Текст книги "Человек рождается дважды. Книга 1"

Автор книги: Виктор Вяткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Снова проверили установку. Почему же нет напрЯжения? Вдруг Юрий стукнул себя по лбу.

– Мы же не ввели сопротивления в обмотку возбуждения. Ну не шляпы? А ну, Колька, передвинь реостат. – Николай переместил ручку с клеммами по нихромовой катушке, и сразу комнату радиостанции залил ослепительный свет.

ГЛАВА 13

Фомин высыпал в урну третью пепельницу окурков и открыл форточку. Чистый воздух про-бил синий махорочный заслон и прозрачным ковром разостлался по полу. Прижатый к потолку дым, обтекая переплёт рамы, тонкой полоской пополз наружу и скоро рассеялся вовсе.

– Пока дымим, проще, – продолжил он разговор, усаживаясь за стол. – От вас, как от правления первого трудового коллектива, управление лагерей ждёт не дыма, а света. Вы должны осветить путь и другим.

– Оно, конечно, коллектив – дело подходящее, чего и говорить, – почесал лысину плотный с хитровато-насторожённым лицом растратчик Горохов. – Вот если бы Ещё подбирать людей с оглядкой, что-то и получилось бы. Нас-то больше не потянет, хватит. А эта шпана? Оно понятно, что нужно. Да разве горбатого исправишь?

– Вы ошибаетесь, – прервал его Фомин. – Товарищ Берзин назвал уголовников дотлевающими головешками прошлого, дым от которых щиплет глаза. Разъединённые, они затухнут, а коллектив, как этот чистый воздух, рассеет и дым.

Горохов покрутил ус, шумно вздохнул.

– Оно, конечно, так. Получая, надо чего-то и давать. Но жулик жулику рознь. Уж если никуда не денешься, то позвольте подбирать их нам самим. А этого Петрова, слава господу, знаем. Да его не возьмёт ни один коллектив. Чего и говорить, мазурик. Провозишься с ним, а перед зачётами он отколет какой-нибудь номер, и полетит всё прахом. Тут не только повышенные льготы и все привилегии, не получишь и того, что заработаешь и без коллектива. – Он отвернулся и снова вздохнул. – Вам-то что? Ну не вышло, и всё. А у меня на воле жена дожидается и дочь.

Фомин вытащил папиросу, хотел размять и разорвал гильзу. Бросил. Петров, Петров… Ещё один замкнутый круг?

Он вспомнил свой последний разговор. Обвёл глазами членов правления. Неужели не поймут? Принудить нет права, а как уговорить? Вот председатель правления Вагин, когда-то удержавший его от вмешательства в избиение Петрова. Вагин, облокотившись на колени и обхватив руками седые виски, смотрел в пол. А Кац – такой сердобольный и душевный – сейчас только ёрзал на стуле и облизывал губы.

– Да поймите же вы! Это человек. Вы, может быть, сейчас выносите ему приговор.

И Фомин стал рассказывать о Петрове всё, что он думал, знал.

Стремление помочь ему, очевидно, растрогало собеседников. Первым не выдержал Кац.

– Если у Горохова одна дочь, то у меня их пять, Но не в этом дело. Если каждый будет думать только о себе, то что получится. Я не хочу больше думать только о себе и как член правления считаю, что мы должны принять в коллектив этого босЯка.

Фомин готов был сейчас расцеловать этого человека. Вагин молчал, Фомин, сдерживаясь, спросил осторожно:

– Что думает председатель?

Вагин разгладил на лбу морщинки.

– Все мы смертны и не без греха, воры тоже люди. А к Петрову я приглядываюсь давно. Он сохранил, пусть воровскую, но честь. Думаю, следует взять. Я всё прикидываю, как это воспримет ворьё. В коллективы потянутся многие…

– Да, будет борьба, – Фомин поднялся. – Может быть, пригласим Петрова?

– Стоит ли? Мы переговорим с ним так на так. Это будет лучше для него, – предусмотрительно подсказал Вагин и встал. – Мы ещё у себя посоветуемся. Надо будет познакомиться с проектом [эк] устава трудового коллектива. А в общем, договорились, Сергей Константинович, – всем коллективом на дорогу.

– Счастливо. Спасибо за Петрова. Посмотрите там уж за ним, – провожая их, говорил Фомин. – Я верю, что он исправится.

Вагин остановился.

