Текст книги "Человек рождается дважды. Книга 1"

Автор книги: Виктор Вяткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 20

Печь быстро прогорела, и стало прохладно. Фомин подложил дрова, набросил на пижаму шинель и снова взялся за письмо Матвеевой.

«…Нина, вспомни тот штормовой ветер, мы преодолевали его только потому, что были вдвоём. Он неожиданно натворил всяких бед и утих. Но ведь моряки заделали пробоины в катерах. Строители вставили выбитые рамы и починили оборванную кровлю. Люди вычистили пыль и высушили одежду.

Наши поступки, как и мысли, не всегда зависят от наших желаний и воли. Возможно, они, как погода, подчинены законам природы. Муж Вали – инженер Корзин – объяснял происхождение ураганного ветра разностью температур и плотности слоёв воздуха. Может, и в нас существует что-то подобное, что вызывает порывы. Во всяком случае, меня подхватила такая волна, как соломинку, не дав ни опомниться, ни подумать. Всё это, конечно, мерзко, но, поверь, произошло помимо осознанного желания. Может быть, ты всё же сочтёшь возможным поправить изломанное, напиши, я приеду. Мне поручили подготовить новую партию специалистов для приисков. Стоит только заикнуться, и я немедленно получу назначение.

Несколько слов о наших магаданских новостях.

Руководство Дальстроя приняло решение начинать дорожные работы и на втором плече – от Элекчана до приисков. На реке Мякит, это около восьмидесяти километров от Элекчана, будет строиться новый посёлок – штаб управления дорожного строительства. Готовятся и к развороту горных работ. В устье Среднекана будет организовано управление по добыче полезных ископаемых. Прибыл соратник директора Дальстроя по Вишере – Пемов, очень приятный товарищ. Он как будто намечается начальником управления.

У нас теперь горячая пора. По отделениям проводится зачёт рабочих дней. Очевидно, в ближайшее время выеду на трассу, одновременно буду заниматься и отбором рабочей силы.

Да, видел Прохорова, он прибыл на несколько дней. Привёз отличные отзывы о работе, но удивила его подавленность. Расспрашивал – не говорит».

За стеной ударили стенные часы – двенадцать раз. Как же закончить письмо? Нина отмалчивалась, хотелось написать ей что-то сердечное. Тихо скрипнула дверь. Он обернулся. У порога стояла Алла Васильевна, Она уже расстегнула шубку и, сбрасывая платок, смело поправляла то самое зелёное платье в белый горошек.

– Да вы с ума сошли, Алла Васильевна? Зачем вы здесь? – вскочил он, вспыхнув до ушей. Первой его мыслью было любыми средствами, как можно быстрей выпроводить гостью.

– Дорогой мой, к сожалению, женщины более склонны к привязанности. Что делать, если гора не идёт к Магомету… – Она не договорила и, распахнув шубку, крепко-крепко прижалась.

Он хотел отстраниться, но рука, скользнув по тонкой ткани платья, остановилась. Протест и голос рассудка снова утонули в нежности и ласке…

С тяжёлым чувством Прохоров вошёл в зону. После происшествия с медикаментами Матвеевой ворьё оставило его в покое, возможно, бойкотировало. Его просто не замечали. Всё это напоминало затишье перед грозой.

Подумав, он всё же решил не говорить о полученных им посылках и об отношении к нему уголовников. Это поставило бы перед необходимостью назвать некоторых заключённых, в частности, рябого и его товарища. Но это бы ещё больше осложнило его положение. Как-то он намекнул трактористам о столкновении с жуликами. С тех пор кто-нибудь из парней колонны всегда оказывался рядом.

А вот сейчас он был один и чувствовал, что добром это не кончится. Если бы не пропуск, он отказался бы от зачётов, лишь бы скорей туда, в колонну.

Староста поместил его в транзитный барак. Ему всё казалось, что заключённые смотрят на него пустыми взглядами и даже палатки, обнесённые завалинами и обшитые фанерой, косятся на него подслеповатыми, тусклыми глазами окон. К его удивлению, никто за это время к нему не подошёл.

Наконец он закончил дела и утром следующего дня собирался вернуться в колонну. Оставалось взять в старостате пропуск. Он пришёл в общежитие и лёг. Значит, всё обошлось. Был уже вечер, заключённые лежали, переговаривались, курили.

