Текст книги "Человек рождается дважды. Книга 1"

Автор книги: Виктор Вяткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 5

Только Фомин лёг, как далёкая вспышка молнии блеснула в окне и донеслись глухие раскаты грома. Он нехотя встал и закрыл окно. Ничего, надышусь на пароходе, – подумал он и посмотрел на часы. Была половина двенадцатого. Он снова забрался под одеяло, торопливо и жадно затянулся несколько раз и положил папиросу на уголок стола.

Подготовка этапа на Колыму потребовала огромного напряжения, всё это время приходилось работать до глубокой ночи. Сегодня начальник лагеря приказал выспаться и быть готовым к отъезду.

Снова несколько вспышек осветило комнату, и казалось, заурчало всё небо. Фомин закрылся с головой и, положил руку на ухо. С самого детства гроза вызывала у него неприятное чувство смятения. Раскаты грома удалялись.

– Фомин, проснитесь! – откуда-то издалека звал его Роев.

– Встаньте, товарищ Фомин, – настойчиво повторил голос над самой головой. – В лагере чрезвычайное происшествие.

Он открыл глаза и увидел озабоченное лицо старшего воспитателя.

– Да, да, побег, – торопливо говорил Роев, пододвигая стул с его одеждой. – Это большая для всех неприятность.

Администрация лагеря уже была на своих местах. Горели фонари, светились окна. Заключённые выбегали из бараков и выстраивались на поверку.

В кабинете начальника лагеря старший конвоир, молодой охранник с пухлым и круглым, как блин, лицом, сбивчиво докладывал:

– …Значит, когда пошабашили, всех як було двадцать пять у кузов и двух бойцов, усё як положено. Пиляем, значит, на подъём. А тут зараз выскойчил из переулка грузовик и уплотную в обгон. Ну, один и сиганул в кузов и усё. Пока опамятовали и остановились, дали предупредительный… – Он не закончил фразы и только махнул рукой,

– Разгильдяйство! Возмутительная халатность! Судить! Будем судить! – гремел начальник, стуча кулаком по столу.

– Виноват. Трошки растералысь. Да и у городе по инструкции применять оружие не положено, – виновато бормотал конвоир, – Мне можно идтить?

– Идите и – под арест. Я распоряжусь.

Конвоир почесал затылок и понуро вышел.

Зазвонил телефон. Начальник торопливо схватился за трубку.

– Да-да! Нашли шофёра? Ничего не заметил? Странно! Говорит, приехал и сразу в гараж? Так-так! Значит, машину с заключёнными видел? А что собой представляет водитель? Комсомолец,

не вызывает подозрений? Очевидно, соскочил по дороге. Что за преступник? Сейчас просмотрю личное дело и сообщу, – Он повесил трубку.

В кабинет быстро вошёл взволнованный командир охраны.

– Ещё одно непонятное обстоятельство. Поверка показала, недостает двух заключенных, товарищ начальник! – доложил он.

– Ка-ак?!

– Да вот так. Искали кругом – нет, как сквозь землю провалились, Непонятная чертовщина.

– Что творится, что творится… – простонал начальник лагеря и повернулся к заведующему учётно-распределительным бюро. – Дайте личные дела.

Высокий человек положил две жёлтые папки и коротко доложил:

– Один рецидивист, ничего особенного, Второй опасный преступник.

– Ещё раз проверить лагерь, опросить дневальных, бригадиров, – распорядился начальник и раскрыл личное дело, – Так, Сокол-Крамелюк по кличке Золотой, – забормотал он под нос, просматривая формуляр. – Судимости три. Этот не опасен, да и засыплется в ближайшее время. – Он отложил папку и раскрыл другую.

– Копыткин, двадцать лет. Статья. Да, тут целая семейка, отец, два брата расстреляны в тридцатом по одному делу. М-да. Убийство деревенских активистов в районе Астрахани. Как несовершеннолетнему, высшая мера заменена десятью годами. Характеристика. Подозрение в убийстве, лагерный бандитизм, нарушение режима, – Он вскочил и забегал по кабинету. – Это опасный враг. Искать! Перевернуть весь город, а найти…

Повторная поверка ничего не прибавила. В город были посланы оперативные группы. Фомину и Роеву начальник приказал до утра находиться в культурно-воспитательной части.

