Текст книги "Кровь за кровь"

Автор книги: Виктор Доценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

– Это Еремей Еркин, – на ухо Панкову прошептал сержант. – Несколько недель тому назад убили его сына… В Москве, – как бы оправдываясь, добавил он.

– Не знаю, важно это аль нет: вам про то судить, – начал тихо Еремей. – Намеднись, когда я по своему делу, значит, во двор вышел, ночью то было… Глядь – Григорий топает, хромает… Вот я его возьми и кликни, так он будто и не слышал, только зашатался, значит, навроде пьяного. – Еремей крякнул от огорчения и взглянул на то место, где лежал Василий.

– А где стоит ваш дом? – спросил Сергей Петрович.

– Хата-то? Знамо где, вона моя хата, – махнул Еркин в небольшой домик, стоящий на самом краю села.

– А Григорий этот с какой стороны шел?

– Корнеев-то? – переспросил Еремей, и сержант невольно воскликнул:

– Корнеев?

– Вам знакома эта фамилия, сержант? – спросил Сергей Петрович, нахмурив брови.

– Так точно, товарищ капитан, – он виновато опустил голову и полез в кожаную сумку, висевшую через плечо. – При беглом осмотре полусгоревшего дома Зарубина я наткнулся на его блокнот, правда, он тоже сильно пострадал, по на одном листке можно кое-что разобрать. – Он протянул Панкову наполовину сгоревший блокнот Василия в коленкоровом переплете.

– Почему сразу не доложили? – недовольно спросил Сергей Петрович, осторожно перелистывая обгоревшие и намокшие, видно от тушения, листочки.

– Не сообразил как-то… – откровенно признался сержант. – Думал специалистам отдать… Вы уж простите меня, товарищ капитан.

– Ладно, потом… – начал Панков, но тут же заметил надпись, о которой говорил сержант: – «Корнеев – прове…», вероятно, «проверить»?

– Мне тоже так показалось, потому-то и среагировал так на фамилию, – подтвердил сержант, поглядывая на капитана.

– Так откуда шел Григорий Корнеев? – повторил свой вопрос Сергей Петрович.

– Я ж и говорю, отсюда, – Еремей кивнул на место, где лежал труп Василия. – Вот оно как получается… – Он покачал головой, отчего его борода проделала замысловатые движения в воздухе. – Так я и говорю, значит, вышел-то я, по надобности своей, после выстрелов сразу, не иначе… так-то я до самого утра дрыхну…

– Вы можете показать дом Корнеева? – перебил Еремея Панков.

– Отчего не могу, конечно, покажу… – кивнул тот в ответ. – И вообще, ежели там помощь какая, лошадью там али еще чем, так завсегда поможем…

– Спасибо, товарищ Еркин! – серьезно поблагодарил Панков. – Товарищи, прошу расходиться и не волноваться, обещаю лично расследовать это злодейство и найти убийц…

Когда они подошли к дому Корнеева, Сергей Петрович сказал:

– Вы, сержант, оставайтесь здесь и поглядывайте.

Открыв калитку, он сразу же захлопнул ее: огромная лохматая собака с громким лаем бросилась ему навстречу. Вскоре в окно выглянуло заспанное лицо хозяина. Заметив незнакомое мужское лицо, он моментально скрылся и довольно быстро вышел во двор.

– Кого надоть? – спросил он, но тут же осекся, увидев шпалы в петлицах. Схватив за ошейник собаку, Григорий стал привязывать ее к будке, приговаривая: – Ну вот, дождался, дурак… Вот дурак-то, вот дурак…

Справившись, наконец, с собакой, Корнеев повернулся к Панкову и произнес с некоторой дрожью в голосе, но явно заискивая:

– И зачем это понадобился власти Григорий Корнеев?

– Пошли-ка в дом, там поговорим! – оборвал его хмуро Сергей Петрович: ему неожиданно показался знакомым этот заискивающий голос. Мысленно перебрал в памяти все, что вспомнил, но… Взглянув прямо ему в глаза, Сергей Петрович резко спросил: – Говори, за что убил Василия?

– Господь с вами!.. Я убил?! Да эта рука даже муху-то не способна убить… Как вы можете так говорить? – заскулил Григорий. – Да я и не был там… – проговорил он и тут же осекся.

