Текст книги "Лешкина любовь"
Автор книги: Виктор Баныкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
Ни Варе, ни Лешке не хотелось расставаться, и по Лесному проезду они не шли, а плелись, стараясь как-нибудь оттянуть время.
Они пускались на разные хитрости. Вдруг Лешка останавливался, поднимал с земли листик клена – такие валялись на каждом шагу – и со словами: «А ты посмотри… Ну, разве не чудо?» – бережно клал его Варе на ладонь.
– Весь огненный, будто из печки! – восхищалась Варя. – А какие точки… Алеша, ты заметил на листике малюсенькие крапинки?
А спустя минуту-другую останавливалась Варя. То она замечала дятла, долбившего убогую сосенку, засохшую с одного бока, то вербу в палисаднике веселой дачки, на удивление не вовремя набравшую почки.
Они были так увлечены сами собой, что не сразу увидели Варину сестру – женщину еще не старую, но не в меру располневшую, с пухлыми короткими руками.
Стояла она у ворот своего пятистенника горохового цвета и, уткнув кулаки в бока, не спускала с Вари и Лешки недобрых васильковых глаз.
– А мне так их жалко, так жалко, – с легкой грустью в голосе говорила Варя, разглядывая ветку вербовника, сорванную Лешкой. Кое-где набухшие почки лопнули, и, раздирая глянцевую корочку, на свет белый проклюнулись пушистые язычки с сероватым отливом. – Видишь, Алеша? – продолжала Варя. – Бедненькие, ну что вы теперь будете делать, ведь скоро морозы!
В следующий миг, подняв глаза, Варя увидела свою сестру. Вначале она смутилась. Но тотчас взяла себя в руки и продолжала идти рядом с Лешкой прежним шагом.
Тут уж ее сестра не выдержала и закричала:
– Ты, красавица, может, поторопишься?
– А что такое случилось? – с видимым спокойствием спросила Варя.
Лешка вдруг остановился и стал подтягивать до колена голенище сапога на левой ноге.
Сестра Вари развела руками и сказала, играя ямочками на щеках:
– У нас гость сидит, да еще какой! Я который раз выбегаю, все глаза проглядела, а тебя нет и нет!
– Кто-нибудь из Рязани приехал? – спросила Варя, и пушистые ресницы ее взлетели вверх.
– Очень нужна мне твоя деревня!.. Никита Владимирович в гости пожаловал!
Варя подалась назад.
– А мне что от этого?
– Как что от этого? – зашипела гусыней сестра, косясь на калитку. – Никита Владимирович не какой-нибудь голодранец… человек образованный. Я и самовар поставила и стол накрыла. Беги, принарядись и мой полушалок на плечи накинь…
Варя снова отступила на шаг. Теперь уж Лешка стоял рядом с ней.
– Не хочу я никакого чаю… И видеть вашего… Никишку тоже не хочу!
– Да ты что, белены объелась? – сестра схватила Варю за руку и с силой втолкнула ее в калитку. – Ей, дуре, добра желают, а она, нате вам, хвост задирает!
– Как вы смеете! – вскрикнул Лешка, бросаясь на выручку Варе.
Но разгневанная пышногрудая женщина, тяжело дыша, плечом оттолкнула его от ворот.
– Пошел вон, сверчок… ржавая железка!
И калитка с грохотом захлопнулась.
«Вот это «больная»!» – первое, что пришло Лешке на ум, когда он, спотыкаясь, переходил дорогу, направляясь к дому дяди Славы.
Дядя Слава писал, низко склонившись над столом, и на спине его, как у мальчишки, резко проступали лопатки. А рядом с ним, на плитке, булькала в миске загустевшая лапша, словно тяжко отдувался толстяк. Тонкие лапшинки белыми нитками повисли на боках миски и все лезли и лезли из нее, но дядя Слава так увлекся работой, что про все на свете забыл. Он не слышал даже, как входил в избу Лешка, как притворял дверь. А когда тот, молча сняв пальто, направился к окну, дядя Слава поднял голову и оглянулся.
