Текст книги "Безвременье"
Автор книги: Виктор Колупаев
Соавторы: Юрий Марушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)
41.
Я-сам, тот, который выскочил из душевой комнаты моей жены, человеко-самки, бежал, куда глаза глядят, пока не оказался в своем жилом-нежилом отсеке. Два стола с компьютерами – «Пентюхами», два крепких стула, окно, за которым завывала снежно-пылевая метель, да вспыхивали слова: «Привет темпоральщикам Безвременья!»
За моим "Пентюхом" сидела жена в длинном платье и с длинными же рукавами.
– Явился – не запылился, – сказала она, поглаживая свой живот, как бы массируя его.
Я промолчал, сел за второй компьютер и начал намысливать на него очередную главу "Истории государства Российского", ту самую, где говорилось, что именно Россия должна спасти виртуальный мир. Идея была до чрезвычайности проста: Россия, имеющая все возможности многократно уничтожить мир, не делает этого, и, тем самым, спасает его. Оставалось только разложить главу на составные части, умные мысли вложить в уста Сократа, а наводящие вопросы отдать кому-нибудь из его наивных учителей.
– А ты с тем временем что собираешься делать? – спросила жена. – Мне-то, конечно, все равно, но кабы не протухло.
– А пусть себе лежит, – сказал я, отмахнувшись. Нужно было мыслить свою мысль, не отвлекаясь.
– Тра-ля-ля, – пропела жена и тут же глухо выругалась, а на мыслезаписыватель "Пентюха" упала скрюченная и полураздавленная целочисленная дробь. Я смахнул ее на пол, пусть пропадает.
– Тру-лю-лю, – снова пропела жена и слегка раздраженно спросила: – Ты на меня внимание обращать будешь или нет?
У меня как раз Сократ подловил на метафизическом противоречии перипатетика Теофраста, а тут семейный скандал назревает...
– Меня эти чертовы дроби жрут, а тебе хоть бы хны!
Даже Сократ сбился со своей мысли, а уж на что был натренирован свой Ксантиппой. И Теофраст побледнел. Этот-то вообще был холостяком.
– На колени бы посадил... – канючила жена. – У нас все не как у людей.
Но каких людей, – не уточнила: виртуальных или человеко-. Нет, общность жен в моем "Государстве" ее сейчас не интересовала. Общность мужей – вполне вероятно.
Их было двое. Одна – эта, раздраженная и страдающая от въедливых дробей, и вторая – та, под струями сверкающего дождя, сама искрящаяся и блистающая, совершенная и самодостаточная в своей красоте. Я мог погладить эту по спине или животу, и тогда дроби в панике начали бы отпадать с нее, раскатываясь по углам и исчезая. Я знал, что именно этого она и хочет. Я должен был помочь ей, спасти ее от страданий, очистить и обновить ее шелковистую кожу. Но я также знал, что у нее самоснимающееся платье. И, если я обниму ее, эта человеко-самка исчезнет и останется только та, совершенная.
Кажется, ее интересовали не только мои труды по теории виртуального государства, не только пакеты со временем, кстати, спрятанные в барокамере самого Космоцентра, кажется, ее интересовал и Я-сам. Эта мысль была приятна мне. Эта мысль страшила меня.
Что я мог поделать? Где сила идей, если такое тело страдало? Я провел рукой по ее спине. Платье со щелчком расстегнулось и начало сползать с ее плеч, на которых что-то пузырилось, лопалось и возникало вновь. Я погладил ее плечи обеими своими право-левыми руками, очищая кожу. И вот она стала возникать, с упругой чистой кожей, как Афродита из пены морской. Мои руки жили сами по себе, зная, что им делать. Они поглаживали слегка покатые плечи, сильную спину, упругие груди, тонкую нервную талию. Крепкие ягодицы совершенными полушариями ожили под моими ладонями. Дрогнули бедра и колени. Человеко-самка уже сидела у меня на коленях, прижимаясь ко мне напряженным животом и внезапно отвердевшими грудями. Руки ее обняли мою шею. Она принимала в себя столько, сколько хотела.
Она слегка вздрагивала, чуть приподнималась, вдавливалась в мою грудь, руки ее беспрестанно трогали мое лицо, голову, бедра то костенели, то расслаблялись.
