Текст книги "Безвременье"

Автор книги: Виктор Колупаев

Соавторы: Юрий Марушкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

53.

Я шел и шел по бесконечному коридору Космоцентра, хотя мог бы просто распространиться по нему сразу, но не хотелось пугать человеко-людей, которые чуть ли не демонстрацию здесь устроили. Группками и поодиночке сновали они туда-сюда с озабоченным видом. Да и то сказать... Надписи и указатели кого угодно могли свести с ума: «Вперед к началу!», «Бегом стоять!», «Куда прешь, сука!», «Свет в конце тоннеля!», «Приехали, дальше некуда!», «Ищи, ищи, может, и найдешь что». А были и просто устрашающие: «Конец света!», «Конец всему!», «В конце-то концов!»

Как они, людо-человеки, во всем этом разбирались, я постичь не мог. Но вот одна надпись остановила меня. На двери значилось: "Прием только всех сразу! Круглосуточно!" И это могло относиться лишь ко мне. Ведь это я был всем сразу! А людо-человеки, рванись они сюда скопом, просто застряли бы в дверях, да еще и подавили бы друг друга в свалке. Впрочем, видимо, понимая это, они и не рвались в дверь. Я постоял немного, переминаясь с ноги на ногу. Руку, что ли, приложить? Но тут из-за двери донесся призывный голос Каллипиги:

– Входи, открыто!.

Но дверь оставалась закрытой.

– Жду-у...

Совершенная форма ждала меня за закрытой дверью, а я тут переминался с ноги на ногу, мучился и ликовал. Откуда только силы взялись? Не разбегаясь, с места, ломанулся я в дверь... И прошел ее, даже не нарушив при этом молекулярного строения.

– Молодец! – сказала Каллипига. – Ты все можешь.

Да для нее я был готов на все, возможное и невозможное. Она стояла передо мной, улыбаясь загадочно и ободряюще. Самоснимающееся платье на ней щелкнуло своими застежками и медленно поползло вниз.

– Это наш с тобою кварсек, – сказала Каллипига. – Тесновато, конечно. Но ты же знаешь, что у нас с площадями туговато.

– Знаю, – ответил я и тут же решил при первой возможности увеличить площадь кварсека. Кровать, стол с компьютером, один стул. Каллипига перехватила мой взгляд.

– Придется на одном стуле вдвоем сидеть. Я и на второй стул заявку подала, да только когда его выдадут? А тут и без того места мало.

– Не надо, не надо второго стула, – поспешил успокоить я ее. – И на одном посидим.

– Я тоже так думаю, – сказала Каллипига. А из опускающегося вниз платья уже высвободились ее груди, уставившиеся на меня стрелами сосков. – Тут и пообедать можно, – продолжала перечислять достоинства кварсека Каллипига. – И душ есть. Жить можно.

– Можно, можно, – согласился я.

На ягодицах ее самоснимающееся платье слегка затрещало, но не порвалось. А может, и порвалось, но я не успел заметить, потому что в следующее мгновение оно опустилось еще ниже и теперь под действием гравитационного поля упало на пол. Каллипига переступила через него, крутанулась на столь ограниченном пространстве, с размаху ударила меня в право-левое плечо высоко поднятой ногой, так что я взлетел чуть ли не до потолка и шлепнулся на кровать, больно отбив спину. Сандалии разлетелись по углам, хламида упала на пол. Кровать была довольно жесткая. И пока я соображал, что же произошло, она уже оседлала меня. Тут уж я не стал ни в чем ей перечить, а только гладил ее нежную и упругую кожу.

– А ты, правда, все, все, все? – озабоченно спросила она меня минут через пять.

– Да, – ответил я и хотел было кивнуть, но она крепко припечатала меня к подушке.

– Вот ты сейчас все, все, все мужчины вместе взятые?

– Да, – с гордостью подтвердил я. – Все без исключения.