– Олеша, когда же ты вошел? – сказал он, щуря глаза. – Занялся конспектом и ничего не слышу… Есть хочешь? Я вот лапшу с бараниной… – Тут он повернулся вместе с табуретом к плитке. – Ты вовремя заявился, а то бы вместо лапши каша получилась.
Лешка, совершенно безучастный ко всему, что вокруг него происходило, смотрел в окно на стоявший через дорогу пятистенник.
Он и во время обеда сидел лицом к окну, то и дело поднимая глаза от тарелки. Калитка в воротах дома напротив оставалась по-прежнему наглухо закрытой. Прошло, должно быть, около часа, как она захлопнулась перед носом Лешки. Что сейчас происходит в этом невеселом доме под веселой голубой крышей?
Внезапно Лешка весь вытянулся, точно его приподняли за уши.
В калитке, пригибая голову, показался Никишка Епишкин в новом синем пальто и шляпе. Буфетчика провожала сестра Вари, суетливая, заискивающая. Самой Вари не было видно.
– Олеша, ты ворон считаешь? – спросил дядя Слава.
Лешка опустил глаза.
– Это я так…
После обеда дядя Слава, к радости Лешки, ушел в библиотеку.
Лешка мыл тарелки, ложки, а сам по-прежнему не спускал глаз с окна. Он думал: не пойдет ли за водой Варя? Ему так не терпелось увидеть ее, ну хотя бы на одну-единственную минуточку!
Но Варя не появлялась. Уже подкрадывались сумерки, а Лешка все не находил себе места. Вот он взял со стола учебник по лесоводству (дядя Слава готовился к поступлению в институт) и, подойдя к окну, стал его листать, одним глазом глядя в книгу, а другим на улицу.
Из книги неожиданно выскользнул какой-то белый листик и, описав в воздухе полукруг, бесшумно опустился на пол.
Лешка нагнулся, поднял его. Это была фотография. Старая, любительская фотография с засвеченным уголком. На Лешку смотрело юное, совсем юное лицо смеющейся девушки.
«А я где-то ее видел», – подумал Лешка, вглядываясь в округлое, такое простое и в то же время такое приятное девичье личико с ямочками на щеках. И вдруг он вспомнил. Ведь это же… Ну да, Нина Сидоровна, учительница биологии Хвалынской средней школы!
Лешка всегда любил ходить на ее уроки. А муж Нины Сидоровны, директор плодоягодного завода, здоровяк саженного роста, был известен в районе как смелый охотник-волчатник. Однажды, еще при матери, отец пригласил учительницу с мужем к себе в гости на какой-то праздник. Лешка даже сейчас помнил, как этот богатырь, муж Нины Сидоровны, самозабвенно пел, ни на кого не обращая внимания, про казака, гулявшего по Дону, а Лешкина мать ему подтягивала. Нина Сидоровна почему-то сидела в стороне и смущенно краснела.
Лешка опять посмотрел на фотографию. Да, теперь Нина Сидоровна уж не та, она уже не смеется так задорно, и на щеках ее что-то не замечал Лешка вот этих милых ямочек.
Но как все-таки попала фотокарточка к дяде Славе? Лешка повернул ее другой стороной и прочитал, не веря своим глазам:
«Дорогому другу Славке в день получения аттестата зрелости. Помни и не забывай, Нина. 26 июня 1943 года, Хвалынск».
Лешка машинально сунул фотографию в книгу, а книгу положил на прежнее место.
Не зажигая света, он повалился ничком на постель и так долго лежал и все думал и думал. Думал и о дяде Славе, и о себе, и о Варе… Кажется, еще никогда Лешка так много не думал о жизни, как в этот вечер.
– Заходи, заходи… не укусят! – отрывисто говорил Лешка, отворяя дверь.
Горбясь и зажимая окровавленной рукой нос, Михаил вошел в избу.
Пока Лешка наливал в умывальник воду из ведра, он стоял все так же сгорбившись, не отнимая от носа руки, сложенной горстью.
Стараясь не глядеть на Михаила, Лешка сказал:
– Умывайся: вот мыло, вот полотенце.
И, присев на корточки у подтопка, стал разжигать дрова, приготовленные еще утром.