Ей был нужен я. Я! И никто другой. Так бы вечно, подумал я.
– Так бы вечно, – сказала она.
– Да, да, да...
Я все гладил ее, и ее кожа, ее тело, вся она расцветала под моими пальцами.
– Кто ты? – тихо спросила она. – Кто?
– Виртуальный человек, – ответил я издалека. И снова бегают пальцы, скользят ладони, тела льнут друг к другу.
– Открой свое лицо, – шепчет она.
Я не могу открыть свое лицо. Его у меня нет. Я и сам не знаю, какое у меня лицо. А ладони все сжимают ее тело.
– Назови себя, – просит она.
И этого я не могу сделать. Я не знаю, кто я. Да, виртуальный человек. Виртуальный и только.
– Назови меня, – требует она.
Я не сомневаюсь, я знаю, как ее зовут. Другого имени у нее не может быть.
– Каллипига, – шепчу я ей на ухо.
– Ты любишь свою Каллипигу? – спрашивает она уверенно.
– У тебя самое совершенное тело. Конечно, я люблю тебя, Каллипига.
– Я рада. Я верю тебе.
А компьютер не выключен. "История государства Российского" пишется и пишется. Как выкручивается из неожиданной ситуации Сократ? Что говорит он своим слушателям о спасении мира?
– Мир спасен, – говорю я ей.
– Да, да. Спаси, спаси мир, – требует она.
Вот он, весь мир, у меня на коленях. Вот он мир, трепещущий, живой, теплый, ждущий и получающий, требующий и покорный, погибающий и спасенный.
– Еще миг вечности, – просит она.
– Возьми всю вечность, – отдаю я. Мне не жалко. У меня было-есть все, кроме нее. А теперь – и она.
– А ведь высшая красота в высшей степени привлекательна, – говорит Сократ в моем "Государстве"
– Еще бы! – отвечаю я. – Красота спасет мир, – повторяю я чьи-то слова.
– Да, – отвечает Каллипига.
Звенит зуммер на ее компьютере, сминая мысли Сократа и мои – тоже. Каллипига вскакивает, становится спиной ко мне, загораживает мыслеэкран. Ягодицы ее едва заметно вздрагивают.
– Да, – говорит она. – Да, – говорит она растерянно. – Да, – говорит она в отчаянии.
Короткий разговор окончен. Каллипига поворачивается ко мне. Она снова начинает дробиться.
– Мне надо в Космоцентр, – говорит она.
– Конечно, – соглашаюсь я, зная, что тут уж ничего не поделаешь. – Я провожу тебя.
Она не пытается даже надеть платье. Это сейчас бесполезно. Оно все равно сползет с нее. Она лишь хватает его одной рукой, подавая мне другую. И прижимается ко мне, чтобы спастись. А платье волочится по полу нашего жилого-нежилого отсека, потом по ничто, и вот уже по слегка ребристому, рифленому полу Космоцентра человеко-людей.
Ее кожа чистая, лишь кое-где выступают капельки пота от быстрой ходьбы. Стрелы ее сосков указывают мой путь.
Я начинаю замечать, что в коридоре, кроме нас двоих, есть и другие человеко-люди. Вид у них занятой. Одни спешат, другие торопятся, третьи уже отспешили и отторопились. Вот стоит один, внимательно разглядывая надпись указателя: "Верной дорогой идете, товарищи!" Рядом предупреждающий знак: "Стой! Стрелять буду!" Мы идем, и никто не обращает внимания на нас.
Каллипига высвобождает свою руку из моей, чуть обгоняет меня, бросает платье на пол. И я с ужасом жду, что она сейчас наступит на него и исчезнет, как та девушка, виденная мной в каком-то кошмарном, чудовищном мире. Но нет, она просто за ненадобностью бросает платье, а сама все идет впереди меня, вздрагивая ягодицами.
Она – Каллипига.
Перед одной из дверей, рядом с которой значится указатель: "Здесь!", моя жена остановилась, приложила руку и вошла, когда дверь сдвинулась в сторону. Вошел и я. Дверь в душевой отсек была открыта.
Каллипига стояла на узорчатом полу, с распущенными волосами, поднятыми вверх руками, в пол-оборота ко мне. Вода мощной струей била ее по плечам и спине. С ее сосков скатывались искрящиеся, вспыхивающие капли прозрачной воды. Я молчал, молчала и она, лишь слегка поворачиваясь вправо-влево под струями душа.