– Это, конечно, престижно, – задумчиво сказала Каллипига. – Побороть всех особей мужского пола мира, да еще сразу! Но у меня к тебе просьба...

– Все, что хочешь.

–  Отдели от себя, пожалуйста, малолеток, немощных и стариков.

– Как? – растерялся я.

– Да так... В буквальном смысле. Оставь только тех, кто повыносливее.

Я, конечно, отделил от себя этих молокососов, старых пердунов и прочих слизняков. И им было так стыдно, что они тут же просочились через закрытую дверь, также, между прочим, не нарушив ее молекулярного строения.

– Уже лучше, – сказала Каллипига и чуть не задушила меня. Так бы и остались в виртуальном мире одни недееспособные.

А они, эти самые недееспособные, посудачили о том, о сем за дверью, некоторые даже плевались при этом и кулаками грозили, но, от нечего делать, воссоединились в меня-второго и пошли... Вернее, я-второй пошел разыскивать Фундаментала. Мыслить-то я-второй еще мог, да и детская непосредственность и стариковский опыт подсказывали мне-второму тему для серьезного разговора.

Снова я брел по коридору, вправо ли, влево ли, – не понять. Да и одинаково это было для меня. "Предъявите причину в развернутом виде", – значилось на одной двери. "Улыбайтесь шире!", – предлагалось на второй. Указатель: "Дорога в никуда". Воспретительный знак: "Стоячка запрещена! За нарушение – сам знаешь что!" Объявление: "Сдаю кварсек под офис". Другое: "Прошу убийцу вернуть меня к прежней жизни". Третье: "Не шалею, не плачу, не плачу!"... "Ищу, да все напрасно!"... "Кто, если не тыл?" И снова указатели: "Да пошел ты вон туда!", "Еще дальше!", "Пришел, осел!"

Я вернулся на несколько шагов назад. "Ну и тупой ты! Ну и тупой...", – расстроено значилось на двери.

– Входите, – Фундаментал откатил в сторону дверь. – Что это вы, как в воду опущенный? С Каллипигой поссорились?

– Да не ссорился я с ней... – Я вошел в кварсек.

– Верно. С ней трудно поссориться. Проблемы какие-нибудь?

Кварсек был точь в точь, как и у Каллипиги, только вместо одного стояло два стула.

– Садитесь, – предложил Фундаментал, придвинув один стул ко мне, а второй поближе к столу с компьютером, на экране которого то вздымались, то опадали совершеннейшие по форме и прекраснейшие по содержанию ягодицы Каллипиги. Спутать их с другими было невозможно. Я, по-детски, поскуливая, стариковски закашлялся и сел на стул возле двери.

– Нехорошо подсматривать, – сказал я.

– Конечно, нехорошо, – согласился Фундаментал. – Плохо даже! Отвратительно! Но что поделаешь, – приходится. Должность такая...

– И должность у вас мерзкая, – заявил я.

– Ага, – снова согласился Фундаментал. – А как же... Хуже не бывает.

– Выключите! – потребовал я.

– А вдруг что интересное пропущу?

– Да что там для вас интересного?

– Как что? Разговоры, конечно. Просьбы, обещания. Вы ведь, если что ей пообещаете, то уж обязательно выполните?

– Конечно. Ведь он – это я. А я и без этого монитора вам все расскажу.

– Вы– да. А тот, насилуемый?

– Тот и есть я. Пора бы уж и привыкнуть. А что касается насилия, то там все по обоюдному согласию.

– Ну вот видите? Одно дело вы тут, а другое – там.

– Никакого другого дела! – начал свирепеть я.

– Ладно уж, – согласился Фундаментал и с явным сожалением выключил монитор компьютера. – Пересказывайте тогда, о чем они говорят.

Но пересказывать пока было нечего.

– Это вы построили дом с улучшенной планировкой? – спросил я.

– Кто спрашивает и у кого? Вы или он?

– Я спрашиваю! У вас!.

– Мы, конечно.

– С бесконечным количеством подъездов и этажей? – не поверил я.