Сухая береста, положенная под сосновую щепу – желтую, смолкую, – занялась мгновенно, едва к ней поднесли спичку. А за берестой, потрескивая, жарко вспыхнула и щепа, и вверх устремились, охватывая поленья, юркие, золотисто-алые языки.
Лешка еще с минуту зачарованно глядел на дружно загоревшиеся дрова, потом прикрыл чугунную дверку с круглыми отверстиями, и в избе сразу стало сумрачно, а в подтопке что-то загудело – весело, напористо.
Лешка встал и хотел было включить свет, но Михаил, вытиравший лицо, просительно и глухо, через полотенце, проговорил:
– Оставь, так лучше.
– Можно и оставить, – покладисто согласился Лешка, снимая телогрейку. – Присаживайся к огоньку.
Вешая телогрейку на гвоздь, он увидел вату, серым комом торчащую из рукава. Когда Лешка пытался стащить сидевшего верхом на Михаиле широкозадого парня с красным загривком, второй, тонкий и длинный, как жердь, бросился на Лешку с ножом. Но Лешка вовремя отшатнулся, и нож, скользнув по плечу, лишь вспорол острием «чертову кожу» на рукаве.
«Попал же я нынче нежданно-негаданно в потасовку», – подумал, морщась, Лешка.
Он тоже умылся, умылся с наслаждением, плеща в горевшее еще лицо пригоршни холодной воды. И подобревшим голосом спросил Михаила, сидевшего на полу у подтопка:
– Как нос?
– На месте. – Помолчав, Михаил добавил: – Если б не ты, не отделаться мне так легко..
Развешивая мокрое полотенце на веревочке у подтопка, Лешка про себя согласился с Михаилом: ему одному, пожалуй, не удалось бы справиться с этими типами, не подоспей он, Лешка, совсем случайно проходивший мимо безлюдного клубного садика.
Лешка присел рядом с Михаилом и взял из его рук, мелко трясущихся, папиросу. Он прикурил от щепки, вспыхнувшей, едва только он поднес ее к мерцающему в дверке подтопка глазку.
А сама дверка уже малиново пламенела, обдавая приятным дымным теплом, по полу бегали разноцветные зайчики, за окном мутной моросящей синевой наливались сумерки, и все это располагало к мирному отдыху и откровенному, задушевному разговору.
– Странно как иной раз все складывается, – после долгой затяжки сказал раздумчиво Михаил. – И первое наше знакомство с тобой довольно-таки забавным было, и встреча в лесу у оврага… А потом нынешний вот случай. – Михаил помял между пальцами мундштук папироски. – А ведь мы совсем разные люди. И ты меня – еще тогда, в первую нашу встречу я почувствовал – презираешь… Да разве только ты один?
Михаил, обжигая пальцы, смял папироску, со злостью бросил ее на пол.
Лешка вздрогнул от мысли, что отпускать сейчас Михаила он никак не может. Он не может отпустить его просто так, ничего не сказав. Но что он должен сказать Михаилу, какие слова?
Лешка вертел между пальцами скрученную в трубочку бумажку и думал напряженно. На его крутом высоком лбу с набухшими синими жилками заблестели горячие горошинки пота. В мыслях витая где-то далеко, он развернул бумажку, глянул на нее мельком, и тотчас спрятал в карман… Когда утром в понедельник, собравшись на работу, Лешка вышел в сени, он увидел что-то белое, подсунутое под дверь. Это было Варино письмецо – коротенькое, неразборчивое, написанное карандашом на скорую руку: «Не беспокойся, со мной ничего не случилось». Варину записочку и вертел в руках Лешка.
Михаил или что-то заметил, или ему просто невтерпеж стало сидеть с неразговорчивым Лешкой, но он вдруг поднялся и засобирался домой.
Лешка тоже встал, зажег свет и сказал:
– Куда торопишься? Сейчас придет дядя Слава и будем обедать. Оставайся!
Михаил отказался. Он стоял у порога и мял в руках фуражку.