– Вы скажите ему: главное, пусть не таится. Если начистоту, тогда всё пойдёт глаже. А то, знаете, ниточек много, не сразу их увидишь и разорвёшь.

Общее собрание заключённых обсудило только первый вопрос повестки дня – проект устава трудового коллектива. В сушильном же отделении барака рецидивистов собралось человек пять верховодов и главарей уголовного мира.

Пар от мокрой одежды и синяя муть табачного дыма скрывали лица собравшихся. В бараке было пусто: все ушли на собрание, только на крайней койке у перегородки сушильного отделения сидел Лёнчик, лениво перебирая струны гитары.

Уголовники решали воровские дела. Здесь были Копчёный, Колюха, Крамелюк-Культяпый, прибывший с Соловков вор-рецидивист Сашка-бог, человек около сорока лет, заросший почти до самых глаз волосами, с непропорционально длинными руками и устрашающей внешностью. Главенствовал старый преступник с большим воровским стажем, видавший виды и тюрьмы, по кличке Волк.

Кличка Волк не соответствовала его внешности. Ему было уже за пятьдесят. Кряжистый, сутулый и кривоногий, он больше напоминал старого медведя. Маленькие злые глазки прятались под лохматыми бровями и поблёскивали зелёным огнём.

– Какие у вас «пироги»? – мрачно спросил Волк.

– На втором прорабстве выручка из каптёрки сдаётся раз в неделю. Набирается косых до пяти. Каптёр – «чёрт». Деньги прячет на ночь в деревянном дровяном Ящике под щепу, – перечислял возможные ограбления Копчёный.

– Кто там есть из своих? – не поднимая головы, пробурчал Волк.

Копчёный назвал клички воров.

– Пускать на дело молодняк, самых ненадёжных. Пусть закручиваются. Красюка раскололи? Выкладывай.

– Как арбузик, во всю корочку, – заговорил Колюха добреньким голосом. – Проваленное дело Прыгуна и проданная складская одежда, – начал перечислять он ряд изобличающих Красюка обвинений.

– Это правда с Красюком? Верно толкует жиган? – поднял голову Волк и обвёл воров глазами.

– Верно!

– Где он кантуется?

– В цирюльне лагерной бани.

– Кто ещё с ним?

– Ещё один. Скоро выходит на волю. Начал нашим и вашим. Видно, в лесочек поглядывает.

– Точка! – крякнул Волк и повернулся к Колюхе – Ты художник по мокрой. Дело за тобой. Но так, чтобы чисто. А это ты дело сказал – навести тень на его корешка и помочь ему освободиться. – Он оскалился и закончил – Освободиться от всякой думки о воле.

Колюха скрутил козью ножку и заговорил об угрозе, что нависла над уголовниками и над их влиянием в лагерях. – Если, не задумываясь, удрал в первый же коллектив такой жиган, как Петров, – говоря это, он покосился на Копчёного, – то что говорить о мелкой шпане. А ведь он ещё и корешок Копчёного, за которого тот ручался могилой.

– Что же ты предлагаешь? – поднял брови Волк.

– Останется Петров в коллективе, не удержишь и других. Значит, ему следует заделать такую мулечку, чтобы он подавился и другие поперхнулись. – Он блеснул глазами и хихикнул. – А вот в коллективы следует посылать нам самых надёжных. Пусть они там пошуруют, чтобы зачётики и всё остальное как корова Языком.

– Как, Копчёный, дело толкует Колюха? – буркнул Волк.

– Не пойдёт! – поднялся Копчёный. – Настоящий вор не контра. Можно карты, спирт, деньги. Заваривать покрепче дела, узелочки затягивать. Но честно, а не из подворотни. Надо шевелить мозгами. Каждый должен решать, но решать сам. Понятно?

Культяпый быстро что-то писал.

– За Петровым должок… картёжный, – сказал он. – Отдаю для дела. Вот ксива на полторы косых. Денег у него нет, и взять их там негде. Дать ему строгий срок и потребовать расчёта. А раз нечем, пусть идёт на дело. – Он протянул записку Копчёному,

– Зачем мне? Твой куш – и получай сам. Только учти, грубая работа не пойдёт. – Он резко отстранил руку.

– Дело толкует парень;– заворочался в своём углу Волк. – Тебе под стать и рассчитаться со своим дружком. Да Культяпый и не может. На большое дело идёт.

