Текст книги "Безвременье"
Автор книги: Виктор Колупаев
Соавторы: Юрий Марушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)
44.
... огромная прохладная тень крутояра пала на неподвижный облас.
Пров причалил лодку и наконец-то выбрался на твердь, ступая босыми ногами по холодной глине. Пришло в голову, что крутых берегов на местных озерах не бывает, и, возможно, здесь протока Тыма, пересыхающая летом. Если догадка подтвердится, он выиграет километров десять-пятнадцать, что будет очень кстати. Пров быстро поднялся по зеленому уже склону и огляделся. Место казалось мрачноватым из-за стоявших за спиной, сплотившихся в один монолитно-грозный ряд темных пихт. Суживающиеся кверху до острия ножа, они и сами походили на гигантские, почерневшие от времени зазубренные ножи, сурово глядя на него из глубины своих тысячи лет. Не сразу заметил он притулившуюся к ближайшему огромному стволу пихты охотничью избушку, а когда его взгляд остановился на ней, то и вовсе обрадовался: что-что, а доску здесь он обязательно найдет. Да и обогреться, и заночевать в тепле.
Избушка, видать, недавно кем-то посещалась. Дверь открылась легко, и внутри на деревянном колченогом столе обнаружились остатки еды и заправленная керосиновая лампа, которую Пров не замедлил зажечь. Да, явно кто-то был здесь недавно: у печурки лежали заготовленные дрова и топорик, в углу под низким потолком висела сетка, в ней оказалась добрая краюха незасохшего хлеба и кусок сала, приятным запахом защекотавший в носу. Возможно, охотник пошел проверить капканы и скоро вернется. Насчет употребления хлеба и сала Пров не сомневался: закон тайги – выручать друг друга бескорыстно. И, пока разгоралась печурка, он перекусил и развесил штаны на просушку. За крохотным оконцем совсем стемнело. День завершался для Прова вполне удачно, утром он без хлопот вырубит весло и решит вопрос с протокой, а сейчас спать, спать...
Жаль было пропойцу Ольджигина, дней за пять до этого сказавшего Прову: "Утону, однако", и так резко и бесповоротно выполнившего свое обещание.
Уютно потрескивали дрова в печке, блаженное тепло разливалось по телу. Пров положил поближе топорик, так, на всякий случай, привернул фитиль лампы и откинулся на топчане, застеленном старым одеялом. Смежил было веки, но что-то заставило его снова приоткрыть их.
У двери в углу на скамье сидел человек. А дверь, вроде бы, не открывалась. Или заспал?
– Здорово, – приподнялся Пров, вглядываясь.
– Привет и тебе, человече.
Глухой какой-то звук, словно, издалека и странно слово – "человече".
– Охотник, что ль? – уже садясь, спросил Пров.
– Охотник... за своим отражением. Должен же я иметь свое собственное отражение. Как считаешь?
Пров подкрутил фитиль повыше и вытаращил глаза. На посетителе, в слабом свете керосинки, виднелся какой-то серый балахон вместо нормальной одежды и сандалии на босую ногу. В такой хламиде по тайге и двух шагов не сделаешь. Лицо пришелец упорно отворачивал к стене. Но Прова испугать было трудно.
– Домовой?
– Не угадал.
"На вид тщедушный, одним ударом зашибу". – подумал Пров. – "Что ж, попробуй", – был беззвучный ответ. – "Вот черт, он и мысли читает".
– Не черт я, мелочиться не будем.
– Сатана?
– Один раз встречались, выпить предлагал, да я отказался.
– Однако смурной ты какой-то, паря. Ты мне личность свою предъяви, отражение, как ты говоришь. Что ты морду воротишь?
– Что ж, смотри...
Странный гость повернул-таки голову к свету. Вместо лица у него... зияла слабо фосфоресцирующая дыра.
– Да-а, паря... – озадаченно прошептал Пров. – Кто ж тебя так обез-образил? Ни кожи, ни рожи...
Не таясь, он взял в руки топорик.
– Не нравлюсь? Тогда вот так...
И вместо него на скамейке возник... второй Пров. Пров настоящий на этот раз онемел. Не испугался, нет, просто нехорошо ему стало. Поначалу он даже не воспринял его как некое свое продолжение, как совокупление болезненно-разорванного пространства-времени и только минуту спустя удивился появлению своего двойника.
