Текст книги "Безвременье"
Автор книги: Виктор Колупаев
Соавторы: Юрий Марушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)
16.
Во что бы то ни стало, нужно было идти.
Пров шел путем, проделанным им тысячи раз по знакомым старым улочкам. Мимо белой церкви поднялся он к новому шоссе на Средне-Кирпичной. Рев машин, белеющие шпалеры девятиэтажек, неумолимо наступающие на старую часть города, и предвкушение еще одной победы, если можно так сказать, над Маром, ибо игра шла по довольно крупному счету. На что он вообще надеялся? Но для полной уверенности надо было все же совершить эту прогулку. На повороте зеленел какой-то новый дощатый забор, так что автомобильный поток оказался как бы оттесненным в узкое русло прежней дороги. Опять что-то раскопали... Это уже традиция – раскапывать среди зимы и в самом неподходящем месте...
Но тут сердце Прова вздрогнуло и замерло: над верхом высокого забора он заметил высокую крышу и почерневшую кирпичную трубу. Там стоял ее дом. Воскресший из небытия, вне времени и пространства, он был дик и несуразен, как оживший покойник, эксгумированный через десяток лет. Чтобы убедиться в этом окончательно, Пров приблизился к небольшим воротцам, где и встретился с молоденьким сержантом милиции.
– Сюда нельзя, – коротко и сухо предупредил тот, заметив попытку Прова приоткрыть калитку.
– Почему же?
– Вам зачем? – строже и вопросом на вопрос ответил сержант, внимательно разглядывая Прова.
– Я... тут жил раньше.
– Документики предъявите.
– У меня нет с собой документов.
– Тогда запишем со слов. Пройдемте вон в ту машину.
Пров уже жалел, что затеял этот экскурс в прошлое, однако ничего другого не оставалось, как назвать себя. Сержант деловито все записал и связался по радио с кем-то, где тотчас подтвердили сказанное Провом.
– Вы можете идти.
Когда милиция говорит: идите, как-то неудобно сидеть или стоять, тем более задавать вопросы. Пройдя снова мимо забора (плотный, ни единой щелки), Пров зашагал восвояси, оглянувшись напоследок с угла улицы. Да, крыша несомненно та, только цвет какой-то странный, серый. Что ж, встреча с композитором и фотомастером Маром в понедельник обещает быть интересной, чего не скажешь о привидениях из прошлого.
А в воскресенье следующего дня, ближе к обеду, Прову позвонили два незнакомца, и тот почему-то не удивился предъявленным ему удостоверениям. Подумалось, правда, что раз в выходной и без повестки, значит дело важное, не шуточное. В отличие от прямолинейного сержанта эти двое были в штатском и отменно вежливы.
– Гражданин Пров? Мы не ошиблись?
– Да нет. Какие могут быть ошибки?
– Есть необходимость с вами побеседовать. Не долго, так полчасика... Не возражаете?
– С удовольствием великим. Заходите.
– В управлении было бы удобнее. Мы на машине.
Ну, раз милиция говорит "там удобнее", значит, так оно и есть, и ни тени сомнения тут не может быть. По пустым длиннющим коридорам они добрались до комнаты 137 на третьем этаже и расположились за двумя письменными столами, разумеется, по разные стороны. Михалев, курчавый, черноглазый, в обычной обстановке, видимо, общительный и веселый, оказался при погонах капитана, а его товарищ пальто не снял и, вроде бы скучая, листал книжечку уголовного кодекса.
– Вот вы вчера, гражданин Пров, интересовались домом на Средне-Кирпичной, ну, тем... реставрированным...
И капитан забавно повел головой, с улыбкой заглядывая Прову в глаза.
– Что вы можете сообщить нам о нем?
– Да ничего, ровным счетом.
– Так ли на самом деле? Вы же сказали, что жили там раньше.
– Да нет... Жила там моя знакомая.
– Это все?
– Все.
– Для чего же вы хотели зайти?
– Удивился. Позавчера дома и в помине не было, а вчера иду – стоит. Молодцы реставраторы, хорошо стали работать, просто на них не похоже. Одно непонятно – зачем такую развалюху понадобилось восстанавливать посреди шоссе?
Капитан слушал Прова внимательно, мигая выпуклыми черносмородиновыми глазами, похоже не улавливая иронии в словах Прова.
– А вы не откровенны с нами, – неожиданно сказал он с полуулыбочкой. – Ведь мы и задержать вас можем...
