Текст книги "Человек рождается дважды. Книга 1"

Автор книги: Виктор Вяткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Пошли к ней. Может, чем-нибудь надо помочь.

– Нет, не могу, занят, – проговорил он глухо и торопливо ушёл.

– Ребята! Женя получила извещение. Он едет, – сообщил Колосов приятелям. – А чем она будет его угощать? Давайте утащим у Валерки налимов и отнесём. Самсонов не похудеет. Может быть, Мишка, ты? – подморгнул он Могилевскому и засмеялся – Они у него под топчаном. Только надо осторожней. Услышит – умрёт, а не отдаст. Это ему за оладьи, О телеграмме ни звука, это тайна, можно подвести Кольку.

Мишка побежал в барак, а парни не спеша направились к Жене.

Девушка радостно встретила ребят. В комнате было уютно. Вторую кровать она приспособила под кушетку. Повесила занавески, драпировки.

Михаил вывернулся вперёд и вывалил налимов на кушетку.

– Это вам, Женечка. Если поджарить, вполне съедобно, – хлопнул он рукой по мешку.

Женя поблагодарила и, взглянув на подарок, весело засмеялась.

– Мне кажется, удобней было бы выколачивать мешок на дворе и совсем не обязательно вываливать всё это на чистое покрывало.

Мишка покраснел. Колосов собрал рыбу и выбросил в тамбур.

– О чём разговор, всё на месте. Нечего её баловать, полежала и хватит, – засмеялся он весело и обнял Могилевского.

– Какие вы славные. Спасибо вам за внимание, – сердечно говорила Жепя, помогая им снимать полушубки.

Она угостила ребят голубичным вареньем и домашней настойкой.

Ребята уже отвыкли от чистой скатерти, домашнего уюта и чувствовали себя скованно. А кроме того, тот человек, которого она ждала, как бы уже становился между ними и девушкой. Да и Женя была озабочена и рассеянна.

Колосов смотрел на её руки. Они были белые-белые. Тонкие пальцы просвечивались. Женя за это время сильно похудела и была такой хрупкой, что, думалось, неосторожно тронь – и сломается, как статуэтка.

Мишка сидел с ней рядом и был, как никогда, серьёзен и молчалив. После болезни он резко изменился. В лице появилось что-то вдумчивое, мягкое и даже робкое. Поглядывая на девушку, он глотал слюну, собираясь что-то сказать, но только краснел.

Белоглазов, очевидно, был занят своими мыслями. Казалось, он не слушал ребят и не видел девушки. Он машинально съел всю банку варенья и, когда уже там не оставалось ничего, всё Ещё продолжал звенеть ложкой, щурясь на замёрзшее стекло окошка и забавно хлопая ресницами.

Юрий болтал за всех. Он старался вызвать Женю на откровенный разговор, но она отмалчивалась.

Нарты, как шуга о закраины льда, прошуршали по сухому снегу мимо барака. Белоглазов надел шапку и попросил Юрку заправить шарф под воротник. Могилевский всё ещё продолжал беспечно болтать с третьим попутчиком, инженером Луниным.

– Какая несёрьезность, Мишка, – проворчал Белоглазов, – нарты уже ушли. Одевайся, надо спешить.

– Одну минуту! – беззаботно улыбнулся Могилевский и стал собираться.

В это же утро уезжал и Гермоген. Он пришёл в барак попрощаться. Колосов, увидев его коренастую фигуру в двери, бросился навстречу.

– Ну что, догор, значит, и ты поехал? Скорей возвращайся. За юртой я посмотрю, – говорил он, заботливо поправляя его кухлянку.

Старик неловко обнял его и наклонился к уху:

– Мясо есть, маленький люди забывай нехорошо, корми надо. Старика тоже помни маленько.

– Дед, а дед! Твоя понимай много есть. Как мороз, шибко сердитый? – подлаживаясь под речь Якута, шутливо спросил Мишка.

Гермоген открыл дверь и долго смотрел вверх и по сторонам, как бы проникая взглядом за пределы тумана. Потянул носом холодный воздух. Внимательно оглядел одежду парней, посмотрел на обувь и, вынув из зубов трубку, покачал головой:

– Олешки бежать много есть. Люди бежать столько нету. Пускать нарты вперёд – нехорошо.

– Зато холод будет нас подгонять, а мы нарты нагонять. Вот и будет тепло. – И Могилевский засмеялся.

