Текст книги "Лешкина любовь"
Автор книги: Виктор Баныкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)
Три раза ходила Варя в Порубежку. И все напрасно. Покрутится час-другой возле шатрового домика с полинялыми, воскового цвета ставнями и уйдет ни с чем. И дом этот с одиноким кривым топольком в палисаднике казался каким-то заброшенным, нежилым. На окнах белые занавески, калитка на запоре, сенная дверь тоже наглухо прикрыта.
Как-то из соседнего двора вышла старуха. Глянула на Варю из-под руки, прошамкала:
– Ты, касатка, к молодому нашему батюшке?
Варя кивнула.
– Который раз прихожу… Постучусь-постучусь и уйду ни с чем.
– Мы и сами его не часто видим. Разве что в церкви. А матушку и подавно. – Старуха поправила на голове черный с белым горошком платок. – Бают, матушка-то до замужества на этой самой… на стройке работала в Солнечном. Ну и сбежала оттуда… денег, бают, десять тыщев у какой-то разини стянула и сбежала. А теперь и прячется от людей.
– Неправда все это, – с горячностью сказала Варя. – Ни у кого она никаких денег не брала. Уж я-то знаю: мы в одной комнате жили.
– А может, и брешут. Всякое бывает, – тем же бесстрастным голосом прошамкала старая и тотчас забыла про Варю. Повернулась к ней плоской, как доска, спиной, громко заголосила:
– Ути, ути, ути!
Нынче Варя отправилась в село в сумерках. И на этот раз ей прямо-таки повезло. Не доходя домов пять до квартиры священника, она вдруг увидела Анфису. Анфиса вывернулась из проулка, неся на коромысле ведра с водой.
Варя узнала Анфису сразу, хотя та и закутала голову газовым шарфом, надвинув его на лоб низко, до самых бровей.
– Фиса! – обрадованно вскрикнула Варя. – Добрый вечер, Фиса!
Анфиса так вздрогнула, что полные ведра на коромысле качнулись, расплескивая воду. Остановилась и сердито, исподлобья, посмотрела на Варю.
– Тебе чего от меня надо?
Смутившись, Варя не знала, что и сказать.
– Кто тебя прислал? – все с той же подозрительностью допытывалась Анфиса. – Начальство? Комсомол?
– Зачем же так?.. Меня никто… я сама решила тебя навестить. Я уж четвертый раз…
– Знаю. Видела тебя в окно.
Варя совсем опешила.
«Повернуться и уйти? – спросила она себя. – А то еще возьмет и коромыслом огреет».
Но Анфиса, конечно, об этом не помышляла. Она с каждой минутой все больше горбилась – тяжелы были не в меру большие ведра.
– Пойдем, я тебя провожу, – снова подобрев, заговорила Варя. – Или давай помогу…
Анфиса усмехнулась.
– До чего же ты жаллива, Варвара!
И первой тронулась по тропинке к дому.
– Можешь там всем сказать: я довольна судьбой. Пусть обо мне не печалятся! В особенности та… неудачливая невеста.
Вот и шатровый дом, погруженный в теплую, на удивление ясную синеву вечера. У калитки Анфиса приостановилась. По всему было видно: она здесь собиралась распрощаться с незваной гостьей. Но калитка вдруг мягко, без скрипа, распахнулась, и Варя увидела мужчину – невысокого, одетого во все черное.
– А ты не одна? – спросил он Анфису негромким, приятным голосом. И тотчас отобрал у нее ведра. – Здравствуйте, – обращаясь к Варе, прибавил мужчина. – Ну, приглашай, родная, приглашай гостью в дом.
«Наверно, это и есть Анфисин муж», – пронеслось в голове у Вари. Она хотела было сослаться на занятость и уйти, но Анфиса взяла ее крепко за руку и потащила за собой.
– Пойдем, не бойся, – шепнула Анфиса. – Он у меня добрый.
