Текст книги "Безвременье"

Автор книги: Виктор Колупаев

Соавторы: Юрий Марушкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 38 страниц)

89.

     Лично.

     Крайне секретно.

     Минуя память Компьютера.

Фундаментал Галактиону шлет привет!

Эксперимент завершен и основная часть его выполнена. Информационное воздействие на прошлое произведено. Мы правильно сделали ставку на СТР пятьдесят пять – четыреста восемьдесят четыре (Пров) и СТР сто тридцать семь – сто тридцать семь (Мар). Теперь двое из них находятся в прошлом (середина двадцатого столетия), а двое в Космоцентре, направляясь с крейсером "Мерцающим" к Земле. Мар-2, как мы и предполагали, вырвался из анклава, произвел нужное действие (было три варианта, но он избрал самый легкий) и теперь с Провом-1 ждет своей участи, проводя время в разговорах со своим другом и со мной. Если по прибытии на Землю их предоставить самим себе, они так и будут беседовать друг с другом до своей естественной смерти. Я предложил бы поставить их в какие-нибудь экстремальные, невыносимые условия, тогда они начнут действовать. Особенно это касается Прова-1. Не беда, если даже мы их на некоторое время упустим из виду. Они вернутся. Пров-2 и Мар-1, как я уже говорил, находятся в прошлом. То есть эти два субъекта и находились в прошлом, но теперь у них появится память о будущем, что и предполагалось нашим планом. Через некоторое время они начнут действовать. Есть все основания считать, что связь между субъектами "1" и "2" появится очень скоро. Готовую информацию мы получим от Прова-1 и Мара-2.

Прервать связь нашего времени с будущим в истории цивилизации Земли не удалось, поскольку катаклизм с уничтожением нынешней цивилизации был внезапно прекращен. Тут нам еще предстоит разобраться, является ли это чьим-то вмешательством или простым следствием становления виртуального мира (образовавшегося в результате нашего прямого воздействия на прошлое) в действительный мир человеческой цивилизации на Земле. Некоторые факты позволяют предположить, что такое вмешательство могло быть: нарушение компьютерной системы, образование анклава в анклаве (Смолокуровка), "менестрель" и ряд других мелочей, взаимно исключающих друг друга, что практически не укладывается в выбранную нами схему. Возможным кандидатом на эту роль является БТР триста тысяч сто одиннадцать, известная также под кличкой "Каллипига". В пользу этого говорит исчезновение означенной БТР. Но, с другой стороны, именно Каллипига способствовала моему сближению с виртуальным человеком (по сути дела, всем виртуальным миром), что, в итоге, и привело к возможности информационного воздействия на прошлое. Необходимо предпринять всегалактический розыск БТР триста тысяч сто одиннадцать. Хотя, я уверен, что к положительному результату это не приведет. Но, во всяком случае, мы знаем, что в ее поведении есть какая-то необъяснимая странность.

Теперь несколько соображений по поводу самого виртуального мира, который мне удалось изучить довольно хорошо. Основное отличие его от нашего мира – мгновенное взаимодействие между всеми его частями. То есть, это и означает, что никаких частей в нем нет. Философия и логика этого мира – диалектика. Так вот, построение истинно коммунистического общества теоретически возможно, но только в одной отдельно взятой точке, не имеющей размеров, и в один единственный миг, не имеющий длительности.

Другими словами, коммунизм возможен в некоторой сингулярности. Великие диалектики, не побоюсь этого слова, Платон, Прокл, Плотин и некоторые другие как раз и разрабатывали свою диалектику именно для такой абстрактной сингулярности. Поскольку все события в ней происходят в один миг, то отсюда следует, что возможные обитатели этого мира не бедны и не богаты, все личное, частное является в то же время и общим, общественным, включая собственность, жен, мужей, детей, мысли, поведение, все, все, все... Необходимым следствием такой сингулярности является полное подавление личности, абсолютное растворение ее в общественном. Из всех великих диалектиков лишь Платон, правда, чисто теоретически, в своем знаменитом "Государстве" пытался применить выводы диалектики к миру, в котором существует время. Важных следствий для истории человечества это не имело.