– Где «там»? Откуда ты знаешь, где его убили? – Если раньше, задавая свой первый вопрос, Сергей Петрович только подозревал о причастности Корнеева к убийству Василия, то сейчас, коща Григорий неосторожно проговорился о том, что знает, где убили Василия, Панков был уверен в этом.

– Не губите, гражданин начальник!.. Все скажу! – испуганно залепетал он. – Я что, я человек маленький… Они пригрозили, что убьют меня, я и вызвал его из дому… Да я и не знал, что они убить его хотят!.. Я даже мухи…

– Стоп! – воскликнул Сергей Петрович: он вспомнил, наконец, откуда ему знаком голос Григория. С десяток лет назад Панков участвовал в расследовании довольно нашумевшего ограбления инкассатора, сопровождавшегося двумя убийствами. Среди подозреваемых был тогда и Корнеев, но за недостаточностью улик ему удалось избежать приговора: ограничились высылкой из Москвы. Сергей Петрович даже вспомнил его кличку. – Если ты еще раз соврешь, пеняй на себя: мы давно следим за тобой, Домовой! – тихо произнес Панков.

Услыхав последнее, Григорий моментально бросился перед Панковым на колени.

– Не погуби, начальник! Христом Богом прошу, не погуби! Все расскажу, все!.. Они… Они меня заставляли! Они! И хлеб… и скотину… Они, все они. – Неожиданно Корнеев заплакал навзрыд.

– Кто «они»? – спокойно, не обращая внимания на слезы, спросил Сергей Петрович.

– Лизавета со своим отцом… Они хуже зверей, особенно она… И Василий сразу узнал ее…

– Адрес?! – воскликнул Сергей Петрович, не давая Григорию опомниться.

Побледнев от испуга, Корнеев опустил глаза к полу.

– Адрес говори! – Панков со злостью схватил Григория за грудки, прекрасно сознавая, что если сейчас хоть немного отпустить давление на Корнеева, то позднее еще труднее будет заставить его говорить. – Говори адрес, или пристрелю на месте! – он цапнул рукой по кобуре.

– Северная, дом четыре, – испуганно выпалил Корнеев, поглядывая за рукой Сергея Петровича. – Барышевы их фамилия… Я все… Как на духу, – добавил хрипло он, потирая горло, когда Панков отпустил его.

– Северная? Это в Клину, что ли? – нахмурился Панков.

– Там, там… Недалеко от горисполкома…

– Как он выглядит? Опиши подробнее!

– Невысокий такой, двухэтажный… – начал Григорий, но Сергей Петрович перебил его:

– Я тебя не о доме спрашиваю, а о Барышеве! Не доводи меня!

– Да я что… Я просто не понял… Думал, про дом пытаете, – снова залепетал тот. – А Барышев… – Он задумался ненадолго. – Выше среднего росту… Черноволосый такой… Немногим за пятьдесят… Моложавый, в общем…

– Приметы какие есть?

– Приметы?.. Вроде нет… – пожал плечами Григорий, но тут же встрепенулся: – Есть! Есть примета! – Он так обрадовался, словно эта примета сразу же смывала с него всю вину. – Через всю бровь шрам пересекает… Косой такой. – Он чиркнул рукой по своему глазу.

– Шрам? – подхватил взволнованно Панков. «Во истину день неожиданных встреч! Неужели встретились? Возможно ли такое совпадение? Столько лет разыскиваю, хотя бы намек на следы, и вот на тебе: прямо блюдечко с голубой каемочкой… А, собственно говоря, почему бы и нет! Обстановка в мире снова стала напряженной, вот и зашевелилось отребье! Ну, что ж, проверим! Буду очень рад, если это вы, господин Лановский, или как вас там сейчас величают…» Сергей Петрович, сдерживая охватившее его волнение, быстро спросил: – А шрам-то этот над правым глазом? Рваный такой? – Он затаил дыхание, ожидая ответа, но по выражению глаз Григория уже знал точно: не ошибся он в своих предположениях.

– Точно! Над правом глазом! – подтвердил Корнеев и разочарованно подхватил: – Так вы его знаете?! – Вздохнув, добавил: – Только вам поспешать надо: слышал, смотаться хотят… За кордон…

Сергей Петрович задумался: до Клина отсюда часа полтора-два, а людей маловато… На улице раздался звук подъехавшей машины. Выглянув в окно, Панков облегченно вздохнул: вернулся его водитель на эмке.

