Текст книги "Безвременье"
Автор книги: Виктор Колупаев
Соавторы: Юрий Марушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)
57.
Мы шли втроем: я-сам, Фундаментал и Каллипига. Я предполагал, что Каллипига, по мысли Фундаментала, должна была своим присутствием вдохновлять меня. А может, служить укором... Кто их знает, этих человеко-людей? Довольно долго мы кружили по коридору, пока не остановились перед дверью с надписью: «Кар-кар». Дверь откатилась в сторону, и внутри помещения действительно оказалась какая-то повозка, возможно, что именно кар. И не успели мы втиснуться в нее, Фундаментал – на первое сиденье, мы с Каллипигой – на заднее, причем, мне пришлось срочно похудеть, так как кар был всего лишь двуместным, как повозка сорвалась с места и начала кружить по узкому тоннелю, то взлетая вверх, то резко падая вниз, так что моя спутница вскрикивала в испуге и хваталась за меня руками. Фундаментал сидел как влитой, только складки на его шее то багровели, то бледнели. Мне же было все равно.
Кар остановился, мы снова вышли в коридор, вполне возможно, что на то же самое место, откуда начали поездку. Еще несколько кругов по коридору. Я уже начал думать, что этот коридор самопроизвольно меняет свою пространственную метрику и ни с кем не согласованные непрерывные координаты, но тут Фундаментал снова остановился перед дверью, на этот раз без всяких опознавательных знаков, да еще и с другой, пустой стены коридора, отворил ее и пригласил:
– Прошу.
Я вошел в темноту, хотя для меня свет и тьма – это одно и то же в диалектическом смысле, разглядел у противоположной стены еще одну дверь, правда, несколько иной конструкции, с ручкой и на шарнирах. Фундаментал поставил на место первую дверь, и теперь для них с Каллипигой наступила абсолютная тьма. Фундаментал что-то искал по карманам и бурчал:
– Свет еще не провели, мать вашу!.. Ключи не найдешь... Да чтоб тебя!..
Я ждал. Мне-то что? Пусть ищет. Ключи-то у него были в левой руке.
– Фу! Провалиться! – ругался Фундаментал. – А... Нашел.
Выставив вперед руки, он двинулся вперед, отыскал дверь, замочную скважину, вставил ключ, повернул его на два оборота. Дверь открылась, и свет дуговой сварки ослепил их на мгновение. Первым вошел туда Фундаментал, следом – Каллипига. Я замыкал шествие.
Я уже знал, что пространство, раскинувшееся перед нами, создал Я-сам. Один гектар абсолютно пустых площадей! Но я слегка ошибся. Площадь была, но она уже застраивалась. По периметру, отступив метров десять от краев, возводились крепостные стены из железобетонных плит с огромными амбразурами. Фундаментал хозяйским взглядом обозрел стройку, похлопал рукой плиты, пнул их ногой, прошел вперед. Каллипига растерянно остановилась, боясь, как бы на нее что не свалилось. Я же бесконечное число раз участвовал и не в таких воздвижениях, так что удивляться тут мне было нечему. Так уж, машинально, конечно, проверил я прочность сварных швов перекрытий: лет десять-двадцать можно будет обходиться без ремонта. А там видно будет...
– Это что? А это что? – растерянно спрашивала Каллипига, потрясенная масштабом строительства.
Мы входили в какие-то залы без потолков, комнаты без стен, помещения без полов, поднимались по лестницам без перил.
– Здесь – это, тут – то... – пояснял Фундаментал. – Дворец Дискуссий, одним словом.
– А о чем намереваетесь дискутировать? – поинтересовался я.
– О счастливом будущем людо-человечества, разумеется, – ответил Фундаментал. – Здесь склад стрелкового оружия. Там – гранатометы и противопехотные мины. Еще дальше – лазерные пушки.
– Странные, однако, приготовления к дискуссии! – удивился я. – Это все в качестве аргументов, что ли, будете применять?
– И в качестве аргументов – тоже. Вы что, полагаете, что никто не помешает нам строить счастливое будущее?
– Разве что сторонники несчастного будущего, – высказал предположение я.
