Текст книги "Человек рождается дважды. Книга 1"

Автор книги: Виктор Вяткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Доктор, разомнитесь. Придётся постоять: наледь, – тронул её осторожно Горшков и, хлопнув дверкой, побежал к головным машинам. Нина вышла и стала ходить по обочине дороги.

Смеркалось. Тайга показалась совсем непривлекательной. Внизу, в пойменной части распадка, курилась наледь и блестело зеленоватое зеркало льда. Впереди колонны у спуска ревели моторы и слышались голоса водителей:

– Давай! Давай! По-ошла! Наж-жи-май!..

Вернулся Горшков.

– Садитесь, будем переезжать.

Передняя машина уже тронулась. Заскрежетал скоростями и Горшков. Не доезжая до воды, он остановился и выглянул в дверку. Передний автомобиль, переваливаясь по ухабам, сползал вниз.

Переехал и Горшков. Поставив машину на бровку дороги, он сразу же вернулся к переправе. В кабине стало холодно. Нина задремала.

Проснулась от вспыхнувшего рядом костра. Горшков бегал и что-то ворчал. Под кузовом трепетало пламя.

– Что случилось? – высунулась она из кабины, оглядывая дорогу.

– Масла в голове маловато, вот и ковыряемся, – залезая под машину, пробурчал водитель и начал колотить по барабанам колёс.

– Надолго? – Её пугала мысль остановиться на дороге.

– Ничего особенного. Просто приморозили колодки. Надо было прогреть торможением, – крикнул он из-под кузова и ещё с большим озлоблением загрохотал по колёсам.

Такая же участь, очевидно, постигла большинство автомобилей. Всюду горели костры и доносились звуки ударов по металлу.

Горшков поспешно вскочил в кабину и включил скорость. Мотор заревел и стал грохотать. Тогда он переключил рычаг, машина рванулась и сдала назад.

– То-то! – ухмыльнулся он и вынул папиросу.

– Ну что?

– Теперь всё, скоро поедем. – Он растёр руки и зажёг спичку. – Поди узнай, что прихватит. В такие морозы ездить не приходилось. Но ничего, теперь будем умней, – как бы оправдываясь, говорил он, с жадностью дымя папиросой.

Колонна двинулась дальше. Становилось всё холодней и холодней. Нина сжалась в комочек, стараясь уснуть. Водитель скоблил стекло, открывал дверку, без конца останавливался и куда-то убегал. Нину то подбрасывало под потолок кабины, то болтало по сторонам. На дороге попадались наледи, выбоины. В конце концов Нина уснула. Разбудил её холод. Замёрзли ноги, и мороз уже пробрался под тулуп. Колонна опять стояла, Горшкова в кабине не было. В замёрзшее стекло проглядывал серый рассвет. Она открыла дверку. Внизу белым озером лежал туман. Водители окружили большой костёр.

Первым отошёл от костра Горшков. Он стремительно подбежал к машине, поднял капот и, уткнувшись в мотор головой, начал что-то крутить, согревая руки у губ.

– Опять поломалось? – вздохнула Матвеева.

– Подачка, доктор, подачка. Век живи, век учись. Нужно было поставить дополнительные фильтры. Приходится начинать с азбуки. – Доносилось из-под капота. Он быстро захлопнул его и вскочил на сиденье, подул на замасленные руки и начал заводить мотор.

– Припухнешь, тогда прикуривай, – нахмурился он, прислушиваясь к вспышке. Мотор чихнул, выстрелил несколько раз и завёлся. – Успели!

Колонна продвигалась в тайгу. Из разбросанных по трассе избушек и палаток выходили строители дороги, махали шапками. На границах участков дежурные бригады разводили костры, ожидая машины, и бежали за ними до следующего костра.

В Элекчан прибыли на вторые сутки. В маленькой экспедиторской жарко горела печь. Можно было отдохнуть и приготовиться к следующему участку пути.