Прохоров почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он посмотрел по сторонам. Нет, никто на него не обращал внимания, но беспокойство не покидало его. Он случайно бросил взгляд на окно и вздрогнул. На него смотрели бесцветные, немигающие глаза. Прохоров вскочил и прильнул к стеклу. Но там уже никого не было.

Он нащупал в кармане телогрейки гаечный ключ и снова лёг. Пусть только сунутся.

В барак пришёл Фомин, и его сразу же окружила шпана.

– Что, гражданин начальник, на прииски? Возьмите, может потрафит, глядишь, и воля, – доносились голоса от стола.

Прохоров поднялся и подошёл к толпе.

– А, Прохоров, – улыбнулся Фомин, заметив тракториста. – Завтра зайди, поговорим. Ну как, оформил всё?

– Да, гражданин начальник, вроде бы всё, – ответил он тихо. Не хотелось напоминать жуликам о своём скором отъезде. Фомин уже снова разговаривал с заключёнными, делая пометки в блокноте.

– За что осуждён? – спрашивал он какого-то паренька.

– Халатность, – спрятал тот глаза.

Прохоров чувствовал себя чужим.

Фомин собирался уже уходить, как вдруг подошёл рослый брюнет лет тридцати трёх, в зелёном френче из тонкой шерсти, с холёным лицом и чёрной бородой. Густые волосы закрывали половину высокого лба. Карие с поволокой глаза смотрели пристально и смело. Он довольно пренебрежительно раздвинул толпившихся людей, попросил разрешения и сел.

– Улусов, – назвал он себя, протёр пенсне белоснежным платком и ловко нацепил его на тонкий нос. Фомин уловил знакомый волнующий запах духов. Но где его слышал, так и не вспомнил.

Все смолкли, ожидая представления. Сергей обратил внимание на чисто выбритую синеватую кожу лица и белые руки с длинными полированными ногтями.

– Если ваши условия подойдут, то вы можете заполучить нужного и даже ценного для вас работника, – заговорил тот внушительно, разглядывая пальцы рук, как бы давая понять, что о мелкой и грязной работе не может быть и речи. – Знаю снабжение, свободно читаю и анализирую баланс, знаком с вопросами труда и планированием.

– Статья? – поинтересовался Фомин.

– Какое значение имеет статья? Не в кассу банка вы набираете служащих, а если бы даже и в кассу? – Он значительно улыбнулся и скользнул глазами по сторонам. – И тогда, можете быть уверены, всё было бы под надёжным контролем.

Фомин рассказал о предстоящих работах и трудностях, с которыми можно столкнуться.

– Меня интересует один вопрос – могу ли рассчитывать в тайге на пропуск для бесконвойного хождения? – спросил он пытливо.

– Это будет решать режимный отдел.

– Благодарю вас, но мне это не подойдёт, – проговорил он любезно и снова отправился в конец барака, где, очевидно, спал.

На вахте раздались сигналы вечерней поверки. В дверь заглянул староста.

– Живей! На поверку становись!

Фомин пошел в учётно-распределительную часть.

Пожилой инспектор раскладывал дела заключённых в отдельные стопки и записывал в ведомости. Очевидно, готовил этап. Фомин передал списки отобранных им людей и поинтересовался заключённым Улусовым. Инспектор открыл шкаф и вынул его личный формуляр.

– «Улусов, он же Политик, он же Миллер, по кличке Дипломат», – прочёл он надпись на личном деле и положил на стол. – Любопытнейшая персона, аферист особого жанра – руководящий работник. По последнему личному делу числится за ним три судимости и три побега. Знаете, приезжает по липовым документам с назначением из центра в какой-нибудь отдалённый городок, преимущественно среднеазиатский, занимает директорское кресло и действует. А посмотрите отзывы о работе – святой, икону писать можно. Где бы ни работал, с делом справлялся хорошо, и, казалось, всё было чистым. Только поздней стали выявляться ловкие аферы с банковскими операциями по расчётным счетам предприятий.

Фомин раскрыл страничку его формуляра и увидел широкую красную полосу с угла на угол.

– Ого! Спецограничение? – протянул он удивлённо и пробежал глазами несколько страничек.

– Да, подлежит строгому режиму. Птица хищная и хорошо умеет летать, – вздохнул инспектор и поставил папку на старое место в шкаф.