В лагере стихло. Туча прошла, и на небе тускло мерцали звёзды, брезжил рассвет, Фомин лежал на диване. Роев сидел за столом.

– Довольно странное совпадение. Оба беглеца из последнего вагона одного этапа.

– Вы их знаете? – поднялся Фомин.

– Нет. Они прибыли недавно. Большинство по делам – тяжёлый народ. Напрасно оставили всех в одной бригаде. В побеге одного ничего необыкновенного нет. Но куда девался второй, тут не скоро разберёшься. Если его убрали, никто не скажет.

– Почему могли убрать?

– Может быть, мешал или знал лишнее.

– Ужасно! – содрогнулся Фомин.

– Удивляться нечему. Всё худшее собрано здесь.

В дверь просунулось испуганное лицо дежурного надзирателя.

– В лагере пожар! – крикнул он.

Они выбежали из помещения.

Дровяной склад пылал, К месту пожара бежала лагерная администрация. Пока организовали тушение и сбили пламя, рассвело. В поджоге не было никакого сомнения.

Начальник отдавал последние распоряжения, К нему торопливо подошёл заведующий учётно-распределительным бюро и тихо доложил:

– У меня взлом. Похищен ряд документов, и в том числе личные дела беглецов. – Они переглянулись и бросились к конторке.

– Этим странным происшествиям, кажется, не будет конца, – проговорил Роев, подойдя к Фомину. – Пойдёмте в кабинет начальника, возможно, потребуемся.

Скоро пришёл и начальник. Он схватился за голову.

– Сегодня отправка, а тут такая кутерьма.

Его прервал дежурный с новым известием:

– Один из беглецов оказался на разводе.

– Который? – облегчённо вздохнул начальник.

– Назвался Крамелюком, а тот ли, кто его разберёт.

– Доставьте сюда и найдите оперуполномоченного, пусть тоже придёт, – распорядился начальник.

Крамелюк вошёл, остановился у порога.

– Проходите, садитесь, – кивнул начальник на стул.

Крамелюк, лениво переваливаясь, подошёл к столу и, усевшись, сладко зевнул. Но Фомин почувствовал в его тяжёлом взгляде напряжённую насторожённость. После анкетных вопросов, на которые тот отвечал бегло и точно, начальник перешёл к существу дела.

– Где вы были во время вечерних поверок? Где прятались всю эту ночь?

– Прятался? А чего мне прятаться? От кого? Передачку подкинули корешки, был бухой. Зачем напрашиваться на изолятор? Вот на поверку и не пошёл.

– Чепуха! Проверили все щели. Не морочьте голову, как вас там, Копыткин-Крамелюк? – повысил голос начальник.

– Ты вот что, начальничек! Жужжи медведю в ухо, а меня на басы не особенно бери, сорвёшься, – окрысился Крамелюк и с холодной насмешкой бросил – Проверяли все щели? Так что же, я с неба свалился?

Парень вёл себя оскорбительно. Начальник лагеря с облегчением передал дальнейшее расследование вошедшему оперуполномоченному.

– Вот бандюга! На такого нужны железные нервы, а у меня их уже нет. Износился, издёргался, – оправдываясь, проговорил он, когда уполномоченный ушёл с Крамелюком.

С утра началась подготовка заключённых к посадке на пароход. Фомин встретился с Роевым только к вечеру,

– Как там разобрались с Крамелюком? – поинтересовался он.

– Дело сложное и запутанное, – начал рассказывать Роев. – Непонятного в этой истории много, поджог склада – это, конечно, тактический приём для взлома и хищения документов. Предположения могут быть разные, но их надо подтвердить. Личность Крамелюка и его опьянение с вечера подтвердили многие. Но зачем тогда похищать личные дела? Ведь остальные бумаги не представляют никакой ценности. И момент точно подгадали. Всё складывается неудачно. Сегодня ночью посадка, а завтра уходит пароход, и концы этой истории могут легко затеряться.

«Днепрострой» вышел из Владивостока на рассвете. Когда обрывистые и скалистые берега слились в ровную коричневую полосу, пароход круто повернул на север и лёг курсом па Татарский пролив.

Наверху раздраили люки, в трюм хлынул чистый воздух, вытеснив смрад и табачный дым, скопившийся во время стоянки.