Из Элекчана Нина выехала конным транспортом только семнадцатого Января. В этот день и связисты праздновали свою победу. Они пришли на Элекчан. Над тайгой застыл плотный серый туман. Морозный воздух захватывал дыхание и белой пудрой ложился на одежду, Лошади пофыркивали и сами начинали бежать. Транспорт остановился на отдых в маленьком зимовье. Коню-хи укрыли лошадей тулупами, дали овса и занялись ужином.

Матвеева лежала на нарах, счастливая наступившим отдыхом. Горящие дрова освещали и закопчённые стены зимовья и такие же чёрные от ветра и холода лица конюхов.

Пожилой конюх, пришивая пряжку подпруги, рассказывал:

– Колонна машин не новинка для элекчанцев, а вот когда прошлой зимой пришли первые трактора, то наделали страшный переполох. Никто не ждал. И вдруг ночью над лесом поднялись в небо красные лучи и донёсся скрежет, лязг. Первым заметил это сторож и прибежал к нам в барак. «Мужики! Что-то неладно в лесу. Гляньте!»– проикал он, а сам трясётся. Человек не в себе. Вышли, и верно. Что-то рычит, звенит, скрежещет, а по небу ползают кровавые полосы. Что это, светопреставленье? Дело прошлое, многие из нас тракторов отроду не видали, а кто и видел, да разве придёт в голову, что они зимой в морозы могут в глухомани появиться? Стоим, переглядываемся, а душа в пятки.

– Небось всех святых вспомнили? – засмеялся молодой парень, артистически нарезая ломтями хлеб на всю артель.

– Чего греха таить, было дело, – простодушно признался рассказчик и невозмутимо продолжал – На Элекчане жило несколько семейств орочей. Они повыскакивали из юрт, смотрят то на нас, то на красные столбы.

А тут как из леса выглянули два огненных глаза, а за ними ещё и ещё. Из-за темноты ничего больше не видно. Слышно только грохот и визг. Струхнули все насмерть. Первыми бросились в тайгу орочи, подхватив чуть ли не голыми ребятишек. Надо признаться, и наши не отстали, только треск пошёл по кустам.

Он засмеялся и почесал лохматую голову.

– А трактористы, оказывается, нарочно обвязали фары красной материей, чтобы торжественней въехать в посёлок.

– Сознайся, батя, было дело – тоже подорвал? – захохотал парень.

– Нет, не успел. Может, и не отстал бы, да годы не те. Оторопел, а когда очухался, меня уже обнимали трактористы.

– Ну и долго собирали людей по тайге?

– Своих скоро. А орочи вернулись на другие сутки. Потом их катали на железных олешках. Ничего, привыкли.

Матвеева не заметила, как задремала. На рассвете транспорт двинулся дальше, а на седьмые сутки она увидела серые срубы бараков, засыпанные снегом до крыш. Это был Среднекан.

ГЛАВА 19

В углу барака, отгороженный простынями, лежал с воспалением лёгких Миша. Юра сидел рядом на скамейке, смотрел на его осунувшееся лицо и убеждённо говорил:

– Виноват ты сам, Мишка. Вымок, нет спичек, надо бегом в посёлок. Откуда у тебя взялась эта деликатность? Женя пришла бы и одна как миленькая. А вот теперь валяйся.

– Ладно, брось. Не все же такие, как ты. А может быть, мне температура и не особенно мешает. Может быть, мне не так уже и плохо и даже хорошо. – Мишка поднял руку, покрутил пальцами и, не договорив, отпил глоток чая и посмотрел в окно. – Кажется, идёт мой лекарь, – усмехнулся он и поправил рубашку.

В тамбуре хлопнула дверь, и в барак вошёл пожилой мужчина с красным, опухшим лицом, с большим носом, испещрённым синими прожилками. Покачиваясь, он подошёл к загородке и откинул занавеску.

– Ну-с, как себя чувствуем? А ну-ка поднимите рубашку! Отлично-с! Пройдёт, всё это мелочи жизни, – успокаивал он, прикладывая трубку к груди Мишки, второй конец её не попадал в ухо.