Когда Варя вслед за Анфисой поднялась по крылечку в сени, пропахшие полынком и чебрецом, а потом вошла в избу, перегороженную на две половины, уже всюду горел свет.
Хозяйка провела гостью в переднюю – уютную комнату с тахтой и круглым столом в переднем углу. На столе, покрытом клетчатой скатертью, стояла настольная лампа с белым абажуром.
– Присаживайся сюда, – Анфиса поставила стул рядом с объемистым книжным шкафом.
Садясь, Варя с любопытством посмотрела на стеклянные дверки шкафа. «Бальзак, Толстой, Тургенев», – не без изумления успела прочитать она на золоченых корешках переплетов.
Из кухни, чуть сутулясь, вошел священник, потирая большие, как у Евгения, руки, но почему-то необыкновенно белые, чересчур белые.
– Фиса, я уже поставил самовар, – улыбнулся он кротко, моргая длинными пшеничного цвета ресницами. – Ты нас, надеюсь, напоишь чайком?
Анфиса, ничего не говоря, направилась к двери, на ходу снимая с головы шарф. Вышла и плотно притворила за собой дверь.
Отважившись, Варя глянула на священника. И правда, он был еще совсем юн: розоватое девичье лицо с прыщеватым высоким лбом, маленькая, колечками, бородка, тоже светлая, как пшеничная солома. Мягкие вьющиеся волосы слегка ниспадали на ворот черной косоворотки. Брюки тоже черные, навыпуск. На босых ногах – чувяки.
– Смотрите на меня и думаете, наверно: «И что же толкнуло этого здорового парня в попы?» – покашляв в кулак, не без смущения заговорил муж Анфисы, останавливаясь у подтопка, чистого и, по всему видно, недавно побеленного.
Варя опустила глаза, чувствуя, как заполыхали огнем щеки.
Помолчав, священник продолжал:
– Мы ведь с Фисой из одной деревни, с Ветлуги. Есть такая река. В Волгу впадает между Васильсурском и Козьмодемьянском. Не слышали? Она у бабушки воспитывалась, а я с матерью. Самым старшим в семье рос. А всего нас семеро было. Отец после войны долго болел, а потом скончался. Трудно приходилось матери. И в колхозе работала и у батюшки местного хозяйство вела. Старый такой был человек, одинокий, добрый. Про попов еще Пушкин говорил: жадные, завидущие… и все прочее такое. Были и раньше такие, есть и сейчас… Только этот, отец Василий, больше походил на бессребреников из романа Лескова «Соборяне». Не читали такой роман? А вы почитайте, Лесков – хороший русский писатель… Так вот отец-то Василий и взял меня к себе в звонари, когда матери невмоготу стало с нами, малолетками. А потом в семинарию определил.
Появилась Анфиса с чашками на подносе.
– Не беспокойся, Фиса, – сказала Варя и встала. И тут она увидела в переднем углу, там, где обычно у верующих иконы, цветную репродукцию «Сикстинской мадонны» Рафаэля в узкой золоченой раме. – Уж извините меня… надо идти.
– Ну что это вы? – священник снова заморгал длинными ресницами. – Оставайтесь, право!
Анфиса не настаивала, и Варя решила твердо: «Уйду!» Священник проводил Варю до калитки.
– А вы не сердитесь на Фису, – тихо, виноватым голосом проговорил он, все еще не отодвигая засова. – Она в душе ангел, только мнительная до чрезмерности… И детство у нее сложилось трудное. Бабка до фанатизма верующей была. Маленькой Фисе все страшные сказки сказывала: и про бесов и про бабу-ягу… Она, Фиса, представьте себе, и сейчас всему этому верит… Приходите, право, еще как-нибудь, а то ей невесело бывает порой. Особенно, когда я на работу ухожу.
Всю обратную дорогу до самого Солнечного Варя думала: что она теперь, после встречи с Анфисой и ее попом, скажет Шомураду и другим комсомольцам? Что?