– Собирайся, и живее! Со мной поедешь! – приказал Сергей Петрович Корнееву.

– Надолго? – тихо спросил тот.

– Думаю, что на этот раз отвертеться вряд ли удастся! – заверил Панков и, услышав за спиной шум, мгновенно выхватил пистолет: из соседней комнаты, заламывая руки, с рыданиями выскочила женщина, жена Корнеева.

– Что же ты, окаянный, с нами делаешь? Сколько раз тебе говорила: живи спокойно, не лезь ты к этим бандюгам! Что же мне теперь делать одной-то?!

– Замолчи, дура! – цыкнул на нее Григорий, но потом неожиданно тихо сказал: – Сына приведи… Можно? – повернулся он к Панкову.

– Можно, но быстрее, – Сергей Петрович присел на стул, наблюдая за тем, как жена моментально прекратила вопли и бросилась за сыном, а Григорий стал быстро собираться.

Вскоре из соседней комнаты супруга вывела заспанного пацана лет пяти-шести. Мальчик был сильно похож на отца, особенно нос: такой же раздутый в ноздрях и курносый.

– Простись, сынок, с отцом: уезжает он. – Сдерживая слезы, мать подтолкнула ребенка к Григорию.

– А куда ты уезжаешь? – спросил малыш.

– В другой город, сыночек, – глухо ответил Григорий и подхватил сына на руки. – Слушайся маму, не озоруй тут…

– Хорошо, папа, только ты возвращайся скорее! Я тебя очень-очень ждать буду, ты помни об этом и возвращайся! Хорошо? – Он обхватил своими ручонками за шею отца и стал тыкаться губами в его щеку. – Какой колючий! – Мальчик провел ручонкой по щеке отца. – Как ежик. – Он вдруг заразительно засмеялся.

Не выдержал Григорий: побежала по щеке непрошеная слеза, и, чтобы скрыть от сына свою слабость, он быстро опустил его на пол. Сглотнув подступивший к горлу комок, Григорий повернулся к жене.

– Ты, Маша, прости меня… За все прости!.. Если много дадут – не жди: устраивай судьбу – в обиде не буду.

– Как тебе не стыдно говорить такое?! – всплеснула жена руками. – Ведь люблю я тебя, окаянного! И думать не смей! Помни: ждут тебя в этом доме! Ждут! – Она протянула ему узелок. – Здесь поесть собрала, на скорую руку, что подвернулось: не обессудь… Из вещей, может, что можно? – обернулась она к Панкову.

– Я уже собрал что положено! – успокоил ее Григорий. – Ну, жена, как знаешь! – Он тяжело вздохнул. – Посидим на дорожку…

Все опустились на стулья. Пацаненок непонимающими глазами смотрел то на отца, то на мать. Почему взрослые такие непонятные? Плачут отчего-то… А отец увидит новые места, людей новых…

– Ты, папка, гостинец не забудь привезти оттуда! – сказал он, вспомнив, наконец, самое важное для себя дело.

Засмеялся сквозь слезы Григорий, снова поднял его на руки вверх и крепко поцеловал.

– Хорошо, сынок, не забуду!

Бросилась к нему с воем жена, обхватила ладонями голову и трижды, по-русски, облобызала. Затем приняла от него сына и тяжело опустилась на стул, прошептав словно про себя:

– Вот и все…

– Пошли, Корнеев, – сказал Сергей Петрович, и тот, закинув вещмешок за плечи, быстро пошел к выходу.

– Ты как здесь очутился? – спросил Панков, коща они с Григорием уселись на заднее сиденье.

– Медицинскую встретили по дороге! – пояснил водитель, молодой парень с большими голубыми глазами. – Вот врач и остановил ее! А меня к вам послал…

– Молодчина доктор! – воскликнул Сергей Петрович. Затем, повернувшись к сержанту, сказал: – Твоих ребят я возьму с собой, а ты свяжись по телефону с Клином: пусть возьмут под наблюдение дом по адресу – Северная, четыре… Только наблюдать и ожидать меня! Ясно?!