– Да нет, не можете. Потому как, сами понимаете, не за что.
– Ну, – замялся капитан, – не сейчас, так после, рано или поздно все это выплывет.
– Но могу попробовать кое-что узнать, – не удостоив вниманием слово "выплывет", решил перехватить Пров нить разговора. Те двое с интересом подались вперед. – Для этого мне нужно осмотреть дом.
– Как, Иван Иванович? – оживленно и обрадовано повернулся капитан к своему коллеге. Тот, вероятно, был чином повыше.
– А что... – словно бы нехотя ответил тот, продолжая листать занятную книжицу. – Пожалуй. Дадим товарищу пропуск.
Они были готовы за любую соломинку зацепиться, чтобы объяснить возникновение безнадежно дурацкого положения с домом "из ниоткуда".
– Мы идем вам навстречу, – подхватил капитан, – Надеюсь, что и вы нам поможете.
– Постараюсь, во всяком случае. Только я должен быть там один. Понимаете? Совершенно один.
– Ради ж Бога, товарищ Пров. Сегодня там как раз и никого... – Он слегка запнулся, – посторонних нет. Так что отправляйтесь хоть сейчас. Вот пропуск. Желаем удачи и... ждем информации.
Уходя, Пров чуть задержался у полуприкрытой двери и услышал:
– Чистый бред. Но надо что-то делать.
Теперь Прову очень не хотелось идти туда. Но, в конце концов, это для него сделано невозможное, и он обязан... Не вполне понимая для чего, он надел на средний палец левой руки перстень фотомастера. То ли опасаясь за сохранность этого вызывающе-ослепительного ювелирного чуда, то ли для какой-то внутренней уверенности, опоры и поддержки... Но теперь ему казалось, что без него он не сможет сдвинуться с места.
Пров топтался у забора в полной нерешительности и совсем было раздумал входить, как из патрульного милицейского автомобиля поспешно приблизился знакомый сержант и, козырнув, представился:
– Постовой Синичкин. Слушаю вас.
Пров протянул ему бумажку капитана и промямлил довольно бессвязно:
– Вас предупредили? Такое дело, сержант... Если что... какой-нибудь шум... или что-то в этом роде... Вы понимаете? Подойдете?
– Вас понял. Будет исполнено.
Вот кому было не занимать четкости и силы. Несколько успокоенный, Пров ступил во двор. Все тут в самых мельчайших подробностях было, как и раньше. И крылечко, где они проводили долгие летние вечера, след от его мотоцикла на тропинке, и дверь, перекошенная, на огромных петлях, и надпись на ней, начертанная им в день восторга... Бесшумно (даже слишком бесшумно) подавшись, она открыла Прову вход в крохотные сени и дальше – в узкий темный коридорчик. А чего, собственно, было бояться Прову? За спиной молодец-сержант на патрульной машине с радиостанцией, гул мощного современного города. Пров снял перчатку и для чего-то ощупал сверкающий даже в таком полумраке перстень.
Итак, знакомый коврик у порога, старое облупившееся зеркало у вешалки, чуть дальше умывальник с тазом и еще одна дверь, ведущая в комнату, из тяжелых плах, на шпонках, какие делали в старые времена. Она подается с трудом, неохотно. Вот и комната. Ничего страшного. Те же занавеси на окнах, иконы в правом углу, как положено, слева у стены аккуратно прибранная кровать с горкой разнокалиберных подушек под кружевным покрывалом; самодельные дорожки, да стол кухонный, накрытый клеенкой – все это не увидишь в современной, даже самой захудалой квартире. Другой, забытый мир... Откуда здесь его магнитофон на деревянном табурете? Трогательно древняя модель... Ах, да! Это же все по фотографиям. Галина Вонифатьевна любила слушать старые романсы и Булата Окуджаву... Сундучок, где Пров любил сидеть... Какова репродукция! И маятник настенных ходиков с гирями у прохода в следующую комнату застыл в боковом положении! Пров уже вполне освоился с правилами игры, воспоминания становились приятными. Что дальше?
Пров с любопытством отодвигает портьеру. Она сидела неподвижно, напротив него за круглым столом с широко открытыми черными глазами. Ватная тишина завалила Прову уши; сердце, выбив дробь, замирало... Тоже фотография. Ясное дело...
Внезапный лязг сбоку отбросил Прова назад. Пошли часы, но не обычно со звуком тик-так, тик-так, а со скрежетом, совершенно противоестественным, в медленном темпе раскачивая маятником. Кри-ик... Кра-ак... Кри-ик... Кра-ак...