– Мороз как волк. Впереди олешки ходи нету, позади много броди есть. Плохо смеяться над старым люди, – Старик вышел. За ним Анатолий и Юрий.

– Ты, пожалуйста, займись грохотами, вернусь – помогу, Размеры записаны в твоей тетради, Ну, будь здоров, иди к старику. Смотри, как он ревниво поглядывает. – Белоглазов хлопнул его по плечу и, подтолкнув к старику, пошёл к берегу. У перекрёстка дорог под берегом подождал Мишу и Лунина. Вниз по Колыме уходила малонакатанная колея на Сеймчан, покрывшаяся за ночь кристаллическим ковриком снежинок. Вверх тянулся свежий след, пробороздив в рисунках мороза гладкий отпечаток полозьев нарт.

День только занимался. Здесь казалось значительно холодней, да и туман лежал плотнее, чем в посёлке. Из серого мрака донеслись шаги. Голос Могилевского прозвучал глухо:

– Ну и морозец. Да тут, кажется, ещё и тянет.

– Странно, мёртвый туман, а чувствуется течение воздуха, – невнятно отозвался Лунин.

Стужа просочилась через одежду. В неестественно глухих голосах парней и в звенящей тишине мороза было что-то торжественно-жуткое.

– Мы ещё посмотрим, чьи ноги быстрее ходи есть. Рванули! – бесшабашно выкрикнул Могилевский и закрыл лицо шарфом.

Бравирование Мишки обеспокоило Анатолия. Он подошёл к нему, поправил шапку и, перекинув за шею ремешок от рукавиц, прикрикнул:

– Довольно паясничать! Вернись домой или прекрати фиглярство! Старик не болтает напрасно! Нарты придётся нагонять. Не думаю, что они далеко, но договоримся: прислушиваться к шагам. Не отставать и не терять друг друга из виду. В случае чего сразу подавать голос.

Лунин натянул рукавицы и двинулся первым.

– Теперь ты, Мишка!

– Нет, я за тобой. Не переношу, когда наступают на пятки.

– Тогда не тянись и иди как можно ближе. – Белоглазов поднял воротник, опустил шапку до бровей, оставив только щёлочку для глаз, и тронулся за Луниным.

– Шагай! Шагай! Шагай! – выговаривал под ногами снег, как бы подгоняя.

День так и не наступил. За серым рассветом уже наползали сумерки вечера. Стало Ещё холодней. Дорога повернула круто налево. Значит, уже миновали устье ключа Горелого, а нарт так и не было слышно. За изгибом реки высокие берега раздвинулись, и потянуло леденящим холодом. Туман стал ещё гуще, и дорога сразу же терялась из виду, сливаясь с дымчатой мглой,

Под ногами с грохотом разорвало лёд, и тревожный гул разбегающихся трещин предупредил об опасности наледи. Белоглазов остановился и прислушался.

Где-то совсем рядом, за стеной тумана, зычно шагал Лунин, позади, шаркая ногами, плёлся Могилевский.

– Мишка-а! Быстрей. Будет наледь! – крикнул Белоглазов и сразу же захлебнулся в кашле. Холодный воздух обжёг горло, перехватил дыхание и, пощипывая, расплылся по лёгким.

– Иду-у! – глухо отозвался Могилевский.

Анатолий вынул папиросу и, Ещё разминая, почувствовал, как кожа на руке сразу онемела. Пальцы потеряли чувствительность.

– Ну и черт с ней! – буркнул он озлобленно и швырнул папиросу в снег.

Но где же нарты? – тревожно прислушался он снова. – Ни звука. Странно! А кажется, пора бы нагнать. До зимовья было ещё около десяти километров. Вместе со стужей закрадывалось и беспокойство. И чего так медленно ползёт Мишка? Белоглазов ждал, что сейчас покажется Могилевский, но доносившиеся звуки были обманчивы.

– Мишка! Давай бегом! Замёрзнем к чертям! – крикнул он и, не ожидая ответа, бросился по колее, стараясь делать как можно больше движений.

Срезая поворот реки, дорога выходила на берег. На застывшей корке наледи верхушки кустов, покрытые пушистыми наростами снега. Под такой белой веткой, у самой дороги, нахохлившись, сидела куропатка. Услышав шаги, открыла чёрные глазки и посмотрела с безразличной обречённостью.

Белоглазов вздрогнул. Замерзающая птица всколыхнула сознание. Ведь Мишка одет плохо. Как он мог это забыть?