В девятнадцатом и двадцатом веках переделывать временной мир, основываясь на положениях, которые могут существовать только в сингулярности, принялись некоторые люди, называвшие себя диалектиками. Их великое множество и кое-кого ты, должно быть, читал и еще помнишь. К счастью (или, напротив, к несчастью) эти деятели в настоящей диалектике разбирались плохо, хотя и называли себя диалектиками, причем еще и материалистическими.

Должен признать, что диалектика, как философия и логика, безумно интересна, но чрезвычайно сложна. Это и понятно: ведь она предназначена для вневременного мира и выразить ее на языке, основанном на временных соотношениях, чрезвычайно трудно. Деятели, пытавшиеся переделать мир на принципах сингулярности, не разбираясь в диалектике, кое-что, тем не менее чисто интуитивно схватывали верно. Например, закрытие границ своих государств, прекращение почти всех связей с внешним миром. Конечно, до создания одной отдельно взятой точки, не имеющей размеров, здесь еще очень далеко, но все же... Или постоянная угроза войны. Прекрасное изобретение! Пусть хоть так, как есть, лишь бы не было войны. Да и сами войны! Это отличный способ сделать из личности общественное животное, которому хочется не жить, а только выжить. Величайшей интуитивной догадкой коммунистических правителей было осознание того факта, что нужно незамедлительное и полное уничтожение всех религий, христианской, в первую очередь, поскольку христианский бог наделяет человека свободой воли.

Безуспешные попытки улучшить экологическую обстановку в коммунистических странах на самом деле были и не нужны. Куда, милый мой Галактион, побежит из гдома какой-нибудь СТР или МНС? Чем хуже экологическая обстановка, тем больше коммунизма. Но в середине двадцатого века у коммунистических правителей была и чудовищная ошибка: неприятие компьютеризации. Полагаю, что это от низкого интеллектуального уровня Отцов. Кибернетика считалась лженаукой. Надо же? Чем большее число людей охвачено компьютеризацией, чем выше быстродействие машин, тем быстрее, именно в информационном смысле, человеческое общество превращается в точку. Если бы можно было довести быстродействие компьютеров до скорости бесконечного числа операций в один, не имеющий длительности, миг, коммунизм, мало чем отличающийся от истинного, наступил бы мгновенно. Мы могли бы не только именно мгновенно знать все о поведении, настроении и мыслях людей, но и так же мгновенно корректировать это их поведение, настроение и мысли. Средство вряд ли достижимое, но и то, что мы имеем, вполне справляется с задачами, которые мы на него возлагаем.

Согласен, что хоть и на одну миллионную, но все же неполный контроль над человеком, позволяет иногда появиться личностям вроде Прова и Мара. Но это даже и хорошо! Небольшое число личностей, не подозревающих, что они находятся под "колпаком", нам даже необходимо. Ведь генерируют идеи только личности! Нас двоих (или троих, если Компьютер подберет нового подходящего Соляриона) мало. Но делить власть еще с какими-то личностями было бы глупо и преступно. Использовать их мысли – другое дело.

Наша цель, может быть, даже ближе, чем мы полагаем. Облагодетельствовано будет все, что существует, без всякого выбора с его стороны. У меня захватывает дух при мысли о том, что мы сделаем. И даже кофе из глинозема и кремнезема не расстраивает меня. И даже самые прекрасные девушки не возбуждают меня. Все же приготовь к моему прибытию "особняк" с парой девиц, старым вином и солеными грибочками. Надеюсь, память вернулась к тебе в полной мере. Что забыл, напомню.

Но как сияет цель! Какую тьму света излучает она! Какое счастье охватывает меня при мысли о ней!

Когда-то в молодости Компьютер разрешил мне прочитать "Нравственные письма к Луцилию" Сенеки. В конце каждого письма Сенека потчевал своего адресата цитатами из древних уже и для него самого мудрецов. Вот и для тебя прекрасное изречение из Платона, которого я некоторое время знал лично: "Уж кому-кому, а правителям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих сограждан – для пользы своего государства, но всем остальным к ней прибегать нельзя. Если частное лицо станет лгать собственным правителям, мы будем считать это таким же – и даже худшим поступком, чем ложь больного врачу, или когда занимающийся гимнастическими упражнениями не говорит учителю правды о состоянии своего тела, или когда гребец сообщает кормчему о корабле и гребцах не то, что на самом деле происходит с ним и с другими гребцами. Значит, если правитель уличит во лжи какого-нибудь гражданина из числа тех,

      "кто нужен на дело:

 Или гадателей, или врачей, иль искусников зодчих...",

он подвергнет его наказанию за то, что тот вводит гибельный обычай, переворачивающий государство, как корабль".