– Да нет... Построили мы только один подъезд... Девятиэтажку... Чертежи были. Стройматериалы кой-какие – тоже.

– А почему же подъездов бесконечное количество?

– Компьютер штампует.

– То есть, их на самом деле нет?

– Да почему же нет? Есть.

– Не понимаю.

– Вот вас ведь тоже нет. И тем не менее, вы есть. И даже сидите передо мной, лежите... и еще, черт знает, чем занимаетесь!

– Мы – виртуалы.

– А мы – людо-человеки.

– У нас все возможно.

– У нас в компьютерах тоже все возможно! На бумаге, как сказали бы в прошлые века. Или в будущие... Ничего не поймешь!

– На травке бы покататься...

– С чего это вы вдруг захотели?

– Это не я. Это Каллипига.

– А-а... И что вы ей ответили?

– Я все для тебя сделаю. – Говоришь: все, а сам ничего не делаешь. – Прямо сейчас, из этой кровати травку сделать? – И чтобы речка была с песчаными берегами. – Молочная? – И домик на берегу, со светелкой. – Супермаркет невдалеке соорудить? – Коровушки-буренушки. – Может лучше сгущенку? – Муж непьющий, некурящий. – А как насчет соседей? – Солнышко, тишина и никого вокруг. – А супермаркет? – И чтобы по бабам ни-ни. – Так ведь там никого кругом!

Она отдыхала, пригвоздив меня к жесткой постели.

– Стойте, стойте! – возопил Фундаментал. – Какой супермаркет, какие такие буренушки-коровушки! Пообещали и ладно. А программу получите у меня. Никакой самодеятельности!

 Я молча смотрел на него. Он чуть успокоился.

– Ну, что там они еще говорят?

– Молчат.

– Вообще, что ли, никаких звуков не издают?

– Почему? Звуки издают, но бессмысленные, бессвязные.

– Понятно. Что же... Может, ознакомитесь пока с техническим заданием?

– Будем знакомы, конечно, – согласился я.

Фундаментал потянулся к компьютеру, перехватил мой предостерегающий взгляд, успокоил:

– Документальные фильмы из нашего прошлого. Цветные, озвученные, правда, вкуса и запаха не передают.

Несколько часов, по их времяизмерению, разворачивал он передо мной картины прошлого Земли. Прошлого, если считать с момента их путешествия в это самое прошлое. Иногда он спрашивал: "Сложно?", "Трудоемко?", "В принципе возможно?", "Какая в этом помощь потребуется?", "Поднимете?" Мне было трудно понять, что он от меня хотел. Ну, зеленая! Ну, мягкая! Цветики-цветочки! Ягодки-лепесточки! Я уже и себя-первого начал понемногу вытаскивать сюда. Все-таки я-зрелый был сообразительнее себя-мальца-старика. Да и силы свои по созданию мира людо-человеков надо было посоизмерить. А я-второй, воспользовавшись этим, потихоньку отсылал себя в кварсек Каллипиги.

И в какой-то момент, говоря по людо-человечески, я потерял контроль над собой. Да и Каллипига время от времени заводила разговор о зеленой лужайке с песчаными берегами. И я напряженно прикидывал, как совместить ее мечты с требованиями Фундаментала.

Короче, в какой-то момент я потерял бдительность, и все эти я-вторые рванулись на освобождающиеся места (места – в фигуральном смысле, конечно) от перешедших сюда я-первых. Каллипига тотчас же почувствовала неладное. Она скатилась с меня, уж и не поймешь, какого, в сердцах плюнула мне в промежность, села на край кровати и заревела.

54.