Ругая себя всячески за то, что он так вот ничего и не сказал человеку, которого только что спас от ножа, Лешка молча подошел к Михаилу и так же молча протянул ему руку. И Михаил, весь зардевшись, крепко, очень крепко ее пожал.
– Ты… когда ее увидишь… ты… – он не договорил и запнулся.
Глаза их встретились, и Лешка кивнул:
– Нет, я ничего не скажу… Варе.
Михаил еще раз по-мужски тряхнул Лешкину руку и проворно, не оглядываясь, вышел в сени.
ГЛАВА ВОСЬМАЯСнег падал хлопьями, и хлопья эти были с детскую ладошку. Они падали густо, словно где-то там, на небе, враз осыпались лепестки никогда и никем не виданных цветов. И все вокруг в несколько минут стало белым-бело.
Эти пушистые, невесомые хлопья, слепящие глаза своей пронзительной белизной, радовали и забавляли Лешку. Он не прятался под навес с колоннами, а стоял под открытым небом, на самом виду перед входом в клуб, и ловил в горячие ладони приятно холодные, тотчас таявшие снежинки.
Нынче, кажется, ничто не могло омрачить Лешкиного праздничного настроения… Три раза за прошедший месяц, терзаясь и краснея, приглашал Лешка Варю в кино, и все три раза она отказывалась. И тогда Лешка дал себе слово никогда уже больше не заикаться о кино. Но прошла неделя, и вчера, в субботу, встретив Варю с пустыми ведрами у колонки, Лешка не удержался и снова, терзаясь и краснея, позвал Варю в клуб. К его изумлению, Варя на этот раз не отказалась. Улыбаясь чуть-чуть застенчиво и чуть-чуть лукаво, она сказала:
– Только, Алеша, днем завтра, хорошо? А то вечером… Они в гости куда-то пойдут.
– Кто – они? – переспросил Лешка, все еще не веря, что Варя наконец-то согласилась пойти с ним в кино.
– Ну, они… сестра со своим Змеем Горынычем. А мне дом караулить придется. Давай на утренний сеанс сходим. Часов в двенадцать, хорошо?
И вот теперь, в половине двенадцатого, он стоял у клуба и ждал с нетерпением Варю.
Он улыбался при мысли о том, как будет рассказывать Варе о своих маленьких злоключениях, какие претерпел, прежде чем положил в карман два зеленых билетика на «Бесприданницу».
«Ловко ж у меня получилось… Перед самым носом летчика забрал последние билеты! А его девушка стояла в стороне, ну прямо, как свекла красная!» – подумал Лешка и тут же решил ничего не говорить Варе ни про длинную очередь, в которой он, как на иголках, простоял целый час, ни про офицера, пытавшегося без очереди подойти к кассе.
По асфальтовой дорожке, уже запорошенной снегом, между кустами сирени с потемневшими и обмякшими, как тряпки, листьями тянулись цепочкой счастливые обладатели зеленых билетиков (Лешке думалось, что в это воскресное утро все были счастливы, как и он).
Лешка стоял на самой середине дороги, его обходили, толкали, но он не замечал, что мешает. Он смотрел в конец аллеи, в ту сторону, откуда вот-вот должна была появиться Варя.
Неподалеку от Лешки остановился молоденький милиционер в новой, ладно сидевшей на нем шинели с горевшими золотом пуговицами.
Лешка покосился на розовощекого, круглолицего милиционера – «Что тебе тут надо?» – и отошел в сторону. Шагах в пяти от клуба, около мотоцикла, облепленного снежными хлопьями, точно он был из алебастра, стояли двое малышей – толстые, неуклюжие, совсем как плюшевые медвежата.
– А ты знаешь, он дорого стоит, – важно сказал, подражая кому-то из взрослых, карапуз в черной ушанке, вероятно, всего на несколько месяцев старше своего приятеля, поверх шапки повязанного маминым пуховым платком.
– Ага, – охотно отозвался тот, – дорого: рублей сто или десять.
На электрических часах, точь-в-точь таких же, как на станции, было без двадцати двенадцать. Минутная стрелка на этих часах просто пугала Лешку: стоит, стоит на одном месте, а потом как скакнет, словно сорока, и нет пяти минут!