– Оставайся, – сказала она. – Спинку потрешь...
Я не ответил, а она все стояла, поблескивая гладкой влажной кожей, и смотрела на меня искоса черными пронзительными глазами. Что-то в них было злое и беззащитное, тайное и очевидное, распутное и детское. Что-то, чего я не мог вынести.
И я понял, что ничего не понимаю.
Я бежал по коридору Космоцентра человеко-людей. Я бежал, сломя голову, не зная, что же мне нужно.
Человеко-люди уступали мне дорогу. Даже сам Фундаментал испуганно шарахнулся в сторону. Я опомнился, остановился, воссоединился с тем "Я", который бежал от Каллипиги так же, как "Я" этот.
– Вы уж меня не пугайте, товарищи виртуалы, – взмолился Фундаментал. – С вами встретишься и не знаешь, то ли это сегодня встреча происходит, то ли вчера!
– Да сегодня, сегодня, – успокоил я его.
– Как, сегодня? – испугался он. – Ведь мы же договаривались встретиться завтра!
– Это и есть завтра, которое для вас превратилось в сегодня.
– А-а... – начал успокаиваться Фундаментал. – А для вас что, завтра не превращается в сегодня?
– Для меня всегда сегодня. – Сколько раз ему это нужно повторять.
– Ну да, ну да, а как же... Позавтракать не хотите? Сегодня, сейчас, то есть. Хоть и позавтракать, а именно сегодня, сейчас.
– Да я сыто-голоден.
– Сочувствую. А я так вот просто голоден. Не составите компанию.?
– Спасибо. Нет.
Фундаментал вдруг пошел по коридору, нагнулся, поднял платье, сказал:
– Одежду разбрасывают. За всеми не уследишь. Каллипига, наверное...
– Она что, всегда так делает? – спросил я, чувствуя боль в груди.
– Ну, всегда – не всегда... Отнесите ей, пожалуйста, а то ведь другое запросит. Не напасешься...
42.
В том же самом кабинете, что и два часа назад, мы сидели с Провом перед экраном компьютера. Не знаю, чего они хотели добиться, когда сначала посадили нас в некое подобие карцера, а потом во дворец с обилием спиртных напитков. Их план, конечно, был сорван «жутью, которая стала лучше и веселее». Не знаю... Мне казалось, расскажи они нам все сразу, возражений с нашей стороны было бы меньше. Во всяком случае, у меня. Наверное, им именно и не хотелось рассказывать нам все. Слепыми марионетками мы их больше устраивали.
Осталось лишь нажать кнопку, чтобы начать вникать в проект "Возрождение". Но прежде нам стоило решить еще одну проблему. Пока мы ничего не знали и еще могли отказаться. Конечно, у ГЕОКОСОЛа, наверняка, были неотразимые методы убеждения. Но на это им все же потребовалось бы время. Если же мы ознакомимся с проектом, отступления у нас не будет. Галактион не позволит, чтобы двое людей, посвященных в тайну великого проекта, продолжали жить в своем гдоме так, как и прежде. Тем более, что у них в биографиях были какие-то темные пятна.
– Ну что, Мар, проклинаешь день, когда познакомился со мной? – спросил Пров. Тяжесть принятия решения давила на него, кажется, больше, чем на меня.
– Нет, конечно, – ответил я. – Ты это отлично знаешь. Не хочу, чтобы меня пихали туда насильно.
– А они сейчас нас убедят. Мы же призваны спасти человечество. Представляешь славу, почет, уважение, которое до конца дней твоих будет сопровождать тебя?
– Не представляю, Пров. И хватит ерничать. Решаем: нажимать или не нажимать?
– Да все уже решено, Мар. В душе-то мы согласны. Сдались. Мне вот, например, терять нечего. Никто не ждет меня здесь. А там – неизвестно. Только вот, может, возвращаться не захочется.
– Один бы я не пошел. Страшно. Просто страшно и все. А вдвоем... Любопытно. Это чертовски любопытно... Ладно. Решили, так решили. Нажимаем, что ли, Пров?
– Нажимаем, Мар.
Мы соединили указательные пальцы правых рук и вместе нажали на кнопку. Как дети, подумал я. А на экране появилось:
Проект "ВОЗРОЖДЕНИЕ"
Руководитель проекта: Солярион.