Копчёный взял бумажку, пробежал глазами и положил в бумажник. Он пожалел, что напрасно тогда, на пароходе, втянул парня в игру.

– Есть ещё дельце, – сказал Волк. – Останутся Колюха и Копчёный. – Волк почесал голову пятернёй и спросил Копченого – Ты помнишь по Соловкам Графа?

– Да.

– А по Вишере Дипломата?

– Авантюрист. Но какое нам до него дело? Это не свой и не чужой!

– Напрасно. Это большой деляга. А кроме того, Граф ему лично многим обязан, и это его кореш.

– И что же?

– Получил цидулю от Графа. Пишет, что скоро с этапом прибудет Дипломат. Он хотя и по липе, но большими делами ворочал. Вот ему и готовят полёт. Узелок с побегом завязан ещё на Вишере. Жена его здесь. Пришлось для этого выдать её за одного инженера-гидролога. Баба высокого полёта и ловка. Словом, ша!

– Будет порядок.

За стеной громко запел Лёнчик. Воры встали и по одному вышли. В барак входила санитарная комиссия и помощник прокурора по лагерному надзору с очередным обходом лагерных отделений,

На собрании заключённые решили в первый же выходной выйти на заготовку дров для зимы. Фомин ещё с вечера вывесил списки бригад. Утром, к его удивлению, даже самые злостные отказчики из барака рецидивистов организовали свою бригаду. Остались только больные, и среди них Колюха.

– Что с вами? – подошёл к нему Фомин.

– Зубы! Не могу! – охал он, держась за щеку.

– Что же, оставайтесь, если больны. Дело это добровольное.

Как только последняя колонна скрылась за поворотом, Колюха поднялся с постели, вытащил из-под половицы две бутылки спирта. В одну из них всыпал белый порошок и, засунув бутылки во внутренние карманы пиджака, обвязав щёку полотенцем, направился в баню.

Как и во всех лагерных банях, с одной стороны моечного отделения была прачечная с другой – парикмахерская. Помещения были связаны внутренними дверями.

Колюха нашёл банщика в прачечном отделении. Тот комплектовал бельё.

– Пропадаю, милаха, зубы! Дай в парную жарку, попарю ноги. Вот тебе ксива начальства, – И он протянул ему записку.

Банщик развернул бумажку, взглянул и приколол на гвоздь.

– Надолго тебе? – спросил он безразлично.

– Минут сорок, дорогуша. Да ты не хлопочи, скажу тебе сам, – простонал Колюха.

– Добро, иди. Сейчас открою.

Колюха, не раздеваясь, прошёл в парилку и открыл вентиль, а когда пар с шумом стал наполнять помещение, быстро вышел и постучал в дверь парикмахерской.

– Красюк, открой! Это я – Колюха! – тихо прошептал он,

– Чего тебе? – недовольно спросил тот и сбросил крючок.

– Зубы замаяли. Погреться пришёл и лекарство раздобыл. Дай, милаха, стаканчик, попробую пополоскать.

Через плохо прикрытую наружную дверь яркая полоса солнечного света падала на курносое лицо второго мастера – Лыкова, светловолосого парня лет двадцати четырёх с наколотой мушкой на щеке. Он правил бритву и при каждом взмахе выставлял кончик языка и морщил нос.

Колюха ещё раз покосился на щель в двери и, вынув из бокового кармана газету с нарезанной ветчиной, разложил её на тумбочке. Красюк понял его взгляд, закрыл дверь на крючок и достал стакан. Выпили.

Когда парикмахеров развезло, налил по второй.

– Дай пёрышко, нарежем ещё закуски, – протянул он руку к Красюку. Тот вытащил нож и положил на тумбочку. Колюха нарезал ветчины. Выпили по второй.

Колюха немного подождал и, когда парни совсем захмелели, насмешливо и тихо спросил Красюка:

– Ты знаешь, милаха, что Санька Лыков вчера стучал на тебя Волку?

– Волку? Не знаю, а что? – мотнул тот пьяно головой и, сразу очнувшись, настороженно поднялся. – Что ты сказал?

– Вроде ты Прыгуна засыпал и ещё кое-что, – усмехнулся Колюха и спрятал в рукав его ножик.

– Что ты обо мне говорил?! – Красюк притянул к себе Саньку.

– Я? Ничего. Зачем врёшь?