– Главный зал для дискуссий... Бруствер... Бронированные трибуны... Гримерные.... Комнаты для голосования... Туалеты... Центр подсчета голосов... Ага... Медленно строительство идет. Человеко-людей не хватает. Проблема умножения "два на два" съедает все людо-человеческие ресурсы. И конца ей не видно. А ведь рвутся, рвутся людо-человеки на эту стройку. Нормальное пространство. Хоть и тяжело, но зато никакие дроби не мешают. – Он хитровато посмотрел на меня.
– Ладно уж, сделаю, – сказал я.
– А что? – тут же прицепился он.
– Да эту проблему с умножением...
– Вы, по-прежнему, думаете, что она имеет вполне конкретное решение?
– Конкретное и простое, – подтвердил я.
– Когда же? Раньше я вас не торопил, но теперь ситуация изменилась.
– Вот как только создам город с окрестностями по вашему проекту, так сразу и решу проблему. Вернее, сообщу вам решение, потому что сама проблема диалектически давно решена.
– Договорились.
Человеко-людей на стройке было, действительно, мало. Ну, штук сто, не более. Масштабы строительства, конечно, отличались от тех, с помощью которых строился Парфенон в Сибирских Афинах или Зимний Дворец в Сан-Себастьяне: небольшие электрические подъемные краны, самобеглые тележки, сварка... Но все же технология строительства самого Космоцентра, мне кажется, у них была принципиально другой. Я бы мог сделать такой дворец в одно мгновение, но Фундаментал даже не заикался об этом. Хотел иметь только что-то свое? Пожалуйста, Я не возражал. Это их, людо-человеческое дело.
И тут Фундаментал обнаружил, что Каллипига исчезла. Поотстала где-то или, наоборот, обогнала нас. Почему-то это его взволновало.
– Где Каллипига? – испуганно спросил он.
– На травке катается, – сообщил я.
– На какой еще такой травке?! – заорал он. – Вы за нее теперь отвечаете! Она временно, как бы, ваша жена! Во всяком случае, до осуществления будущего... Вы не должны с нее глаз спускать! Я вам доверился, а вы как всегда... – Он не договорил.
Из ниоткуда, но со всех сторон на Фундаментала и недостроенный Дворец Дискуссий надвигалось нечто.
Оно клубилось, переливалось красками, искрилось, пучилось и разливалось. Из него на мгновение выскакивали и тут же вновь исчезали какие-то стрелы, всплески, геометрические и совершенно аморфные тела. Звуки органа перепиливались скрипичным визгом, а затем окончательно разваливались под оглушительными ударами барабана. Оно уже образовало нечеткий горизонт и теперь поднималось вверх, грозя соорудить и зенит. Здесь все еще было вместе, но уже и разделялось на части. Первоматерия оформлялась, стеная и радуясь, всхлипывая и хохоча.
Нечто уже подступало вплотную к созданному мною гектару. Оно не переступало границы, а, наоборот, как бы ластилось и успокаивалось возле нее. Людо-человеки побросали свою работу и остолбенело смотрели на происходящее. Фундаментал вздрагивал, нервничал, слегка косил на меня, но заговорить не решался.
А это нечто, это оно, словно покрытое полупрозрачной дымкой, оформлялось все конкретнее, все многодействительнее, четче и резче. Одно сущее становилось многим...
Сквозь дымку уже были видны стриженые, слегка наклоненные от Дворца вниз газоны. Дворец Дискуссий оказался как бы на некотором, метра в два-три, возвышении. Асфальтированная улица протянулась перед главным входом здания. Асфальт еще не остыл, хотя прикатан был довольно ровно, его едкий дым раздражал нюхательный аппарат Фундаментала. Но вот вдоль улицы, проспекта – даже, проклюнулись росточки лиственниц и кленов, потянулись вверх, разрослись, впитывая гарь и впрыскивая в светлеющий воздух лесной аромат. Полутонами проступили здания с прозрачными стеклянными стенами. Аллеи берез и тополей окружили Дворец. А там дальше (вот и само "дальше" появилось) уже улицы и переулки, дома и административные здания. Вспыхнули ярким светом рекламы, закрутились огненные колеса, по затвердевшему асфальту ринулись нескончаемые вереницы самодвижущихся экипажей. Толпы людей запрудили улицы. В какой-то невероятной, немыслимой одежде шли они в разных направлениях, не обращая на Фундаментала, все еще не пришедших в себя строителей Дворца, да и на сам Дворец, никакого внимания.