– Мишка! Мишка! – закричал он и побежал обратно по дороге. Ему ответил похожий на рыдания кашель, Тогда он остановился и начал звать Лунина.

– Ау… – откликнулся тот.

– Назад! Сюда! – заорал он.

– Иду!.. – донеслось издалека.

Тогда Анатолий снова побежал. Он шёл долго, пока не увидел чёрную тень Могилевского. Тот постоянно останавливался, как-то странно волок ноги и задыхался от сдерживаемого кашля.

– Мишка! Да что это с тобой?

Шарф у Могилевского сполз и хомутом повис на шее. Рукавицы обнажили запястья. Он хотел улыбнуться, но лицо только дрогнуло.

– Мишка, Мишка! Да кто бы мог подумать? Как это ты? – шептал Белоглазов, растерявшись.

– Н-нн-не з-нна-ю… – вздрагивая всем телом, выдавил тот. В глазах блеснул ужас, и хлынули слёзы. Стекая на воротник, они замерзали.

Белоглазов схватил его руку и натолкнулся на твёрдые, как кость, запястья.

Он снова закричал и стал звать Лунина. Нужно было спасать Мишку. Но как? Он надел на него свои рукавицы, свою шапку и принялся оттирать ему руки.

Лунин выскочил из тумана. Он шёл, вытягивая шею, как человек, привыкший к тяжёлому рюкзаку за плечами и к долгим походам.

– Что тут стряслось?

– Мишка замерзает, помогай!

– Давай снег! Растирай! Начинай, где ещё не затвердело! – энергично распоряжался Лунин, помогая Белоглазову. Но всё было напрасным: белизна кожи только увеличивалась.

Могилевский уже не стучал зубами, а надрывно кашлял, дыша с каким-то хрипящим свистом. Он бессмысленно смотрел в пустоту мглы, не обращая внимания на руки и хлопоты товарищей.

– Давай костёр! – крикнул Лунин, бросившись напрямик к берегу, и вернулся. – Наледь, вода.

– Промокли? – покосился Толька на его ноги.

– Немного.

Но торбаса уже покрылись тысячами льдинок и казались сделанными из рыбьей чешуи. Положение становилось отчаянным. С обеих сторон дороги наледь. Подмоченная обувь буровика сулила вторую беду. Что делать? Где берег? Где искать дрова? Чтобы не погибнуть всем, следовало срочно принимать верное решение, но какое?

Лунин метался по колее в поисках дров. Мишка мало что понимал. Он или кашлял или, закрывая глаза, садился на снег. Белоглазов понял, что вся ответственность за три жизни ложится на него, а шансы на спасение очень невелики.

– Товарищ Лунин, нагоните нарты и заверните обратно, а сами добирайтесь до зимовья. Я останусь и поведу Мишку, может быть, где-нибудь удастся разыскать дрова.

Лунин сразу ушёл. Белоглазов взял под руку Могилевского, молча поднял, закутал как можно теплей, и они медленно пошли.

Мишка замерзал. Сначала он что-то мычал, но кашель забивал его голос. Когда стало темно, пошли на ощупь. Вернее, не шли, а Белоглазов тащил его на себе. Могилевский постоянно падал и садился, тогда Толька брал его на плечи и нёс, пока не сваливался с ним вместе. Они лежали и снова поднимались.

Скоро Мишка перестал кашлять и издавал какие-то булькающие звуки. Он уже совсем не стоял на ногах и беспомощно оседал. Белоглазов начал выбиваться из сил, терял равновесие, ноги немели и казались деревянными. Когда не стало больше сил нести Мишку, он, взвалив его себе на спину, пополз на четвереньках.

Белоглазов уже двигался механически. Не тревожила и мысль о возможности гибели. Разум начинал засыпать, его движениями управлял инстинкт.

Вдруг Мишка заговорил. Он назвал имя Жени и зашептал что-то ласковое, нежное и даже рассмеялся. Но тут же неожиданно закричал глухо и страшно. Обхватив шею Тольки, больно ударил застывшими пальцами по щеке.

Белоглазов поднял Мишку и усадил его на обочину дороги. Рукавицы сползли с рук Могилевского и тащились за ним на ремешке. Пальцы уже звенели, как ледяные, но он тихо и сладко спал.

Костёр… Костёр… – вспомнил Толька и ощупал закраины дороги. Обочины мягкие, наледи не было. – В лес… скорей… скорей… – подсказало сознание. Он потеплее закутал Мишку и, не задумываясь, сошёл с дороги и пополз вперёд.