Галина Вонифатьевна, словно нехотя, начала подымать руку и горькая усмешка поползла из угла в угол ее губ.
... Ты пришел, наконец... Я так долго ждала... Теперь ты останешься здесь навсегда... Что ты теряешь в том, суетном мире... О чем пожалеешь... Пров не слышал этого и одновременно слышал... Пространство вытянулось, неимоверно удлинилось... Маятник раскачивался, как огромные качели... Кри-ик... Кра-ак... Страшная тяжесть... невероятная тяжесть... Теперь ты со мной... Теперь ты мой... Какой великолепный перстень... Прости меня... Я великая грешница... Хочешь, я стану перед тобой на колени... Я одолею свою гордыню... Где ты взял этот перстень... Покажи. пожалуйста... Сними его... я прошу тебя... Тяжесть сползает... Часы прибавляют ходу. Пров становится легким, как пушинка. Что с планетой? Что с миром? Маятник мечется в бешенстве со звуком лопнувшей струны или рикошетящей пули. Сними перстень! Ты не уйдешь отсюда победителем! Победить должна я! Отдай перстень, жадный чурбан! Уже не звон, уже дикий свист часов, и Пров бьется в ужасе всем телом о дверь, но она держит его мертво, как плита склепа. Отдай же перстень! Проклинаю тебя! Отдай!
Пров схватился за кольцо и вдруг жгучая боль в пальце заставила его молниеносно откинуть крюк запора (кто его закрыл!) и вырваться вихрем на улицу. Боль стихла. Все стихло. Абсолютное молчание. А потом откуда-то из глубины Вселенной знакомый голос Мара:
– Жив... Господи, он жив!
17.
Людо-человек шел размашистым шагом. Конические дроби не поспевали за ним, скатывались, цеплялись, снова присасывались. Чувствовалось, с каким удовольствием он давит их, когда они попадали под каблук его тупоносых ботинок.
Бесконечный коридор простирался впереди, позади, слева и справа. Только снизу и сверху не было никакого коридора. Пахло масляной краской и ректификатом, словно здесь совсем недавно делали капитальный ремонт. Самих стен из-за их удаленности на бесконечность, конечно, видно не было. Людо-человек иногда открывал какую-либо дверь, но тут же захлопывал ее, невольно морщась при этом. Я не успевал заметить, что там было и что так раздражало моего провожатого. Или, скорее, ведущего. Двери с грохотом открывались и закрывались одна за другой, и не видно было им конца, да и самих их не было видно.
– Порядочек тут у вас, – раздраженно заметил людо-человек.
– У нас? – удивился я.
– А у кого же?! У меня, что ли?
– Да я здесь впервые.
– Впервые ничего не бывает. Даже когда вы говорите: "во-первых", это означает, что что-то происходит "в-пятидесятых", а может быть, и "в-одна тысяча девятьсот девяносто пятых". Тут уж как повезет.
– "Во-первых" – это и есть "во-первых", – возразил я.
Людо-человек остановился, потрогал мой лоб ладонью. Мнимые дроби с его руки полезли было на меня, но с фырканьем отпрянули.
– Мильен градусов, – сказал людо-человек. – Перегрев по всем параметрам.
Я не стал спорить, а лишь спросил:
– Что мы ищем?
– Число, – ответил людо-человек. – Кстати, как и договаривались, зовите меня просто Маргиналом.
– Что-то я не помню, когда мы об этом договаривались.
– Как же? Завтра и договаривались...
– То вы Иван Иванович, то Маргинал. У человеко-людей так не бывает.
– Бывает, еще как бывает! А вам что, Иван Иванович больше нравится?
– Да мне все равно. Просто нужна какая-то определенность.
– Определенность... Ишь чего захотели. Да где ее найдешь нынче, эту определенность? – И после тягостной борьбы с искрящимися дробями спросил: – Так что там по поводу чисел говорил Платон?
Это я знал:
– Платон утверждает, что сущее состоит из предела и беспредельного. Платон учит, что предел и беспредельное рождают из себя число. Платон мыслит число как некое идеальное протяжение, имеющее определенную границу и определенным образом отличающееся от того, что не есть оно, что его окружает, что есть иное для него. – Я сделал ударение на слове "иное" и замолчал, так как продолжать можно было долго, а где остановиться и есть ли у людо-человека достаточно времени – я не знал.