– Врёшь?! – взревел Красюк и ударил Лыкова. Тот упал.

– Не сказал? Так это я тебе расскажу, милейший, – услышал Красюк шепоток за спиной. Почувствовав недоброе, он обернулся и хотел оттолкнуть от себя Колюху, но тот взмахнул ножом и вогнал его по рукоятку в переносицу. Красюк сразу осел.

Колюха спокойно собрал остатки ветчины. Слил в бутылку недопитый спирт и внимательно огляделся. Красюк и Лыков лежали в одной лужи крови. Он поправил ногой тело Красюка и беззвучно засмеялся.

Потом поставил стоймя крючок на косяке и захлопнул за собой дверь. Убедившись, что крючок попал в петлю, пошёл в парилку, быстро разделся и начал париться.

– Ты что там, парень, не уснул? – загляЯнул к нему банщик.

– Спасибо, батя, сейчас одеваюсь. Можешь перекрыть парок! – крикнул он с полка и, тяжело отдуваясь, стал одеваться. – Вот бы закурить, старина. Надо же? Забыл в бараке, – похлопал он себя по карманам и, вытирая лицо полотенцем, присел к столу, рядом с банщиком.

– Не курю, сынок. Нету.

– Уважь, папаша. Дойди до парикмахерской. Возьми одну гарочку.

Банщик поморщился, но всё же пошёл.

– Нашлось что-нибудь? – равнодушно спросил Колюха вернувшегося старика и сладко зевнул.

– Закрыто. Стучал, не открывают. Спят, наверное, клиентов нет, вот и отсыпаются. Слышно, как кто-то храпит.

– Ну и бог с ними, пусть спят, а я пошёл. В бараке у меня есть.

ГЛАВА 14

– Милая моя! Да вы просто не знаете себе цены! – Алла Васильевна повернула к себе Валю, отступила на шаг и приподняла пальцами подбородок. – Голову следует держать выше, прямей! Вот так! От такой осанки фигура делается стройней. – Она провела по груди и талии девушки.

Валя вспыхнула от прикосновения холодных и подвижных пальцев.

– Валечка! Вы краснеете? Я же не мужчина, а если бы и так? – Она засмеялась и с покровительственной нежностью взяла её за руку. – Глупенькая! Растение распускает цветы, чтобы привлекать. К сожалению, женщина цветёт только один раз. Её не украшают капли росы. Но что делать? Зато природа дала ей ум и ещё кое-что. – Она обнЯла девушку за плечи и посмотрела в глаза. – У вас прелестное лицо. Если придать более строгие очертания губам, чуть-чуть оттенить брови… Вы, родная, – алмаз. Но его нужно отшлифовать и поставить в оправу. Тогда можно блистать и покорять.

– Покорять? Уж не в тайге ли медведей? – расхохоталась Валя. – Всё это буза! – Она поправила рассыпающиеся волосы и взглянула в зеркало. – Какая там красивая. Просто молодая, здоровая девка.

– Валенька! Что за выражения? – Алла Васильевна болезненно поморщилась. – Вам, дорогая, нужно избавиться от ваших грубых манер. Выработать мягкую непринуждённость и изящество не только в разговоре, но и во всех движениях и постоянно следить за собой. – Она вкрадчиво спросила: – Неужели вам не приятно внимание, – она на миг запнулась и, спрятав улыбку, осторожно закончила, – ну, восхищение мужчин?

– Всё это мещанство и гниль! – осуждающе воскликнула девушка, и на её щеках и даже шее проступил стыдливый румянец.

– Миленькая! Пора научиться смотреть на жизнь открытыми глазами. – Алла Васильевна обняла её и усадила рядом с собой на тахту.

– Вы что-нибудь любите? – задумчиво подняла она глаза и стала перечислять – Красивую посуду, хорошо обставленную комнату…

– Конечно! Всё это создает уют и делает нашу жизнь радостней, – не задумываясь, ответила девушка.

– На вас я вижу шёлковую косынку, Тонкие чулки и модные туфли, – продолжала Левченко, улыбаясь. – Наверное, жмут? – сочувственно спросила она. – Удобного мало, но красиво, и вы терпеливо носите. Значит, вам не чужд интерес не только к уюту, но и что-то другое. Не так ли?

– Пожалуй, да! – согласилась девушка.