– Значит, возрождать собрались лишь Землю, в крайнем случае – Солнечную систему, – прокомментировал Пров. – Галактика пока подождет.
На подробное изучение проекта ушел бы не один месяц. Но нам нужно было лишь самое основное. Целью проекта являлось возрождение на Земле климата и ландшафта примерно двухсотлетней давности. Должна была появиться пригодная для жизни атмосфера, реки и озера с чистой водой, растительность и животный мир. Далее шли многочисленные выкладки для доказательства необходимости всего этого, длинные списки, таблицы, графики, высказывания, мнения. Все это мы пропускали, едва взглянув. И даже – не глядя.
На теоретических методах пришлось задержаться. Я ожидал увидеть развернутую программу насыщения атмосферы кислородом, удаления вредных газов; создание искусственных рек и водоемов; выведение из еще пока имеющихся в биологических коллекциях популяций насекомых, пресмыкающихся, раб, птиц и млекопитающих; массовый посев трав и посадки кустарников и деревьев; строительство городов и деревень. В общем, я предполагал нечто глобальное, рассчитанное на десятки или даже сотни лет, требующее огромных затрат и неимоверного напряжения сил миллиардного населения Земли.
Ничего этого в теоретических методах осуществления проекта не было.
Не было!
А было вот что!
Осуществление проекта из нашего времени переносилось в прошлое. В прошлое двухсотлетней давности. В тот момент, когда еще можно было дышать воздухом не из баллонов, когда основной генофонд растительного и животного мира еще не исчез.
– Машина времени, что ли? – и испуганно, и восхищенно спросил я.
– Нет, тут что-то другое. Слава Богу, что материальную машину времени изобрести нельзя. Тут нечто вроде информационной машины времени.
– Попонятнее можешь?
– Пока нет. Смотрим дальше.
А дальше шел эксперимент. Эта самая информационная машина времени – Космоцентр, – доставлялась в точку, где находилась Земля около двухсот лет назад, и начинала действовать. По вполне определенным критериям оценивался результат эксперимента, проводилась корректировка. И далее – окончательное осуществление проекта.
– Здорово! – сказал я. – Просыпаешься однажды утром, а за окном гдома – поля, леса, реки, ручейки. Бежишь к реке и ныряешь в воду...
– Смотри, не утони с непривычки, – оборвал меня Пров.
Да, впрочем, и говорил я с некоторой долей иронии. Слишком уж все было просто и красиво.
Далее рассматривались возможные противодействия осуществлению проекта. Сами земляне, обычные СТР, МНР, БТР и прочие СТС, противодействовать, конечно не могли, поскольку о проекте ничего не знали. Борьба же за осуществление проекта с возможными иными цивилизациями рассматривалась довольно подробно, хотя я так и не понял, какое дело иным цивилизациям до нас.
Но основное противодействие, оказывается, ожидалось от будущих руководителей Солнечной системы и Галактики. Если нынешние Галактион и Солярион могли изменить настоящее, а, значит, и будущее Земли, значит, это же могли проделать и будущие Галактионы и Солярионы. Вдруг им чем-то не понравятся проведенные изменения! Но и здесь имелся один абсолютный метод. Правда, суть его не раскрывалась.
– Само собой разумеется, – сказал Пров. – Будущие Галактионы не должны знать абсолютного оружия Галактиона нынешнего. Жаль, ничего не говорится об издержках.
– Каких же?
– Ну, может, в этом раю не окажется места тебе или мне. Зачали меня в душном кварсеке, где и женщину-то по душе не выберешь. А вдруг кто-нибудь из моих предков за цветочками по лугам пойдет, да и встретит красавицу. И тогда через много поколений родится кто-то другой, а не я.
– Но ведь то же самое относится и к самому Соляриону и самому Галактиону?
– Конечно. Это известный парадокс путешествий в прошлое. Правда, он сформулирован несколько нагляднее. Сын проникает в прошлое и делает невозможным встречу своего отца со своей матерью. Значит, он не рождается. А в этом случае он не может препятствовать встрече своих родителей. То есть, он рождается, проникает в прошлое, препятствует, а, следовательно, не рождается, не может препятствовать, рождается... и так до бесконечности.