Где-то внизу постукивал гребной вал. Тихо плескались волны у железных бортов судна. В конце трюма струнный оркестр разучивал новую пьесу. За длинным, сколоченным наспех столом заключённые писали письма. Напротив Прохорова группа мужчин, собравшись в кружок, с раздирающей душу тоской напевала печальную мелодию.

Прохоров лежал на спине и невидящими глазами смотрел в потолок, повторяя: «Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело».

Грустный поток звуков уносил в далёкие, родные места, и он, сжимая веки, кусал губы.

Тыличенко отвернулся к стене. Исаак свесил ноги и нетерпеливо ёрзая, посматривал на товарищей. Наконец не выдержал:

– Вася! Ты брось считать заклёпки. А ты, Прохоров, чего смотришь на потолок? А ну, вставайте! Вот тут кое-что осталось, так пока не уволокли жулики или крысы, надо это съесть.

Он нарезал тоненькими ломтиками маленький кусок колбасы и приготовил два бутерброда.

– А соби? – поднял на него глаза Тыличенко.

– Ладно, ладно, ешь! – прикрикнул Исаак, – И потом разве ты не знаешь, что у меня болят зубы. – И он, сморщив лицо, схватился за щеку.

На другой стороне нар Прохоров увидел старичка, с которым столкнулся в тюрьме. Сейчас, окружённый группой людей, он снова читал евангелие и подолгу что-то разъяснял. Прохоров поразился, с каким вниманием и сочувствием слушали его окружающие. Из доносившихся фраз он уловил, что тот рассказывал о пришествии антихриста.

– И придёт он, как тать, ночью. И будет число его шестьсот шестьдесят шесть, – прочитал он таинственно-интригующим голосом.

– Эй ты, штундарь! – свесил голову с нар пожилой мужчина. – Хочешь читай, хочешь пой, а контру тут не разводи. Не то тряхну – и дух вон. Ишь ты, старая стерва. Думает, раз заключённый, так сразу и бросится на его приманку.

Послышались и другие недовольные голоса. Пока он спускался, люди, окружающие старика, быстро рассеялись по трюму.

Прохоров пошёл в свой угол и встретил там Фомина.

– Вы работали водителем? – спросил его воспитатель.

– Приходилось, – уклончиво ответил он.

– Организуются курсы трактористов. Заниматься будем на пароходе. Если согласны, могу записать. Только имейте в виду, работать придётся в тайге на морозе, условия тяЯжёлые.

Прохоров, не задумываясь, согласился.

– С тракторов начинал. Трудностей не боюсь. Физически здоров, если подхожу, пишите.

– Гражданин Фомин, це ж пишите и мене, – поднялся Вася. – Чи ломиком крутить, чи яку деталь отнести дюже горазд. На деревне трошки помогал трактористам, немного получалось.

– Возьмите Тыличенко, гражданин Фомин, – попросил Прохоров. – Я берусь помочь ему.

– Ну что же, можно включить и Тыличенко. Но учтите – курсы краткосрочные и придётся усиленно заниматься…

– А как же дядя Исаак? – спохватился Вася.

– Идите, идите, мальчики. Вам это нужно, у вас всё впереди. А мне уж куда с моими годами. Будете трактористами, может, меня куда-нибудь к себе. Ну там масло заливать, гайки крутить, я разве знаю? Что же делать? – бормотал он взволнованно.

– Тоди не пиду и я, – заявил Тыличенко.

– Он не пидет. Ох и надоел он мне. – Кац представил всё так, словно Вася связывает его по рукам и ногам.

Сбитый с толку непривычно жестокими словами Каца, Вася потоптался и, отвернувшись от Исаака, покорно согласился.

Занятия в кружке трактористов проходили успешно. Тыличенко учился упорно, хотя и тЯжело постигал теорию. Ему помогал Прохоров.

Пароход вёз на палубе трактора. Практические занятия проходили на месте, и Вася всё свободное время крутился около машин.

Часто приходил Кац, садился неподалёку и подолгу, не отрываясь, наблюдал. Он даже раздобыл где-то справочник тракториста, читал его Васе и, если тот плохо запоминал, ругал его как мальчишку. Прохоров видел, как тяжела для Исаака разлука с Васей, и его усилия помочь парню приобрести профессию вызывали тёплое чувство. За последнее время Кац, помогая Тыличенко, неплохо изучил трактор, но рассчитывать на их совместную работу было бессмысленным.