Проводив Гермогена до берега, Колосов пошёл на станцию. Надо было подумать, как разрезать на грохота сейф. Было ещё темно. Серый рассвет сливался с туманом, и посёлок тонул в пепельной мгле.

На конебазе распрягали сани, слышно было, как заскрипели гужи и с жалобным визгом упали оглобли. Конюх похлопал по крупу лошадь и повёл под навес. Чёткость и чистота звуков были поразительными. Казалось, застыло всё живое и продолжали жить только одни звуки.

Где-то совсем низко пролетел глухарь и уселся на дерево. Донеслось сухое шуршание веток и металлический шелест падающего снега.

На станции было тепло. Адам дремал у котла, пожёвывая концы обвисших усов. Соллогуб, низко наклонясь, простукивал анкерные болты.

– Что случилось, старина? – покосился на него Колосов.

– Надо крепить, – буркнул тот и вышел к котлу.

– Ну, крепить так крепить. – Колосов прошёл к машине. Он проверил показания приборов, просмотрел журнал нагрузки и спросил:

– Чем можно разрезать железный ящик на листы шириной в пятьдесят миллиметров?

– Сейчас найдём. – Соллогуб тут же начал подбирать инструмент.

Юрка приволок Ящик и взялся за сверловку листов. За работой он и не заметил, как рассвет сменился вечером. Он выглянул в дверь и удивился. За посёлком поднималась к небу белая стена дыма и пара. Доносилось звонкое посвистывание пил, тяжёлые вздохи падающих деревьев и частое перестукивание топоров. Всюду горели костры.

Колосов направился к ближайшему огню. Там, подняв воротники, похлопывая рукавицами и приплясывая, стояло несколько человек.

– Стой! – окликнул его человек в тулупе, поднявшись из-за кустов.

– Ты не ори, не дома. Это наш посёлок, – запальчиво отозвался Колосов.

– Стрелять буду. Зона! – закричал тот визгливым голосом и щёлкнул затвором.

– Я тебе как стрельну! Зона, – обозлился Юра, не понимая в чём дело, и погрозил кулаком.

Раздался резкий щелчок, будто треснул сломанный сук. Колосов и не понял, что это выстрел. Приплясывающий у огня парень поднял руку и предупредил:

– Не ходи. Лупанёт. И всё будет по инструкции. Здесь прокажённые, – добавил он и снова затоптался. Но Колосов был уже у костра.

– Ты понимаешь, тут заключённые – штрафники! – продолжал гневно выкрикивать охранник, щёлкая затвором.

Из леса уже бежал какой-то человек, размахивая красным флажком.

– Заключённые? Ну и что? Только ты меня не пугай! Запуган с малого возраста! – оглянулся Колосов на охранника и спросил парня – Чего вы тут делаете?

– Будем строить вам Среднекан.

– Лёнчик! Попроси гарочку! – кричали парню из леса.

– Закурить, что ли? – переспросил Колосов и вытащил пачку. Передав Лёнчику несколько папирос, сунул её в левый карман шубы.

Подбежал человек с флажком, размахивая наганом.

– А ну назад. Кто такой? – захлебываясь от одышки, кричал он, хватая ртом воздух.

– Моя фамилия Колосов. Только убери наган, а то отберу, – пригрозил он обозлённо, отбрасывая воротник. К костру уже подходили и другие заключённые.

– Колосов? – повторил человек и заискивающе улыбнулся. – А я собирался идти разыскивать вас. Как бы тут провести свет?

– Свет? Пожалуйста. Ставьте столбы, провод найдём. Только что же вы? Пришли в чужой дом и знакомство начинаете со стрельбы, – добавил Юрка обиженно.

– Гражданин начальник, возьмите дырки крутить или чего-нибудь включать, – Лёнчик подошёл к Колосову вплотную и заглянул в глаза. Юрка почувствовал в кармане шубы руку и, схватив её под полой за запястье, стал со всей силой сжимать.

Лёнчик продолжал смотреть и улыбаться.

– Говоришь, на работу взять? Да ты же и воровать не умеешь, – улыбнулся Юрка, стараясь сделать ему больней. Тот, не шевелясь, стоял рядом, но улыбка сменилась болезненной гримасой.

– Руки замёрзли, начальник, – тихо ответил тот извиняющимся тоном и покосился на стоящего человека с наганом. Потом снова посмотрел в глаза Колосову, продолжавшему сжимать его руку, и, скривившись от боли, закусил губу.