Суета города обрушилась на нас внезапно. Я подрулил к тротуару и остановил мотоцикл. Я понимал, что сейчас крайне важно уловить хоть какую-нибудь закономерность в жизни города. Но все вокруг бурлило непонятно и угрожающе. Вспыхивали вверху огромные искусственные, электронные костры, в диком водовороте рвали с кого-то одежду. И тут же, в пяти метрах над всем этим, за стеклянной стеной здания чинные и ровные ряды людей, похожих на манекены, нажимали на клавиши пультов и пристально всматривались в мониторы. А в воздухе тянуло смрадом и тончайшими духами, уши давил грохот движения и бравурные звуки какого-то марша. А над всем этим разливалось море света, яркого, но холодного.

Пров смотрел на все происходящее вокруг с любопытством, заинтересованно, но просто, без всякого страха и внутреннего напряжения, неприятия. Его непредубежденный взгляд сразу же разделил потоки пешеходов на несколько рангов и не столь по одежде, сколько по манере держаться, о чем он тут же сообщил мне в самое ухо. Перед людьми, идущими с независимым видом, многие раболепно вытягивали шеи в каком-то неестественном для нашего понимания поклоне. А те, что бесновались под капающим огнем факелов, явно не интересовались ни первыми, ни вторыми и образовывали здесь, прямо на тротуаре, какой-то свой сумасшедший мирок. Пров отметил несколько заведений со столиками и стойками.

Я совершенно машинально пытался разобраться в правилах уличного движения, но понял только одно: некоторое время машины шли по правой стороне улицы, потом вдруг перестраивались и шли уже по левой. При этом не происходило никаких столкновений и аварий. Почти все машины отравляли воздух своими выхлопными газами. Принцип работы таких двигателей был известен мне: тот же самый, что и у нашего "монстра".

– Ну, заехали, – сказал я.

– Что? – переспросил Пров.

– Заехали, говорю! – проорал я. – Что дальше-то делать будем?

– Не знаю. Осмотримся для начала.

И тут я увидел на противоположной стороне улицы знакомого. Небрежно прислонившись к стене здания, стоял тот самый "менестрель", которого я видел в Смолокуровке, когда шел туда в первый раз. Наряд на нем был, по-прежнему, умопомрачительный. Все те же шаровары с разноцветными штанинами, драная замызганная тельняшка. На ногах лапти. В руках он держал гитару, иногда лениво перебирая струны.

– Любопытно, – сказал я.

– Что?

– Видишь, вон на той стороне улицы стоит человек с гитарой?

– Ну?

– Так вот, я видел его в Смолокуровке. Это тот, что пел странную песню.

Пров вдруг одним махом соскочил с заднего сидения.

– Куда ты?! – крикнул я.

– Подожди, – махнул он рукой. – Стой и жди.

Между ним и противоположным тротуаром, куда он, как я понял, стремился, лился поток машин. Пров подождал, пока машины не стали перестраиваться в другой ряд, и неожиданно резво преодолел половину улицы. Теперь ему нужно было подождать еще немного. А как только вереница машин сдвинулась вправо, он оказался на тротуаре. Толпа, рвавшая одежду с человека, уже разошлась.

Пров шел уверенно, не сторонясь прохожих, прямо. Потом остановился и молча воззрился на "менестреля". Ясно. Мимо гитары Пров пройти просто так не мог. Сейчас гастролировать начнет. И действительно... Пров протянул руку к гитаре каким-то, свойственным только настоящим гитаристам, жестом. И "менестрель" его понял. Свой инструмент он отдал безропотно и повернулся к Прову спиной. Но в этом его действии не было пренебрежения или враждебности. Он просто собирался что-то делать.

Перед ним находился вделанный в стену здания ящик. Я слез с мотоцикла на тротуар, приподнялся на цыпочках, чтобы лучше видеть. "Менестрель" открыл крышку ящика. Там оказалась какая-то ниша, в которой он начал шарить руками, но, вероятно, ничего не нашел. Тогда он сдвинул сверху какую-то доску и погрузил руки во внутренность ящика. Его руки уверенно и быстро делали свое дело. Наконец, он, видимо, сделал то, что хотел, сдвинул доску на прежнее место и снова погрузил руки в пустую нишу. Она была с метр в длину, глубиной до запястья руки и высотой в четверть метра. "Менестрель" забегал пальцами, не касаясь ими стенок и дна ниши, и в воздухе разнеслись звуки музыки, требовательной и настойчивой.