Но однажды Тыличенко неожиданно забастовал.

– Це як же я брошу дядю Исаака! Ни, не пиду и усе! – заЯвил он упрямо.

Пришлось Прохорову пойти к Фомину и всё рассказать.

Кац стал ходить с ним на учёбу. Занятия поглотили всё время, они и не заметили, как пролетели дни и пароход, сотрясая гудками тишину бухты, бросил Якорь.

Заключённые выстроились на палубе. Выступил Васьков.

– Многие из нас начнут здесь новую жизнь и найдут своё счастье. Не будем же осквернять этот край пороками. Оставим их за чертой берега. Партия и правительство предоставили вам большие льготы. Освобождение из лагеря – дело каждого из вас. Пусть нашим знаменем будет девиз: через труд к освобождению.

Над головами взметнулась пролетающая стайка уток и скрылась над далёкими сопками. Туда лежал их путь.

ГЛАВА 6

Белоглазов пришёл на комсомольское собрание с рюкзаком и геологическим молотком. Он уже успел подружиться с местными ребятами. Мальчишки-школьники ожидали его у причала с сумками, котелками и швыряли камешки в волны бухты, нетерпеливо посматривая на палубу «Сясьстроя», где проходило собрание.

– Ты куда это, Толька? – наклонился Колосов.

– В геологический поход. Тут такие любознательные мальчишки.

– А ужин?

– Ну, это уже завтра. Да ты слушай! – Он вытянул шею, разглядывая инструктора политчасти. Тот как раз делал сообщение о хозяйственном активе.

– Политчасть считает целесообразным, – говорил он, поправляя постоянно падающие на лоб волосы, – организацию комсомольско-молодёжных взводов и отделений для выполнения неотложных работ.

– Давай записываться! Правильно! Чего тратить время, и так всё понятно!

– Тише, товарищи! Всё по порядку! Нужно комплектовать подразделения не на один день, а с учётом специальности и перспективы правильного их использования в будущем. Этот вопрос будет решать политчасть.

Собрание проходило оживлённо.

– Кто бы мог подумать, что придётся столько времени сидеть без дела? – поднялся Белоглазов и поправил очки. – Разве не могут комсомольцы что-нибудь грузить, паковать, копать землю, если это нужно?

– Тоже мне, землекоп! – насмешливо бросил кто-то.

– Вы не улыбайтесь. Я только с виду такой. А так ничего, выносливый. Давайте командиров, работу и не затягивайте с организацией.

– Правильно! – одобрили комсомольцы.

Колосов протолкался к парню, бросившему реплику, и толкнул его в бок.

– Ты, дубина, Тольку не тронь. Тоже мне. Муромец. Да ты ему и в подметки не годишься.

Парень покосился и отодвинулся.

Последний вопрос об организации по общежитиям комсомольских патрулей решили быстро.

Пробираясь к трапу, Белоглазов и Колосов увидели Новикову.

– Подожди, Валька, Новость узнаешь – закачаешься, – ринулся за ней Юра по трапу.

– Ну тебя! Опять что-нибудь наврёшь, – отмахнулась девушка, но остановилась.

– Честно! Лопнешь от зависти. Что, не веришь? Сказать ей, Толька, или, может, нет? – обернулся он к Белоглазову.

– Скажем, Юрка, а то ещё чего доброго заплачет.

– Заплачу? Да нужны вы мне очень, – а в глазах любопытство. – Ну ладно, говори! Самому небось хочется рассказать.

– Едем с Толькой на Среднекан.

– Ребята, серьёзно?

– Толька прямо сказали: едет на Среднекан в распоряжение разведрайона, а я договорился с начальником связи. Еду на монтаж радиостанций. Теперь всё понятно? – И он довольно заулыбался.

– А как же я? – всплеснула она руками.

– Валя, не огорчайся, – вмешался в разговор Белоглазов, – Тебе просто всю жизнь не везёт.

– Откуда ты взял?

– Очень просто, – с напускной серьёзностью продолжал Толя. – Ты родилась девчонкой. А женщин, уже узнавали, будут посылать в отдалённые районы только как необходимое зло.

– А я поеду с вами, – заявила она решительно и побежала в город,

– Дядя Толя! Мы ждём! – Ребята окружили Белоглазова.