– Нечего курить – попроси. Понял? – Юрка отпустил Лёнчика и протянул ему папиросы. – Возьми, разве жалко.

Парень, потирая руку, подошёл к огню и закричал:

– Копчёный! Колюха! Закуривай, пока не растащили!

Колосов повернулся и направился в посёлок.

– Ну и жульё. Не успел подойти, как сразу в карман. Но я его прижал, будет помнить, – рассказывал Юрка приятелям. Они сидели за столом, ужинали, В дверь вползал мороз. Печка потрескивала и гудела. Стены барака слезились от тепла. С реки доносился треск разрываемого морозом льда.

За стеной барака скрипнули шаги.

– К нам? – ахнул Самсонов и стал торопливо натягивать брюки. Краевский убрал со стола ведро с мясом. Николай пригладил непослушные пряди волос. И верно, раскрылась дверь и показалась беличья шапка Краснова.

– Я на огонёк. Целый день на ногах. Думаю, зайду, может, угостят стаканом чая? – улыбнулся он, здороваясь, и сразу сбросил полушубок.

– Не только чай, а даже мясо есть. Хорошо, что Валерка не умял всё, – засмеялся Колосов и поставил чайник.

– Мясо? Совсем хорошо! Это, брат, моя слабость.

– Михаил Степанович, зачем это нам заключённых прислали? – спросил Колосов.

– Будут строить и мыть золото, как и все мы. На стане Среднекана лагерь, тут создаётся отделение. Будем работать с ними. – Краснов задумался и тут же спросил – Ну, как с прибором? Берётесь?

– Факт, Грохота уже делаем. Немного потеплеет, заготовим лес и начнём строить.

– У меня родилась такая мысль. А что если я вам выхлопочу молодёжную бригадку из рецидивистов. Всё равно они не работают.

К дверям подкатили с визгом нарты, послышалась возня, и тут же вошёл каюр Иглин. Все невольно вскочили.

Это был тот самый каюр, с которым выехали утром на Оротукан ребята. Значит, что-то случилось.

Иглин сбросил шапку и, виновато пряча глаза, положил на топчан рукавицы.

– Вот оно дело-то… – еле слышно прошептал он.

– Где ребята? Где? – дрогнувшим голосом спросил Краснов.

– Поморозились все, на нартах привёз.

Колосов бросился к двери. Белоглазов и Лунин лежали на первых нартах, укрытые тулупами. На вторых – Мишка, закрытый брезентом. Он словно продолжал ползти.

– Толька, да что же это такое? – заметался поражённый Колосов.

– Не говори. Заморозили Мишку, – простонал Белоглазов. – Да и мы едва-едва. Я ещё ничего, оттёрся, а у Лунина дело плохо.

Всё было неожиданно и ужасно. Не верилось. Мишка – болтун, весельчак, и на тебе… Колосов стоял без шапки, не замечая холода, и всхлипывал. Он не слышал гневного голоса Краснова. Не видел у нарт печальной толпы.

Уже занесли ребят, увезли Могилевского, а он всё Ещё продолжал стоять. Волосы его стали белыми от мороза, на ресницах леденели слёзы, а на душе чернела пустота. Как же это так просто… жить, жить – и вдруг сразу? Мысли путались.

– Довольно. Не хватает ещё тебе простудиться. Могилевского не вернёшь, но надо, чтобы этого не повторилось, – услышал он за спиной тихий голос Краснова. – Пойдём! Быть человечным это не значит распускаться и хныкать, – Краснов взял его мягко под руку.

– Такой парень…

– А ты думаешь, мне не жалко? Только сейчас не жалость нужна, а злость…

В бараке уже было полно людей. Игоря Краснов послал за врачом, куда-то рассылал и других парней. Больные лежали на топчанах, с них осторожно снимали обувь. Иглин стоял у печки и рассказывал:

– Случилось, а как, не пойму и сам. Лунин сказал – езжай, нагоним. Ну, я тихонько поехал, останавливался, всё ждал. Оно, конечно, холодно, олени сами бегут. Вижу, нет и нет… Добрался до зимовья, не распрягаю, жду. Выйду послушаю: тихо. И вдруг донёсся крик, я развернул нарты и туда. Смотрю, лежит Лунин, обессилел совсем и замерзает. Не дошёл до зимовья с полверсты. Я его первого в избушку. Сказал, чтобы оттирался сам, да и за остальными. Могилевского нашёл я застывшим на дороге, а Белоглазова нет. Что за диво, не мог же он повернуть обратно. Проехал ещё немного, вижу – на дороге рукавицы, а чуть дальше в сторону берега след. Я туда. Снег глубокий, а Белоглазов ползает и обламывает сучья.