Много прошло мимо Лешки веселых, улыбающихся пар. Тут были и молодые, и немолодые, совсем юные, застенчивые, быть может, как и он с Варей, впервые отважившиеся пойти вместе в кино, и совсем пожилые, бог знает сколько лет не разлучавшиеся друг с другом.
Но теперь все реже и реже проходили пары. Зато в аллее, по обеим ее сторонам, уже стояли десятка полтора парней и девушек, поджидавших своих неаккуратных друзей.
«Как на параде выстроились», – подумал Лешка, озираясь по сторонам.
Вот эта девушка в голубом модном пальто с побелевшими плечами и в пушистой пыжиковой шапке – кого она ждет? Лешка невольно улыбнулся. Разумеется, знакомого паренька, кого же еще! Ну, а вот этот нервный, преклонных лет субъект с большим красным носом клоуна и седыми клочкастыми бровями – кого он поджидает? Жену, сына или дочь? Или всех вместе?
А розовощекий милиционер, непонятно зачем затесавшийся в эту молчаливую толпу, объединенную одним чувством – ожиданием, стал проявлять заметную раздражительность. Он то снимал, то снова надевал перчатки, как будто они вдруг оказались тесными.
Занятый своими перчатками, он не заметил, как подбежала прехорошенькая запыхавшаяся девушка.
– Сереженька, я так торопилась! – проворковала она, и милиционер, сразу растаяв, подхватил ее под руку, и они умчались к лестнице с колоннами.
Лешка даже опешил. Оказывается, милиционеры не только регулируют уличное движение, задерживают хулиганов и ловят воров, но еще и влюбляются!
Ушла и девушка в голубом пальто.
– Как тебе не совестно, Татьянка, я вся продрогла! – встретила она упреком подружку в шуршащем клетчатом плаще, спокойно, неторопливым шагом подходившую к ней.
Подружка виновато улыбнулась и сказала:
– Я ело-еле разморгалась после вчерашних танцулек!
Наконец и к субъекту с большим красным носом подплыла какая-то бледно-зеленая девица. Чмокнув девицу в напудренную щеку, молодящийся субъект церемонно повел ее в клуб.
Лешка поежился, глядя им вслед.
А Вари все не было и не было… Уже прозвенели два звонка и до начала сеанса оставалось всего-навсего пять минут, но Лешка еще не терял надежды. Варя сама назначила это время, не могла же она забыть! И тут только Лешка заметил, что в аллее он стоит один-одинешенек.
Он притопнул сапогами и уже с робостью посмотрел на часы с рыхлой снежной шапкой. Длинная минутная стрелка вздрогнула и скакнула вперед, закрыв собой короткую часовую. В ту же секунду из вестибюля клуба донесся дребезжащий звонок – третий, последний.
И в груди у Лешки будто что-то оборвалось и покатилось вниз. Он не помнил, как выхватил из кармана билеты и в немой ярости порвал их на мелкие клочья.
Зеленые бумажные обрывки еще не успели упасть на землю, как к Лешке подлетела – откуда она только взялась! – подлетела, точно вихрь, Варя в зимней короткой шубейке из черного мятого плюша.
Ее синие, чуть раскосые глаза тепло улыбались, а нежные алые губы уже раскрылись, чтобы сказать, возможно, то, что говорят в таких случаях: «Ты думал, я не приду, да?», но едва она глянула Лешке в лицо, как и глаза и губы стали совсем другими.
– Что с тобой, Леша? – с беспокойством спросила Варя.
А Лешка смотрел себе под ноги, смотрел с обреченностью погибающего человека на проклятые зеленые клочья и молчал. «Все кончено, – думал он. – Варя сейчас скажет какие-то насмешливые, обидные слова и уйдет, уйдет навсегда».
– Что с тобой? – снова повторила Варя и тут только увидела на пушистом снегу зеленые бумажки.
– Ты… порвал билеты? – прошептала она, заглядывая Лешке в глаза.
– Я думал, ты не придешь, – так же шепотом проговорил Лешка и невольно зажмурился. Ему показалось, что Варя сейчас размахнется и ударит его по лицу.