Наивный Платон!

Некто Ильин (впрочем, у него было около ста пятидесяти кличек), с которым я тоже познакомился в виртуальном мире, писал прямее и трезвее. В своей работе "Детская болезнь "левизны" в коммунизме" он наказывал английским коммунистам "пойти на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды, лишь бы проникнуть в профсоюзы, остаться в них, вести в них во что бы то ни стало коммунистическую работу".

Вот так-то!

                                                                     Будь здоров!

90.

Некоторое время я сидел на кровати, очумело тряся головой. Перебрал вчера, что ли? И надо же мне было сунуться со своей картиной в комиссию выставкома. И знал ведь, знал, что из этой затеи ничего хорошего не получится. Жена все... И сюжет картины подкинула, и позировала, и на этот чертов выставком вытащила. Стоп, однако... Мы же с Провом через Чермет шли в скафах и шарошлемах. Потом в Смолокуровке время хорошо провели. А еще я по Космоцентру на мотоцикле катался. Фу! Какой Космоцентр, какой Чермет?! Может и есть где Космоцентр, под Москвой или возле, как его... Байконура, да только мне там делать нечего. Секретность, первый отдел, охрана. Бред! Бред, да и только. Тут красок купить – денег нет. И этот заклятый друг, Вышивалов... Вышибалов... А! Вышиваев. И вот ведь что интересно... Все на выставком подталкивали. Хвалили. Оригинально! Интересная идея! Теперь-то я понимаю. Скучно жить. Скандальчик нужен. И врагов нет, одни сочувствующие. Но как он сказал, с какой болью за Родину! «Вы что, секс хотите протащить в социалистическую действительность?» А кто-то там еще: «Как вы относитесь к продовольственной программе партии?»  «Одобряете ли ввод ограниченного контингента войск в Афганистан?» Как будто можно ввести неограниченный. «Да никак...»  «Оно и чувствуется. Идеологически вы очень неустойчивый человек». «Мало сказать – неустойчивый! Не наш человек!» Может, и не ваш. Да и не хочу быть ничьим человеком. Самим собой хочу быть... Да не всегда удается... И все же я мчался из Смолокуровки в Сибирские Афины. Выдумали назвать Тымск Сибирскими Афинами! А как же... Университет, пять вузов, отделение Академии... Мотоцикла у меня никогда не было. У Прова был мотоцикл. Постой-ка, а кто такой Пров и где эта самая Смолокуровка? И главное – не пил я вчера, друзья даже удивлялись.

Я встал, натянул брюки, толстый свитер, босыми ногами зашлепал к окну. "Привет передовикам производства!" Метель завывает, дует из всех щелей огромного, во всю стену окна. Своей мастерской у меня не было. Их получали только члены Союза художников. А я членом не был, да и, кажется, не скоро теперь стану. Это Фролов уступил, пока у него нога не срастется. С месяц, наверняка, еще проваляется в больнице. Мы тут с женой и ночевали последние недели. И ели, и пили, и все прочее, друзей тут же принимали. А пустые бутылки сдать некому.