Нижние две койки в конце бараков считались привилегированными. Тут действительно было много преимуществ. Неожиданный приход начальства не заставал врасплох. Кроме того, если повесить на стойки нар одеяло, получалась кабина, похожая на купе вагона, а сплошные верхние нары являлись как бы потолком.

В транзитном бараке пересыльного лагеря эти койки были заправлены полотняным постельным бельём и накрыты ватными одеялами. Здесь спали Волк и Дипломат. Оба они отказались от казённых постельных принадлежностей и пользовались личными. Это отличало их от остальных заключённых и, кроме того, подтверждало, что в лагерях они не новички и рассматривают заключение не как случайное местонахождение.

Над постелью Волка висели на стене всевозможные безделушки. А выше, с картины, написанной маслом, протягивала руки женщина. Она не то о чём-то просила или умоляла, не то бросалась в объятия. Понять было трудно, картина вытерлась от времени.

После поверки заключённые с шумом расходились по лагерю. Дипломат прошёл на свою койку и лёг, Волк задержался у сушилки. С обеих сторон дверей, прислонившись к стене, остановилось двое, третий пришёл с шубой и стал выколачивать воротник. Какой-то парнишка заглянул в барак и, увидев Волка, тут же выбежал обратно. Через несколько секунд раздался предупреждающий стук в окно, и показалась фигура Прохорова. Но не успел он переступить порог, как на его голову упала шуба и парни, стоявшие по сторонам, придавили его к полу. Подскочило несколько человек, и сразу потух свет.

Поднялся невообразимый галдёж. У входа снаружи собралась толпа. Люди толкали друг друга в темноте и переругивались. Кто-то сдерживал заключённых у наружного тамбура. Сквозь гвалт не было слышно ни стонов Прохорова, ни наносимых ему ударов.

– Что случилось? Пропусти! Включить свет! – донёсся зычный голос старосты.

Тракториста вышвырнули в коридорчик, и сразу вспыхнула лампочка. У двери никого не было. Заключённые укладывались на нарах, как будто ничего не произошло.

– Да тут «тёмная»? Здорово его, кажись, не дышит?

– Нет, шевелится, держи руки – ив больницу. – Послышались тяжёлые шаги и сдерживаемые стоны. Прохорова увели. Скоро и остальные заключённые разошлись по своим местам.

Свет потух. Дежурные лампочки еле-еле мерцали в табачном дыму, как ночные светлячки, освещая только себя. Не спали Волк и Дипломат. Они лениво курили, изредка перебрасываясь короткими фразами.

– За что подбросили парню? – спросил Дипломат.

– Необъезженный. Не хочет идти в упряжке, да и брыкается, жаба.

– М-да! – промычал Дипломат, и снова оба замолчали.

Будильник зазвенел настойчиво и громко, Фомин сбросил одеяло и решительно вскочил. В комнате было холодно, печь прогорела ещё с вечера, а он ни разу не подложил дров.

Сергей вымылся, закинул на спину приготовленный ещё с вечера рюкзак и вышел. Ветер гнал белые космы позёмки, и они скрывали не только тропинку, но и всю дорогу.

Он поднял воротник и вышел на полотно трассы. Здесь уже кружились снежные хороводы. Он повернул в управление.

Вот тут меня ожидала Алла Васильевна… – вспомнилась ему встреча с Левченко.

Коньячком соблазнила. На осетринку потянуло! Вот теперь и выпутывайся как хочешь! – упрекнул он себя с горечью.

Всё это время он мучительно переживал случившееся. И не только потому, что разрушилась возможность счастья с Ниной. Его связь с Левченко казалась ему до нелепости грязной и случайной. Но несмотря ни на что он, вопреки рассудку, легко поддавался её очарованию.

Вспомнилась их последняя встреча. Он набрался мужества и высказал прямо, что он о ней думает. В ответ она засмеялась, колко, с иронией.

Ему стало жаль её мужа. Столько ждал, как радовался при встрече, а через неделю вынужден был собрать свои вещи и перебраться в общежитие. Не он ли всё же тому причиной?

В управлении горел свет, и тенями серели на крыльце люди.

– Товарищ Фомин! Все собрались, ждём только тебя! – донёсся нетерпеливый голос.