Но тут случилось такое, что Лешка никак не ожидал.
– А я-то бежала, я-то бежала! – Варя взяла Лешку за отвороты пальто, совершенно белого от снега, и засмеялась.
Лешка глянул на Варю, и ему самому захотелось смеяться.
– В кино как-нибудь в другой раз сходим, – весело продолжала Варя, – а сейчас… знаешь куда давай катнем? В Москву. Там сейчас… представляю, как здорово!
– Поедем, – сказал Лешка и доверчиво улыбнулся. – А я думал… думал, ты на меня рассердишься.
– Подожди, ты весь в снегу. – Варя сняла рукавичку и принялась заботливо смахивать синеватые пушинки с его кепки, с бровей, с пальто.
– Ну, хватит, – сказал смущенный Лешка. – В двенадцать двадцать пять на Москву идет электричка. Мы опять опоздаем.
– Успеем. – Варя повернула Лешку спиной к себе и захлопала рукавичками по его лопаткам.
А потом они побежали, схватившись за руки, на станцию и всю дорогу хохотали – сами не зная над чем. Лешке было так хорошо вдвоем с Варей, что он позабыл даже спросить ее, почему все же она опоздала в кино.
Лешке приходилось бывать в Москве и раньше, уже после того, как он обосновался в Брусках, но нынешняя поездка с Варей ничем не походила ни на одну из тех его поездок. Наверно, еще много-много раз им предстоит вот так же вместе, рука об руку, бродить по шумной, многолюдной Москве, но эту их поездку он никогда не забудет!
В Брусках Лешка и Варя еле застали поезд. Войдя в вагон, они с маху сели на лавку, у окна, и Варя, поправляя на голове вязаную шапочку, съехавшую на затылок, вдруг скороговоркой, с придыханием сказала:
– Какая мордашка!.. В окно глянь… видел?
Внизу, у насыпи, стояла девочка, держа за голову глупого телка.
Девчурка и теленок промелькнули в какую-то долю секунды. Электропоезд, набирая скорость, уже мчался дальше, а перед Лешкиными глазами все еще стояли круглолицая девчонка в овчинном полушубке и длинноухий телок с большими пугливыми глазами и влажной, чуть розовеющей мордой, и на сердце у Лешки отчего-то необыкновенно потеплело.
Немного погодя Варя толкнула Лешку в бок, и он увидел в окне хрупкую, тонюсенькую березку, кем-то безжалостно поверженную на землю. Белые пушинки слегка запорошили ее желтые растрепанные косы, все еще удивительно прекрасные, и на ум невольно приходил вопрос: ну зачем так бесцельно, от нечего делать, погубила молоденькую березку чья-то злая рука?..
А уже ближе к Москве Варя и Лешка молча любовались кремовато-белой махиной университета на Ленинских горах, выросшей перед глазами как-то внезапно.
В Москве тоже валил снег, и город казался до неузнаваемости преображенным, просторным. Они вышли из метро на площади Маяковского и побрели не спеша по улице Горького – куда глаза глядят.
Крыши домов, балконы, неуклюжие смешные троллейбусы, легковые машины, скользившие бесшумно, – все было заснеженным, пушистым, невесомым. Казалось, даже воздух загустел от мельтешивших хлопьев и шагов через десять непременно упрешься в тугую дремотно-белую стену.
Крепко прижимая к себе локоть Вари, Лешка то и дело заглядывал ей в разрумянившееся лицо, отвечавшее ему каждый раз улыбкой, по-детски доверчивой, близкой.
К подножию памятника Пушкина Варя осторожно положила зеленую сосновую веточку, которую она везла из Брусков, подобрав ее по дороге на станцию. Тут же, у ног поэта, лежал букетик живых огненных гвоздик.
Поворачиваясь к Лешке, Варя шепнула:
– Гвоздички – как угольки из-под снега горят. Правда?
Вместо ответа Лешка только крепче сжал Варину руку.
А над ними, в вышине, стоял Пушкин, слегка наклонив свою курчавую белую голову, как бы благодарил за внимание.