– «Дядя Толя», – повторил он и засмеялся. – Видал? – подмигнул Колосову и забросил за спину рюкзак. – Ну что же, пошли.

Новикова решила переговорить с начальником маркшейдерского отдела.

– Борис Иванович! – закричала она с порога. – Направьте меня на Среднекан картографом! – Она поправила сбившиеся волосы и подошла к столу. – Пошлите кем хотите, но только туда.

– Почему на Среднекан? – поднял на лоб очки Иванов.

– Но туда направляют Юрку!

– Что это Ещё за Юрка? – пожал он плечами. Она только сейчас осознала нелепость своего ответа.

– Наш парень! Его посылают монтировать радиостанции.

Иванов пристально посмотрел на девушку.

– Какое он имеет к вам отношение? Муж? Жених?

– Жених? – вспыхнула Валя. – Просто хороший парень, вместе ехали, сдружились. ПриглЯдеть кому-то за ним надо. Он такой ещё, как вам сказать, ну взбалмошный, что ли.

– Чем же я могу вам помочь? На Среднекан вас отправить не можем. Туда и мужчину не каждого пошлёшь. – Он поморщился и добавил – Хотя мне и навязали девушку-картографа, но я всё думаю, как отказаться.

– По-вашему, все женщины-геологи должны отсиживаться в Магадане?

– Вот что, товарищ Новикова, пока вы будете работать в районе Магадана. Это решено, и никаких изменений в распределении специалистов не будет. Единственное, что я смогу сделать для вас, это позвонить в кадры и попросить не направлять на Среднекан вашего товарища, ну, скажем, по семейным обстоятельствам. Если это для вас важно…

– Да что вы? – ужаснулась она. – Никаких семейиых обстоятельств нет. Да вы просто не знаете Юрку. Он всё равно уйдёт. А вот если узнает, что его хотели оставить из-за меня, то я не знаю, что мне тогда будет. Борис Иванович, я ничего не боюсь. Не все женщины слабые и плаксы. Прошу вас, найдите возможность направить меня. – Она умоляюще подняла глаза, полные слёз.

– Вижу, вижу, а всё же послать возможности не имею.

Валя выбежала не прощаясь.

Остановилась она у зелёного палисадника с кустами сирени. Надо же было разреветься, как дуре, – подумала она, вытирая глаза.

– Смотри-ка, женщина плачет! Пойди, Сашка, узнай, может, кто обидел или что случилось? – донёсся сочувственный голос.

– Не беспокойтесь, сама кого хочешь обижу! – задорно крикнула девушка и завернула за угол.

Солнце уже скрылось за вершинами сопок. Город погружался в мягкие тени вечера. Валя не любила сумерки. Ей казалось, что в них много грустного. Здание университета возвышалось над городом. Отсюда была видна бухта и набережная Владивостока. Она увидела мачты своего парохода и заспешила домой.

В их отделение спустился Краснов. С ним пришли и сопровождающие его ребята, среди них Колосов. Женщины принесли в твиндек [дэ] цветы, веточки зелени, и каждая, как могла, украсила свой уголок. Пахло сиренью, травой, как в лесу.

– Принимайте гостей! Не помешаем? – проговорил весело Краснов и, поправляя на ходу складки гимнастёрки, быстро прошёл к длинному столу.

– Пожалуйста! Милости просим! Проходите!

– Пришли посмотреть, как вы тут устроились, и побеседовать. – Он улыбнулся. – Ого! Да у вас тут целый ботанический сад. Это хорошо. Что-что, а сирени на Колыме нет. Наслаждайтесь, пока возможно.

– Вам нравится? Говорят, это цветок любви, – протянула ему ветку сирени разбитная, полногрудая телеграфистка Лиденька Лялина.

– Мне? Моя весна, дорогая, прошла. Цветы любви, пожалуй, подойдут вон тому молодому человеку. – Он показал на Колосова.

Юра, смутившись, подтолкнул Белоглазова. Лида подала ему свой букет.

– Со значением!

– Букет? Мне? Ого! Вот это здорово! Ну кто бы мог подумать? – забормотал он растерянно и тут же сунул его в чьи-то руки.

Прокатился смех. Завязалась непринуждённая беседа. Женщины спрашивали о морозах, о том, какие тёплые вещи брать с собой. Можно ли привозить детей. Будут ли школы, сады, детские ясли.