– Что это? – наконец выдавил из себя Фундаментал.
– Новый мир, – сказал я. – Согласно подписанному вами проекту.
– Не может быть! Не так!
– Да исправим, исправим, если что не так, – успокоил я его.
Тут прямо по газону подъехала самодвижущаяся платформа, развернулась задним бортом. Из кабины выскочили два людо-человека, открыли борт. Один из них, водитель, наверное, крикнул: "Сгружай!" В кузове платформы грудой лежали силикатные кирпичи.
Строители Дворца, все еще потрясенные, постепенно собирались вокруг Фундаментала. А город бушевал многоцветьем красок и огней. Те, что прибыли на платформе, завели меж собой разговор о колбасе и селедке, курили сигареты без фильтра, сплевывали изредка на траву.
– Разберемся, – как бы сам себе сказал Фундаментал, внутренне собрался, обвел хозяйским взглядом стройку, приказал: – Разгружай!. Складировать аккуратно!
Людо-человеки вполне организованно начали разгрузку кирпичей, словно занимались этим каждый день. Подошли два знакомых бывших виртуала, Платон и Ильин. Теперь-то уж они были обыкновенными людо-человеками, но на судьбу свою не жаловались. Тем более, что я вытащил сюда виртуалов строго по списку. Не знаю, со всеми ли обсуждался этот вопрос, но с этими двумя консультации наверняка были. Нельзя сказать, что они походили на друзей, но диалектические разногласия между ними наверняка стирались. Это было видно невооруженным глазом.
– Здравствуйте, товарищи! – сказал Ильин, хитро посмотрел на Платона и предложил: – А не разгрузить ли нам, батенька, парочку кирпичей на благо всего людо-человечества?
– Радуйтесь! – довольно хмуро приветствовал присутствующих и Платон.
Ильин действительно взял в каждую руку по кирпичу, отнес их на ровное место ближе к железобетонной стене Дворца, положил аккуратно и сказал:
– Складировать здесь. И стража с винтовкой выставить, чтобы не растащили.
Людо-человеки послушались Ильина как своего прямого начальника: то ли он уже успел и в самом деле стать таковым, то ли предложение его было архиразумным? Платон засопел и поглубже завернул руки в свой хитон. Видя, что его организаторской мощи больше не требуется (а тут уж и еще две самодвижущиеся платформы подъезжали: одна с цементным раствором, другая – с песком), Фундаментал повернулся ко мне и сказал:
– Будем разбираться со всей эволюционной тщательностью. Пройдемте в Космоцентр.
– В общем, премило получилось, – заявил Ильин, видя, что работа по разгрузке платформ кипит нормально. – Как плацдарм для построения пресветлого будущего вполне подходяще, и комары не кусают.
– Вы так думаете? – с сомнением спросил Фундаментал.
– Уверен. Хотя уже появились саботажники. Придется Дворец Дискуссий перестроить в тюрьму.
– Ну... Нет... Нам же дискуссии вот как нужны! – рубанул рукой по своему горлу Фундаментал.
– Хватит дискутировать! – отрезал Ильин. – Пора этот мир переделывать!
Меня их разговор мало интересовал, но приходилось слушать хотя бы некоторой частью своего "Я". Меня больше волновала Каллипига, с утра отправившаяся по супермаркетам. Эта ее страсть была неистребимой. Предполагая, что теперь придется отправиться в Космоцентр, возможно, надолго, последние дни она проводила в этих самых, милых ее сердцу экскурсиях.
В невообразимом ворохе кружевной пены появилась она, в туфельках на острых каблучках, которые оставляли отпечатки в плавящемся асфальте. Она подбежала ко мне, поцеловала в затылок, сказала проникновенно:
– Спасибо тебе за эти два года!
– Что это еще за годы? – прицепился Фундаментал.
– Да всего-навсего два года, по вашему времяизмерению.
– Объясните понятнее!