В Столешниковом переулке (Лешка не помнил, как они туда попали) бойкие девушки в синих комбинезонах асфальтировали тротуар. Весело покрикивая, они разравнивали лопатой горячий дымный асфальт, только что сброшенный на землю самосвалом, будто намазывали на огромный ломоть хлеба зернистую икру.
Шофера самосвала, рослого, голубоглазого парня, зачем-то подошедшего к ним, девушки вдруг схватили в охапку и, визжа, повалили на снег.
– Пустите, вы, солдатки! – кричал беззлобно шофер, отбиваясь от девушек, но по всему было видно, что ему и самому хотелось чуть-чуть порезвиться.
Когда шумливые озорницы остались позади, Варя с завистью вздохнула:
– И работа у них не легкая, а все такие веселые…
– А знаешь почему? – отозвался Лешка. – Не в одиночку потому что… На народе всегда весело!
У посудного магазина с заманчивыми зеркальными витринами Варя долго стояла, разглядывая разные безделушки, китайские чашки, золоченые хлебницы и всякую другую, непонятного для Лешки назначения, посуду.
Всегда равнодушный к дорогим и красивым вещам, Лешка сейчас вместе с Варей восхищался и чайным сервизом из полупрозрачного фарфора, и пузатым, непомерной величины кофейником, разрисованным цветастым мордовским узором, и статуэткой Ванюшки-дурачка с выпученными льдистыми глазами, хватающего за хвост райскую жар-птицу.
Но особенно надолго врезалась Лешке в память в эту их прогулку по Москве выставка в салоне на Кузнецком мосту.
Здесь в огромном просторном зале с матовым стеклянным потолком перед Лешкой возник сказочный мир детства, милого и далекого, никогда и никем еще не оцененного по-настоящему.
Перед ним как живые стояли косматые лешие, головастые кикиморы, старички-полевички с хитрющей улыбочкой себе на уме. Все лесные русские чудища были сделаны руками большого художника из причудливо изогнутых стволов деревьев и узловатых корней и наростов (какая богатая фантазия у природы!).
Варя уже тянула Лешку в глубину золотисто-дымчатого зала, а ему все никак не хотелось уходить от потешных, дорогих его сердцу лесных обитателей, как бы ненадолго вернувших его в безмятежное, такое близкое и такое далекое детство.
Потом они оба застыли в стыдливом молчании возле большой, в рост человека скульптуры девушки с закинутыми за голову руками. У Лешки разгорелись щеки и молотом заколотилось в груди сердце, когда он смотрел, не в силах оторвать взгляда, на стройную, тянувшуюся вверх фигуру девушки, овеянную волнующей, обаятельной женственностью – чистой и юной.
Смугловато-телесный цвет дерева придавал скульптуре сходство с живой, трепещущей плотью. На какой-то миг Лешке показалось: вот-вот поднимется и вздохнет грудь, девушка опустит руки и прикроет ими свою целомудренную наготу.
Боясь взглянуть Варе в глаза, Лешка потянул ее за рукав кофточки и пошел, как пьяный, к выходу, ничего перед собой не видя…
Из Москвы они возвращались в сумерках. В вагоне было много свободных лавок, но Варе захотелось остаться в тамбуре, и Лешка, ни в чем ей не переча, подвел ее к закрытой двери, и тут они остановились друг против друга – оба взбудораженные и счастливые.
Когда вот теперь Лешка пытался восстановить в памяти эту их поездку в Москву, у него начинала кружиться голова.
А притихшая Варя с задумчивой рассеянностью смотрела на мелькавшие за окном черные зубчатые елочки и синие снежные пригорки. Глядя на эти волнистые пригорки, мелькавшие в скучном однообразии, невольно думалось: неужели и на самом деле так рано, совсем нежданно-негаданно, прямо вслед за Октябрьскими праздниками, наступила настоящая снежная зимушка-зима? И не то от этих мыслей, не то еще от чего-то, но Варя внезапно вздрогнула всем телом и плаксиво сказала, надув губы:
– У меня руки озябли.
– Давай я тебе согрею, – тотчас нашелся Лешка и решительно забрал Варины руки – холодные и хрупкие, в свои, большие, теплые.