Если личина лже-действительности выглядела невзрачно, однотонно-серо и потому противоестественно (ей наверняка недоставало той самой полноты крови, которая и делает жизнь звучным, красочным, пьянящим и острым на вкус праздничным мгновением бытия), то подлинное лицо Прова постепенно оживало, ни в колорите, ни в колере ничего не теряя. Могут ли происходящие здесь-сейчас события связаться отнюдь не случайно и как-то влиять на теперешнюю искаженную реальность? Так или нет, но копия явно проигрывала от мощной близости оригинала. Она, пропуская сквозь полупрозрачную себя его налитый животворным соком образ, как бы отпивала из него и все же, заметно обескровленная, блекла, выцветала и походила на вылинявшую тряпку.
Прова бросило в жар. Лицо налилось кровью.
– Оборотень!
– И не оборотень.
Топорик мелькнул черной молнией и – хрясть! – ушел до половины топорища в грудь лже-Прова.
– Вот и попробовал. Неплохой бросок.
Без-образный принял свой прежний вид, отодвинулся в сторону и без видимого усилия вытащил засаженное в дерево лезвие топора, аккуратно положил его на скамейку. Пров хватанул из кружки несколько глотков воды, выдохнул шумно и пришел в себя.
– Откуда хоть? – спросил он.
– Я сразу всюду и везде. По-вашему, во всех временах и пространствах.
– Чудно, однако. Но и вреда от тебя, вижу, не будет, хотя и пользы никакой.
– Это – как пожелаешь.
– Добрый джин, значит?
– Вроде того. Виртуал я.
– Давай реально. Топор из стены ты вытащил, значит, сила есть. Меня в поселке Галина Вонифатьевна ждет, кино сегодня крутить будут. А я тут застрял. Поможешь?
– Нет проблем. Одевайся. Приятно было поговорить с настоящим человеком. А то все человеко-люди, людо-человеки... И диалектики тоже. Аристотелю всю плешь переели! Ну что, готов?
– Готов.
– Прощевай, если что не так.
– Покедова...
В сельском клубе "крутили" фильм "Ребятовые веселята". Все было как обычно, действо длилось пять часов. То глох движок и гас свет, то рвалась лента, то пьяный киномеханик путал части и запускал картину задом наперед... Мужики раз пятнадцать выходили курить. А в этих перерывах и паузах Пров и Галина Вонифатьевна целовались всласть. Виртуал? Привиделось... Пригрезилось...
45.
Я стоял как столб, комкая платье в руках. Войти – не войти?
Такого и вопроса-то для меня не могло возникнуть. Это ведь было одним и тем же. А сейчас я колебался. Да что – колебался! Я страдал, мне было больно и радостно, я ждал и надеялся, был уверен и сомневался. Но все это было не так, как раньше. Да и самого раньше прежде не было.
Откатилась в сторону дверь. Каллипига, еще влажная от дождя, протянула руку, взяла платье, сказала печально:
– Время потеряли... Фундаментал вызывает.
– Он уже сегодня позавтракал? – задал я глупый вопрос.
– Наверное, раз вызывает. Подожди.
Я стоял и ждал. Проходящие мимо человеко-люди все еще иногда желали мне здоровья, и я подумал: "Может, они и правы?" Надпись на двери сменилась и теперь зловеще предупреждала: "Не здесь! И нигде!"
Каллипига вышла уже в платье, перехватила мой загнанный, тоскливый взгляд, успокоила:
– Не обращай внимания. Много они знают?
– Кто?
– Компьютеры, конечно. Это ведь они меняют указатели. Пошли. – Каллипига подхватила меня под руку, изящно, но сильно, не позволяя прижаться к ней, и потащила по коридору.
– Куда мы? – спросил я.
– Космос посмотрим. Не получается что-то там. Может, поможешь?
– Конечно, помогу!
Свободной рукой Каллипига иногда приветствовала встречных человеко-людей, среди которых были и человеко-самки. Но такого совершенного тела не было ни у кого из них.
Мы остановились перед дверью с нетерпеливой надписью: "Да, здесь, здесь!" Уже виденная мною процедура прикладывания ладони к двери, откатывание двери в сторону. Я был здесь. Космос в стадии макетирования, что ли?
Все здесь было опутано проводами и кабелям, словно нервами и сухожилиями. Некоторые звезды неисправно мигали, другие и вовсе потухли, а третьи, видимо, оказались не на своих местах, потому что их перетаскивали, возвращали назад, раскручивали до определенной круговой скорости. Работа кипела, но, видимо, что-то у них не ладилось. Руководил всем Фундаментал. Он был сосредоточен, спокоен и все знал.
Мы находились в том самом шаровидном помещении, где состоялись две наши интереснейшие беседы.
Фундаментал отвлекся от своей работы, подошел, сказал:
– Нет, так у нас ничего не выйдет. И точности никакой, да и времени не хватит.