– Да как же так? – снова всхлипнул Колосов.

– Да вот так. Белоглазов долго тащил Могилевского на себе, а потом, когда кончилась наледь, решил развести костёр. Укутал его – и к берегу. А Могилевский, видно, уже бессознательно снова пополз и двигался, пока не окостенел. Разве в такой мороз долго. Белоглазов тоже сильно поморозился, но он молодец. Сел на порог, раскрыл дверь и заставил оттирать ноги. Он сам одну, а я вторую. Когда стали отходить, попросил набрать в ведро с водой снега и ноги туда. Видно, сильно ломило, плачет, а трёт. А с Луниным худо, ему бы сразу заняться ногами, а он к печке греть руки. Худо дело-то…

ГЛАВА 22

Лес начал редеть. Показались бурые пятна травы, оголённые от снега, а скоро и сквозь чахлый пролесок блеснули бирюзовые полосы наледи, покрывающей низину Хетинской долины. Прохоров переключил скорость и прибавил газ. Весело зарокотал мотор, радостно зазвенели гусеницы поношенными за лето башмаками. Вентилятор вместе с обжигающим холодным воздухом погнал и колючие крупинки снега. Прохоров поднял воротник и оглянулся. Задние машины ещё ползли по снежной траншее, покачивая чёрными радиаторами. Он энергично помахал рукой, давая знак, что показалась речка Хета и где-то близко должна быть палатка, а значит, отдых.

Колонна пересекла зону дорожных работ. Сюда только направлялись первые отряды расконвоированных заключённых. Приятное чувство покоя наполнило Прохорова. Боль в пояснице и звон в голове, мучившие его после «тёмной», затихли. Да и ворьё до самого отъезда с Элекчана, как бы сговорившись, по отношению к нему вело себя довольно странно. То косились и поглядывали угрожающе, то неожиданно заискивали и даже прислали несколько передач. Он велел отнести их обратно, а покровительственных и угрожающих взглядов как бы не замечал. Но всё это тревожило. Было понятно: жульё не отступилось, и всё должно привести к новому столкновению, только где, когда и чем оно закончится? Это не могло не беспокоить Прохорова.

Трактор увозил его в глубь тайги. Он чувствовал прилив сил и радовался каждому пройденному километру. Но вот на спуске в долину показались последние деревья. Все они стояли, наклонившись в одну сторону.

– Да тут, видно, постоянно метёт, – огорчился Прохоров, сбавив скорость. Спуск в долину был крутым и скользким. Правее белела лощинка, забитая снегом. Лучшего не нужно было искать. Он потянул на себя правый рычаг и развернул трактор.

В лесу было тихо. Чистое небо, затянутое белёсой морозной мглой, казалось пасмурным. Прохоров плотнее закутался в тулуп и пожалел, что не предупредил бригадира о трещине по левой гусенице. Тот бы, конечно, остановил колонну и заставил перепрессовать на морозе.

Как-нибудь выдержит. Недалеко до палатки дорожников, – успокоил он себя и прислушался. Гусеница при каждом обороте постукивала и издавала подозрительный скрежет. Трактор, накренившись, остановился.

Прохоров схватился за голову. Глушков развернул свои сани, загораживаясь от ветра, и спустился с машины.

– Тише, не горячись. Бери лучше кувалду! – спокойно проговорил он, осматривая ленту. – А ну, ребята, давайте костёр, тут есть ещё несколько подозрительных звеньев, тоже заменим. – И он принялся выпрессовывать концевой палец.

Били кувалдами по очереди. Одни возились с лентой, другие лезли в самое пламя, чтобы как-то согреть руки.

Глушков не отходил от ленты. В конечном итоге пришлось выбросить целый кусок в несколько секций. Когда было подготовлено всё к сборке, он посмотрел лопнувшее звено и тихо спросил:

– Ты не знал, что едешь на треснувшем звене?

– Знал, – признался Прохоров. – Устал, скоро палатка дорожников, думал – дотяну. А оно видишь как? – Он развёл руками.

– Да, вот так! – спокойно пробурчал Глушков. – А их ты тоже видишь? – показал он глазами на трактористов.