Юткин числился заведующим амбулаторией. До революции он был корабельным военным врачом, а сейчас в Среднекане – единственным представителем медицины.

– В лёгких чисто, но полежать надобно, – проговорил он, заканчивая осмотр, – В таких случаях, молодой человек, сразу граммушек двести – никаких последствий. А теперь за пренебрежение к своему здоровью придётся принимать не совсем приятную микстуру.

В это время пришла Женя и принесла утиный бульон, Юткин приосанился, но, посмотрев на свой не совсем чистый костюм, набросил шубу.

– Ну-с, поправляйтесь. Всё в порядке, и никаких опасений, – Он молодецки поклонился и вышел.

– Кажется, наш доктор опять под этим, – засмеялась Женя.

– А когда он бывает под тем? – ответил Мишка. – Моряк, что вы от него хотите?

– Я, Миша, сама вас вылечу, – Женя взяла его руку и стала слушать пульс, посматривая на часы.

– Тогда я всё время буду болеть. Мне это начинает нравиться. А если вы будете торопиться, я снова залезу в воду, – затараторил было Мишка, но в барак с шумом вошли старатели. Они уходили на зиму в Нагаево и, как это было принято, ходили по баракам и прощались. Пришёл и Космачёв.

– Ну, Миша, поправляйся. Это дело, ей-богу, ни к чему. До свидания, Женя, дай вам бог хорошего жениха. Ну а я ухожу. Не поминайте лихом. Не умрём, так весной увидимся, – говорил он, весело посмеиваясь в бороду и пожимая руки.

– Ты, Юрка, проводишь? – задержал он руку Колосова,

– Конечно, Идём, – Колосов поднялся и вместе со старателями вышел из барака.

Худые лошади, запряжённые в сани, понуро жевали, выхватывая рывками клочки сена из передних саней. Позванивали печально удила. Хотелось к зелёным лугам, где не давят голые вершины сопок. Хотелось увидеть серые пятна деревушек, белёные избы, извилистые речушки, заросшие кудрявыми ивами. Услышать задорный крик петуха…

– Потянулись, бедолаги, – толкнул Юрия Космачёв, показывая на небольшие группы людей. Старатели уходили с сидорами за плечами, в телогрейках, перетянутых ремнями, и ичигах, слишком уж налегке. Первым транспортом на поправку в Нагаево отправляли ослабевших лошадей.

– Чего вы торопитесь? Лошадей только запрягают, – спросил Колосов.

– Всё это больше для порядка. Придём мы в Нагаево раза в два быстрее. А всё же впереди лошадёнки идти веселей, да и случись что-нибудь, подберут в зимовье. Как-никак пятьсот вёрст. – Он покосился на избушку уполномоченного и усмехнулся. – А ловко он, разбойник, поставил избёнку, хотел бы, да не обойдёшь.

Фалько как раз налаживал нарты, привязывая сзади какие-то меховые узлы.

– Михаил Михалыч, прощай, дорогой! – лихо помахал ему старатель шапкой. – Только зря привязываешь за обшивку: ненадёжно! Крепи за копылки, верней будет! Прощаться не захожу, надеюсь, через денёк нагонишь! Надоест Ещё прощаться да здороваться! Ну, покедова! – Он надел шапку и помахал ещё раз рукой.

– Приведётся и встретимся, крестничек1 Ты ведь без почёта непривычный! Так что будь здоров, – крикнул Фалько.

– Ну, теперь держись! Не успокоится. Проводит до Нагаево. Видел, сколько продуктов на нартах? – Космачёв улыбнулся и крепко пожал Юрию руку. – Задержусь или что случится, барахлишко побереги, пригодится.

– Что так? Перемудрил?

– Всяко бывает. Земля, говорят, вертится, и не заметишь, как вверх ногами можешь очутиться, – ответил он и зашагал по дороге, нагоняя товарищей.