Этот парадокс я, конечно, знал и еще не встречал убедительных попыток обойти его.
– Может, они все-таки устранили этот парадокс?
– Странно, что он даже не упоминается в проекте. Или его решение настолько просто и очевидно, что не заслуживает внимания, или нас снова водят за нос.
– А если все дело в том, что путешествие в прошлое "информационное"?
– Все равно ведь в прошлом что-то меняется. Не могут же они все так рассчитать, что изменения не коснутся именно разработчиков и исполнителей проекта. Это невозможно принципиально.
Никто нас не торопил, не беспокоил, Пища, причем натуральная, была в изобилии. Все в общих чертах было ясно, кроме двух моментов, о которых, как я был уверен, нам ничего и не скажут. Оставалось узнать, на какой стадии эксперимент был прерван, или на какой стадии его прервал кто-то, не имеющий отношения к землянам.
Аппаратуру, которая и должна была начать эксперимент, уносил в определенную точку пространства крейсер "Мерцающий"
– С тобой более-менее понятно, – спокойно сказал Пров.
– Что тебе понятно?
– Немного. Ты ведь служил на "Мерцающем" именно в этом рейсе?
– Да. По срокам совпадает. Но я не имею никакого понятия о том, что мы транспортировали в этом рейсе. Ученые об этом не говорили. И теперь я знаю, почему. Во время любого дальнего похода проводится столько исследований... А наша задача – навигация... А все-таки, что тебе понятно?
– Понятно, почему Галактион за тебя зацепился.
– Нас там было более трех сотен.
– И все уволились после этого из Космофлота?
– Нет. Кажется, я один.
– Ну вот, видишь. Эксперимент производился на этом корабле. Эксперимент, по всей вероятности, вышел из-под контроля. И только один человек из всего экипажа беспричинно увольняется. Засветился ты, братец Мар. А потом еще с каким-то Провом прешь через весь Чермет взглянуть на березовую рощу, которая имеет несомненное отношение к эксперименту. Нехорошо. Ну как тут Галактиону не одарить тебя дворцом с изящными девами и натуральной пищей, которая, оказывается, на Земле все же производится, пусть и в ограниченных количествах. Мне ты не расскажешь, да я и спрашивать не буду.
– Если бы я знал...
– А поскольку, по мнению Галактиона, ты знаешь слишком много, тебя желательно сплавить в какую-нибудь Смолокуровку. Тем более, кроме тебя, туда никто не может проникнуть. Попутно ты добудешь кое-какие сведения, о коих не будешь иметь никакого понятия, но кои расшифрует ГЕОКОСОЛ. А если сдохнешь там, – одним свидетелем меньше, да и пользу кое-какую ты уже принес.
– У тебя в биографии, между прочим, как говорил Орбитурал, тоже есть темные пятна.
– Ага... А как же... Оба мы – темные лошадки. Так что, повезем таинственный воз в неизвестность?
– Придется. Только условия на этот раз будем оговаривать мы.
– У них выхода нет. Согласятся.
Мы затребовали анализ ГЕОКОСОЛом нашего похода в Смолокуровку. Но, как и предполагали, он нам мало что дал. Формулы на боках саркофага, предположительно, описывали какую-то сингулярность. А сингулярность, как известно, дело для толкования безнадежное. Один факт, правда, был интересным. Наше местоположение в анклаве с Земли контролировать не могли. Сигналы с "несъемных датчиков" из анклава не выходили. А это означало, что наше путешествие вполне автономно.
– Поспим и – в дорогу, – сказал Пров.
Я с ним согласился.
43.
Я взял платье и пошел к дверям с надписью «Здесь». Мысли всех бесчисленных моих "Я" сшибались друг с другом в голове. Шум от этого стоял такой, что впору было включать глушители. Самое странное, что у всех моих "Я" не было ни единой конструктивной мысли. Хаос! Кошмар! И все же нашелся один "Я", плюнувший на всю эту говорильню и заявивший, что он-де намерен кое-что проверить. «А-а...», – сказали все другие "Я" и немного поуспокоились, начали согласованно соединяться, так что в коридоре пред дверью теперь стояло лишь два "Я". Один – все еще растерянный, с платьем Каллипиги в руках, а другой – решительный, готовый к действию. Я, решительный, даже похлопал ободряюще себя, растерянного, по плечу и пошел по коридору. Куда идти – для меня никакой разницы не было.