Людо-человек открыл очередную дверь, почесался спиной о косяк, кивком попросил продолжить. Он загораживал собою весь проем, да еще малиновые дроби роем кружились над его головой, так что я не мог видеть, что там было в помещении.
– Некое "одно", отличаясь от "иного", его окружающего, само получает раздельность, ибо получает границу, то есть объем; площадь становится телом. Оно счислено, раздельно, оно уже состоит из одного, двух, трех и так далее, оно – число. – Я снова сделал ударение на двух словах.
– Прекрасно! – обрадовано закричал Маргинал, он же Иван Иванович и, как начал предполагать я, еще кто-то. – Прекрасно! Вот чем во взаимном нашем собеседовании различаются диалектический и эристический способы речи. Но особенно великолепно у вас звучит вот это самое "Ибо!" "Ибо получает границу!" Совсем не то, как если бы сказать: "потому что" или "так как". Ибо! И как это вы так удачно находите слова? Ну, да ладно... Пусть ваш секрет останется секретом. Значит, диалектический метод заключается в последовательном ограничении "одного" от "иного", определенного от бесконечного... Так, так. Вот вы настолько здорово разбираетесь в числах, что наверняка знаете, сколько будет "дважды два".
– Знаю, конечно.
– Ну, а раз знаете, то молчите, не нарушайте чистоту эксперимента.
– А почему вас интересует, сколько будет именно "дважды два"?
Маргинал оставил мой вопрос без внимания, но задал свой:
– Что есть справедливость? – И сам же ответил: – Четверка, ибо она воздает равным за равное. А что есть мнение? Двойка, ибо она может двигаться в обоих направлениях. Понятно?
– Не очень...
– Это не страшно. Сначала – не очень, затем – более-менее, ну, а уж потом – в полной мере.
Маргинал соскреб с подбородка инфинитезимальную дробь, резко дернул рукой, как будто сбрасывал с ладони что-то липкое и мерзкое, затем вытер ладонь вынутым из воздуха большим клетчатым платком и сделал приглашающий жест:
– Прошу! – А сам все стоял, загораживая вход, радушно улыбаясь и многозначительно подмигивая то левым, то правым глазом. – Ах, Да! Вам ведь пройти хочется. Увидеть все собственными глазами. Что ж... Мы действительно гордимся этим, ибо этого не было. Это мы создали сами. – На двух словах он тоже выделил многозначительное ударение.
Людо-человек отступил на шаг назад, в бесконечность невидимого коридора, но придерживал деревянный косяк рукой, чтобы тот не исчез. И я вошел.
Передо мной оказалось огромное помещение, противоположной и боковых стен которого не было даже видно. На полу располагались человеко-люди. Кое-кто из них был нагишом, некоторые в ковбойках и джинсах, другие в бальных, маскарадных, строгих, деловых и прочих одеждах, даже в шкурах. Но не это было главное, Главное – все они занимались делом.
– Вычислительный центр, – пояснил людо-человек. – Мы полагали, что главное – это вычислить, сколько будет "дважды два". От результата этого вычисления зависит будущее, прошлое и настоящее.
– Чье будущее? – осторожно спросил я.
– Да всей Вселенной! Конечно, вы можете удивиться, почему это мы так усиленно интересуемся, извиняюсь, результатами умножения "два на два", а не, скажем, "три на зеленое" или "пядь на пять"? Ну, в-четырнадцатых, интуиция, в-энных, совершенное отсутствие оной, в-одну сотую, с чего-то надо начинать. Не с единицы же! Единица – вообще не число. Ну, и, "в-так почитаемого вами Бога", опять же извиняюсь, мать, сроки режут. Тут у нас все продумано: одни вычисляют, другие – передают информацию в Главный накопитель, третьи – производят статистическую обработку. Но результаты пока, должен признать, мало обнадеживающие. Давайте пройдем по стройным рядам вычислителей.
Стройных рядов я, правда, не увидел. Так, парочки, кучки, даже стайки. Не знаю уж, непрерывно ли они занимались вычислениями, но кое-чем тут явно занимались и еще. Маргинал, Иван Иванович, людо-человек, словом, подвел меня к одной парочке. Вычислитель с явной неохотой перевернулся на бок, а вычислительница с ленцой тоже чуть переменила позу, сладко потянулась, указала рукой на кучку камешков, сказала:
– Вот.
Оба заметно вспотели от вычислений. Промокшие дроби расслабленно соскальзывали с них.