Стихли шаги старателя, Юрий побрёл по дороге. Высились новые срубы жилья. Он увидел и свой барак, приткнувшийся к серому срубу, похожему на зимовье. Его помог закончить Митяй со своей артелью.

Посёлок затих. Не было слышно ни стука топоров, ни голосов, ни смеха. Если бы не дым из труб и не звуки работающей паровой машины на станции, можно было подумать, что устье Среднекана оставлено людьми. Транспорт не приходил. Кроме продовольствия, привезут и почту, значит и письма! Эта мысль вызвала воспоминания о Вале. Колосов остановился. Неужели опять не напишет? Валька, Валька! Ничего не растерял, всё тебе.

С лиственницы посыпалась хрустальная хвоя изморози, Он поднял глаза. Помахивая серым пушистым хвостом, на ветке сидела белка, бойко посматривая на него чёрными пуговками глаз.

Колосов поднял воротник и зашагал в посёлок. Представлялась возможность устроиться с питанием у мамки старательской артели, переехавшей зимовать на устье Среднекана. Артель построила себе барак. В одной половине жила мамка Оленка с мужем, не старым, но болезненным человеком лет сорока пЯти.

Оленка была значительно моложе. Краснощёкая, налитая здоровьем, энергичная сибирячка с крупными и властными чертами лица. Она не только стирала, чинила одежду и готовила пищу для старательской артели, но и держала их всех в своих крепких руках. Про неё говорили: бой-баба. И верно, старатели её побаивались.

Когда пришёл Колосов, она стояла с метлой и отчитывала крепкого Деревцова. Потупившись, он что-то мямлил, пытаясь оправдаться.

– Ты что же, варнак, от дому стал отбиваться? Что я тебе – куфарка, прислуга? Бегать за тобой буду? Не ужинал, не завтракал, ты что себе думаешь! – наступала она на него с такой решительностью, что, казалось, её метла вот-вот будет пущена в дело.

Деревцов виновато переступал с ноги на ногу.

– Земляков провожал, да и выпил маленько.

– Только ли? А где деньги? А ну, покажи кошелёк! Молчишь, разбойник! Просадил?! – бушевала она, потрясая кулаком. – Опять королю под бороду заглядывал, анафема! Баба ждёт, детишки голыми пузами по полу елозят, а он тут себе спирт хлещет да ночами в карты дуется. – Она швырнула в угол метлу, толкнула подвернувшееся полено и подступила вплотную к старателю.

Колосов растерянно топтался. Грозный вид мамки не располагал к разговору.

– Так ты что, всю жизнь в земле ковыряться думаешь? – шумела она. – А я твои портки стирать да зашивать буду? Погляди на себя, на кого похож?

– Всё, всё, мамка. Последний раз. – Чувствовалось, что он переживал свои неудачи и был рад ругани Оленки. Это приносило ему облегчение. По мере того, как она сильней расходилась, сбегали с его лица резкие морщинки, оно понемногу светлело.

– Это который последний раз?

Деревцов покосился на противень с оладьями.

– Вот что, Микола, хочешь оставаться; оставайся, но с условием. Отдавать все деньги мне. Я сохраню. У меня немного разгуляешься. А нет – катись! – Вытерла руки о фартук, ещё покосилась на старателя и поставила на стол тарелку с оладьями и кружку чая.

– Ну а ты, хлопчик, тоже на стол проситься пришёл? Знаю, знаю, мужики уже говорили, – сказала она Юрию, глянув через плечо. – Только у меня строго. Ни на кого не погляжу. Смотри, если наше условие не подходит, то и не заводись.

– Ругать меня вроде бы и не за что. Не играю, не пью! – немного смутился Колосов.

– Э-э… да ты совсем Ещё парнишечка, – удивилась она, присмотревшись к Юрке. Он вспыхнул от такого заключения, но промолчал. – Ну что же, сынок, тащи, что у тебя накопилось постирать, поштопать. Своего бог не дал, за тобой как-нибудь догляжу.