Натянув носки и тапочки, я подошел к своей злополучной картине, сдвинул шторки, включил нижний свет. Северная Африка, Средиземное море, Европа, Скандинавия, даже Кавказ. На картине я изобразил часть земного шара. Пышнотелая женщина, в духе Тициана (так уж хотелось Бэтээр), лежала, заложив руки за голову. Чувствовалось, как остудило ее холодное прикосновение вод северного Ледовитого Океана. Огненные волосы накрыли Шпицберген. Левая нога была полусогнута в колене, пальцы погружены в бирюзовые теплые воды Средиземного моря где-то между Карфагеном и Сицилией. Правая нога, расслабленно вытянутая, изнывала от зноя Сахары и тропических ливней Нигерии. Целые страны и континенты попирала она своим тяжелым телом. Около нее полусидел – полулежал мужчина, уставший, но гордый, тоже обнаженный. Лицо женщины я изобразил со всевозможной тщательностью, не в смысле сходства с Бэтээр, а в смысле прорисовки всех деталей лица. Лицо же мужчины хотя и имело нос, глаза, рот, уши, но было неопределенным. Не то, чтобы размытым, а именно неопределенным. Нельзя было сказать, белокур он или черноволос, кареглаз или синеок, горбонос или имеет нос картошкой. Я долго бился над этим лицом. Я не хотел, чтобы оно имело конкретные черты. Оно не имело образа. Я так и назвал его: "без-образный". Эйфелева башня высилась возле ноги женщины. Останкинская – возле бедра мужчины. Да и другие города, давно исчезнувшие с лица Земли, современные, будущие в виде огромных обрубков-колонн. Даже параллели и меридианы изобразил я твердой рукой, хотя они могли и не совпадать с общепринятыми в науке. И миллионы людей, но уже маленьких, шли и бежали по этой Земле. Тут была и демонстрация протеста против нищенского уровня жизни населения Лондона. И митинг в защиту Уилмингтонской десятки, и корабли Колумба, отплывающие открывать Индию, но натолкнувшиеся случайно на Америку, и плавка стали, и бои на Африканском роге, и взрыв водородной бомбы на Новой Земле. Тяжелый "Конкорд" шел на посадку в Орли. Комбайны, как по линейке, наступали на хлебные нивы Кубани. Нитки газо– и нефтепроводов перерезали реки, школьники радостно поднимали руки на каком-то уроке, некий Сидоров пил пиво, Цезарь закрывал голову тогой под ударами мечей своих друзей. Император Николай III проводил очередной пленум Коммунистической партии Великой России. Шли поезда, шумели леса и города. Люди боролись, выполняли и перевыполняли, восставали и умирали, отдыхали и бездельничали, пели и плясали, с упоением убивали, а эти двое, огромные и прекрасные в своей наготе, не видели ничего, кроме друг друга.

"Люди работают, а эти чем занимаются?'  "Это что, символика?"  "Буржуазное растленное влияние!"  "И что же вы проповедуете этими двумя голыми телами, поправшими многострадальный земной шар?"  "Пропаганда секса!"  "Извращение!"  "Социалистический реализм тут где?!"  "А если сам увидит?"

Да ну их всех к черту! С выставкомом я сглупил. Но то, что картину нарисовал именно я, меня все еще радовало. Что-то в ней было, чего я не хотел осознавать, но лишь только чувствовал, без слов, без объяснений. Картину я назвал "Сознание и подсознание", что тоже вызвало нападки комиссии. Подсознание в ее понимание ассоциировалось с чем-то темным и неприличным.

– Смели кофе, – сказала жена, не отрывая голову от подушки.

Старый, полуразвалившийся диван, раскладывающийся на ночь, полушубок поверх одеяла для тепла.

"Фигу! – подумал я. – Где его возьмешь, кофе?" Но все же пошарил на столе. Хм... Кто-то из гостей, наверное, принес. Почему я что-то помню, а что-то путается в голове? Кофе я все же смолол. Помню вот, как однажды в Москве, в магазине напротив Почтамта я попросил взвесить мне двести граммов кофе и опешил, когда меня спросили: "Какого?" Я-то в Тымске думал, что кофе – это просто кофе. А тут был колумбийский, арабика и еще сорта три. Я в панике назвал ближайший ко мне, а вечером от друзей с облегчением узнал, что его обычно добавляют к другим сортам для улучшения цвета.

Когда запах кофе, впрочем, дрянного, распространился по мастерской, жена окончательно проснулась, выпрыгнула было из постели нагишом, но тут же напялила на себя полушубок, затолкала ноги в валенки и в таком виде подсела к столу, уголок которого я очистил для кофепития. Вид ее, в отличие от моего, был свежим и цветущим. Впрочем, я никогда не видел ее уставшей. Она отхлебнула из щербатой чашки, отщипнула корочку засохшего хлеба, спросила:

– Тебя как зовут?

Я поперхнулся, выпучил глаза, сказал с трудом:

– Ты что? Маром меня зовут. Мар я!

– А-а... А меня как?

– Бэтээр, – сказал я. Что она опять задумала? Или не хочет, чтобы я заводил разговор о вчерашнем выставкоме?