– Так точно! – отчеканил сержант. – Серегин, в машину! А второй, Ермолин, у дома Зарубина дежурит… Я поставлю кого-нибудь там.

– Зачем кого-нибудь: я и покараулю! – вмешался Еркин, внимательно наблюдавший за разговором. – Вы не сумлевайтесь: все будет в порядке.

– Хорошо, садись в машину, – согласился Панков и тут вспомнил про Корнеева. – Его доставь в следственный изолятор! – кивнул он сержанту.

– Скажи моей старухе, чтобы запрягла гнедую и помогла тебе с доставкой, – бросил из кабины Еркин и важно добавил: – Скажи, Еремей заказывал.

– Спасибо, Еремей Еремеевич! – поблагодарил сержант и сказал Григорию: – Руки за спину, вперед!

– Да не сбегу я, – вздохнул Корнеев, но послушно закинул за спину руки и двинулся по дороге…

3

Элегантно одетый мужчина медленно подошел к высокому кирпичному дому. На нем был светлый короткий полушубок, подогнанный точно по фигуре, на голове – шапка из серого каракуля, точно такого, каким был полушубок отделан. Быстрым, но внимательным взглядом окинув улицу, он вошел в дом. Дверь закрыл на ключ и громко позвал:

– Ванда!

В ответ – ни звука. Мужчина заглянул в одну комнату, в другую – никого. Снова позвал:

– Ванда!

Но ответа не последовало. Странно, подумал он, они договорились встретиться в это время. Ванда никогда не опаздывала, и он не на шутку обеспокоился. Взглянул на свои часы, потом на огромные напольные – большого расхождения не было. Тридцать минут, как Ванда должна была уже ждать его. Неужели что-то случилось? Спокойнее, спокойнее: сядь, подумай немного… Последнее время нервы стали ни к черту: так и кажется, что за тобой следят. Стареет, вероятно! Не рано ли? Чертова страна! Как он не хотел сюда возвращаться! А все этот Шрамм: «Прошло довольно много лет, и вряд ли большевики помнят вас, господин Jlановский! И документы вам приготовлены настоящие, не подкопаешься… Поверьте, что мы заботимся о вас не меньше, чем вы о себе… Слишком вы для нас дороги! – В этом месте Шрамм внимательно посмотрел на него и тихо добавил: – Пора и вам что-то сделать для великого рейха!» И ему, несмотря на огромный страх, пришлось согласиться, выговорив условие, что его дочь будет обеспечена и останется в стороне. Как же он был возмущен, когда через два года на связь с ним вышла Ванда с более чем неограниченными правами. Сначала он хотел послать Шрамму гневное письмо с угрозой отказаться от сотрудничества, но Ванда доходчиво объяснила ему, что этим он просто подпишет себе приговор, а возможно, и ей. В конце концов он смирился, и вот уже около пяти лет они с Вандой работают вместе. Обозленный на всех за свою явно неудавшуюся жизнь, – а более всего он винил в этом «толпу недоучек, захвативших власть в России», – Лановский вредил этому строю чем только мог. Сам по натуре жестокий, он был поражен жестокостью своей дочери настолько, что стал просто побаиваться ее, а вскоре Ванда и вообще взяла в свои руки руководство группой. Обладая уникальным чутьем к опасности, Ванда всегда успевала замести следы и в такие моменты не щадила никого, чтобы спасти себя. Если Лановский работал против своей страны со злости, не желая примириться с тем, что потерял: и богатство, и земли, и родовое поместье, то его дочь безоговорочно приняла новую веру, которую ей внушили в Германии. Ей нравилось ходить со своими новыми молодыми людьми на ночные погромы, ей нравилось, что их – штурмовые отряды молодых нацистов – боятся. А какие красивые парады устраивали они по ночам, с факелами, с песнями… Сначала к ней относились с некоторым подозрением, но позднее, когда Ванда стала любовницей командира группы и выяснилось, что ее мать была чистокровной немкой, ей стали доверять различные задания, связанные со сбором информации против идеологических противников. Ее заметили и порекомендовали в спецшколу, которая занималась подготовкой профессиональных диверсантов. За свою ловкость в исполнении различных поручений она получила кличку «Лисица». Красивая, молодая, хитрая, она умело использовала свои качества, завлекая доверчивых, которые вскоре исчезали бесследно либо в запутанных лабиринтах городской канализации, либо их просто закапывали темной ночью на окраине города. Вилли Вульф, ее любовник, стал довольно заметной фигурой у нацистов, и связь с женщиной из красной России, хоть и дочерью немки, стала тяготить его. Ванда по-настоящему была влюблена в стройного с голубыми глазами стопроцентного немца и всерьез подумывала соединить с ним судьбу, не подозревая о том, что «любимый Вилли» задумал разделаться с ней самым простым способом: тихо и незаметно «убрать» опасную для него женщину. Но недаром он сам побаивался своей возлюбленной: один из преданных ей людей, в тайне мечтавший об этой удивительной женщине, поведал Ванде о готовившейся с ней расправе. И охотники стали дичью! Под пытками они быстро сознались в том, кто их послал, и Ванда, разъяренная вероломством любимого человека, жестоко расправилась с ним: под дулами пистолетов трое, которых Вульф послал убрать Ванду, нанесли несколько ножевых ран Вилли и были расстреляны на месте Вандой и парнем, который предупредил ее. Внимательно осмотрев четыре трупа, Ванда повернулась к радостному парню, ожидавшему своей награды, и хладнокровно разрядила в него свой пистолет. Затем упала на грудь «любимого Вилли», тело которого уже начало остывать, и залилась горькими слезами. Так и застали ее сотрудники полиции. Ореол яркой мстительницы за своего погибшего любимого помог ей укрепить свое положение. Успешно закончив школу диверсантов, она получила высокую оценку, на нее возлагались большие надежды, как на специалиста по красной России. Все чаще и чаще среди нацистов проскальзывали недвусмысленные намеки, что в самом ближайшем будущем начнется война с Россией. Кота ее отца заслали на родину, она реально ощутила приближение войны Германии с Россией. Приняв новую веру, Ванда нисколько не переживала о судьбе своей родины, о стране, где она выросла и произнесла первое свое слово… С Яном Марковичем у нее были сложные отношения: с одной стороны, она любила его, как единственного родного человека, а с другой… с другой, ее все больше раздражали в нем нерешительность, неуверенность и непонятная для его возраста инфантильность. Отец явно устал, и в таком состоянии, как она считала, его было неразумно посылать в Россию, но… с начальством не поспоришь: оно было уверено в своем проверенном и ценном агенте. Шло время, и Ванда, придерживаясь своей клички «Лисица», упрямо зарабатывала себе авторитет. Вскоре ей предложили самой возглавить группу подготовки агентов, засылаемых в Россию, но Ванда категорически отказалась.