– Да Каллипига захотела пожить в деревне... Ну, я и создал все это два года назад. По вашему времяизмерению, разумеется.
– Не сейчас, а два года назад?! – вскричал Фундаментал.
– Да. Вы правильно поняли.
– И все это существует уже два года?
– Да.
– Да как вы смели! Создать все это нужно было только сегодня!
– О сроках мы не договаривались, – уточнил я. – Вы просили создать, а когда – не уточняли.
– Господи Боже ваш! Но ведь это только что возникло, прямо на глазах.
– Для вас – да. Я просто не хотел, чтобы вы путались в ваших причинно-следственных отношениях. Представьте, что я и для вас создал бы этот мир два года назад, а приказ вы отдали только сегодня. Значит, и вчера, и год и два назад мир существовал перед вашим взором, а отдать приказ о его создании вы догадались только сейчас, задним, так сказать, числом. Что бы вы сами о себе подумали?
– С ума сойдешь с вашим Безвременьем!
– Да и с вашим Временем тоже хлопот не оберешься.
– Так все же когда создан этот мир?
– Для вас – сегодня. А вообще-то два года назад. Здесь уже и младенцы успели появиться. Хотя к деторождению людо-человеки относятся пока осторожно. Выжидают.
– Пойдем, – дернула меня за хламиду Каллипига, рожденная из пены кружевной.
Фундаментал словно обезумел. Что-то, видно, я не так сделал.
– Расстрелять! – вдруг заорал он. – Расстрелять условно!
58.
Пров шел по улице незнакомого города и его не покидало ощущение, что все вокруг не так, как должно быть. И дело было не в непривычном виде зданий, не в тротуаре, то асфальтированном, то каменном, не в одежде людей, всех этих фраках, пиджаках, хитонах на мужчинах, легких стол или узких брюк на женщинах, не в огненных рекламах, не в воздухе, то чистом и свежем, то пахнущем гарью, не в деревьях, еще зеленых, не в цветах и яркой траве. Нет, дело было в чем-то другом... Это был не тот город, что вчера, хотя и стеклянная башня и крест с вакансией стояли на том же самом месте.
Хорошо бы встретить того самого "менестреля" и потрясти его за грудки. Но Пров каким-то образом чувствовал, что такая встреча больше невозможна. В его подсознании уже складывалась, пусть пока еще и размытая, картина происходящего, но в сознание прорывались лишь разрозненные, никак не связанные друг с другом бредовые куски.
Город, похоже, в каком-то смысле был завершен. Пров не встретил ни одной незаконченной стройки, ни каких-либо ремонтных работ, кроме... кроме одного здания. Стоящее на некотором искусственном возвышении, оно являло собой лишь контуры первого этажа. Огромные пустые окна, еще не перекрытые сверху балками, бетонные стены, строительный мусор, редкие рабочие, примитивные механизмы... Но все же это было неким отличием от всего остального города.
Пров медленно обошел строящееся здание. Что-то здесь есть, было или будет. Что-то важное, отличное от всего другого. Но что именно, Пров понять не мог. Он отошел в сторону, сел на облупившуюся скамейку. Было тепло и не очень шумно. Все придет, все придет, – нашептывал ветерок. Все пройдет, все пройдет, – думал Пров. Он, кажется, задремал. Или снова явь оборачивалась бредом? Рядом с ним на скамейку опустился крепкий старик в чистом хитоне и новых, еще не разношенных сандалиях. Группа сопровождающих его учеников, а может быть, и охрана, расположились вокруг. Некоторые растянулись на траве, другие прохаживались, третьи стояли в благоговейном трепете. Но никто из них больше не опустился на скамью.
– Возможно, ты скажешь, – начал старик, – что это не согласуется с нашим государственным устройством, потому что у нас человек не может быть ни двойственным, ни множественным, раз каждый делает что-то одно.
– Что: это? – спросил Пров, не удивляясь.