– Дорогая моя! Кто может сказать, за какой чертой начинается это страшное понятие «гнилое мещанство»? За вашими модными туфлями или губной помадой? Но вы и я – обе делаем всё, что умеем, чтобы нравиться, и не кому-то, а именно мужчинам. Что же вы возмущаетесь и краснеете? Может быть потому, что я откровенно высказываю эту истину? Так-то, дружок. Меняются общественные формации и мировоззрения, а женщина продолжает оставаться женщиной. Её привлекательность не теряет значения, и любовь остаётся любовью.

Алла Васильевна встала, поправила платье, вынула папиросу и, закурив, села на край кушетки. Аромат пропитанных духами папирос наполнил комнату. Синее облачко дыма, расплываясь, набежало на Валю, и она сразу почувствовала приятное головокружение. Казалось, что Алла Васильевна отдалялась, черты её лица расплывались и голос звучал издалека.

– …Не теряйте лучшие годы, не обманывайте себя, живите, дитя моё.

– Что вы сказали? – не уловив её фразы, переспросила Валя, разгоняя рукой ажурные колечки дыма.

– Мне хочется наглядно показать вам, что значит оправа для хорошего бриллианта! – засмеялась она и открыла гардероб.

– Зачем?! Не нужно! – смущённо прошептала Валя, посматривая на вещи, но ей так хотелось увидеть себя нарядной.

– Вы блондинка, вам подойдёт это голубое, с тёмной отделкой. Оно гармонирует с вашим румянцем и подчеркнёт белизну плеч, – говорила Левченко. – Да вы не смущайтесь открытых линий. Вам нечего скрывать. Ну зачем прятать то, что недостает у многих дам? Бюст и ноги – это флаг женщины, – расправляя складки платья, продолжала говорить она шутливо. – Строго следите за правильностью шва. Пятка чулка должна являться как бы отражением каблука. Вот так, правильно! Да не подгибайте колени! И не так! Вы не солдат и не на параде! Смотрите, как надо!

– Но я и не кукла и не хочу, чтобы вы меня наряжали! – запротестовала Валя и сбросила туфли.

– Милая девочка! Ведь это вас ни к чему не обязывает! Какие мы колючие, сердитые, – обняла её ласково Алла Васильевна и стала уговаривать – Разве умение одеваться помешает вам в жизни?

Девушка покосилась на нежную округлость своего плеча и весело засмеялась.

– Ну вот и хорошо! – снова улыбнулась Левченко и принялась за голову. – Причёска придаёт величавость. Испортить такие волосы – безумие. Женщина без причёски – это храм без купола, – ворчала она, стараясь как-то привести в порядок волосы Вали. – Вам нужно научиться с достоинством держаться. Правильно и красиво ходить. Мило и загадочно улыбаться. – Она отошла в сторонку, посмотрела на Валю и подвела ее к зеркалу. – Ну, каково?

Валя ахнула. На неё смотрела изящная, красивая, но совсем незнакомая девушка.

– Нравится?

– Хорошо! – восторженно проговорила Валя и принялась разглядывать себя с удивлением.

После именин Нины Алла Васильевна часто забегала «на минутку» поболтать с Валей, рассказать городскую новость или анекдот и засиживалась. Постепенно их отношения наладились. Нина приходила поздно, Валя скучала и была рада своей соседке, хотя не старалась вникать в её образ жизни.

Левченко не напрасно тратила время. Валя постепенно привыкала. Если на первых порах рассуждения Аллы Васильевны вызывали резкий протест, то сейчас уже более интимные темы проходили гладко.

Левченко спрятала довольную улыбку и, чтобы не смущать девушку и дать возможность полюбоваться собой, вышла на кухню и занялась ужином.

Она уже варила кофе, когда в коридоре тихонько открылась дверь.

– Алла, можно? – спросил тихий голос, Она обернулась,

– А, Павлик! Заходите! – кивнула она и показала глазами на свою комнату,

– Кто?

– Серночка, которую приручаю, – улыбнулась она многозначительно.

– Ну и как ваши успехи?

– Отлично. Меня это даже увлекло. Я нашла интересное занятие.

– Я не одобряю! Это жестоко! – Красивое его лицо дрогнуло.

– Жизнь со всеми нами поступает жестоко. Чем она раньше узнает её горечь и сладость, тем меньше совершит ошибок. – Голос её зазвучал насмешливо. – Что, собственно, вы не одобряете? То что я хочу обтесать эту овечку и ввести в наш круг?