Я промолчал. Мне-то что?
– Ага, – сказал Фундаментал. – Интересно, а может виртуальный мир развернуться в мир действительно существующий? Ну, вот в наш, например?
– Отчего же? – ответил я. – Бесконечное число раз и бесконечными способами.
– Бесконечными? Вот эти ваши бесконечности меня и пугают. – Он дал какое-то указание подошедшему к нему людо-человеку и продолжил: – Как ваше одно могло стать сущим?
– Да очень просто, – ответил я. – Одно могло стать сущим только потому, что стало возможным отличить его от иного. Все дело в том, что одно сущее отличается от иного.
– А... Так вам нужно и нечто иное? Дуализм.
– Да. Но этот дуализм требует своего преодоления.
– Надо же... Какой привередливый.
– Мысль только там, где все покрыто одним принципом, где все выводится из одного принципа. Различивши одно сущее и иное, нужно подчинить их некоему новому единству, где они, сохраняясь, слились бы в непрерывную цельность.
– Но у вас же уже было сущее и не-сущее! – воскликнул Фундаментал. Оказывается, он хорошо помнил содержание наших разговоров.
– Да, – согласился я. – Однако эта вмещенность сущего и не-сущего в первоединое одно есть нечто происходящее за пределами мысли. Диалектика же должна в мысли развернуть все смысловое содержание одного. Развертывая это содержание, мы и натолкнулись на антитезу сущего одного и иного. Теперь мы должны в мысли же преодолеть этот дуализм и найти то их единство, которое развернет все таящиеся диалектические возможности и антитезы первоединого одного.
– О-хо-хо... – сказал Фундаментал. – Вам-то хорошо все делать в мысли. А вот как это осуществить на практике? Материально.
– Вам сразу осуществить?
– Нет, нет! – вскричал Фундаментал испуганно. – Пожалуй, сначала теоретически.
Каллипига явно скучала от нашего ученого разговора. Платье на ней сидело крепко. Фундаментал подумал немного и сказал ей:
– Пожалуй, пора оборудовать кварсек.
Это Каллипигу весьма обрадовало. Она отпустила мою руку и тут же умчалась. Меня это здорово раздосадовало. И, когда Фундаментал предложил: "Продолжим", – я мысленно сказал ему: "Ну, тогда держись!"
– Существует только одно сущее.
– Ну, да, – согласился он, поднаторев в диалектике.
– Не-сущее не существует. Но оно ограничивает сущее.
– Странно, однако... Если оно не существует, как же оно может ограничивать и определять одно? И о каком, собственно, дуализме вы тут имеете право говорить? И что значит – найти примирение этого дуализма?
– Не-сущее есть иное, чем сущее. Так ведь? – спросил я.
– Вынужден согласиться.
– И в то же время нет ничего и не может быть ничего, кроме сущего. Что значит, что не-сущее ограничивает сущее?
– Ну?
– Это значит, что сущее само себя ограничивает, определяет.
– Один мой знакомый СТР, – перебил меня Фундаментал, – ограничивал себя в еде. А потом помер.
Я выразил сочувствие, хотя смысл слова "помер" был мне не очень понятен.
– Не-сущее, иное, меон, есть не что иное, как тот момент в сущем же, который заставляет это сущее само себя ограничивать и определять.
– Вот-вот. И он – так же...
– Без этого момента сущее не противопоставляло бы себя ничему, то есть не было бы разделено, то есть не было бы положено, то есть не было сущим. Ничего, кроме сущего, нет и не будет. Но сущее, чтобы быть таковым, должно само себя противопоставлять не-сущему, и так как никакого не-сущего как особого предмета вовсе нет помимо сущего, то, чтобы быть сущим, оно должно само в себе противополагать сущее не-сущему, оно должно само себя противополагать себе же, как сущее не-сущему. Другими словами, оно само же должно быть одновременно и сущим, и не-сущим, единством сущего и не-сущего. Следовательно, снять дуализм сущего и не-сущего – это значит найти такую форму сущего, в которой бы сущее и не-сущее слились бы в непрерывное и нераздельное единство.
– Приятное, должно быть, ощущение, – сказал Фундаментал. – И как же получилось это единство?
– Такой синтез сущего и не-сущего есть становление, течение, изменение.
– Тогда что же такое меон?
– Меон? Меон есть, по нашему определению, иррационально-неразличимая и сплошная подвижность бесформенно-множественного. Не существуя сам по себе, он есть лишь в качестве соответствующего момента сущего же, устойчиво-различимо-реального. Другими словами, устойчиво-подвижное и раздельно-оформленное сущее одно должно находиться в непрерывном, бесформенно-множественном, сплошном движении и течении.