– Господин полковник, – сказала она начальнику спецшколы, – вы, я уверена, поймете и не осудите меня за то, что я отказываюсь от столь лестного предложения.

– Слушаю вас, – с небольшим раздражением произнес Лемке. Он очень не любил, когда ему возражали, а в данном случае злился вдвойне: начальство, которому он успел доложить о выдвижении Лановской, одобрило это предложение, и ее отказ ставил его в неловкое положение.

– Мы с вами, господин полковник, разведчики, и у вас гораздо больший опыт, чем у меня. – Ванда не без умысла подчеркнула это (Лемке очень любил, когда напоминали о его превосходстве). Она рассчитала верно: полковник довольно улыбнулся и сделал вид, что внимательно слушает, и Ванда продолжила: —…И вы одобрите мое нежелание расширять круг личных контактов. Я принесу великому рейху, – в этом месте она позволила перейти с делового тона на пафос, – …гораздо больше пользы, работая одна.

– Должен признать, что в этом вы достигли некоторых результатов, – заметил полковник и неожиданно провел рукой по приоткрытому колену Ванды, с интересом наблюдая за ее реакцией.

– Господин полковник, я предана Германии и телом и душой, и мне, конечно, весьма лестно, что настоящий ариец обратил на меня свое внимание. – Она в упор посмотрела на него томными глазами, прекрасно зная, что дряхлый Лемке давно перешел со слабым полом на созерцательный вид отношений. – Но сейчас речь идет о другом: где я смогу принести большую пользу – в тылу врага или… В общем, решайте!

Во время этого монолога рука полковника продолжала покоиться на ее колене. Решив, что она предоставила ему достойный повод выйти из щекотливого положения, не посрамив мужского достоинства, Лемке отечески похлопал ее по ноге, одернул юбку.