Над головой перемигивались редкие звезды. Даже глазам было невмочь смотреть на них – иглисто-мерцающие таинственно и призывно.
Стоило же Варе глянуть прямо на восток, как она заприметила невысоко над горизонтом еще со школьных лег знакомую ей Вегу – самую светлую, самую загадочную звезду летнего неба. Вега дрожала, точно алая капелька крови, готовая вот-вот сорваться с неба – сине-зеленого у горизонта – и скатиться на землю.
В низинке, вдоль гор, закудрявился тончайшей дымкой туманец. Вдруг в кустах ракитника, чуть ли не до самых верхушек затянутого этим колеблющимся туманцем, робко и неуверенно щелкнул соловей.
Варя остановилась.
«Ну-ну, что же ты, голосистый?» – нетерпеливо, про себя, спрашивала она соловья.
И не удивительно ли? – соловушка оказался сговорчивым. Еще раз прочистил горло да как защелкал! И тотчас в другом месте – по эту сторону дороги – ему ответил соперник на диво замысловатым коленцем.
Но тут совсем рядом в траве что-то зашелестело, точно прошагал невидимый леший, волоча за собой длинный конец толстой веревки.
Варя даже вздрогнула – так ей внезапно стало страшно одной на этой глухой тропинке.
«Да ведь это прополз уж, – принялась она успокаивать себя. – Ну да – уж. Помнишь, в детстве в деревне?.. Ты тогда их совсем не боялась».
Шуршание в траве прекратилось, но и соловьи тоже смолкли. И Варя пошла дальше своей дорогой.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯЕвгений нагнулся, протянул Варе руку.
– Хватайся крепче, – сказал он, с ободряющей улыбкой глядя сверху на ее растрепанную голову. – А ногой в этот выступ упрись.
На какое-то мгновение Варе вдруг почудилось, что снова вернулось прошлое лето – такое незабываемое, и они с Лешкой отправились в очередную свою расчудесную вылазку в горы.
– Ну что же ты? – поторопил Варю Евгений.
Не глядя на Евгения, она поймала его горячую, надежную руку, чувствуя, как в груди леденеет, обмирая, сердце.
Но вот сильный рывок, и Варя уже стояла на оголенной вершине скалы, высоко-высоко над землей, рядом с отчаянным Евгением, знающим, видимо, Жигули вдоль и поперек не хуже своего отца.
Варя подняла руки, чтобы поправить косынку, и увидела небо.
Отсюда этот безбрежный океан с островками застывших на одном месте облаков, похожих на айсберги с картин Рокуэлла Кента, казалось, значительно приблизился к ним, стоящим на скале.
И вот впервые за свою такую еще небольшую жизнь Варя позавидовала парившим в поднебесье величавым орлам.
Они проплывали над Жигулями, недвижно распластав огромные упругие крылья, проплывали круг за кругом, словно сторожили покой этого на удивление привольного – глазом не окинуть – края.
И чем выше поднимались в горы Евгений и Варя по еле приметной тропке, а то и без тропки, тем шире и шире расхлестывались перед ними и загустевшей синевы маревые дали Заволжья, и полноводная лазурная Волга, на стрежне игравшая золотыми слитками, и ластившиеся у нее под боком щетинистые хребты Жигулей – один хребет выше другого, один хребет изумруднее другого.
А ведь совсем еще недавно, какой-то час, а может, и два назад, Варя и Евгений были внизу, в лесистом овражке, у самой Волги, вместе со всеми жильцами молодежного общежития, решившими провести выходной на лоне природы.