Человеко-людей заметно поприбавилось. То ли у них был утренний моцион, то ли специально повылазили поглазеть на меня. Во всяком случае, многие из них желали мне здоровья, не догадываясь, что болезне-здоровья у меня было бесконечное количество. Фундаментал уже умчался завтракать. У них, оказывается, тоже были зачатки диалектического мышления: завтракать можно было и сегодня, и завтра, и вчера, правда, почему-то только утром. Но, это их проблемы... У меня были дела поважнее.
Образовав самого себя возле дома с улучшенной планировкой, я уселся на чьи-то судьбо-вещи и задумался. Почему наше виртуальное Безвременье кажется мне ущербным? Отчего возникла эта мысль и почему она не дает мне покоя? И разве плохо мне быть и бывать одним сущим?
Привычная картина вселения-выселения стояла передо мной. Я даже разглядел самого себя в толпе перед подъездом. Вот Гераклит тащит на спине свою надгробную плиту, Сократ с чашей цикуты за пазухой, Аристотель со своими шуточками-прибауточками, Ильин с лозунгом "Грабь награбленное!" Все они – это я. Я – это все они. Но уже появилась и какая-то разница...
Я встал, подошел к Гераклиту, сказал:
– Отдохнули бы...
– А, мирмидон! – ответил он устало и даже, как мне показалось, доброжелательно. – Своя ноша не тянет.
Гераклит заметно похудел. Может, тренируется специально, подумал я и спросил:
– Вот вас выселили. А что такое выселение?
– Вселение.
Ответ был вполне диалектическим. Вселение – это выселение в одно и то же время и в одном и том же смысле. Гераклиту это было яснее ясного. Мне – тоже. И все-таки что-то здесь было не так. Чтобы хоть немного разобраться во всем этом, я сосредоточился Гераклитом, вот именно этим, стоящим передо мной с надгробным памятником на спине. Своя ноша, действительно, не тянула. Ну, разве что совсем немного. Это было первое, что почувствовал я. Затем я попытался разобраться во вселении-выселении. Ничего не получилось. Зачем людо-человеки вселили меня в этот дом с улучшенной планировкой? Зачем мне вообще какой-то дом? Ведь я мог создать, что угодно! Вселенную, атом, себя, всех других. Правда, все это было виртуальное. Так что из этого? Виртуальное обширнее, лучше, мощнее действительного. И почему все виртуалы так рвутся в этот дом?
Надо же! У Гераклита, когда я стал им, оказывается, тоже были вопросы. А со стороны посмотреть, так ему вообще ничего не надо. Так, разве что, побазарить немного, поругать неразумных эфесцев.
Я снова стал самим собой, а Гераклит спросил:
– Ну что, узнал?
– Нет. Но, странное дело, оказывается, виртуальные люди сами себе задают вопросы.
– Что же тут странного?
– А то, что вопросы у виртуального человека существуют одновременно с абсолютно исчерпывающими ответами. Вопросов без ответов не может быть. Другое дело – людо-человеки...
– Да. Конечно, – согласился Гераклит, скинул памятник со спины, поставил его торчком в снег, продолжил: – В них всегда одно и то же: жизнь и смерть, бдение и сон, юность и старость. Ибо это, изменившись, есть то, и , обратно, то, изменившись, есть это. А им нужно идеальное государственное устройство.
– Кому: им?
– Да людо-человекам. Родившись, они хотят жить и умереть, или, скорее, найти покой, и оставляют детей, чтобы и те умерли.
– Они, что же, смертны?
– К счастью для себя, – заключил Гераклит, ухнул, снова взвалил плиту на спину и побрел вдоль подъездов. Я догнал его, но, ничего не спрашивая, просто шел рядом.
– Каков у них ум или рассудок? – говорил Гераклит. – Они верят людо-человеческим певцам, и учитель их – толпа. Они не знают, что много дурных, мало хороших.
Скрипел снег под ногами. От легкого морозца потели руки. Сутолока возле подъездов не утихала. Накрапывал дождь из карасей с павлиньими хвостами. Плевалось кровавыми протуберанцами обескровленное солнце. Ветер пел песню Сольвейг на мотив Кукарачи. Лопались почки на бочках. Все обычно. Ничего нового.