– И сколько же? – спросил Маргинал. Видно было, что он не столько интересовался результатом – подумаешь, один из бессчетного числа результатов, – сколько тем, что вычисления шли с неослабевающей ни на миг интенсивностью.
– Много, – ответила вычислительница.
– Часто встречающийся результат, – констатировал факт Иван Иванович.
– Ну-ка, ну-ка! – проявил интерес и я. – Как это у вас получается?
– Обыкновенно, – ответила она. – Берем два камушка...
– Тут у нас "Отдел счетных камушков", – пояснил людо-человек. – Добиваясь достоверности результатов, мы не гнушаемся ничем: ни камушками, ни палочками, ни "Ай-Би-Эм"-ками, ни "Компактами", ни "Пентюхами", ни "Абсолютной вычислительной системой Х". Дело того стоит. Ну, ну... Слушаем.
– Ну, значит, берем два камушка, – вычислительница действительно взяла горстку камушков в ладонь, осторожно высыпала их на пол, – потом берем еще два камушка, – она снова набрала горстку, – умножаем друг на друга. – И она высыпала вторую горстку камушков на первую. – В результате получаем: много.
– Или: мало, – сказал вычислитель.
– Да. Или: мало, – без всякого протеста согласилась вычислительница.
– А какой же результат будет записан в Главный накопитель? – спросил я. – "Много" или "мало"?
– Может быть, "много", а может быть, "мало", – смягчился вычислитель.
– Ну и как! – радостно спросил меня Маргинал. – Производит впечатление! Не правда ли?!
Я согласился. Но казаться простовато-покладистым почему-то не хотелось, и я задал вопрос на засыпку:
– А "два" – это сколько будет?
– "Два"? – переспросила вычислительница, – Ну, пятнадцать – двадцать... У него вон и до тридцати доходит. – Она кивнула в сторону вычислителя.
– Бывает, – согласился я, хотя знал, что ответ не совсем верен, – И что же дальше делать с этой информацией? Тут действительно столько поту пролито.
– А-а. Вот он и понесет.
– Пойду, и впрямь, – спокойно сказал вычислитель и действительно пошел, колыша пред собой копьем крепкотвердым. Но мне почему-то показалось, что до Главного накопителя ему так прямо и скоро не дойти.
– А никто и не знает, где этот Главный накопитель информации, – словно прочитав мои мысли, сказал Иван Иванович.
– Повычисляемся? – предложила вычислительница.
Но людо-человек неожиданно увлек меня дальше. Да и дроби в виде бинома Ньютона вдруг выросли на ее грудях, а отпочковываться не торопились. Впрочем, вычислителей это не смутило. Вычислялись здесь, видимо, на совесть.
Не спеша, шли мы дальше. И меня уже мало занимали сами вычислители, хотя копий при вычислениях, наверняка, было поломано немало. Вслед за камушками математическую проблему решали на палочках, на пальцах, даже на тех самых гибкоствольных копьях, на абаках, счетах, арифмометрах, логарифмических линейках и уж, конечно, на персональных компьютерах всевозможных мастей. Были даже такие, кто делал вычисления "в уме". Но это были человеко-люди с выдающимися экстрасенсорными способностями. Иван Иванович не скрывал своей гордости: организовать такой вселенский математический эксперимент! И я его понимал.
Результаты же вычислений были почти точными, хотя и самыми разнообразными. Дважды два равнялось: семидесяти трем и трем в периоде; двадцати двум саженям; оху-вздоху; пятистам двадцати четырем миллионам ста пятнадцати секстиллионам восьмистам двадцати миллиардам тремстам четырнадцати триллионам четыремстам сорока двум септиллионам шестистам девяносто девяти квадриллионам семистам четырнадцати мириадам, да еще после запятой шло нескончаемое число знаков; растительно-животному миру; арктангенсу шара, усеченного в блин; постоянной "толстой" структуры Вселенной; перигею и апогею, взятым вместе и раздельно; единому; раздельному; пребывающему в-себе-и-для-себя-бытию; четырехмерному многообразию великой одномерности; кирпичу; Стоунхенджу; мавзолею Мавроди; страху и ужасу; четырем; Ромулу, Августу и Ромулу Августулу; ста; тысяче ста; абсолютной идее и прочая и прочая.
– Вы близки к решению, – наконец не выдержал я. – Если все это как следует обработать, ответ займет одну строчку.
– Великолепно! – возликовал Маргинал. – Великолепно! Нам бы только подвести математическое обоснование под самую вершину. А там бы мы все сверху основанием прихлопнули!