С пуском электростанции у юрты Гермогена ежедневно останавливалось и ночевало несколько нарт. Приезжали таёжные люди: старики, молодые женщины и подростки. Маленькая юрта забивалась мехами, сумками, чайниками и гостями. Пока варилась оленина, люди, не переставая, рассматривали чудесную лампочку, щурились от света, щупали руками, щёлкали выключателем.

Одни по-детски заразительно смеялись, потирая руки. Другие со страхом смотрели на чёрную коробочку выключателя, опасливо притрагиваясь к белой кнопке, третьи переговаривались, не спуская глаз с золотистого волоска.

Гермоген всё это время был необычно оживлён. Он, важно включая свет, уверенно поглаживал колбу лампочки, что-то объяснял, показывая на провода. Махал рукой в сторону станции и говорил, говорил, говорил. За это время он, очевидно, наговорил больше, нежели за всю жизнь. Потом он поворачивался в сторону Юрия и, видимо, начинал расхваливать парня. Это было видно по глазам гостей и их отношению, что крайне смущало Колосова. В такое время он старался быть дома как можно меньше.

В этот раз он пришёл с работы и лёг. В юрте никого не было. Проснулся от скрипа нарт, возни и глухих голосов за дверью. Он поспешно вскочил, так как порой, оберегая его сон, старик мог и не впустить гостей в юрту.

Тихо скрипнула дверь, и показалось насторожённое лицо старика. Увидев Колосова у стола, он быстро вошёл.

– Олешка сопках ходи нету. Распадках много ходи есть. Пурга будет, – поделился он своими наблюдениями, взял топор и принялся рубить дрова, складывая их у самой двери юрты.

Гости возились с упряжками, угоняли оленей на выпас. Скоро вошли в юрту в расшитых бисером кухлянках и торбасах две молодые девушки и средних лет Якут. Гермоген подбросил в печь дрова. Якут поставил варить мясо и чайник. Сразу стало жарко. Прибывшие сбросили верхнюю одежду и уселись у стола. Гермоген щёлкнул выключателем, стало светло. Якут вздрогнул и зажмурился, старшая девушка ахнула и закрыла руками лицо. Младшая, совсем ещё молоденькая, румяная, с чёрными быстрыми глазами и красивым лицом, отпрянула от стола и, натолкнувшись на Колосова, схватилась за него руками. Увидев его улыбку, громко и заразительно засмеялась.

Мужчина что-то строго сказал. Девушка лукаво покосилась и села. Гермоген принялся рассказывать, посасывая трубку. Когда он потрогал лампочку, Якут и старшая девушка осторожно, но тоже прикоснулись к стеклу. Младшая в страхе отдёргивала руку, то и дело поглядывая на Колосова. Когда он ободряюще кивнул головой, она зажмурилась, схватилась обеими руками за горячую колбу, вскрикнула и, потирая ладони, с упрёком посмотрела на парня.

Колосов жестами принялся объяснять, как следует обращаться с лампочкой. Она с улыбкой опускала ресницы, показывая, что всё понимает и не сердится.

– Юрка! Ты что, забыл? Собрание! – стукнул в дверь Николай.

На собрание Юрий опоздал и тихонько пристроился на заднюю скамейку.

– Дорог до сих пор нет: гололедица. Продукты кончаются. Осталось немного крупы, муки и масла. Устанавливается строгая норма – сто граммов гречки и пятьдесят масла на день, – говорил Краснов, внимательно смотря в зал. – До получения продовольствия физические работы отменяются. Я выезжаю ночью навстречу транспортам, а товарищ Фалько поедет по приискам и разведкам. Коммунистам и комсомольцам разъяснить обстановку в посёлке. Главная задача – сохранить спокойствие и не допустить нездоровых Явлений. – Он не уговаривал, не агитировал, не обещал, а своей прямотой подчёркивал глубокую веру в людей.

Поднялся Фалько.