– Как поразительно доходчиво вы все умеете объяснить! Иррационально-неразличимая рациональная различимость! Надо же такое придумать! А попонятнее нельзя?
– Отчего же... Пожалуйста. Во-первых, необходим предмет, который во все моменты своего становления остается тем же самым. Например, вы, Фундаментал.
– Спасибо, что вспомнили.
– Если нет этой абсолютной неподвижности предмета, тогда нет никакого изменения, ибо нечему тогда и меняться, становиться. Так называемое изменение было бы попросту рядом ничем не связанных между собой совершенно различных предметов, и никакого изменения одного и того же предмета не могло бы состояться. С другой стороны, если есть только неподвижный предмет, то не может, конечно, быть и никакого движения. Предмету необходимо быть так неподвижным, чтобы это все-таки не мешало ему иметь в себе момент подвижности и различаемости, момент меона, иного. Тогда и получается, что предмет и тот же, и ознаменован меонально. Это значит, что предмет становится. Значит, становление и протекание есть несомненный синтез устойчиво-оформленного сущего и неустойчиво-бесформенного иного.
– Стоп, стоп, стоп! – заорал Фундаментал. – Чуть было не понял, а вас снова понесло в диалектические бредни... извиняюсь, дебри. Значит, насколько я все же понял, как предмет я и неподвижен, то есть все время остаюсь самим собой, и изменяюсь, старею. Так, что ли?
– Примерно так! Только не обязательно – стареете. Вполне может быть, что и молодеете.
– Даже так! Впрочем, вы уже об этом говорили. И все это можно осуществить на практике?
– Можно. Хотите попробовать?
– Что вы, что вы! Пока нет. Вы тут у нас снова наэкспериментируете!
– Воля ваша... Подвести итог? – Мне самому хотелось поскорее закончить беседу и отыскать Каллипигу.
– Подводите, – сказал Фундаментал. У него, видимо, тоже были срочные дела. – Только простыми словами, если можно.
– Все можно. Сущее одно есть сущее одно становления, непрерывно и сплошно становящееся одно сущее. Из этого вытекает громадной важности вывод. Непрестанное становление и сплошность изменения непрерывно и неизменно расслаивает одно сущее, отодвигает границы и размывает отверделую форму, превращает в беспредельное. Иное, в котором обретается одно сущее и которое само, значит, становится одним сущим, из беспредельного становится пределом, вечно пребывая в этих тающих возможностях беспредельного и предела. Это – беспредельно становящийся предел и предельно оформленная беспредельность становления.
– Д-а, – сказал Фундаментал, – вас, видимо, не исправишь. И почему вы все такие зануды? Нет, чтобы сказать: предел. Так ведь обязательно: беспредельный предел!
– Я же говорю, как есть, а не как вам хочется. Спросите у Платона, например, если мне не верите.
– Ну, давайте вашего Платона сюда. Только пусть коротко. И чтобы Ильин не знал.
Я отделил от себя Платона, который в этот самый миг созерцал абсолютную идею самой абсолютной идеи. Платон, конечно, недовольно поморщился, но согласился прокомментировать мои теоретические исследования. Тем более, что у него к людо-человекам был все-таки какой-то свой корыстный интерес. Он процитировал себя нараспев, величественно и с достоинством:
– Из неделимой и вечно самотождественной, пребывающей сущности, с одной стороны, и из делимой, становящейся в смысле тел – с другой, Отец замешал из обоих третий эйдос сущности, средний между ними, соответствующий и природе тождества, и природе различия, иного, и в согласии с этим установил его посередине между неделимым из них и делимым в смысле тел. Кроме того, взявши три образовавшиеся таким образом эйдоса сущности, замешал их в одну всецелую идею, силою согласуя не поддающуюся смешению природу различия, иного с тождеством. Смешавши же с сущностью полученную идею и превративши три эйдоса в одно, это целое он разделил на сколько следовало частей, так что каждая часть была смесью из тождества, различия и сущности.
– Наверное, в разговоре друг с другом вы, диалектики, получаете огромное удовольствие, – сказал Фундаментал. – Но разъясните, пожалуйста, все, что вы тут изрекли, оно относится к этим чертовым эйдосам или к миру?
– К эйдосам, конечно, – сказал Платон.
– К миру, разумеется, – не согласился с ним я.
– Только не спорьте диалектически, умоляю вас. Там, у себя – пожалуйста. А меня интересует вот что. Из вашего виртуального мира, мира одного сущего, можно сделать нормальный мир?