Это же был электромузыкальный инструмент! Нечто вроде электрооргана. Пров решительно отодвинул "менестреля" в сторону, повесил ему через плечо гитару, которая так и не издала в его руках ни звука, сыграл какую-то музыкальную пьесу,  затем немного вытянул шею вперед и запел своим хрипловатым, низким, но сильным голосом. Вокруг начали собираться прохожие, останавливаться, но снова только определенный ранг. Те, что шли в более стандартных одеяниях, не останавливались и даже шарахались в сторону или спешили пройти побыстрее. А вокруг собиралась толпа в разношерстной одежде. Музыка уже заливала целый квартал и неслась неизвестно откуда, страстная, чистая, какая-то нечеловеческая, небесная. И в этот оркестр многих музыкальных инструментов вливался хриплый голос, звучащий укором и пробуждающейся совестью.

 Я – весь чувствилище – полн тайных знаков-снов,

 неясных, непонятных, зыбких,

 немыслимых и странных, словно зов

 вчерашне-завтрашней улыбки.

 Те сны-знамения, чьи вестники они,

 каких времен и стран посланцы?

 Исходит – "Вснись! Прочувствуй! Уясни!" —

 от высших, низших ли инстанций?

Толпа все росла, выливаясь на проезжую часть улицы, так что движение машин сначала замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Но никто не возмущался этим. Лишь определенный ранг людей спешил уйти от этой музыки и голоса, но без угроз и криков, тихо, словно бы даже незаметно. В оттопыренные карманы куртки Прова слушатели опускали монетки.

 И что пытается видений вещий хор

 сказать мне важного такого?

 Пророчества о будущем? Укор

 годам, текущим бестолково?

 А может, все это возврат меня в мою

 и наших прочих жизней память?

 Ведь я порой черты их узнаю

 сквозь лет-пространств седую замять.

Его слушали с каким-то внутренним трепетом, словно пытались разобраться в своей совести, в своем "Я". Вся улица была запружена людьми. Даже люди-манекены в стеклянном здании нажимали кнопки на пультах не совсем синхронно. В карманы Прова продолжали сыпаться монеты, но он, словно, не замечал этого.

 Вот я иду себе, хоть, вроде, и нельзя

 по нескольким дорогам сразу,

 с грядущим и былым. В сопутники-друзья

 я взял их как спецов по сонным парафразам.

 А сны... Труд невелик раскрыть их тайный бред.

 Купите сонник, в нем... в нем есть на все ответ.

Мелодия оркестра, набирая высоту, исчезла где-то за пределами человеческого слуха, и тогда Пров обрушил на слушателей последний, страшный и мучительный аккорд. Нет, облегчения такая музыка не приносила. Она слишком тревожила, будоражила, заставляла думать, не предлагая определенного выхода. И в этом заключалось ее основное коварство. В ее незаконченности, незавершенности.

Пров закрыл ящик и молча пошел по улице среди расступающихся слушателей. Огненная капля с верхних этажей упала ему на плечо, но никто не закричал, не бросился на него, не стал срывать одежду. И капля сжалась и стекла на камни тротуара.

Воспользовавшись еще не рассосавшимся затором, я пересек улицу и догнал Прова. Он не обращал на меня внимания. А путь его был недалек, лишь до ближайшего бара. Его, словно, узнали здесь и поспешно потеснились за стойкой. Перед Провом оказался бокал и тарелочка с какой-то густой кашицей. То же самое подали мне. Пров тихо улыбнулся и взял бокал.

– Нет, не время, – остановил я его.

Лицо Прова разочарованно вытянулось.

– Отложим, – сказал я, отодвинул свой бокал и осторожно высвободил второй из рук Прова. – У нас еще много дел. Хоть что-то мы должны сделать, раз приперлись в такую даль?