– Все Бэтээр, да Бэтээр. Зови уж лучше меня бульдозером!

– Да чем тебе не нравится это имя?

– Таких имен не бывает. Это кличка какая-то. Ты слышал, чтобы еще какую-нибудь женщину звали Бэтээром?

– Не Бэтээром, а Бэтээрой...

– Все равно!

–  Вообще-то не припомню. Да в чем дело?

– А в том, что бэтээры в армии есть. А у меня должно быть женское имя.

– Какое же? – спросил я.

– Ну, Бэти... Бэт, на худой конец.

Причуд у нее всегда было много, пора бы уж мне и привыкнуть.

– Как хочешь. Пусть будет Бэти...

– Не так!

– А как?

– Сообрази!

Я крутанул своими тяжело двигающимися мозгами.

– Бэт, милая, пей кофе, а то оно остынет.

– Ну, уже лучше, – согласилась она.

А о вчерашнем выставкоме ни слова. Да мне и самому не хотелось вспоминать. Денег бы раздобыть.

Мы еще немного поговорили о разных мелочах, и я пошел в ванную-сортир почистить зубы и умыться. Все-таки с моей головой творилось что-то непонятное. Может, я упал вчера на улице? Да нет, вроде... "Космические" мысли роились в голове: корабли, планеты. А-а... Ну, понятно. Где-то в подсознании созревает сюжет новой картины! Несколько дней, недель, а может быть, и месяцев, будет продолжаться это мучение, а потом меня подхватит и бросит к мольберту. И я начну писать, сам не зная что. Осознание придет потом. Значит, снова не для выставкома... Ладно... А я уж испугался. Просто, раньше меня космическая тематика никогда не интересовала.

Я вышел из ванной. Бэтээр... Бэт, то есть, стало жарко в этакой холодрыге. Она стояла перед зеркалом шифоньера босиком, в одной юбке и что-то примеряла на шее. Я бы и не обратил на это внимания, но, проходя мимо, взглянул на ее отображение в зеркале. Потом снова на саму Бэт... Сначала я ничего не понял, потом понял и, наконец, вовсе запутался. Спиной ко мне стояла Бэтээр в одной коротенькой черной юбке. Правая ее рука была поднята к волосам, левая чуть придерживала грудь. Бэт смотрела в зеркало. Отражение в зеркале было видно не полностью, она чуть загораживала его. Но... но в зеркале Бэт уже была в одной белой кофточке. И там ее рука поддерживала грудь. Теперь я понял. То есть понял, что вот стоит женщина, молодая, красивая, стройная, в одной коротенькой черной юбке. А в зеркале отражается она же, но уже в кружевной белой кофточке. По частям все было просто и ясно. А вот вместе – нет.

Я подошел поближе, положил руку на ее голое плечо. В зеркале же я сжал пальцами кружева ее кофточки.

– Не помни, – миролюбиво сказала Бэт.

– Что это? – спросил я.

– Где?

– В зеркале!

Я повернул ее лицом к себе, а сам смотрел в зеркало. Ее голые груди жгли меня через свитер. А там, в зеркале, белая кофточка едва опускалась на ее крепкие ягодицы. Еще один разворот.

– Да что с тобой, Мар?

Я чуть отпрянул от Бэт, глядя то на ее спину, то на кружева в зеркале. Она что, сама не видит этого? И тут по ее спине побежали какие-то мурашки, точки, крапинки, закружились хороводом, сгруппировались, и я прочел:

НЕ ВЕРЬ МНЕ, НО ВО ВСЕМ СО МНОЙ СОГЛАШАЙСЯ.

– Что у тебя на спине?! – заорал я.

– Где? – перепугалась она и сама повернулась спиной к зеркалу, выгнула шею, стараясь рассмотреть то, что так переполошило меня, но увидела лишь кружева. – Ну вот, помял все-таки...

Я разворачиваю Бэт спиной к себе, смотрю на зловещее сообщение и начинаю вспоминать. Это было, было! Я тру ее спину рукавом свитера, надписи распадаются на точки, которые еще некоторое время движутся в беспорядке, потом осыпаются, и я сдуваю их.

– Надо разыскать Прова, – бормочу я.

– Давно пора, – соглашается она. – Только сначала принеси воды из скважины.