– Наш мир и есть нормальный мир, – сказал я.
А Платон лишь горестно вздохнул и удалился созерцать эйдосы эйдосов.
– Конечно, конечно, – заволновался Фундаментал. – Я неправильно выразился. Из вашего мира одного сущего можно сделать путем, так называемого вами, становления мир, подобный миру людей?
– Людо-человеков? – переспросил я.
– Пусть людо-человеков.
– Можно. Что тут особенного.
– И каков он будет?
– Да какой угодно. Вариантов бесконечное количество.
– Подходит. Но пока, прошу, ничего не делайте.
46.
Несмотря ни на что, достопочтеннейший Пров, сегодня-то вы не имеете оснований назвать меня «диковинкой в оболочке». Все ясно, как Божий день: мы отправляемся в новое приключение.
Признаться, я уже крепко привязан к этому непредсказуемому, но, в сущности, доброму и славному бунтарю-одиночке.
Задание на этот раз вполне конкретное: фиксировать все явления, особенно аномальные, в радиусе 200 километров. На это нам выделяется целая неделя и соответствующая высококачественная экипировка, как то: достаточный запас натуральных продуктов, включая мясные и рыбные паштеты, сыры; для личных и иных нужд пять литров вина и два литра водки; двадцать литров углеводородного топлива для мотоцикла; аккумулятор емкостью 1000 ам/час при весе всего в 4 килограмма, что обеспечивало работу машины без генератора на весь срок. Для длительной езды мы получили кожаные куртки, кепи, хромовые сапоги, плюс пять золотых колец в качестве универсальной валюты всех времен и народов. Разрешалось вступать в контакт с жителями, не раскрывая себя. По возвращении – солидное вознаграждение и все льготы, предусмотренные при работе в особо опасных условиях.
На стартовую позицию прибыли утром. Еще в кабине ионолета нам нацепили уже знакомые "наручники". В легких шлемофонах с масками, нагруженные рюкзаками и канистрами, мы вышли к красным флажкам в сопровождении Орбитурала. В своем неизменном скафе и при оружии, он был подчеркнуто официален и хмур. Его голос требовательно ударил нам в уши:
– К переходу в зону приготовиться! Предупреждаю: при попытке снять часы, они взрываются. Что при этом остается от руки, объяснять, думаю, не надо. Кроме того, взрывчатка содержит яд мгновенного действия. В случае, если вы не укладываетесь в намеченный срок, результат тот же.
Воцарилось гнетущее молчание. Вот так сюрприз в последний момент. Это уж слишком...
– Но могут быть непредвиденные обстоятельства, – говорю я как можно спокойнее. – Поломка мотоцикла, например. Да мало ли что...
– Таков приказ, – ледяным тоном отвечает Орбитурал. – Условия изменить невозможно, слишком велика ответственность и для меня, и для вас.
Сейчас я больше всего боюсь, что не часы взорвутся, а Пров. Так оно и вышло.
– Это что же, – почти не шевеля губами, ровным голосом роняет он, медленно надвигаясь на представителя высшей власти, – нас за смертников, за камикадзе держат? На убой откармливали, да?
– Стоять! – рявкнул Орбитурал, выхватывая из кобуры крупнокалиберный пистолет. – За нападение при исполнении...
Мне показалось, что в его глазах мелькает растерянность. Пров приблизился вплотную, продолжая угрюмо смотреть ему в лицо, словно стараясь навсегда запечатлеть Орбитурала в своей памяти.
– Пров! – кричу я, теряя самообладание. – Прекрати!
Я внутренне похолодел. Ведь может выстрелить, имеет полное право. Мир сжался до размеров обреза пистолетного ствола. Пассивное ожидание вспышки становится невыносимым, подавляет все мысли, кроме одной, сосредоточенной на сонном вороненом глазке – вот сейчас... сейчас...
– Пров!
Он отходит на три шага, резко оборачивается и бешено орет так, что трещат наушники:
– Пользуйся случаем, что я не могу дать тебе по морде! Но в одном ты просчитался: если я захочу остаться, я сам отрублю себе руку!
И, не оборачиваясь, тяжело загребая сапогами коричневую пыль, он уходит в сторону зоны. Мне ничего не остается, как последовать за ним.
– Планетурал Мар! – летят в наушники слова Орбитурала. – Образумьте вашего друга! Чего ему не хватало? А у вас семья, дети, не забывайте об этом...
Я срываю шлемофон и бросаю его в пыль. Для провожающих мы, вероятно, просто исчезли за горизонтом событий.
