фомин высвободил руку, отодвинулся.

– Вижу, вы не особенно рады встрече? – И она начала весело рассказывать – Этот строгий молодой человек оказался моим попутчиком в поезде. На меня ни малейшего внимания. Я наконец рассердилась и сыграла с ним небольшую шутку. Скажите по-честному, Сергей Константинович, удалось мне испортить вам настроение? – наклонилась она к Сергею.

– Когда шутка портит настроение, то её следовало бы назвать по-другому, – холодно ответил он.

– Не сердитесь. Если женщина кается, она заслуживает прощения.

– Что такое? – вздрогнула Нина. – Если не секрет, расскажите!

Левченко рассказала, как Фомин возился с её багажом, но в её устах всё это выглядело невинной и весёлой шуткой.

Сергей только краснел. В этой истории он выглядел наивным простаком. В голове немного шумело. Выпили Ещё по рюмке, было весело.

Алла Васильевна пригласила всех к себе в комнату танцевать. У неё было очень уютно. Во всём чувствовалось умение и тонкий вкус. Смеясь, она подошла к Фомину и пригласила его на вальс.

– Сергей, не сердитесь! – шептала она. – Вы такой большой и наивно смешной. Не смотрите на меня испуганными глазами. Ну, не сердитесь же.

Фомин молчал.

– Не надо, дорогой мой, не надо. Мне очень хотелось попугать вас, – продолжала ворковать она, наклоняясь ещё ближе. – Я не боюсь молвы, я выше её. – Она прижалась к его щеке.

Её близость туманила мысли, кружила голову. Он чувствовал её дыхание, её тело, волосы её касались его лица. Он дышал ароматом её духов. Он больше уже ни о чём не думал…

Краевский танцевал с Валей, Миша – с девушками, Нина сиротливо наблюдала за танцующими парами. Первой это заметила Валя.

Она усадила Игоря на диван и подошла к Алле Васильевне.

– Нельзя же захватывать кавалера на целый вечер. Поделитесь с другими. – Валя шутливо забрала Сергея. Пройдя с ним круг, она остановилась у двери, чтобы заставить покружиться и Нину, но той уже не было. На кухне звенела посуда, да и было уже поздно. Наступило время расходиться по домам.

…Когда прозвучал в коридоре звонок, Валя убрала планшет и вышла. Под впечатлением вчерашнего вечера она и не заметила, как повернула к Колымскому шоссе.

Валя натолкнулась на толпу и остановилась. Паровой кран перегородил дорогу и создал пробку. Вокруг него уже бегал Могилевский, размахивая руками. Кран выбросил струю пара, толкнулся вперёд и заскрежетал башмаками, подпрыгивая по камням.

Мишка отбежал в сторону и увидел Валю.

– Знаешь, Валька? Ну ты и раздобрела на магаданских харчах. Как французская булка. Сильна! Не Валька, а мадам фу-фу! Честное комсомольское, – хохотал он, продолжая оглядывать девушку,

– Вот дурень. Чего ты кричишь на всю улицу? – метнула она рассерженный взгляд.

– Но ведь это правда, – не растерялся Миша и, подхватив её под руку, спросил: – Ты домой? Пойдём, я тебя провожу. Знаешь, с утра ни макового зернышка. У вас там много осталось?

Валя шла молча.

– Да, был в экспедиторской, видел вернувшихся из тайги конюхов, с которыми ушли ребята, – вспомнил Миша. – Юрка вёл себя молодцом. И знаешь? Втрескался в одну девушку. Помнишь, такая заметная. Всё танцевала с каким-то пижоном на палубе.

– Вот ещё!

– Честное комсомольское. Вместе с ними ехал бухгалтер, который пробовал поухаживать, Так Юрка приревновал и чуть не утопил его в озере. Хорошо, отняли, а то, говорят, утопил бы. Да ты ведь и сама знаешь, какой он чумовой.

Валя смотрела в сторону.

– А Ещё чуть не поколотил начальника сплава, – продолжал болтать Миша, – и только за то, что тот заставил ее смолить кунгасы. Вот тебе и телёнок. Это же настоящий Отелло.

Мишка не видел, как вспыхнули Валины большие глаза, и беспечно врал дальше.

– Ты не говори Нине Ивановне: она огорчится. Это же её кумир. «Хороший мальчишка» и всё такое. Этот мальчишка Ещё себя покажет. Ты знаешь, Валька, хотя он мне и друг, но я тебе честно скажу: у него какие-то звериные инстинкты. Я его всё время побаивался…

– До свиданья, Миша! Мне нужно вон туда, – показала она на тропинку и, сбежав с насыпи, повернула в обратном направлении.

– Валька, но ты же хотела домой? Я-то, дурень, тащился, – крикнул он вдогонку и пошёл назад.

В парикмахерской было свободное кресло. Валя решительно прошла и села.

– Вам что? – спросил её удивленно пожилой мастер, вытирая о салфетку руки.

– Под польку, – вздохнула девушка.