И пока одни парни и девушки, недолго думая, растянулись на берегу, нежась в лучах вдоволь припекавшего радостного июньского солнца, другие ныряли и плавали, бодро покрикивая, соблазняя нехрабрых окунуться в обжигавшие еще холодом быстрые волжские струи, а третьи собирали по оврагу хворостишко для костра, Евгений и Варя решили отправиться на штурм самой высокой в Жигулях горы – Орлиного утеса. С ними было увязался и Михаил, но тот скоро поотстал, сославшись на мозоль возле большого пальца – не то на правой, не то на левой ноге. А возможно, он соврал? Просто понял, что третий тут лишний? Кто его знает.
– Нам еще далеко? – спросила Варя, жмуря уставшие глаза от окружающего ее нестерпимого блеска.
Евгений заглянул Варе в лицо – чуть обгоревшее, пышущее здоровьем и солнцем:
– А ты притомилась?
Она обожгла его бездонной синевой косящих глаз.
– Ничуть даже!
Они стали спускаться в заросшую дремотной чащобой седловину. К Орлиному утесу можно было добраться лишь с юго-востока, пройдя километра три сумеречным лесом.
Едва вертлявая каменистая стежка юркнула между приземистыми ясенями, как сразу же пропало небо. Теперь над их головами трепетали узорчатые листья, полыхая никогда ранее не виданным Варей зеленым бездымным пламенем.
А справа и слева тянулись непроходимые заросли, дышавшие в лицо ландышевой свежестью. В одном месте черные стволы деревьев, покрытые коростой лишайников, точно белыми заплатами, чуть расступились, и Варя увидела осклизлую скалу. По каменистым уступам, звеня и дробясь, сбегали прозрачные ручейки. А внизу смутно зияло отверстие пещеры. Из этой-то вот пещеры, почему-то представившейся Варе жуткой бездонной пропастью, вдруг подуло мертвящим ледяным холодом.
– Нас волки не съедят? – спросила, поежившись, Варя. Спросила не то в шутку, не то всерьез.
Евгений обнял Варю за плечо. Рука его была по-прежнему приятно горячей.
– Со мной тебя никто не тронет.
И тут откуда-то издалека – как показалось Варе – донеслось печальное нежное «ку-ку».
– Постой, – шепнула Варя. Она набрала полные легкие воздуха и певуче прокричала:
– Кукушка, кукушка, скажи, сколько мне лет жить?
Долгую, томительную минуту молчала нелюдимая кукушка, словно раздумывала: отвечать или не отвечать какой-то там девчонке? Варя с грустью уже подумала: кукушка, видать, забыла про нее, как вдруг из той же неведомой таинственной дали раздался птичий голос. Кукушка так заторопилась, так зачастила, что Варя еле успевала за ней считать… Но вдруг, точно поперхнувшись, смолкла птица.
– Ой, – заволновалась Варя, чуть не плача. – Значит, мне только шесть лет осталось жить?
Прошла еще секунда-другая, и птица снова закуковала.
Варя сосчитала до семидесяти трех. После этого кукушка совсем замолчала, будто ножом обрезала свою песню.
– Ай-ай! – Пораженный Евгений повернул к Варе свое смелое, открытое лицо, тоже чуть обгоревшее на неистовом солнце. И добавил: – Никогда… никогда еще при мне ни одна кукушка так долго не куковала.
И рассмеялся. А его диковатые шалые глаза как бы спрашивали Варю: «Тебе хорошо со мной? Ты меня любишь?»
Варя тоже повеселела.
– Это правда? Я счастливая, да?
– Наверно… Если кукушка не обманула.
Варя капризно топнула ногой.
– Я не хочу, чтобы она обманывала!
Когда выходили из леса, Евгений заметил на елочке, ершистой, разлапистой, стоявшей у самой опушки, птичье гнездо.
– Заглянем? – спросила Варя.
– Заглянуть можно, только руками не касайся, – предупредил Евгений.
Они присели перед елкой на корточки и осторожно, не дыша, заглянули в серое гнездышко с торчащими туда и сюда травинками.
В глубине гнезда уютно лежали четыре яичка – голубовато-зеленых, обрызганных темными веснушками.