Посетители бара смотрели на меня недоуменно, даже с некоторым ужасом.

– Ты, как всегда, прав, Мар...

По улице снова текли потоки машин, крутились огненные колеса на своем, живущем какой-то отдельной жизнью, уровне. Мальчишки обстреливали половинками камней своего товарища, откуда-то несло горелым. И уже ничто не напоминало того странного внимания, с которым слушали песню Прова.

Мы уже привычно перебрались через улицу к мотоциклу.

– Ну дал ты публике по мозгам! – сказал я. – Заторище какой устроил. Еле рассосался.

Пров вытащил все, что набросали ему в карман, и начал сортировать. Номиналов монет не знали ни он, ни я.

– Гастролируешь? – спросил я.

– Гастролирую, – согласился Пров, но так, словно, это к нему не относилось.

– И давно?

– Да, считай, почти всю жизнь... – Пров снова пошарил в карманах и вытащил еще несколько монет и кусочек картона.

– Пригодится, – сказал он, разглядывая монеты. – Мелочь, наверное.

– А это что? – Я взял у него из рук картон. – План какой-то?

– Впервые вижу, – удивился Пров. – Подсунули, наверное.

– Это что, тоже деньги? Да, вроде, нет. План это, план! А для чего и зачем?

На кусочке картона была изображена ломаная линия со стрелками и с какими-то знаками. Пров ткнул пальцем и сказал:

– Вот здесь нас ждут.

– Ждут! – передразнил я его. – Ты хоть понимаешь, что говоришь? Нас никто здесь не знает, мы никого здесь не знаем, и вдруг – ждут нас! Выходит, что нас и здесь ждали, раз этот картон очутился у тебя в кармане? Постой... "Менестрель"! Может, это он ждал нас здесь? Он тебе что-нибудь сказал?

– Пожалуй, что так, – после непродолжительного молчания согласился Пров. – Нет, он мне ничего не говорил.

– Значит, ждут нас?

– Ждут , – подтвердил Пров. – Сможешь вести мотоцикл?

– Смогу, – ответил я сквозь зубы. – Только куда?

– Прямо, потом направо возле этого квадратика, затем налево мимо крестика, снова прямо. Вот в эту точку. Там сделаешь петлю и снова в ту же точку. Понял?

– А ты хоть сам-то понял?

– Нет, но ты же водитель, Мар...

– Вдохновил! Садись, поехали!.

Мотоцикл медленно тронулся, ища просвета, чтобы влиться в поток машин, и через минуту уже мчался с ними наравне. По сторонам я особенно не засматривался, пытаясь лишь угадать какое-нибудь здание или сооружение, похожее на "квадратик". Минут через двадцать впереди показалась четырехугольная стеклянная башня. И, поскольку ничего подобного на нашем пути пока не встречалось, я решил, что это и есть "квадратик", заранее перестроился в крайний ряд и свернул перед башней направо. Теперь "крестик"... Что за сооружение могло иметь вид крестика? Я запомнил, что линия, соединяющая "квадратик" с "крестиком", была короче, чем первая. Значит, и расстояние здесь короче.

Движение тут было менее оживленным. Я чуть сбросил скорость и крикнул Прову:

– Ищи!

 И что бы это могло быть такое, похожее на крестик? Вскоре я увидел его. Это было не что-то, напоминающее крестик, это был самый настоящий крест, каменный, высотой метров в десять. Я почти совсем притормозил, бороздя ногами по асфальту. На кресте висела табличка с надписью:

ВАКАНСИЯ

Пытаться понять сейчас что-либо не было времени. Я медленно повернул налево. Улица была пустынна. Редкие пешеходы на тротуарах, тишина, нарушаемая лишь гулом мотора нашего мотоцикла.

– Вперед? – обернулся я к Прову.

– Да, – подтвердил он. – И, судя по пунктирной линии на плане, ехать придется долго.

– И до какого, интересно, места?