– Наш круг? – повторил он с горькой усмешкой. – Я вас, Аллочка, уже знаю. Вы так просто ничего не делаете. А если и так, то постараетесь привить и зло, – проговорил он и отвёл глаза,

– Что вы подразумеваете?

– Вам это известно не меньше, чем мне,

– 0-о! – протянула она насмешливо, – Когда надоедают сливки, переходят на простоквашу.

– Не забавляйтесь. Оставьте девушку.

– Может быть, вы этого не допустите? Влюбитесь и женитесь? Вам давно уже пора, мой дружок! – Она неприязненно засмеялась и посмотрела на него с циничной откровенностью. – Вы слишком изнежены для холостяка и… сыроваты для любовника.

Он смутился и прикусил губу. Алла Васильевна неожиданно приняла какое-то решение, положила ему руки на плечи и поцеловала в губы.

– Я не бросаю своих друзей, а устраиваю. Хотите, я помогу вам, вы этого заслужили. Да и муж скоро приезжает, – шептала она, зарываясь лицом в шёлковую ткань белоснежной рубашки. Отстранилась и серьёзно сказала:

– Павлик, женитесь на Вале. Она будет для вас хорошей женой. А пробелы в воспитании можно исправить. Я беру на себя всё это устроить. – И, не ожидая согласия, она схватила за рукав, – Идёмте, идёмте. Я сейчас же вас с ней познакомлю.

Валя уже переоделась и старательно причёсывалась у зеркала.

– Вы уже? Ну и чудесно! Можно принимать гостей, – улыбнулась Левченко и повернулась к двери. – Павел Алексеевич, входите.

Валя хотела выйти, но Алла Васильевна встала на пути.

– Что за дикость? Это просто неприлично. Культурный, воспитанный молодой человек. Познакомлю, посидите и можете уходить. Ну не съест он вас, милая, – прошептала она с упрёком.

Павел вошёл непринуждённо. Всё в нем было безупречно: от вьющихся русых волос до носков лакированных туфель.

Он назвал себя Корзиным. Знакомясь, Валя прищурилась, вспоминая, где она его видела. Она узнала в нём молодого человека, постоянно танцевавшего с Женей на палубе «Совета». Стало неприятно.

– Я видела вас на пароходе. Вы танцевали с одной интересной девушкой. Где же она сейчас? – Тут же ей стало стыдно: ещё что-нибудь подумает.

– Я, положим, знаю вас ещё с Владивостока, – в свою очередь сообщил он просто. Улыбнулся и поцеловал ей руку.

Валя почувствовала, как у неё даже спина покраснела. Она хотела сказать дерзость, но тут же вспомнила, что он уклонился от ответа на её вопрос. Ну, значит, тоже… – подумала она, и ей стало жалко этого красивого, изысканного молодого человека: он не сумел удержать Женю. С ласковым сочувствием тихо спросила:

– Как вы могли меня знать Ещё с Владивостока?

– Ваши глаза, пушистые косы нельзя не заметить. Я видел их не раз во сие, – заговорил он игриво и, подняв глаза, ахнул – Где же они? Куда вы их девали? Неужели взамен эти милые завитушки?

Его огорчение казалось настолько искренним, что Валя расхохоталась.

– Зачем они? С ними только одна волынка…

Алла Васильевна закашляла. Валя поняла и сразу поправилась:

– Вы простите, я всё ещё по студенчески, С ними столько хлопот. Нужно мыть, сушить, а где? Я собираюсь ехать в полевую партию,

– Вы решительная девушка. Как же я завидую вам! Мне предлагают поехать в тайгу, а я боюсь. Не верите? Честное слово. – Он заговорил просто, доверительно.

Левченко, извинившись, вышла на кухню. Корзин начал рассказывать о себе, не щадя самолюбия. Вале это нравилось. Она чувствовала себя сильной и нужной ему.

Приятная мягкость в голосе, движениях располагали. С ним было просто и весело. Валя с удовольствием слушала его.

Вот в коридоре стукнула дверь.

– Валюша, ты дома? – услышала она голос Нины и стала прощаться.