Прохоров молчал.

– Будь ты старшим, что бы ты сделал с таким дурнем? – поднял глаза Аркадий.

– Набил бы ему морду.

– Это не дело, а вот показать звено парням стоило бы. Да уж ладно. Хорошо, что не врёшь. Иди собирай, а я маленько отдохну, – с тем же хладнокровием проговорил Глушков и направился к костру.

У тракторов уже белели сугробы. Работы моторов не было слышно, только чёрные колечки выскакивали из выхлопных труб.

– Перепрессовали? – поднялся от костра Глушков,

– Готово! Сиди. Погрею руки, и будем одевать, – поморщился Прохоров, пряча глаза. Помощники ужё растягивали гусеницу и сжимали пружину ползуна. Рокот мотора послышался рядом, и сразу же на подъём выскочили, аэросани.

– Вон оно что? А я всё на небо… – засмеялся Глушков, поднимаясь. Встали и остальные трактористы. Длинная фигура Тыличенко возвышалась над всеми.

Сани остановились. Высокий человек в собачьей дохе вышел из кабины и, держась рукой за поясницу, подошёл к костру,

– Это колонна товарища Глушкова? – спросил он, щуря пристальные серые глаза.

– Вроде бы! – нехотя ответил Аркадий, присматриваясь к человеку. – Никак, товарищ Берзин? – узнал он директора Дальстроя и подтянулся.

Берзин слегка кивнул головой, внимательно разглядывая усталых трактористов. На лице мелькнуло неудовольствие.

– Это что же, всё ваше обмундирование?

– Як же усё? Он на машинах тилогрийки, тильки трошки вони некрасиви, та й дирки тоже е, – Вася совсем смутился.

Берзин повернулся к Глушкову.

– Вы находите всё это нормальным? – голос его прозвучал укоризненно.

– Выехали мы одеты, да что сделаешь? То у костра пригоришь, то к выхлопному коллектору прикоснёшься. Всё время в тайге, – виновато пояснил Глушков. – Да ведь и норма.

– Нормы определяют люди. Вы – начальник, обязаны беспокоиться, требовать, – возразил он. – Ну ладно, это дело придётся поправлять вместе, – улыбнулся Берзин и начал расспрашивать о здоровье, питании и состоянии машин.

– Всё у нас есть, а болеть некогда, да и привыкли на морозе. Вот гусеницы замаяли. Звеньев остался пустяк, и нет ни одного шатуна, – пожаловался Глушков.

– Мы что-то привезли. Ян! – крикнул Берзин, повернувшись к саням. Водитель подтащил два ящика к костру, – Значит, задание ваше – дойти до двести сорокового километра. По пути самый большой мост через реку Мякит, а леса там близко нет. Это может задержать продвижение к приискам, – заговорил он тихо, как бы советуясь. – Горняки ждут дорогу. Золото лежит, мы его не можем брать, а оно так необходимо стране.

– Значит, нужно пробиваться до Мякита? – с готовностью спросил Глушков.

– Очень и очень нужно. Только выдержат ли люди и машины? Знаю, вам нужен отдых, а тракторам большой ремонт. – В глазах его светилась просьба и понимание. – Но что же делать, если жизнь требует?

– А раз требует, доедем! – уверенно заявил Глушков и посмотрел на трактористов.

Воспалённые от ветра и бессонницы глаза, чёрные струпья на обмороженных щеках и страшная усталость на лицах. Но как ни трудно, а выдержат.

– Решено, Эдуард Петрович, будем, не останавливаясь, двигаться до Мякита.

– Хватит ли у вас сил? Нужно брать большой перевал – Дедушкину лысину.

– Осилим.

– Что нужно – говорите, доставим первыми транспортами. А ну, Ян, иди запиши! – снова позвал он водителя. – Значит, решено. До Мякита! А теперь подумаем, как вас одеть. – Он улыбнулся и взял за плечо Глушкова. – Пойдём, начальник, посмотрим, что прячет в санях наш хозяйственный Ян. Остальное привезёт встречный транспорт с Мякита.

Сколько ни морщился водитель, а из саней полетели шубы, торбаса, тёплые рукавицы и даже собачий тулуп.

Ян завёл мотор, посмотрел недовольно на выгруженные вещи и захлопнул дверки кабины. Винт махнул крылышками лопастей и погнал тучу снега. Сани прыгнули в серую муть позёмки.