Васьков пришёл напутствовать работников управления.

– Зачёты – это одна из основных форм перевоспитания бывших преступников в исправительной политике нашего государства, – говорил он, энергично расхаживая по кабинету. – Особенно тщательно следует подойти к коллективам. Разобраться с каждым нарушением и обязательно найти его корни. Поменьше формальностей, побольше здравого смысла. К трудовым коллективам приковано внимание и всех вражеских элементов. Проверять состояние каждого подразделения от закладки продовольствия в котлы до правильности выписываемых нарядов.

Фомин слушал рассеянно. Мысли продолжали кружиться, вызывая ощущение пустоты.

– Чёрт возьми, да при чём здесь Левченко? – вдруг проговорил он вслух.

– Вы что-то хотите сказать, товарищ Фомин? – посмотрел на него Васьков.

– Нет-нет – смутился он.

Васьков подошёл к вешалке и взялся за шубу. Фомин поднялся и сразу вышел. В коридоре его ждал Прохоров. Он был бледен, угрюм, с отёками на лице.

– Ты что это? Уже выписался? – спросил его Фомин.

– Хватит, оклемаюсь в тайге, – махнул он рукой и робко попросил – Разрешите с вами на машине. Колонна выходит дальше в тайгу, до Чёрного озера, боюсь остаться.

– Пожалуйста! – Фомин положил ему на плечо руку и, пропуская впереди себя, тихо спросил – Кто всё же тебя? Может, следует принять какие-то меры? Хотя причина Ясна – медикаменты?

– Не только. А кто, зачем вам? Постараюсь управиться сам. – Он озлобленно блеснул глазами и хлопнул себя по карману. – А самая подходящая мера – гаечный ключ потяжелей.

– Напрасно, Прохоров, напрасно. Получишь Ещё один срок.

– Напрасно содержат всех в одной куче, – перебил его тракторист. – Сядешь бытовиком, а выйдешь уголовником.

Измученный снежной пылью, серый рассвет медленно разгонял тьму. Водитель сигналил: торопил пассажиров. В каркасе горела печь и было жарко. Грузовик рванулся, пламя в печке метнулось и весело загудело.

ГЛАВА 21

Тайгу закутала белая мгла. На окнах бараков причудливые наросты льда. Зарывшись с головой в белые меха, тихо дремал Среднекан. Таких сильных и устойчивых морозов не помнили и старожилы.

Юрий проснулся от ощущения, будто кто-то ледяным пальцем пробуравливал ему бок и уже подбирался к позвонку. Он подвернул под бок одеяло и приложил руку к стене. Холодные струи проникали в пазы. Топилась печь, но промёрзшие углы юрты не оттаивали вовсе. Горел свет. Гермоген собирался в Сеймчан. По утрам он хлопотал над своими пожитками и тайком чинил зимние вещи Колосова.

Что может быть дороже дружбы?

Старик в последние дни был особенно заботлив, хотя постороннему человеку вряд ли удалось бы это заметить.

Гермоген сидел на корточках в своём уголочке, рядом с раскрытым чемоданом Юрия и пришивал к его белой сорочке огромную зелёную пуговицу.

Где он раздобыл это зелёное чудо? Может быть, ещё в молодости выменял для своей невесты на дорогую шкурку у какого-нибудь хитрого купца? Славный, милый старик!

Юрий не выдержал, вскочил и, схватив старика, крепко обнял за плечи.

– Догор! Друг ты мой! Хороший ты человечище! Ты и не знаешь, как дорога мне твоя пуговица!

Гермоген нахмурился.

– Дорогой вещи сопсем нету. Дорогой люди есть, Носи, будет хорошо, пожалуй. – Он вышел. Юрий решил порадовать старика,

Он рассовывал в уголки его поклажи свёртки с подарками так, чтобы тот находил их не сразу, а совсем случайно.

Толька вошёл неожиданно. Юрий отпрянул, зацепился за носик чайника, стоящего на столе, опрокинул на себя воду, рассердился:

– Чего тебя носит чуть свет? – прорычал он, но, разглядев на ногах Белоглазова один серый валенок, а другой Могилевского – чёрный с загнутым голенищем, Юрий расхохотался. – Может, так и красиво. Но я представляю, как мечется сейчас Мишка. Ему ведь пора на работу. Вот он тебе уже задаст.