– Ну, что же, я очень рад откровенному разговору и обещаю тщательно взвесить ваше предложение. – Он поднялся с кресла и молча прошелся из угла в угол огромного кабинета. – Завтра в четырнадцать тридцать жду вас.

Этого времени хватило полковнику, чтобы все тщательно обдумать и понять несомненную выгоду от идеи, предложенной Лановской. Чтобы совсем исключить малейший риск, Лемке доложил обо всем начальнику и, получив добро на проведение операции, самолично возглавил ее. Месяц ушел на личную подготовку, на изготовление реальных документов, на изучение новой легенды. Когда все формальности были соблюдены, Ванда с удивлением узнала, что ее посылают в группу ее отца. С ним она не виделась около двух лет и, естественно, соскучилась. Как он там?

Живется ли ему хорошо? Помнит ли о своей дочурке? За себя она была совершенно спокойна и не волновалась, что может быть кем-либо опознана: она будет работать в тех местах, где ее никто не знает… Правда, Шрамм пытался протестовать против передачи группы Лановского в ее подчинение, но разве можно армейской разведке спорить с контрразведкой. Получив неограниченные полномочия и все необходимые пароли и явки, Ванда вскоре очутилась рядом с ошеломленным отцом и рьяно принялась за дело. Все шло удачно до тех пор, пока… Опасность первой почувствовала Ванда и решила сразу же проверить свои подозрения: назначив встречу с Яном Марковичем, она отправилась повидаться со старым знакомым…

Ян Маркович не на шутку волновался: время шло, а Ванда не появлялась. Значит, что-то случилось! Господи! Какой же он кретин! Неужели и в самом деле склероз? Она же предупреждала его: при неявке одного из них на встречу проверить условленное место… Лановский суетливо бросился к черному репродуктору, висящему на стене, и вытащил из него маленькую записку:

«Папа! Сапожник под подозрением… Пришлось убрать Васю-Василька! Отдала Григория, но времени катастрофически мало! Сюда не вернусь! Встретимся у X… Торопись! Твоя В.».

Пробежав записку, Лановский мгновенно побледнел и метнулся к картине, укрепленной над камином. Отбросив в сторону довольно плохую копию загадочной Джоконды, Ян Маркович нащупал еле заметную выпуклость на стене: откинулась небольшая дверца сейфа. Об этом тайнике, кроме него, не знала ни одна живая душа, даже дочь. В нем он хранил все, что смог накопить, награбить за свою жизнь. Не очень-то доверяя порядочности своих хозяев, которые якобы перечисляют на его имя все полагающиеся за работу суммы, Лановский решил откладывать на черный день свой личный капитал: драгоценности, доллары. В этом же сейфе находились кое-какие документы, за которые многие высшие чины вермахта согласились бы уплатить любые деньги, чтоб обладать ими…

Сложив все это в небольшой матерчатый мешочек, он прикрепил его к поясу. Оставшиеся документы, на его взгляд маловажные в данной ситуации, сложил на полу перед камином, сунул туда же записку дочери. Потом вытащил из кармана красивый, инкрустированный эмалью портсигар, чиркнул вделанной в него зажигалкой и поднес к кучке. Быстро разгоревшись, пламя осветило его красивое лицо, и оно отразилось в гладкой, отполированной поверхности розового мрамора старинного камина. Усмехнувшись, Лановский устало провел пальцем по рваному шраму над глазом и вытащил из портсигара папиросу. Послышалась легкая незатейливая мелодия. Он задумался, вспоминая что-то, и уже поднес папиросу ко рту, но, внимательно оглядев ее со всех сторон, заметил крестик. Огорченно покачал головой, тяжело вздохнул и решительно сунул ее в верхний кармашек пиджака. Другую папиросу закурил сразу и снова задумался, слушая звуки музыки, похожие на звуки старого клавесина…

Его мысли прервал стук в дверь. Щелкнув портсигаром, Лановский выплюнул папиросу и осторожно подскочил к окну: промелькнула белая милицейская фуражка… В дверь постучали настойчивее… Ян Маркович сунул в карман портсигар и выхватил пистолет. Дом окружен! У дверей и у окон охраняют! Остается чердак: через слуховое окно можно выскочить на улицу и… дай Бог ноги! Людей много, и стрелять они вряд ли посмеют… Во всяком случае, это единственный шанс. Ян Маркович быстро устремился наверх…

– Вы уверены, что он еще не выходил из дома? – тихо спросил Панков молоденького лейтенанта.