Нина с Сергеем уже вошли в комнату. Сергей избегал заходить к ней, но сегодня он был в приподнятом настроении. С удовольствием принял приглашение и, снимая шинель, оживлённо говорил:

– У меня наконец праздник. Петров не обманул наших надежд. Молодец! И он, конечно, не один. Таких уже много, но его я считаю, если можно так сказать, творением своих рук. – Он радостно засмеялся и полез в карман шинели за папиросами.

Валя побежала на кухню ставить чайник. Фомин присел у стола. Матовый свет настольной лампы освещал его задумчиво-радостное лицо, и оно казалось ещё приятней. Нина посмотрела на него счастливыми глазами и, доставая из шкафчика стаканы, спросила:

– А убийство Красюка не является одной из ответных мер уголовников?

– Обвиняется Лыков. Обоюдная драка. Нож Красюка. В парикмахерскую никто не заходил. Это утверждает стрелок, дежуривший на вышке. Всё это произошло, очевидно, с утра. Часов около десяти в бане парился заключённый Гайдукевич, по кличке Колюха. У него не оказалось папирос, и он попросил банщика взять в парикмахерской. Тот так и не достучался и утверждает, что там кто-то уже храпел, хотя он и не придал этому значения.

– А что показывает сам Лыков?

– Был пьяный и не помнит. Поскольку избит сам, возможности драки не отрицает, хотя и клянётся, что никаких счётов с Красюком не имел. Единственное, что отказался сказать – откуда получили спирт. Да и не скажет: это значит кого-то предать. Улики против него, но мы ведём тщательное расследование.

Пришла Валя и села на кровать, поджав под себя ноги. Со стороны донёсся гул, будто тяжко ахнула земля. Горы раскатили по тайге грохот, похожий на далёкие раскаты грома. Валя вскочила и бросилась к окну. Над вершиной сопки выплывал жёлтый край луны. По чистому небу бежали тонкие облака.

– Что же это могло быть?! – воскликнула она.

– Первый массовый взрыв. В порту отвоёвывают у скал площадку для сооружений, – разъяснил Фомин, посматривая с улыбкой на испуганную девушку. – Наш заключённый, инженер Доминов, предложил разрушить скалу, оставив взорванную породу на месте, чтобы не загромождать дна бухты.

– Нина Ивановна, кипит чайник, – постучала соседка в дверь.

Валя взяла стаканы и вышла. Нина, накрывая на стол и проходя мимо Сергея, прижалась на миг щекой к его лицу.

– Милый ты мой! Может стоит рассказать всё Вале, а то мне кажется, что я постоянно ей лгу…

– Может быть, когда вернёмся с трассы? – Он ласково притянул её к себе.

За дверью загрохотала крышка чайника.

– Обварилась?! – схватилась Нина и побежала на кухню. – Валюша, что случилось?

– Ничего. Уронила крышку, и всё,

– Ты сегодня очень рассеянная. Что-нибудь тебя беспокоит?

– Нет. Просто задумалась, а что?

– Беспокоюсь, родная. Ты последнее время постоянно одна, – проговорила виновато Нина и робко сообщила – Завтра мы, Валюша, уезжаем на строительство дороги, в командировку. Может быть, на неделю, а то и на две. Будь осторожна, осмотрительна, – и она принялась разливать в стаканы чай.

– Верхом?

– Да. До двадцать третьего километра на лошадях, а дальше в тайгу на тракторе.

– С Фоминым?

– Не только, Нас выезжает несколько человек обследовать состояние лагеря. – Нина увидела на углу плиты голубой конверт. – Мне! – схватив письмо, побежала в комнату и принялась читать.

Валя молча принесла стаканы и расставила на столе.

– Ну, молодец! Умница! – шептала Нина, пробегая глазами по страницам письма. – Милый мой человечек! Умница! – повторяла она с нежностью.

– От Татьяны?

– Да. От Маландиной. Какая молодчина, поступила на краткосрочные курсы топографов. Собирается закончить их к весне и приехать, как она считает, с нужной специальностью. Чудесная девушка! – добавила она задумчиво и придвинула к себе стакан.

– Что это за необыкновенная особа, сумевшая «нас» так глубоко и радостно взволновать? – спросил шутливо Фомин.

– Разве я не рассказывала? Удивительно! Вот мы всё так. Чуть что – и забываем всё на свете, – вздохнула она и тут же испуганно покосилась на Валю. Но Валя как будто не слышала.