Толя не сразу понял, что случилось, и даже немного обиделся.

– Идешь к тебе с серьёзным делом.

– Да ты посмотри, во что ты обут!

Белоглазов посмотрел на свои ноги и растерянно поморщился.

– И верно! Чёрт его знает, как этот растеряха умудряется где попало разбрасывать своё барахло. Ну кто бы мог подумать? – проворчал он, уселся к столу, забыв сразу же о валенках. – Мучает меня одна мысль, – заговорил он обеспокоенно, – но пока это между нами. В общем, дело такое. Ещё летом на участке в золотоносных песках я обнаружил наличие касситерита. Олово мы пока экспортируем. А почему бы его не промывать вместе с золотом, внеся некоторые конструктивные изменения в промывочные устройства? Я посоветовался с Красновым, и он одобрил мои мысли.

– Ты можешь как-то покороче? – Колосов вытер разлитую воду и сел рядом.

– Да ты послушай до конца. – Толька задумался и снял очки. – Поиски и разведка подтверждают прогнозы Билибина. Золотоносные россыпи тянутся вверх по Колыме и по её левому берегу. Открыты промышленные запасы в Ат-Уряхской долине и по речке Хатыннах. Старатели утверждают, что признаки касситерита встречаются в районе реки Оротукан. Основные объёмы горных работ будут производиться там. Теперь ты понимаешь, что это значит?

– Ну, положим! – буркнул Юрка. – Если есть олово, значит, его будут мыть. – И он недоуменно спросил – Но какое я могу иметь к этому делу отношение?

– Всё это надо проверить опытами. Придётся, очевидно, удлинить шлюзы промприборов. Увеличить количество грохотов и подобрать такую перфорацию, которая улавливала бы металл с меньшим удельным весом, нежели золото. Надо построить свой опытный промприбор.

– Свой прибор? Вот это ты молодчик! – заорал радостно Юрка. – Тут я могу. Мы поднимем ребят и, будь уверен, – отгрохаем!

Юрий сразу загорелся этой мыслью.

Белоглазов усмехнулся.

– Но для опытов нужны грохота с отверстиями в пятьдесят, шестьдесят и сорок миллиметров, а листового железа нет. Ты знаешь, я вчера специально ходил на участок «Борискин», к экскаватору. Там есть площадка в машинном.

– Это нельзя. Там топка, котёл, – обрезал его Юрка.

– Что же делать? Железо может поступить только к весне. Потеряем сезон, – помрачнел Белоглазов. – У меня уже командировка на Оротукан, поеду за пробами песков. Мне это устроил Михаил Степанович. Неужели ничего нельзя придумать?

Колосов задумался. Иметь молодёжный прибор, это же настоящее дело, но где достать железо? Он вдруг весело засмеялся.

– Ты видел у зама главного инженера железный Ящик? Помнишь, в углу? Подойдёт?

– Но ведь это же сейф? Кто позволит? Он ведь там нужен.

– Какой сейф, просто сварной Ящик. Мы его заберём, это точно. Сначала попросим по-хорошему, а не даст – возьмём, и всё. Есть же святая ложь, так почему бы и не быть святому грабежу, если это в интересах государства. Там, кроме двух захудалых папок, ничего нет, – заявил Колосов.

– Ну это ты уже хватил, – растерянно заёрзал Белоглазов, но мысль Юрки ему понравилась. – Попробую переговорить, но едва ли.

– Ни в коем случае, только я. Ты можешь всё испортить своей деликатностью. Тут нужна, знаешь, решительность.

Прибежал запыхавшийся Михаил.

– Опять мой валенок? Ну сколько можно? Опаздываю на работу! А ну, снимай! – И он поднял такой гвалт, что Юрка вступился за Белоглазова.

– Ты чего орёшь? Тоже мне валенки, да у Тольки мысли.

Миша стащил с Анатолия валенок и выбежал.

– Вот видел, а Ещё приятель! – улыбнулся Белоглазов.

Вернулся Гермоген, и Анатолий ушёл. Юрий снял с печки чайник и поставил на стол. Старик был чем-то расстроен. Юрий заметил, как он украдкой переложил свой кусок сахару в его кружку.

– Бараке места много есть, а тепла много нету, – проговорил он беспокойно, разглядывая толстый слой льда на стекле.