– Уверен, товарищ майор… Мы, как только получили вашу телефонограмму, сразу же взяли дом под наблюдение. Описанный вами человек пришел минут двадцать назад и оттуда не выходил. Черного хода у дома нет, вокруг расставлены люди…

– Ну, что ж, давайте ломать! – решительно произнес Сергей Петрович, и два дюжих сотрудника налегли на дверь. Панков с лейтенантом встали по бокам, держа оружие наготове. Запор оказался слабым, и вскоре дверь широко распахнулась. Панков с лейтенантом вбежали внутрь и замерли. У камина Сергей Петрович заметил небольшую кучку пепла, из которой струился тоненький дымок. Майор огорченно пожал плечами и хотел что-то сказать, но не успел: наверху послышался какой-то шорох.

– Лейтенант со мной, остальным проверить все внизу! – Панков побежал вверх по лестнице…

А Лановский осторожно выбрался через слуховое окно на крышу и приготовился прыгать вниз.

– Лановский! Стой! Руки вверх! – окликнул его Панков.

Резко выбросив руку в сторону окрика, Ян Маркович выстрелил и тут же сиганул с крыши. Резкая боль в колене заставила вскрикнуть. В его сторону метнулся один из сотрудников, и Лановский выстрелил в него в упор. Белая гимнастерка окрасилась в красный цвет, и молодой парень медленно сполз на землю, оставляя на стене дома кровавый след…

Сильный удар в плечо бросил Лановского на стену, и по телу побежало что-то мокрое и горячее. Не обратив на это внимание, он выстрелил несколько раз и побежал, петляя между деревьев и сильно прихрамывая на больную ногу…

Панков понял, что если Лановский успеет добежать до поворота, то поймать его будет сложно: там много людей, и подвергать их опасности нельзя. Остается только одно: стрелять… Сергей Петрович поморщился с досады: как это они не предусмотрели возможности побега через крышу? Сам во всем виноват… Куда, спрашивается, спешил? Кому это нужно было? А сейчас вот приходится пожинать плоды этой спешки… А с раненым поди попробуй поговори. Но делать нечего… Панков тщательно прицелился в ногу, которую немного приволакивал Лановский. Еще мгновение, и тот скроется за угол… Сергей Петрович мягко спустил курок, и бежавший, словно наткнувшись на неожиданное препятствие, упал на колени и выстрелил в Панкова… Пуля ударилась в нескольких сантиметрах от лица Сергея Петровича, отщепив от рамы большой кусок…

Когда они подбежали к Лановскому, держа оружие наготове, тот лежал неподвижно, раскинув в стороны руки…

– Да-а-а! – укоризненно протянул лейтенант, склонившись над телом. – Наповал…

– Исключено! – озабоченно проговорил Панков, щупая пульс на руке Лановского: пульса не было. – Рана должна быть на правой ноге, чуть ниже колена…

– Вот это да! – удивился тот, разглядев рану. – Как в аптеке! Он что же, от испуга концы отдал, что ли?

Сергей Петрович выпрямился и, нахмурив брови, задумался. Неожиданно его взгляд упал на левую руку, сжатую в кулак. Он попробовал разжать, но это далось сделать после значительных усилий. В кулаке Панков обнаружил папиросу.

– Как ты думаешь, Коля, человек будет думать о куреве в таком положении? – спросил он лейтенанта.

– Очень сомневаюсь, товарищ майор.

– Вот и я сомневаюсь… – Сергей Петрович внимательно осмотрел папиросу и заметил крестик и свежие вмятины от зубов. – А вы, оказывается, были трусом, Ян Маркович, – тихо сказал он и понюхал папиросу, зная уже, какой запах услышит. – Вроде цианистый… Точнее специалисты скажут… – Аккуратно положив папиросину в листок бумажки, вырванной из блокнота, протянул лейтенанту: – В лабораторию отдашь, а этого – на вскрытие… – Склонившись над трупом, он тщательно обыскал его и обнаружил мешочек у пояса, еще один револьвер и знакомый портсигар…