– Вася, как по заказу – для тебя, – засмеялся Глушков, рассматривая доху. Она была огромной и по своим размерам подходила только Тыличенко.

– От це дило! Гарна шуба, ну, як министер, – расплылся Вася, разглаживая тёплый, лоснящийся мех тулупа.

Домик скрипел, покачиваясь на санях. Ветер выдул опилки из стен, и в домике гуляли сквозняки. Прохоров проснулся от непривычной тишины. Колонна не двигалась, в домике, кроме очередных отдыхающих, никого не было. Пахло горелым автолом и парами бензина. Он поднялся и открыл дверь. Где-то впереди надрывно рычал трактор, пробивал в снегу колею.

Опять заносы, – подумал Прохоров и оглядел отдыхающих. Глушкова, как всегда, на своём месте не было. Вот человек, – вздохнул он и подошёл к Тыличенко.

Вася спал с открытым ртом, подложив под обмороженную щёку заскорузлую огромную ручищу. Собачья доха, завёрнутая в мешок, лежала под головой. Он жалел даже укрываться ею и продолжал мёрзнуть в рваном тулупчике. Нос у него заострился, губы потрескались и распухли, лоб покрыли морщины.

Да, этот рейс забрал много сил. Теперь трактора приближались к перевалу Дедушкина лысина. Распадок сужался, снегу становилось всё больше. Приходилось постоянно разбрасывать сугробы.

Трактористы уныло посматривали на Глушкова, ожидая отдыха. Но тот упорно молчал, а когда видел, что кто-либо совсем изнемогает, садился за рычаги сам. Получалось, что он почти не слезал с трактора. Это сдерживало ропот.

Прохоров дёрнул Тыличенко за плечо.

– Вася, вставай! Пойдём поможем!

– Ни! Не можу! – жалобно простонал тот.

– Пошли. Нехорошо! Аркадий и не ложился!

Тыличенко озверело рванул на себя полу грязного тулупа и отвернулся.

– Та що же воно таке? Що? Отчепися, и усе! – зарычал он со злобой.

– Вася? Да что с тобой? – резко встряхнул его Прохоров. Тот вздрогнул и поднял голову.

– Ти що? – спросил он уже спокойно и, свесив длинные ноги с полки, начал спускаться. – Зовсим не можу, – повторил он как-то обречённо, подошёл к печке и подбросил дрова. Пламя осветило его нахмурённое лицо.

– Глушков не сильней нас с тобой, а смотри. Почти не приходит на отдых. Стыдно как-то, – сказал Прохоров и стал надевать ещё пахнувший овчиной тулуп, присланный Берзиным.

Тыличенко с тоскливо-равнодушным выражением посмотрел на свои руки и наморщил лицо. Такие сильные руки, а устали до изнеможения.

– Брось жалеть, не мёрзни, а то Ещё украдут, – покосился Прохоров на его собачью доху и медленно вышел.

– Ни. Це ж одижина, як можно? Вернусь в деревню, пусть хлопцы подивятся.

– Не будь дураком, Вася, отдыхай. Ну их всех! – поднял голову Барановский, тракторист лет двадцати пяти, влившийся в колонну на Элекчане. Он протёр кулаком глаза и сладко потянулся. – Тайга велика, да и срок длинный, успеем наездиться. – Глаза его насмешливо скользнули по Тыличенко, и он едко усмехнулся – Аркашка – что? Он вольняшка, сегодня в колонне, а завтра послал всех подальше и смотался, а ты? Так что учти. Силёнку и здоровье береги, ещё пригодятся. – Он хитровато подморгнул и снова лёг, натянув на голову полушубок.

Вася почесал за ухом, шмыгнул носом, сбросил рукавицы и остановился в раздумье. Взгляд его невольно потянулся к постели. Из мешка выглядывал чёрный мех дохи. Он заботливо поправил мешок и выглянул в дверь. Пуржило. Впереди чернели с лопатами трактористы. Глушков стоя управлял рычагами. Трактор, разбегаясь, бил задним мостом высокую стену, зарываясь по сиденье в снегу, и, захлёбываясь в бессильной трескотне выхлопов, отбегал обратно. Люди бросались к белому холмику, взмахивали лопатами.

– Вася! Захвати Аркадию сухие рукавицы! – донёсся голос Прохорова. Тыличенко растерянно потоптался, снял рукавицы с крючка, оглянулся ещё раз на изголовье постели и вяло спустился на дорогу.