– Одному плохо будет в юрте, догор.

Гермоген сочувственно кивнул головой и молча сел за стол.

– Придётся привыкать, друг, что же делать? – продолжал успокаивать Колосов.

На дороге проскрипели сани. Гермоген вздрогнул п прислушался.

– Может, Сеймчан старику сопсем ходи не надо? – В глазах печаль. – Плохо, когда старый голова. Думай правильно, пожалуй, нету. Старый люди и молодой дружба есть. Иди барак, Юлка. Там люди и дружба молодой будет. Скучно станет, твоё место тут всегда есть, – показал он рукой на койку Колосова и замолчал.

В углу дверей, на стыках досок и косяках, белели ледяные наросты, покрывшиеся за ночь снегом. В плохо прикрытую дверь вползал холод. Стол, железная печь у дверей и чайник побелели от инея. Даже накатник потолка покрылся паутинкой ледяных кристалликов. Холодно. В маленькое окно барака пробивался тусклый рассвет.

Под грудой из одеял, шуб и тулупа первым от двери спал Могилевский. Рядом с ним в спальном мешке – Белоглазов. За ним устроился Юрий, а у самой стенки похрапывал Самсонов.

Было воскресенье, и никто не торопился вставать. Против стола на стене висел график дежурств, о котором, как правило, именно дежурный забывал. Начинался спор, и, когда уже не было надежды отбиться, дежурный вскакивал и первым делом ставил крестик в свой квадрат, а после начинал заниматься своими обязанностями.

Валерка спал в самом тёплом углу и, когда с вечера становилось жарко, открывал дверь, а чтобы не вставать, он приспособил для этого складное удилище.

В это воскресенье дежурил Самсонов, и все терпеливо ждали. Заставить его подняться – непростое дело.

В посёлке скрипели шаги, доносились голоса людей. Лежать становилось мучительно. Наконец груда одежды над Могилевским дрогнула, и прозвучал его глухой голос.

– Валерка, ты спишь?

– Ага! А разве незаметно?

– Предположим, что спишь, хотя другой бы спорил. Но тебе, наверное, известно, кто сегодня дежурит? – спокойно начал Мишка.

– Как кто? Ты! – с уверенностью ответил Самсонов,

– А не ты, ископаемое?

– Брат Мишульчик! У тебя склероз. Я дежурил позавчера!

– Ты – бессовестная поросятина.

– Друг мой, стыдись. Это крайности. Уже триста лет как один умный человек установил, что ничто не ценится так дорого и не стоит так дёшево, как вежливость.

– Нет, ты не свинтус, ты – ирония природы. Ты даже не ошибка, а непростительный грех. Ты, ты… – у Могилевского что-то забулькало в горле.

Но Валерка уже маневрирует. Колосов с удовольствием слушает, как остриё Мишкиного злословия тупится о гранит Валеркиной невозмутимости.

– Брат Мишуля, а какое сегодня число? Тринадцатое?

– Не тринадцатое, а четырнадцатое, кашалот! – У Мишки появляется какая-то надежда.

– Ну вот видишь, брат Мишель, шумишь, а напрасно. Моё дежурство двенадцатого. Вот у меня тут выписка.

– Четырнадцатого, медведь!

– Двенадцатого, брат Мика! – Валерка использует весь лексикон ласкательных имён и тянет время.

– Налим! Тюлень неповоротливый! Ты, ты… – вновь заводится Мишка, но Самсонов уже искусно отступает.

– Неужели четырнадцатого? Неужели неправильно списал? А ну, покажи график. Чего ради я буду нарушать порядок. Если четырнадцатого, пожалуйста!

Но график висит на противоположной стене, и, чтобы его снять, нужно вылезать из постели.

Могилевский мог бы клюнуть по своей горячности и простоте, но он уже попадался на такую наживу не раз и теперь не встаёт, тогда Самсонов пускается на последнее средство.

– Брат Михаил, где твоя правда? Где эта человечность, которой ты всегда хвалишься? А моя правда, вот она! Вот мой свидетель. Посмотри на руку, я ободрал её позавчера, когда колол дрова и растапливал печь! – Он высунул руку, обвязанную бинтом, и начал трясти ею над головой. – Посмотри, чуть-чуть сожму, и выступит кровь. Ты этого хочешь? К тому же ты завтра вместе с Анатолием уезжаешь в Оротукан и весь дом бросаешь на меня.