– Приняты меры и в других направлениях. На Буюнде помощник уполномоченного Михайлов с опытным охотником-якутом Атласовым застрелил медведей. Вот-вот поступит медвежатина;

– Не только медвежатина, – вмешался Краснов. – С Оротукана на Таскан Ещё позавчера выехал на собаках Шулин. Он пригонит оленей и привезёт рыбу.

– Да о чём разговор? Проживём. Знали, куда ехали, – загудели голоса в зале.

– Хорошо, когда есть вера в свои силы! – продолжал Краснов. – Но можно было избежать затруднений, если бы мы об этом думали. Сколько ушло рыбы из ключей? А какой был богатейший перелёт птицы! Да тут можно было обеспечить себя на всю зиму. Мы не имеем права надеяться только на завоз. – Он лукаво улыбнулся и осторожно намекнул – Было бы неправильно считать, что среди нас не нашлось достаточно предусмотрительных и хозяйственных товарищей.

Краевский уловил мысль Краснова.

– Нам удалось поймать мало. Когда мы приехали, рыба уже скатывалась. Но мешка три хариусов наберём и завтра сдадим на склад.

– За это спасибо! – одобрительно заметил Краснов.

– Есть с полсотни уток, – предложил Кунарев, и сразу же посыпались сообщения:

– У нас глухари!

– Найдём куропаток!

– Есть брусника!

– Остались консервы!

– Предлагаем немного муки!

Краснов радостно кивал головой,

– Спасибо вам, товарищи!

Валерий толкнул Юрия.

– Предложи-ка, брат Юрка, организовать подлёдный лов рыбы. Снасти есть, чёрт с ним, помёрзнем, но наловим, будь уверен.

– Вот чудак, возьми и выступи!

– Неудобно. Комплекция.

Когда кончилось собрание, уже тянула позёмка. Небо заволокло тучами. Порошил мелкий сухой снег. Трубы печей как будто мчались навстречу ветру, распушив трепещущие хвосты серого дыма. У дверей юрты уже лежали полоски сугробов. Прогноз Гермогена оправдался – начиналась пурга.

Старик и гости сидели за столом и ели оленину. Прихватывая зубами кусочки мяса, взмахами ножей они отрезали у самых губ тонкие пластинки и быстро глотали. Гермоген усадил Юрия за стол, Молоденькая девушка вынула из котла большой кусок с мозговой костью и сунула ему в руки.

Он неумело взял мясо, закусил зубами и стал осторожно отрезать. Ему казалось, что он отхватит нос или губы. Ничего не получалось. Отвар капал на грудь рубашки, затёк в рукава, вымазал лицо. Девушка, не выдержав, расхохоталась. Колосов посмотрел на себя и беспомощно развёл руками. Тогда она взяла у него мясо, ловко прихватывая зубами, нарезала много полосок и вернула обратно.

После ужина они с помощью Гермогена кое-как объяснились. Оказалось, Якут Александров вёз свою младшую дочь Машу в школу-интернат, что открывалась в Таскане. За вечер быстро сдружились. Александров подарил Юрке вышитые торбаса. Маша принесла пыжиковые носки, а старшая – Анна – нарядные цветные рукавички.

Колосов долго ломал голову, что бы им подарить. В чемодане у него была только белая шерстяная рубашка, которую он, не задумываясь, подарил Маше. Подарки для остальных пришлось собирать у приятелей. Расстались тепло.

Первый транспорт пришёл на рассвете. Хруст снега, скрип саней, фырканье лошадей, покрикивание конюхов разбудили и взбудоражили посёлок. Люди вскакивали и бежали к складу посмотреть, узнать новости, раздобыть газету.

Когда проснулся Колосов, со всех концов посёлка раздавались голоса. Гермоген кормил горностая. Старик продолжал скрывать свою дружбу со зверьком.

Юрий притаился и прислушался. В бормотании старика он уловил слова, которые тот старался выговорить.

– Ве Ке Пе… камчомол… камсямол… калгоз… кала-козы, – твердил он новые слова, стараясь выговорить их правильней, запинался и повторял снова.

Юрий только теперь понял. Гермоген разучивал с горностаем новые русские слова.