– Не знаю. До самой точки.

– Все понятно, – сказал я и набрал скорость.

Ехать по пустынной улице было просто, но я решил не разгоняться слишком уж сильно. Ведь, что такое "точка", я не знал. Город кончился, по сторонам проносился сосновый лес, на дороге ни людей, ни машин. Пров молчал и не подавал никаких знаков. Ну, я и ехал себе вперед.

И вдруг все кончилось! В глазах потемнело, мотоцикл пошел юзом, под ногой я почувствовал песок. Сбросив скорость до нуля и успев выключить зажигание, я выправил мотоцикл. В голове забухало.

Пров был ошарашен не меньше меня.

– Не ушибся? – спросил я участливо.

– Нет. – Он разглядывал небо. Обыкновенное звездное небо с Луной, звездами и... почти полным отсутствием кислорода. – Включай прожектор. Назад!

Я включил фару, развернул мотоцикл. Минут пять мы тут продержимся. Но рисковать не стоило. Мы выскочили в свой мир! Это было ясно. И теперь нужно бежать из него, что есть мочи. Мотоцикл заработал, но в песке его заднее колесо буксовало.

– Садись! – крикнул я.

Пров сел и, помогая мотоциклу ногами, мы медленно поползли вперед. След, по которому нам нужно было вернуться, был отчетлив и не столь уж длинен. Я мельком подумал о том, что 60 километров в час мы вряд ли успеем набрать. Но тут же вспомнил, что подобный рубеж мы преодолевали и пешком.

Так и оказалось. И хорошо еще, что я не успел набрать скорость. Мы проползли невидимую границу и теперь медленно вкатывались в город. В том же самом месте, что и днем. Только теперь и здесь была ночь.

Мотоцикл затих, но мы еще некоторое время сидели в мягких, но уже надоевших сиденьях, прислушиваясь, не разбудили ли мы кого-нибудь, не привлекли ли к себе чье-то внимание.

Город спал, чужой и непонятный. Слабым светом горели фонари; сжались, едва мерцая, огненные колеса на верхних ярусах, отражаясь в стеклянных стенах зданий. Четкий, но еще далекий стук каблуков донесся откуда-то издали. Трель свистка.

– Давай-ка назад, – шепнул Пров. – Ночью нам здесь делать нечего.

Мы сошли с мотоцикла, развернули его и медленно покатили по выщербленной асфальтовой дороге. "Монстр" шел легко и с полкилометра мы его толкали молча. Какое-то место на обочине показалось Прову подходящим, и мотоцикл с удовольствием, пришлось его даже придерживать, съехал в кусты. Здесь его толкать было труднее, и метров через пятьдесят мы остановились.

– Приехали, – сказал я.

Пров потоптался и сел в траву. Я последовал его примеру.

– Поспим до рассвета, – сказал Пров. – А в город пойдем пешком.

– Ладно, – согласился . – Соображения только свои выскажи.

– Соображений мало, одни лишь предположения.

– Давай предположения.

– То, что нас здесь ждали – несомненно. Ждали и в первый раз. Иначе, зачем тебе подсунули лже-Прова? А с планом сложнее. Его могли подсунуть в трех случаях: в Смолокуровке, здесь в толпе и... еще до нашего перехода.

– Орбитурал, что ли?

– Не знаю. Но, если не ты и не я сам, то возможны только эти три варианта. В карманы мне не за чем было лазить, так что пока мы не начали пересчитывать монеты, я и не знал, что там могло лежать.

– Ну, хорошо... Подсунули нам этот маршрут, а в итоге мы оказались в том же месте, откуда выехали. Какой в этом смысл?

– Да не знаю я, Мар, о мыслях и намерениях того, кто куда-то и зачем-то ведет нас!.. Сейчас мы поспим, а утром войдем в город. Пешком. И будем искать. Только не спрашивай: что?

Трава была сухая, воздух тих. Я все же попытался разобраться в том, что с нами происходит, и незаметно уснул.