Встретился Диоген Лаэрций, заговорил с Гераклитом о чем-то. Мне не хотелось вникать в их разговор, но я вдруг вспомнил, что бывая Диогеном, писал со слов Антисфена о том, что людо-человеки обращались к Гераклиту с просьбой издать для них законы, но тот пренебрежительно отказался по той-де причине, что у людо-человеков в государстве уже укоренился худой образ правления. Удалившись в храм Артемиды, Гераклит проводил время, играя с детьми в кости. Когда же людо-человеки во главе с Фундаменталом начали собираться вокруг него, он сказал: "Чему вы, негоднейшие, удивляетесь? Разве не лучше заниматься этим, чем вместе с вами вести государственные дела?" И, наконец, возненавидев людо-человеков и уединившись, он жил в горах, питаясь абсолютными идеями различных трав и растений. Я вспомнил все это, хотя и знал всегда. У Гераклита с человеко-людьми почему-то были неприязненные отношения. Но! Но и с виртуальными людьми у него отношения были не лучше.
Людо-человекам что-то было нужно и от Гераклита... Да не что-то, а наилучшее государственное устройство! Ну, этого-то сколько угодно! Каллипига вот и меня подгоняет с написанием "Государства", хотя оно всегда было написанным. Да и Платон слово в слово пишет то же самое, что и я, в своей "Истории государства Российского". Если им надо – пожалуйста. Такое устройство есть. Самое лучшее, единственно возможное, делающее всех счастливыми. Это – государственное устройство виртуального мира. Здесь "нет проблем", как говорят андалузские китайцы.
Отвлек меня вздорный Гераклит. Не это ведь я хотел выяснить. Я снова сел на чью-то припорошенную снежком судьбу и начал размышлять над тем, зачем меня вселили в этот дом и будут ли выселять?
Конечно, я не мог начать размышлять, ведь я размышлял сразу обо всем. Но я постарался как бы притушить малозначительные мысли, например, о строении Вселенной или о возможности создания "невечного двигателя"
Барьер, несомненно, был. Вот я существую вечно в один миг, являясь всем-всем-всем. И никаких забот. Затем мне ставят на затылок штамп о вселении в дом и постепенно у меня появляются заботы: принести воды, найти общую формулу для умножения два на два, узнать, не сидит ли Каллипига еще у кого-нибудь на коленях... Ах, Каллипига, совершенное совершенство сверхсовершенств!
И что же? Я стал от этого менее одним сущим? Да нет. Я все-таки проверил, не изменилось ли что в одном сущем? Развернулся во Вселенную, вспыхнул Сверхновой, схлопнулся в "черную дыру", пронесся метеором, излился светом, одряхлел белым карликом, подоил Млечный путь, составил подробную карту самого себя, уничтожил ее за ненадобностью, разросся до размеров атома водорода. Все в порядке.
Тогда я стал Ивановым, толкающимся в очереди, чтобы занять очередь за очередью в очередь всех очередей; уронил себя в Ильина, построяющего построение постройки непострояемого; выгнулся дугой прямой линии; стал жизненной смертью и смертной жизнью; повернулся лицом к самому себе; начал безумствовать, чтобы войти в разум, и умирать, чтобы жить; создал из себя зложелательную благожелательность; возвел нуль в n-ную степень и извлек из него корень зла; помыслил свою мысль; убедился в существовании несуществующего; отделил право-левое от сине-желтого; пришил пуговицу к пальто; сказал абсолютную речь на абсолютном же симпозиуме относительно относительности всего абсолютного; взял вес, высоту, палку вареной колбасы, ответственность, власть; поменял местами Тихий и Буйный океаны; создал Фундаменталу десять тысяч квадратных метров площадей, правда, с земляными полами; высморкался, наконец!
Да все я мог! Ничего от меня не убыло. Одно сущее не может убыть, уменьшиться, претерпеть ущерб.
Стать людо-человеком? А вот этого я не мог. Не хотел просто. Сделаться вот этим домом с улучшенной планировкой? У меня не получилось. Стать Космоцентром людо-человеков? Снова не вышло.
Это все уже было ставшим. Ставшее ограничивало возможности.
"А не потереть ли спинку Каллипиге?" – подумал я.
Катись оно все к чертовой матери!.