Занятие старика прервали закутанные в меха три широкоплечих Якута. Переговорив с Гермогеном, они затащили в помещение мешки, сумки и быстро вышли. Старик захлопотал, загремел вёдрами, чайниками, подбросил дрова в печь, вынул из-под нар топор и стал одеваться.

– Что, много гостей будет? – спросил Юрий, вставая. Глаза старика радостно заблестели.

– Шибко много олешка есть. Много стреляй можно. Хоросо будет.

Колосов не стал ожидать дальнейших пояснений. Значит, пригнали оленьи стада. Он схватил шубу и, надевая её на ходу, побежал к берегу.

На льду Колымы сбилось в кучу большое оленье стадо. Вокруг на лыжах стояли пастухи. У дороги пожилой Якут продавал патроны. Каждый патрон – олень. Хочешь, стреляй сам. По просьбе покупателя это делает пожилой Якут.

К реке сбегались жители посёлка. Колосов увидел Самсонова, Тот просто сиял.

– Это же калории, брат Юрка! – потирал он от удовольствия руки и прищёлкивал Языком.

– Сколько возьмём? Надо набрать оленины, – захлопотал Колосов, подсчитывая наличность.

– Не меньше расчётной нормы пастуха, а я могу и больше, – заявил Самсонов.

– Четыре с половиной килограмма в день? Да ты что? Где хранить, да и надо платить. В заборную книжку не записывают…

– Четыре – и меньше ни грамма. Деньги найдёшь ты, а где хранить, так и быть, останется за мной.

– Вот обжора! – буркнул Колосов сердито и повернулся к Николаеву – Как вы, ребята?

– Да всё равно.

– Ты что же, выписывал меня голодать? Ну нет, брат Юрка. Не согласен. Протестую! – Самсонов увидел Краевского и протянул к нему руки – Брат Игорёк! Скажи ты свое слово. Зажимают…

Занимаясь организацией пробирного отделения, Краевский редко показывался в посёлке, там и жил, в землянке рядом с лабораторией.

– Что кричит наш ребёнок? – спросил он шутливо. – Валерка! Да на кого ты похож? Шуба сморщилась, грязная! Валенки стоптаны, подпалены! – возмутился он, – Молодой парень с такой импозантной комплекцией – и так опустился.

– Ну вот и опять нехорошо. Один мясо жалеет, другому мой наряд не по душе. Разве я виноват, если такая комплекция? Она и есть больше требует, а на складе ничего из вещей мне не подходит. Собирали по посёлку из поношенного старья. Да что с вами разговаривать, бюрократы. – Он лениво махнул рукой.

На льду уже начинался отстрел. Покупатели указывали на облюбованного оленя. Якут вскидывал ружьё, щелчок – и тот, вздрагивая, тряс рогами. Стадо расступалось, и он падал на колени. Олени поворачивали головы, обнюхивали, и над ним снова смыкалось стадо.

Отстрел продолжался до обеда. Олени падали один за другим. Над убитыми теснились живые, а количество их как будто не уменьшалось. Смирение животных, полное равнодушие к жизни, безразличие к трупам казалось трагическим, а избиение – неоправданно жестоким.

Краевский стоял бледный. Колосов тоже старался смотреть по сторонам. Убить на охоте, где оружию противопоставляется тонкий слух, инстинкт, маскировка, а выстрелу – скорость, он считал закономерным, но здесь?

– Это чёрт знает что! – возмутился он вслух. – Пойти и дать этому чёрту по уху, а винтовку куда-нибудь подальше в кусты. Какое-то свинство.

– А ты, брат Юрка, вырази протест и откажись от мяса в мою пользу! Это было бы гениально с твоей стороны, – пытался было шутить Самсонов, но Игорь посмотрел на него такими глазами, что невозмутимый Валерка растерялся. – Что с тобой, брат Игорёк?

Пастухи погнали стада вверх по реке. На льду остались серые, бесформенные груды, раскиданные по белому снегу.