– А на Колыме есть загс? – спросила Лиденька.

Краснов отвечал. Валя следила за его с весёлой хитринкой глазами, насмешливыми и умными.

А Краснов, отвечая на вопросы, увлёкся и уже говорил о новом поколении колымчан, для которых Колыма станет родиной.

Вале Ещё не приходилось встречать людей, способных так просто унестись в мир будущего. Ей захотелось совершать подвиги, стать сильной и выносливой.

– Спасибо вам! Спасибо за всё, за всё. Какой вы сильный. Неужели можно так любить… – неожиданно перебила его Валя, смутилась и не закончила фразы.

Краснов просто сказал:

– Ну, это вы слишком. А разве можно не любить Колыму? Это край сильных. – Он засмеялся, скользнул глазами по своей сухощавой, совсем не богатырской фигуре и добавил – Хотя и говорят, что в здоровом теле – здоровый дух, но я не разделяю эту точку зрения. Здоровый дух – это дело нас самих, а тело выдержит. Я рад, что у вас боевое и хорошее настроение, Это сейчас самое важное.

Краснов уходил из общежития с удивительной лёгкостью на душе. С утра он знакомился с техникой, направлявшейся па Колыму. Всё это было так потрясающе огромно, что зародилась тревожная мысль – хватит ли сил и умения? Опыта не было. Маленькая группа старательских приисков – и сразу такой размах. Энтузиазм молодёжи вселил в него уверенность. Он поднялся на палубу. Скользнувший с океана порыв ветерка растрепал волосы, Мысли унеслись в прошлое.

Родной сибирский городок Боготол. Домик с резными наличниками, старая черёмуха. Он сидит на толстом суку и жуёт тЯгучую коричневую смолу. Смола припахивает дымом, но от этого только приятней. Его заветная мечта – работать на паровозе. А пока приходится довольствоваться запахом дыма. Он начинает раскачивать дерево, стараясь создать впечатление движения паровоза, но из окна доносится голос матери.

– О господи! Опять на дереве, поганец! Ведь только чистую рубаху надел! Ну погоди, погоди, придёт отец, уж теперь-то я всё расскажу. Он тебя приберёт к рукам…

Сверкая загорелыми пятками, он быстро спускается на землю. А мать уже кому-то жалуется:

– Ну что мне с ним делать? – Милый, добрый голос.

Он тихонько убегает.

Двадцатый год. Ему девятнадцать.

Он секретарь только что созданного городского комитета комсомола, делегат Третьего Всероссийского съезда комсомола, видит и слушает Ленина. Да разве многим выпало такое счастье?

Краснов улыбнулся. Теперь ему за тридцать, но в душе он продолжал оставаться комсомольцем, да иначе не могло и быть: почти вся его жизнь до отъезда на Колыму была тесно связана с молодёжью. И служба в частях особого назначения, и школа командного состава, и служба в армии. После демобилизации Хабаровский крайком партии предложил ему на выбор или низовье Амура или Колыму. И он выбрал Север.

Спускаясь с трапа, он обернулся. У борта стояла группа молодёжи. Он помахал рукой. Ему ответили. Валя тоже махала рукой и даже что-то кричала, а когда он скрылся, подошла к Колосову.

– Ты знаешь, Юрка, мне нравятся люди по-настоящему сильные, которым бы я поклонялась, или уже совсем безвольные, чтобы они молились на меня. Вот если бы ты был таким, я, наверное, влюбилась бы в тебя без памяти.

Но Колосов был занят своими мыслями и даже не расслышал, о чём говорила девушка.

Было за полночь, но на пароходе «Смоленск» и не думали спать. С палубы доносилась беготня, скрипели и хлопали двери кают. Глухо стучали над бортами пустыми чемоданами, шуршали газеты и кульки. Весь этот гам далеко разносился над бухтой Золотой Рог.

Колосов сидел в салоне и писал письмо. Глаза восторженно блестели, а расплывающиеся в улыбке щёки с Ямочками делали лицо озорным и совсем ещё детским.

– Юрка, ты ещё высунь Язык, и тогда с тебя можно будет написать картину: «Мальчик-первоклассник за любовным письмом». Как, ребята, подойдёт? – пошутил Анатолий.