Миша боится крови, и у него доброе сердце. Валерка на это и бьёт.

Могилевский не выдержал и вскочил. В Самсонова полетели валенки, шапки, рукавицы – всё, что попадало под руку, но он как ни в чём не бывало ласково попросил:

– Мишенька, ну теперь, кажется, в расчёте. Брось пару кусочков сахарку, чего-то ты меня растревожил. Но не мимо… – Он не договорил и прислушался. – Справа шаги! К нам! – торжественно сообщил он,

Мишка сразу же пырнул в постель.

– К нам! Сейчас уговорим затопить. Только тихо, вроде спим, – прошептал он, закрываясь с головой.

– Да это же Краевский, – тревожно завозился Белоглазов и начал нащупывать под головой очки.

– Может, и пронесёт? – с надеждой простонал Валерка.

Но распахнулась дверь, и вошёл Игорь.

– Бесполезно, не разожгу, а ну вылезайте! – Он схватил первого Мишку и стащил на пол вместе с одеждой. Колосов и Толька поднялись сами, оставался лежать только Самсонов. Учитывая, что Валерка теперь ни за что не встанет, Краевский сначала бросил на пол шубы Мишки, а потом уже сволок на них и Самсонова.

Могилевский растопил печь, Белоглазов и Колосов нарубили мяса и поставили варить. Самсонов, закутавшись в тулуп, продолжал лежать на полу. В бараке стало тепло, белый иней сбежал, оставив вместо себя капли. Игорь снова подошёл к Самсонову.

– Валерка, вставай! Прогадаешь, – сказал он строго.

Самсонов знал, что Игорь никогда не говорит напрасно, но на всякий случай трогательно простонал:

– Брат Игорёк, что-то знобит. Никак, заболел. Будь хотя ты человеком.

– Тогда применим крайние меры! – И Краевский полез за водой.

Тут вступились все.

– Ну нет. Ты принеси сначала воду. – Парни подхватили Самсонова, как бревно, и насильно одели.

– А ну показывай, что с рукой? – Михаил развязал бинт, – Смотрите, ребята, здоровенная рана. Где этот балбес умудряется уродовать руки. Надо же так? – уже сочувственно говорил он, рассматривая порез.

У Самсонова был какой-то особенный талант рвать одежду, наступать на гвозди, обжигать о печку не только руки, но и лицо, в общем, вечно ходить с какими-нибудь травмами.

На печке закипело мясо. Михаил долил воду и выбежал за снегом на улицу, но сразу же вернулся.

– Что это за железная гробина валяется у барака? – спросил он у Юрия.

Анатолий опрометью бросился в дверь. Он долго грохотал дверкой, что-то измерял и вошёл, улыбаясь во всё лицо.

– Юрка, раздобыл? Ну, ты гений. Кто бы мог подумать? Да как же ты его приволок? – говорил он восторженно, захлёбываясь от радостного смеха.

Колосов хитро потянул носом и захохотал:

– Вчера вечером старик был благодушно настроен, ну, я к нему и подкатил, – он сдерживал смех. – Щит, говорю, деревянный, а вдруг замыкание. Листовое железо нужно позарез. Уступите, весной получим железо, сделаем лучше. В общем, принялся заливать, но не врал, честное комсомольское, а только нёс всякую чепуху, так, чтобы нельзя было понять что к чему, – Он посмотрел на Ящик и пошутил: «Тяжёлый, пожалуй, не унести». Да вы что, говорю? В один миг. Вижу, не поверил. Я на руки перчатки, захватил Ящик за края и прямо с бумагами. Он, бедняга, даже вскочил: «Вы что, серьёзно?» Отдал. После этого мог я его бросить? Пришлось тащить, еле управился. – Колосов говорил весело, пощипывая себя за ус, пробившийся на губе.

– Мясо готово! – торжественно объявил Мишка и поставил ведро на стол, – Прошу не хватать, по честному! – забеспокоился он, подвигая чайник. За хозяйственными хлопотами он не раз оставался без мяса.

После оленины Игорь ушёл на лыжах.

– Что, Мишка, может быть, начнём собираться? – спросил Белоглазов.