– Вы хотите лишиться таких кос? Вы что, милая? За такие волосы любая женщина отдала бы всё что угодно. Подумайте?! – говорил он, перебирая золотистые пряди.

– Режьте! – крикнула она, кусая от жалости и обиды губы.

– Мне-то что, я могу, но, поверьте, вам не пойдёт полька. У вас круглая голова, – бормотал он.

– Дайте мне ваши ножницы. – Валя в отчаяньи отхватила половину косы и бросила на пол. – Вот и всё. Теперь вам не придётся раздумывать.

Тот покачал головой и молча взялся за стрижку.

– ВзглЯните! – поднёс он зеркало, но Валя, положив деньги на тумбочку, выбежала из двери.

– Возьмите, возможно, ещё пригодятся, – проговорил мастер, собрав волосы, но Валя уже бежала к своей ольхе. Села на берегу. Вода лопотала что-то грустное и непонятное. Под воронками и серебристой гривой перекатов мелькали быстрые тени рыб. На тихом плёсе резвились мальки горбуши, открывали большие рты, пытаясь что-то схватить.

Но вот набежала тучка, и в зеркале воды исчезли все краски. Дохнуло прохладой. Валя схватилась за голову, волосы распушились. Юрка, Юрка, да неужели это правда? Нет, этого не может быть. Ей вспомнилось: «Буду ждать хоть целую жизнь…» По существу, не было ни объЯснений, ни обЯзательств. Да и было ли всё это любовью? Пожалуй, нет. Разве она не сделала всё, чтобы он остался? Но он даже и слушать не хотел. А целовался? Кто бы отказался, если девушка сама висла на шее.

Она наклонилась над водой и увидела своё отражение. Голова казалась большой и круглой, как шар. Что она представляет собой? Ровным счётом ничего. Дурнушка. Никому не нужная дурнушка. Ей стало жаль себя, и она расплакалась. Она сумеет отрезать от своего сердца Юрку, как остригла свои косы. Пусть ничего не останется старого.

– Валя! Да никак вы плачете? – услышала Валя за спиной знакомый голос. Смахнув слёзы и накинув платок, оглЯнулась, К ней подходил Фомин. Позади, что-то оживлённо обсуждая, шли ещё двое незнакомых военных и Нина.

– Заплачешь, когда глаза полны пыли. Сижу и промываю, – ответила она, стараясь говорить непринуждённо.

– Валюша! Да что с тобой! – бросилась к ней Нина, опустилась рядом и посмотрела в лицо. – Засорила? Сейчас этому горю поможем. – Она вытащила, из сумочки платочек. – А вот и соринка. Давай посмотрим второй, – Она улыбнулась, – Ну и всё.

– Спасибо! Куда это вы? – улыбаясь сквозь слёзы, спросила Валя.

– Совещание. Сейчас перерыв. Вышли немного пройтись.

Военные, продолжая разговор, уселись недалеко, Сергей сел между женщинами и военными.

– Я согласен. Решительная борьба с тюремными традициями и влиянием уголовной среды возможна только при новых формах работы, – говорил военный с тонкими усами и бледным лицом.

Второй трЯхнул энергично головой и поправил длинные волосы.

– Нет, Эдуард Петрович прав. Нужно сначала мобилизовать всю здоровую часть лагеря. Пусть они повседневно занимаются перевоспитанием уголовников. Рецидивисты растворятся в коллективе.

Фомин не выдержал и вмешался в разговор.

– Важно сохранить принцип добровольности и самостоятельность правления коллективов. Пускай они решают, кого следует принимать. А мы постараемся подсказать.

Вале надоело слушать о проблемах лагерных преобразований, да и Нина не принимала участия в разговоре. Она рассеянно водила по воде прутиком. Новикова обнЯла её и посмотрела на Фомина.

– Сергей Константинович, дамы скучают.

– Простите, просто увлёкся. Это наш животрепещущий вопрос. Скоро продолжится совещание, нужно обменяться мнениями.

– Вам же хочется туда. Идите, а мы посидим. А то вы ни нашим, ни вашим, – издевательски усмехнулась Валя, покосившись на мужчин.

Сергей не знал, как и быть. Ему хотелось принять участие в разговоре, но он боялся обидеть женщин.

– Зачем же так, Валюша. Люди занимаются нужным и полезным делом.

– А вчера? Это тоже полезное дело? – перебила она Нину. – Эх вы, мужчина, тряпка вы!

– Идите, Сергей. Валя просто не в духе.

Он подсел к военным.

– Ты его простила?

– Прощают и преступников, а он ничего не сделал. Просто не решился по своей мягкости огорчить даму,

– А я бы нет.

– У тебя что-нибудь случилось?

– Остригла волосы и злюсь.

– Только?

– Да, и всё прежнее тоже. Я не твой Сергей – и туда и сюда. Вот найду себе кавалера. Пусть знает.

– Валюша, что ты говоришь? Успокойся.

– Ты, Нина, не волнуйся. У меня всё в порядке. Мне просто уже исполнилось девЯтнадцать лет.