– Отстань, – отмахнулся Колосов.

– Оставь его, Толька. Ты лучше посмотри на свой рюкзак. Юрка выбросил все твои образцы и уложил вместо них двадцать банок ивасей, – улыбнулся Миша, скосив глаза на урну в углу салона.

Белоглазов опешил.

– Выбросил? Да это же интереснейшие образцы. Я приготовил их для микроскопического исследования. Юрка, зачем ты выбросил? И кто бы мог подумать? – Он схватил рюкзак и вывалил всё содержимое на диван. – Я за ними километров шестьдесят отмахал. Да я вышвырну все твои леденцы, сахар, консервы, патроны, хлеб. Всё это можно достать, а где ты возьмёшь такие уникальные экземпляры пород. Выбросил… – ворчал он, выбирая из урны кусочки минералов.

Колосов, не отвечая, писал:

«Валерка, дружище, здравствуй!

Не знаю, поймёшь ли ты мое состояние. Если нет, не удивлюсь. Я так рад и счастлив, что не знаю, как это выразить. Наконец сбываются мои мечты. Сегодня последняя ночь на этом мёртвом пароходе, а завтра на рассвете посадка на настоящий живой корабль, да и эти суда, на которых мы живём, встанут под погрузку.

Эх, Валерка, Валерка! Как это ты мог раздумать? Хотя Колумб уже давно открыл Америку, но на Колыме Ещё остались «белые пятна». Я, конечно, не собираюсь ничего открывать, но горжусь тем, что иду в числе первых. Старина, мне тебя жаль.

Что тут творится – не передать. Начинается что-то великое. Да что распространяться! Разве ты, несчастный, поймёшь?

Я себе представляю, что ты читаешь моё письмо, а думаешь о громадной порции винегрета. Угадал? Ну, чёрт с тобой, на тебя обижаться нет смысла. «Рождённый ползать, летать не может».

А я уже представляю себе шторм, пурги, медвежьи тропы. Но самое отрадное, дружище, – я уезжаю первым пароходом. Днём бегал в порт смотреть нашу посудину. Название солидное – «Совет», а вид задрипанный и стоит как-то криво, говорят, что он не поддаётся балансировке,

В Нагаево не задержусь, сразу же на Среднекан, учти – центральная лаборатория будет там же. Если у тебя появятся проблески сознательности, что всё же иногда замечалось, буду тебя ждать.

В общем, всё идёт здорово. Мы тут создали комсомольские отряды, грузили мешки с углём, а я оказался ничего – таскал больше всех, и хоть бы тебе что. Конечно, с непривычки болит спина, но этого никто не знает, я не говорю. А как работал Толька – умора. Ты его, конечно, не знаешь – мировой парень. Худой, длинный. Взвалит мешок, вытянет шею и идёт, как гусь, только по-блёскивают стёкла очков. Но голова у него, братец ты мой, что надо. Назавтра он усовершенствовал китайские рогульки, и дело пошло куда лучше.

С нами в купе ехала ещё одна мировецкая девчонка, топограф. Как тебе известно, эти вопросы не по моей части, но она первая, с которой мне удалось поладить, совсем не такая, как все. Не подумай что-нибудь. Я просто всю дорогу её воспитывал. Но она не едет на Среднекан, а жаль.

Вот, пожалуй, и всё. Ну, привет и всё остальное, что там полагается».

Он поставил размашистую подпись, подумал, зачеркнул и просто написал: «Юрка».

– Ну что, готово? – спросил Саша.

– Факт.

– Невесте?

– Жене.

– Юрка, опять? – упрекнул Анатолий.

Колосов смутился.

– Нет, не жене и даже не невесте. Это я просто так, пошутил, – поправился он.

Опустив письмо, в последний раз оглядел город и бухту, с которыми предстояло утром расстаться.

Огни Владивостока уже погасли, город прижался к сопке. Только на пирсах кипела напряжённая жизнь. Взошла луна и проложила длинную, жёлтую дорожку в сторону моря. Он долго всматривался в тёмную даль, туда, где начиналась дорога в настоящую, интересную жизнь…

Пароход поравнялся с утёсами у входа в бухту. Капитан наклонился над микрофоном. Корпус судна вздрогнул, оживлённей застучали винты. Потянуло свежестью моря, и «Совет», покачиваясь на волнах, оставил приветливые берега Владивостока.