Догадывается и осуждает… – огорчённо подумала Нина и повернулась к Сергею. – Маландина – моя подруга, и не просто подруга – она сосредоточенно наморщила лоб, – это больше, чем подруга, это моя совесть.

Она отодвинула лампу. Комната как будто стала больше. Сергей от Яркого света зажмурился и прикрыл глаза ладонью.

Нина поправила абажур.

– Можно ли не удивиться, встретив среди крепких уборщиц молоденькую и хрупкую девушку с нежным лицом и с огромными глазами цвета васильков?

Фомин неопределённо тряхнул головой.

– Вот такая девушка появилась в клубе медработников Как-то случайно встретились взглядами, и с тех пор, встречаясь, мы улыбались друг другу. Мне было её жаль. Такой она казалось беспомощной и боязливой. И какое же было у меня лицо, когда на концерте художественной самодеятельности на сцене поЯвляется она и садится за рояль. Играла она удивительно хорошо и хорошо пела.

– Злые Языки утверждают, что и Нина… – начал было Сергей, но она его перебила:

– Разве я пою? Короче, эта странная уборщица меня покорила. А познакомились мы с ней позднее в отделении милиции.

– Ого! – протянул удивлённо Сергей. – Как же вы туда угодили?

Нина засмеялась:

– Уже зимой мне пришлось задержаться на работе, и я возвращалась поздно. Ленинград затих. Уличные фонари еле просвечивали через стену снегопада. Было тихо, темно и как-то жутко. Я ведь ужасная трусиха.

– Что-то не особенно заметно, – вставил, улыбаясь, Сергей.

– Нет, серьёзно. Мне было страшно, я хотела уже возвратиться и в поликлинике дождаться утра, когда увидела впереди женщину. Она шла в том же направлении. Я решила её нагнать. Мы уже почти поравнялись, как увидели в воротах двора группу людей, услышали приглушённые голоса и возню. Я окаменела от ужаса. Женщина сразу же бросилась к воротам. Она поднЯла такой шум, что двое бросились в переулок, а один скрылся во дворе, оставив на снегу стонущего человека.

В комнате Левченко скрипнула дверь. Она кого-то провожала и задержалась на кухне. Донёсся шёпот и смех. Валя повернула голову и прислушалась. На миг замолчала и Нина, но тут же продолжила:

– Женщина уже барабанила в окно. Показался заспанный дворник. Она что-то сказала, он побежал за сарай, а она принялась возиться с человеком, помогая ему подняться. «Да что вы стоите, гражданка?! – закричала она гневно. – Человеку нужна помощь!» Я всё ещё не могла прийти в себя. Она схватила меня за руку, и я молча последовала за ней. Она посмотрела на меня внимательно и сказала: «Ах, это вы? Простите, но нельзя же быть такой безразличной…» Я узнала синеглазую девушку.

Валя украдкой покосилась на часы, Нина заторопилась.

– Вот так и познакомились. Дворник одного задержал, пришлось пойти в милицию.

– Надо полагать, что девушка была не только уборщицей?

– Да. Она работала на заводе лаборанткой, Занималась в вечерней музыкальной школе. Комсомольцы решили собрать деньги на путёвку одной девушке. Вот Татьяна и стала уборщицей. Это устраивало её и потому, что в клубе был рояль.

Сергей собрался уходить.

– У Вали будет хорошая подруга, – мягко проговорил он и пошёл к двери.

Нина набросила на плечи платок и вышла за ним в коридор. Там их встретила Алла Васильевна.

– Вы, голубчик мой, где пропадаете? Бываете рядом, и ко мне ни ногой, – погрозила она лукаво пальцем и игриво нахмурила брови. – Сейчас не приглашаю: вы уже из гостей, но в наказание проводите меня к подруге. Теперь уже поздно, и я боюсь. Думаю, вы не решитесь отказать даме в таком пустяке. – Она бросила на него смеющийся взгляд и начала одеваться.

Сергей пожал плечами и покосился на Нину: ничего, мол, не поделаешь, придётся…

Трактора, груженные мостовым лесом, тяжело тащились по избитой колее болотистой дороги. Колонна растянулась по берегу речки. Глушков постоянно вставал, опираясь рукой на спинку сиденья, и прислушивался: все ли машины идут. Дорога была плохой: кому-нибудь могла потребоваться помощь. И только когда показались белые сваи строящегося моста, прибавил газ и включил третью скорость.