– До чего же они славные! – воскликнула Варя. – Так и хочется потрогать.
Евгений отвел Варину руку.
– Нельзя.
– А какой птицы яички?
– Дрозда. Пойдем, а то вон наседка прилетела. – И Евгений потянул за собой Варю.
Теперь до Орлиного утеса оставалось несколько десятков шагов. Но они-то оказались самыми трудными и опасными.
К утесу тянулся узкий известняковый гребень с отвесными стенами. Когда подошли к этому недлинному перешейку, соединяющему горный кряж с шишкастым утесом, Варе стало не по себе.
– Я не пройду, – сказала она, со страхом глядя в разверзшуюся перед ней пропасть с темнеющими где-то далеко внизу в сизой гибельной дымке островерхими соснами.
– Пройдешь, – упрямо сказал Евгений. – Держись вот за ремень и смотри мне в спину. И никуда больше.
Он туже затянул ремень, видавший виды солдатский ремень, по-прежнему все еще надежно крепкий.
– Тронулись!
Варя в точности следовала советам Евгения. Обеими руками держалась за его ремень и упрямо, не мигая, глядела в широкую спину с крупными острыми лопатками, внезапно скрывшую от нее весь мир. На самой средине гребня она оступилась и чуть-чуть не заревела.
– Выше голову, – спокойно сказал Евгений. – Иди нормальным шагом.
И этот голос, показавшийся таким добрым и родным, и эта беззаботная божья коровка с лакированными крылышками, шустро ползущая по линялой морщинистой гимнастерке Евгения перед самыми ее глазами, приободрили Варю.
А когда немного погодя снова заговорил Евгений: «Все, Варюша, отцепляйся», Варя была несказанно поражена. Как, они уже на Орлином утесе? И так быстро? На том самом утесе, на который все мечтал взобраться в прошлом году Лешка?
Варя опустила онемевшие руки, Евгений порывисто присел перед ней, прижался лицом к ее ногам в синих тренировочных штанах.
– Умница моя! – прошептал он.
А Варя стояла и смотрела на млеющую внизу в солнечном ливне Волгу – сказочно голубую змейку. По Волге шел скорый пассажирский пароход. Но отсюда, с этой головокружительной высоты, большой трехпалубный пароход походил на пушистый белый комок – гордого лебедя, царственно скользившего по зеркальной глади будто остекленевшей до самого дна реки.
– А ты знаешь, Леша, я есть хочу, – неожиданно для себя сказала Варя. – А все мои припасы там, внизу, остались.
Евгений не сразу поднял голову, не сразу и ответил.
«Слышал он или нет, как я оговорилась? – подумала Варя, прижимая к груди свои оцарапанные руки, будто хотела унять внезапно забившееся ожесточенными толчками сердце. – Нет, нет… я дальше не могу так… я нынче же, нынче же сама напишу Леше! Что он со мной делает? Или он хочет моей погибели?»
– Варюша, что с тобой? – откуда-то издалека, точно из бездонной пещеры, долетел до нее глуховатый голос Евгения.
Придя в себя, Варя ладонью отерла мокрые щеки.
– Это я так… просто так.
Она боялась встретиться с Евгением взглядом. А он смотрел на нее снизу вверх странно остановившимися глазами.
– Пусти, мне неудобно, – попросила Варя.
Но Евгений не отпустил Варю. Он только поднялся во весь свой могучий рост и всю ее прижал к себе налившимися непоборимой силой ручищами. Ее тело напряглось, желая освободиться от этого перехватившего дух объятия.
– Пусти, что ты делаешь? – простонала Варя, закидывая назад голову.
Она хотела сказать Евгению, что любит не его, что любит другого, но не могла вымолвить слова. Жадные нетерпеливые губы, горькие от табака и пота, отыскали ее губы и слились с ними, слились, казалось, навечно…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯВаре нездоровилось. Накормив обедом Михаила, она прикрыла полотенцем немытую посуду и пошла к себе в комнату.