– Клянусь собакой! – воскликнул старик, – мы и сами не заметили, каким чистым снова сделали государство, которое мы недавно называли изнеженным. Так вот... Неужели только за поэтами надо смотреть и обязывать их либо воплощать в своих творениях нравственные образы, либо уж совсем отказаться у нас от творчества? Разве не надо смотреть и за остальными мастерами и препятствовать им воплощать в образах живых существ, в постройках или в любой своей работе что-то безнравственное, разнузданное, низкое и безобразное? Кто не в состоянии выполнить это требование, того нам нельзя допустить к мастерству, иначе наши стражи, воспитываясь на изображении порока, словно на дурном пастбище, много такого соберут и поглотят – день за днем, по мелочам, но в многочисленных образцах, и из этого незаметно для них самих составится в их душе некое единое великое зло. Нет, надо выискивать таких мастеров, которые по своей одаренности способны проследить природу красоты и благообразия, чтобы нашим юношам подобно жителям здоровой местности все шло на пользу, с какой бы стороны ни представлялось их зрению и слуху что-либо из прекрасных произведений: это словно дуновение из благотворных краев, несущее с собой здоровье и уже с малых лет незаметно делающее юношей близкими прекрасному слову и ведущее к дружбе и согласию с ним.
– Насколько же лучше было бы так воспитывать! – воскликнул Пров. – Но кто ты?
Окружающие недовольно зашумели, а один так даже выкрикнул: "Блягер!"
– Я – основатель "Государства" – с достоинством ответил старик. – Если человек допускает, чтобы мусическое искусство завораживало его звуками флейт, гитар, органов и через уши, словно через воронку, вливало в его душу те сладостные, нежные и печальные лады, о которых мы на своих заседаниях столько говорили; если он проводит всю жизнь, то жалобно стеная, то радуясь под воздействием песнопений, тогда, если был в нем яростный дух, он на первых порах смягчится наподобие того, как становится ковким железо, и ранее бесполезный, крутой его нрав может пойти ему ныне на пользу. Но если, не делая передышки, он непрестанно поддается такому очарованию, то он как бы расплавляется, ослабляет свой дух, пока не ослабит его совсем, словно вырезав прочь из души сухожилия, и станет он тогда "копьеносцем некрепким". В песнях не должно быть причитаний и жалоб.
– Да, не должно, – согласился Пров.
– А какие лады свойственны причитаниям? Скажи мне – ты же сведущ в музыке.
– Смешанный лидийский, строгий лидийский и некоторые другие в том же роде.
– Значит, их надо изъять, – сказал основатель "Государства", – они не годятся даже для женщин, раз те должны быть добропорядочными, не то что для мужчин.
– Конечно.
– А какие лады изнеживают и свойственны застольным песням?
– Ионийский и лидийский – их называют расслабляющими.
– Так допустимо ли, друг мой, чтобы ими пользовались люди воинственные?
– Никоим образом, – сказал Пров. – Но у тебя остается еще, пожалуй, дорийский лад и фригийский.
– Не разбираюсь я в музыкальных ладах, но ты оставь мне тот, который подобающим образом подражал бы голосу и напевам человека мужественного, находящегося в гуще военных действий и вынужденного преодолевать всевозможные трудности; когда он терпит неудачи, ранен, или идет на смерть, или его постигло какое-либо иное несчастье, а он стойко, как в строю, переносит свою участь. Оставь еще и другой музыкальный лад для того, кто в мирное время занят не вынужденной, а добровольно-вынужденной деятельностью, не зазнается, но во всем действует рассудительно, с чувством безмерной меры и довольствуется тем, что получает.
– Клянусь Зевсом, – ответил Пров, – это, по-видимому, так.
– Давай же очистим и все остальное. Вслед за гармониями возникает у нас вопрос о ритмах – о том, что не следует гнаться за их разнообразием и за всевозможными размерами, но, напротив, надо установить, какие ритмы соответствуют упорядоченной и мужественной жизни. А установив это, надо обязательно сделать так, чтобы ритм и напев следовали за соответствующими словами, а не слова – за ритмом и напевом. Твое дело будет указать, что это за ритмы.
– Но, клянусь собакой, я не умею объяснить! – вскричал Пров. – Да и не хочу.