Он старательно согревал их дыханием, все ближе и ближе наклоняясь к Варе, стоявшей перед ним в распахнутой шубейке.
А она дышала тяжело, прерывисто, и груди ее подымались высоко, плотно обтянутые шерстяной кофточкой.
И как тогда, в самый первый вечер их прогулки от станции до Вариного дома, затянувшейся на удивление долго, Лешка снова уловил неповторимый, пьянящий аромат юного Вариного тела.
Уже не владея больше собой, Лешка обнял Варю за плечи, подсунув руки под ее шубейку, обнял так порывисто и неловко, что Варина голова запрокинулась назад, и он, задыхаясь, не сразу нашел своими дрожащими губами ее стыдливые, еще никем не целованные губы, пахнущие молодым пресным снежком.
А через день Варя и Лешка поссорились. И поссорились, как сгоряча показалось Варе, из-за пустяка.
Вечером, как всегда в начале двенадцатого, Лешка встретил Варю на станции у киоска «Воды», и они, как обычно, не спеша тронулись к Брускам мимо кладбища, через мосточек, под которым по-прежнему журчала неутомимая, своевольная речушка с тонкими, прозрачно-стеклянными закраинами, и дальше по дороге, ставшей теперь так хорошо знакомой Лешке.
Лешка поделился с Варей заводскими новостями, не забыв мимоходом упомянуть и о том, как его избирали в редколлегию цеховой стенгазеты «Пилорама», а Варя в свою очередь рассказала о своих школьных делах.
Так бы, наверно, у них и закончился мирно этот вечер, если бы Варя не вздумала сказать:
– А я нынче утром знаешь где была?.. В Москве!
– Но? – воскликнул с завистью Лешка: он все еще был под впечатлением воскресной поездки в столицу.
– На рынок ездила, – пояснила Варя, – с сестрой.
– Покупать чего-нибудь?
– Не-ет… наоборот, продавать… Яички там, масло, творог.
Лешка опешил:
– Продавать?
– Да ведь сестра каждую неделю ездит, – смущаясь, сказала Варя. – Это меня она первый раз взяла. Тяжело было – одних яиц целая сотня… У них с Змеем Горынычем как в колхозе: и куры, и свиньи, и корова-рекордистка.
Не слушая Варю, Лешка глухо проговорил:
– И как ты могла поехать? Ведь это же… стыдно людей обирать!
– Что ты говоришь?.. Я… я не торговала. Сестра сама… Я только так, рядом с ней…
– Нынче ты просто стояла, а завтра она и тебя заставит…
– А как же быть? – Варя опустила голову. – Они ведь меня… кормят.
– Кормят! Да ты у них хуже всякой батрачки! – Взяв Варю за руку, Лешка пытался заглянуть ей в глаза. – Эх, Варя… плюнул бы я на твоем месте на этих хапуг и пошел бы работать! Хочешь, я тебе помогу?
Варя вырвала у него свою руку.
– Как ты можешь… про мою сестру!
– Да какая она тебе сестра! – все больше распаляясь, с досадой и отчаянием продолжал Лешка. – Сестра бы не заставила целый день воду из колонки таскать, да за коровой убирать, да…
– Какая ни есть, а сестра. И это уж не твое дело, – оборвала Лешку Варя.
Уже понимая, что еще одно слово, и они рассорятся, и рассорятся, быть может, навсегда, Лешка все-таки не сдержался и сказал, холодея всем сердцем от недоброго предчувствия:
– Это ты говоришь все просто так, себя утешаешь. Боишься правде в глаза посмотреть.
– Ах, вон как! – протянула Варя, изо всей силы сдерживая злые слезы, и взмахнула портфелем. – Ну, тогда можешь… можешь меня больше не встречать, раз я плохая… Чтобы я тебя больше из видела, слышишь?
И она, сорвавшись с места, побежала по безлюдной улице с такими тусклыми сегодня фонарями.
А Лешка стоял, приминая ногой скрипучий снег, стоял и не видел, как на черные глянцевые носки сапог падали скупые, крупные капли.