Прозвучали звонкие склянки. Капитана сменил старший помощник. Толпа на палубе поредела, люди разошлись по своим местам. У камбуза выстроилась очередь с кастрюлями, мисками, котелками: раздавали обеды. Появились нарядно одетые женщины и солидные мужчины с биноклями.

Колосов, облокотившись на поручни, жадно вглядывался в набегающие белые буруны. Чистый воздух пьянил. Юрий был полон тревожных и распирающих сердце радостных ощущений.

– Угадай? – Маленькие руки, скользнув по лицу, прикрыли его глаза.

Юра узнал бы их из тысячи. Руки у Вали были ласковые и горячие. Его захлестнуло нежностью. Оп прижал её руку к щеке и, обернувшись, оказался совсем близко. Валя молчала. Не отдавая отчёта, он сильно и смело сжал хрупкую талию, привлёк к себе. Горячее дыхание обожгло ему лицо и докатилось до сердца. Но девушка неожиданно вскрикнула, упёрлась руками в его грудь и выскользнула.

– С ума сошёл. Бессовестный, медведь… – не то растерянно, не то сердито шептала она, поправляя платье.

Колосов не увидел тех насмешливых искринок в глазах, к которым так привык. В них светилось что-то испуганное и мягкое. Но, возможно, это был упрёк или разочарование в нём, Юрке, так внезапно нарушившем их простые, товарищеские отношения. Он опустил глаза.

– Пойдём обедать, Толька принёс на всех. Давно ждём, остынет. – В голосе Вали он улавливал незнакомые нотки, но не понимал их значения.

Колосов виновато шёл за Валей и смотрел на её плечи, гибкую талию, длинные толстые косы, маленькие стройные ноги. Он раньше не замечал, как она хороша. Сейчас он увидел совершенно другую Валю и понял, что никогда уже не сможет назвать её дурой или коровой.

…В голубом небе плескалось солнце. Тихий океан дышал свежестью, ласково баюкая пароход на пологих волнах. Пассажиры коротали время на воздухе, уютно разместившись в кузовах автомобилей, погруженных на палубу.

С верхней палубы доносилась музыка и бархатистый баритон чувственно напевал мелодию популярного танго. Медленно плыла какая-то пара. Танцевал высокий молодой человек с тонкими чертами лица. Тщательно причёсанные волосы и безупречный костюм. Его партнёрша, нарядная, со вкусом одетая девушка лет восемнадцати, была удивительно хороша.

Патефон зашипел и, взвизгнув несколько раз, замолчал.

Молодой человек проводил девушку до скамейки, поцеловал руку и отошёл.

Душа Колосова взбунтовалась. Он считал танцы мещанством. По его представлению, они были несовместимы с комсомольской этикой. Ему претили шарканья, целования рук, крахмальные манишки и накрашенные губы. Он смотрел на девушку с нескрываемой неприязнью.

На скамейке рядом с ней читал книгу молодой парень в сапогах, суконных брюках и полотняной куртке – высокий, с чёрными волосами и бледным выразительным лицом. Он не замечал ни шума, ни хриплых звуков патефона, ни танцевавшей на палубе пары. Он читал книжку, и лицо его то светлело, то вдруг становилось суровым.

Девушка повернулась к нему,

– Игорь?

Он не отозвался.

– Краевский! Вы бы хотя для приличия вели себя вежливей, – вспыхнула она.

Игорь оторвался от книги,

– Слушаю вас, Женя!

– Неужели вам неприятно внимание молодой женщины? – спросила она с любопытством и заглянула ему в глаза.

– Смотря по настроению и, честно сказать, не всегда. Сейчас я предпочитаю книгу.

– Вот как? Спасибо за откровенность. – Она пожала плечами.

– Не обижайтесь, – мягко проговорил он. – Но вы сами затеяли этот разговор. Видите ли, Женя, мы слишком по-разному смотрим на одни и те же вещи. Вы стремитесь быть заметной, я же хочу быть только самим собой,

– Если я попрошу вас проводить меня, неужели вы сможете отказаться?

– При необходимости, конечно, провожу, но сейчас Корзин сделает это с большим удовольствием. Павел! – окликнул он человека, танцевавшего с ней. – Женя просит проводить её до каюты!