– Заставим! – пообещал один из свиты, лысый. – К чертовой матери всяких поэтов, хороших и разных, рапсодов и песнопевцев. Цель, цель, цель! Все должно быть подчинено одной общей цели – построению счастливейшего и светлейшего общества! Без дрансов-романсов, шухеров-мухеров! Распелись! Работать никто не хочет, а петь – так все. Кончай трепаться, Платоша! Вали этого песнопевца на землю! Исправляй добровольно!
Валить Прова, правда, никто не стал. Да и сам основатель "Государства" как-то сник. И уже не он казался здесь главным, а вот этот лысый мужичок в "тройке" и лаковых ботинках.
– Ату его! – кричал он. – Держи буржуазного перерожденца! Песни – по списку! Списки – по рукам! А руки поотрубаем!.
Тут даже основатель идеального государства поморщился, но промолчал. Чем-то он был обязан лысому, чем-то тот крепко держал его на привязи.
Толпа приверженцев только разрешенного, канонического пения хоть и была многочисленной, но, по разумению Прова, хлипкой. Напасть, даже все вместе, они на Прова поопасались бы.
Тем временем выкрики лысого начали привлекать внимание прохожих.
– Короче, – печально сказал старик, – тем, кто блюдет государство, надо прилагать все усилия к тому, чтобы от них не укрылась порча, и прежде всего им надо оберегать государство от нарушающих порядок новшеств в области мусического искусства. Когда ссылаются на то, что
"песнопение люди особенно ценят
Самое новое, то, что певцы недавно сложили",
надо в особенности опасаться, что могут подумать, будто поэт говорит не о новом содержании песен, а о новом стиле напева, и именно вот это одобрить. Между тем такие вещи не следует одобрять и нельзя таким образом понимать этот стих. Надо остерегаться вводить новый вид мусического искусства – здесь рискуют всем: ведь нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменений в самых важных государственных установлениях – так утверждает Ильин, и я ему верю.
– А меня не присоединяйте к числу тех, кто ему верит, – сказал Пров.
– Видно, именно где-то здесь надо будет нашим стражам установить свой сторожевой пост – в области мусического искусства.
– Да, да! – встрял в разговор лысый в "тройке" и полированных ботинках. – Именно сюда легко и незаметно вкрадывается нарушение законов. И именно под прикрытием безвредной забавы.
– Нарушение законов, – продолжал старик, полуприкрыв глаза и как бы припоминая, цитируя что-то, – причиняет именно тот вред, что, мало-помалу внедряясь, потихоньку проникает в нравы и навыки, а оттуда, уже в более крупных размерах, распространяется на деловые взаимоотношения граждан и посягает даже на сами законы и государственное устройство, притом заметь себе, с величайшей распущенностью, в конце концов переворачивая все вверх дном как в частной, так и в общественной жизни. Следовательно...
– Что, следовательно? – переспросил Пров.
– Следовательно, ты нарушил закон и подлежишь наказанию.
– Наказывайте, конечно, – согласился Пров и нахально развалился на скамейке, раскинув руки.
– Стража! – крикнул лысый в "тройке".
Появилась и стража, держась, правда, в некотором отдалении, словно ожидая чьего-то окончательного решения. Бесцеремонно растолкав толпу диалектиков и их приверженцев, к скамейке подошла женщина. Видно было, что к ней относились сдержанно-враждебно, но с некоторой опаской.
– Ах, музыка, – сказала она. – Вечная музыка.
Пров непроизвольно встал со скамейки, улыбнулся, но ни слова не мог вымолвить. Да она, по-видимому, и не ждала от него речей.
– Получил привет от тети Моти? – спросила женщина.
Пров лишь закивал в ответ.
– Вот и пройди этот путь вторично, до самого конца. А там тебя ждет встреча.
"С кем?" – хотел было спросить Пров, но слова застряли в горле. Да и знал он уже, чувствовал, с кем ему предстоит встретиться.
А женщина повернулась и пошла, иногда изящно взмахивая руками, словно дирижируя невидимым оркестром.
– Ведьма! – прошипел кто-то ей вслед.
– Так как быть с наказанием? – обрел дар речи Пров.
Диалектики начали хмуро расходиться. Лишь двое из них, которым что-то шепнул на ухо лысый в "тройке", лениво переминались с ноги на ногу. А когда Пров пошел по улице, последовали за ним и они.