В коридоре ее остановил Михаил.
– Варяус, ты заболела? – Он без особого любопытства посмотрел ей в глаза. А в голосе было столько неясности!
– Нет… Голова немного кружится. От жары, наверно, – ответила Варя как можно спокойнее. Но золотистая смуглость лица ее словно бы внезапно поблекла. И это не ускользнуло от Мишкиного взгляда.
– Принести пирамидон? У меня есть.
– Спасибо. Я полежу с часок, и все пройдет.
Варя пошла дальше. Но Михаил не отставал, он зашагал рядом.
– А ты все хорошеешь и хорошеешь, Варяус, – вздохнул он завистливо. – Замуж не собираешься?
– Глупый Мишка, кому я нужна? – Варя через силу улыбнулась и украдкой глянула своими мерцающими раскосыми глазами на собеседника.
– А другие, представь себе, женятся, выходят замуж, – подчеркнуто беззаботным тоном продолжал Михаил, вертя между пальцами спичечный коробок. – Вот даже Ольга… я тебе, должно быть, порядком надоел с этой своей приятельницей? – И он тотчас поправился: – С бывшей приятельницей… Получаю нынче письмо… Подумать только: замуж вышла! Чтобы не расставаться с Москвой, вышла замуж за человека на двадцать пять лет старше себя. За бодрячка-старичка, кинорежиссера, уж неизвестно сколько там сменившего разных жен… Между прочим, деловитый старичок, преуспевающий. Сейчас снимает художественный фильм о бригадах коммунистического труда.
У Вариной комнаты опять остановились.
– Ложись иди, – Михаил как бы нечаянно прикоснулся своей рукой к Вариной руке – холодной, точно неживой. – А может, все-таки принести пирамидон. А?
Варя еще раз взглянула Михаилу в лицо. Глубоко запавшие Мишкины глаза смотрели на нее с горячей собачьей преданностью.
– Нет, Мишка, мне ничего не надо, – обронила Варя, поспешно отворяя дверь.
Едва она легла в постель, не снимая с себя домашнего халата, как в комнату впорхнула Оксана.
Кругленькая, упитанная, вытирая полотенцем шею, Оксана с наигранным изумлением воскликнула:
– Светик, что с тобой?
И колобком подкатилась к Вариной койке.
– Да ничего… разве нельзя полежать? – отводя в сторону взгляд, Ответила нехотя Варя.
– А ты уж не скрывай… нехорошо! – еще более распаляясь в припадке великодушного внимания, принялась настойчиво выспрашивать Оксана. – Я с понедельника заметила… после пикника с тобой что-то неладное творится. Учти на будущее: слишком длительные прогулки вдвоем к добру никогда не приводят!
Оксана села к Варе на кровать.
– А вообще-то тебе везет. Счастливая! То Лешка – такой симпатичный парень – вокруг тебя увивался, то этот Мишка – профессорский сынок. Моргни ему глазом, и он за тобой на край света, как телок, поскачет!.. А теперь третий появился: шофер с нефтепромысла. Обожаю таких!
Кривя в улыбочке тонкие губы, Оксана пожирала Варю зелеными тревожными глазами. А Варе было невыносимо это ее разглядывание в упор.
– Я независтливая, ты прекрасно знаешь. И я так рада за тебя! – с еще большим вдохновением затараторила Оксана, не желая замечать, как она надоела Варе. – Только Лешку – раз забыл – выброси начисто из головы! Евгений куда лучше: один сын в семье, а хозяйство какое! Во всей Порубежке, говорят, другого и не сыщешь. Одних пчел десять ульев. А сад? Райский!.. Заработки же у него дай бог! И левака не промах зашибить. Сама слышала, как Шомурад сказывал: «Калымит что надо этот прохвост! Старуху какую и ту за так не подвезет». Понимаю, Шомурад от зависти…
– Оксана, ну о ком это ты? – Варя поморщилась, доведенная до отчаяния.