– Успеешь, Толька. Есть предложение: пойдёмте к мамке Оленке, за пышки ручаюсь, – Самсонов облизнул губу и потёр с удовольствием свои большие руки.

– Неудобно. Так нас, пожалуй, скоро не будут пускать ни в один дом, – недовольно проворчал Юрий.

– Ну вот ещё, брат Юрка. Увидишь, она будет рада. Идём, – уверенно заявил Самсонов и надел шубу. Стали собираться и парни. Юрий и Николай молча потянулись за приятелями.

В бараке старателей несколько человек лежали на топчанах. За столом сидел Деревцов и спорил с невидимым собеседником.

– Не пьёшь? Ну а что у тебя есть? Ничего. И у меня ничего! Дом у тебя есть? Нет. У меня тоже нет! Но ты же не пьёшь!.. – И он залился громким смехом, очевидно, довольный своими доводами.

Ребята не стали задерживаться и прошли на половину мамки Оленки. Встретила она их, как всегда, – хлопотливо и строго.

– Чего притащились? Может, что надо зашить? – спросила она, сдвинув брови и пряча улыбку в уголках губ. – Садитесь, касатики, раз пришли. А ты, сынок, что в угол-то поглядываешь? – посмотрела она внимательно на Самсонова и, смахнув фартуком со стола, стала вытирать руки.

– Эх, что там пришивать? Это как-нибудь сами! – Валерка с надрывом в голосе заговорил – Вот идём мимо, а они пахнут! Да так сладко, ну хоть ложись и помирай! – Он покосился на оладьи и закатил глаза. – Я говорю ребятам, пошли, скажем невмоготу, хоть по одной, душу отвести. Мамка добрый человек, поймёт. А мы ей водички, дровишек.

– Ох вы, сиротинушки разнесчастные! Да кто ещё вас покормит, если не мамка Оленка. Садитесь, милые, а за водой уж как-нибудь сама, – запричитала она растроганно, не дослушав до конца Валеркины вздохи. Она положила горячих пышек на тарелку и поставила на стол, а Самсонова усадила к кухонному столу, рядом с противнем. – Ты, парень, можешь тут, по-свойски, лавку-то унесли мужики. Мало будет, возьмите ещё, – показала она на оладьи и, схватив вёдра, убежала на речку.

Ребята ели быстро, но когда повернулись к противню, там ничего не было. Валерка сидел потный и тяжело отдувался.

– Да ты что? Обалдел? – заорал на него Колосов.

– А что, у меня в норме! – вздохнул Самсонов и вытер губы.

Вернулась мамка Оленка. Она поставила вёдра а, посмотрев на противень, ахнула.

– Да ты что, парень, неужто всё слопал?

– Ага. Я как-то и не заметил. Они же как пух, сожмёшь – и нету, – простодушно улыбнулся Самсонов.

– Пух, пух, а чем я мужиков кормить буду?

– Надо нажарить, я помогу, – с готовностью ответил он.

– Ничего не сделаешь, придётся. Не захворал бы ты, – забеспокоилась мамка.

– Заболею? Что вы, мамаша, в самый раз. Я могу ещё заглянуть, тогда посмотрите. А пышки у вас… – Он не договорил, а только закатил глаза и сделал такое довольное лицо, что она расхохоталась.

– Нет, сынок, дальше стола я тебя больше не пущу. Не разорвёт тебя, так артель разбежится. А мне моего старика осенью вывозить надо.

Из отделения старателей донеслись громкие голоса и хохот. Оленка сбросила шубу и заглянула туда в дверь.

– Что разгалделись, мужики? – спросила она притворно строго.

– От Прошки письмо! Объехал он Михал Михалыча, – ответил Митяй, – Провёз на его нартах золото и сдал в кассу в Нагаево, а уполномоченному просил передать расписку о сдаче золота. – Старатели смеялись.

– Ну иди, иди. Тебя, кроме постели, ничего не интересует, – подтолкнул Самсонова к выходу Колосов и прошёл в смежную комнату,

– Ты что, заболел? – спросил Колосов, поглядывая на хмурое лицо Николая, когда они вышли из барака.

– Нездоровится, – прохрипел тот и натянул шапку на глаза. Только у поворота тропинки к радиостанции шепнул Юрке – Женя получила телеграмму. Он выехал.