– К тебе с открытой душой, а ты… ну, зачем, светик, притворяться? – Оксана драматически, как заправская артистка, всплеснула руками. – О Евгении твоем толкую, о ком же еще? Желаю тебе, Варечка, большого-большого счастья… если, конечно, сумеешь удержать Евгения. К такому красавцу, само собой, все девки липнут. И он, болтают, не теряется!
Решительно приподнявшись, Варя оперлась локтями в подушку. От клокотавшей в груди ярости она мертвенно побледнела.
– Сейчас же убирайся вон с моей кровати! Я тебя видеть больше не хочу!
Оксана опешила. И все еще продолжала сидеть у Вари в ногах. Полуоткрытый рот. Круглые, точно стеклянные пуговки, глаза, готовые вот-вот выпрыгнуть из орбит.
– От такого счастья… я из Подмосковья сбежала! – Варя собиралась сказать что-то еще, но не смогла: ее душили слезы.
Она отвернулась к стене. А чтобы не разрыдаться, сунула в рот угол подушки.
Очнулась Варя вечером. Разбудил ее стук в дверь, негромкий, но настойчивый.
– Кто там? – спросила она, все еще продолжая лежать на боку.
И вдруг – совсем рядом – из открытого настежь окна послышался шепот:
– Варвара, ты одна?
Почему-то испугавшись, Варя вскочила, глянула в окно. Но под окном никого не было.
– Это я… Анфиса. Ты одна? – снова раздался тот же нетерпеливый щепоток.
– Одна, одна… А ты где, Фиса?
И только тут в проеме засиненного окна выросла высокая худущая фигура, закутанная в темный полушалок.
– Убери стол, я влезу в окно. Смотри свет не включай.
Варя послушно отодвинула столик, и Анфиса проворно вскарабкалась на подоконник, потом неслышно спрыгнула на пол.
– Дверь тоже запри на ключ, – приказала гостья. – Я не хочу, чтобы меня ваши видели.
Присели – Варя на кровать, Анфиса на стул. Сбросив с головы шелковый полушалок, Анфиса спросила:
– Тебе не противно меня видеть?
– Какая ты все же странная, – Варя пожала плечами.
Гостья молчала, быстро-быстро перебирая пальцами тяжелые длинные кисти полушалка.
– А ты знаешь, мой-то Иван… умом рехнулся. Видно, бес попутал, – всхлипнула вдруг Анфиса, по-бабьи подпирая кулаком щеку. – Не иначе бес попутал!
Варя молчала.
– Собирается от сана отречься… «Не верю, говорит, больше в бога. И не хочу, говорит, людей обманывать, не хочу на их подаяния жить».
Анфиса вытерла концом полушалка глаза, но не сдержалась и опять всхлипнула. В ее сгорбленной, поникшей фигуре чувствовалось отчаяние, безнадежное отчаяние.
– Уговаривает в Сибирь уехать. «Поступлю на стройку… У меня руки вон какие… и заживем с тобой честно, как все»… Люблю я его. Понимаешь? Люблю! Кабы не любила, бросила бы – и весь сказ!
Ничего не говоря, Варя встала, обошла стул. Погладила Анфису по плечу. Неожиданно вспомнила: в ту глухую лунную ночь в начале весны Анфиса вот так же гладила ее, Варю, по плечу. И недавно это было, и в то же время, казалось, давным-давно!
– Успокойся, Фиса. Тебе не плакать надо, тебе радоваться надо! Сердце твое любви искало, а не бога… пойми ты это!
Анфиса посидела-посидела, потом поднялась, поцеловала Варю в лоб. Постояла и еще поцеловала. И уж после этого, все так же молча, метнулась к окну, точно большая черная птица.
