Текст книги "Безвременье"
Автор книги: Виктор Колупаев
Соавторы: Юрий Марушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)
61.
Я чувствовал, что Фундаментал доволен. Во-первых, он наказал меня, расстрелял. Во-вторых, он все же сохранил меня для себя, потому что нуждался во мне. Отсюда и условность расстрела. Фундаментал явно проникался идеями диалектики.
– У меня к вам просьба, – сказал он. – Держите Каллипигу или за руку, или на руках, это уж как вам удобнее. Но чтобы она от вас ни на шаг. А вы сами – от меня.
– Договорились, – согласился я.
– Уж и на минутку нельзя отлучиться! – недовольно вздернула носик Каллипига.
– Ваши минутки равны, оказывается, годам, – снова посуровел Фундаментал. – А у нас дел невпроворот.
Я не стал расстраивать его относительно "дел". Знай он, сколько недочетов, ошибок и глупостей было в его проекте, он, быть может, вообще прикрыл эту лавочку. А мне исправленный по советам Каллипиги мир человеко-людей нравился. "Нравился" – это, конечно, сказано слишком по-людо-человечески. Но он был нужен Каллипиге, а, значит, и мне. Работа в качестве перводвигателя этого мира меня не очень утомляла. Да и теоретически я был хорошо подкован. Бывая Аристотелем, я досконально разработал эту проблему в своей "Метафизике" и "Физике". Конечно, мир, созданный мною по проекту Фундаментала, мало походил на мир, в котором я побывал. Тот мир, у озера, жил сам, а этот нуждался в постоянном подталкивании, исправлении и корректировке.
Меня радовало, что здесь появился человек, с которым я беседовал у озера. Меня огорчало, что вместе с ним был и тот космолетчик, у которого я отнял Каллипигу. Но радость и огорчение взаимно уравновешивали друг друга, то есть диалектически я был радостно огорчен или огорчительно радостен.
– Вычислителей переплавим в строителей! – заявил Фундаментал, призывно махнув нам рукой, и мы втроем проделали обратный путь через темную комнату. Остался позади уже и коридор Космоцентра. Фундаментал начал ежиться, поводить плечами, сучить ногами – это дроби вспучивались на нем, но он переносил все стоически. Каллипига на моих любящих право-левых руках чувствовала себя вполне комфортно и даже что-то вполголоса напевала, что, впрочем, не мешало нашему с Фундаменталом разговору.
– Так что, – спросил он, – проблема умножения "два на два" решена?
– Решена, решена, – успокоил я его.
– От-лич-но! И сколько же?
– Что: сколько же?
– Да, дважды два?
– А-а... Да сколько угодно.
– Четыре! – погрозил мне Фундаментал заскорузлым от коростообразующих дробей пальцем. – Четыре, дорогой мой.
– Бывает и четыре, – согласился я.
– Вы что, сомневаетесь в правильности таблицы умножения?
– Нет, не сомневаюсь.
– В чем же тогда дело?
– В доказательстве... Пусть в правильности таблицы умножения убеждены все людо-человеки, пусть она абсолютно достоверна, очевидна, пусть она удостоверяется бесчисленным количеством фактов. Однако никто и никогда из вас не ответит на вопрос: почему дважды два четыре? В сущности, вы не сможете и ответить на вопрос: почему один да один – два? Конечно, единица и двойка обладают определенным смысловым содержанием, и в силу этого содержания сумма двух единиц равна двум. Но почему данное численное содержание ведет именно к такому численному результату, – этого никто из людо-человеков не разъяснил и, мне кажется, не в силах разъяснить. То же самое можно сказать и о всем вашем людо-человеческом знании, и, в частности, о вашей формальной логике. Как бы она ни была очевидна, убедительна и ясна, за ней стоит некая бездна непонятного, алогичного, таинственного, откуда она и получает свою структуру, но о чем нельзя ни говорить, ни мыслить. Никогда ваша логика не разъяснит вам своих логических форм, как бы они для вас ни казались ясными и очевидными сами по себе.
– Да чем это наша логика и таблица умножения вам не угодили?
– Мне не надо угождать. Вы спрашиваете, я отвечаю.
Фундаментал нашарил в пустоте ручку двери, толкнул ее, отчего сразу же образовалась и сама дверь и даже косяк. Донесся шум голосов вычислителей.
– Так все-таки, дважды два – четыре?
– Смотря где... Может быть и четыре.
– В городе, например...
– А-а... Там... Да, там уж точно дважды два – четыре.
– Ну вот! Сами же и признались!
– В чем это я признался?
– Да в том, что дважды два – четыре.
– Ни в чем таком я не признавался.
– Да только что ведь вы сказали, что в городе дважды два – четыре.
– В городе – четыре, – согласился я.
– А в Смолокуровке, что – пять?
– И в Смолокуровке четыре.
– Тогда в чем дело?
– Не знаю, – честно признался я. – Это ведь вы создали целый вычислительный центр специально для решения проблемы, а не я.
– А представьте себя на моем месте. Из нормального временного мира, где дважды два – четыре, вы внезапно попадаете в Безвременье! Тут у любого ум за разум зайдет. Как не поразиться вашему дикому набору друг друга уничтожающих утверждений? Самоутверждение путем самоотрицания... Тождественность утверждения и отрицания... Что это за философия такая, по которой можно все, что угодно, доказать и все, что угодно, опровергнуть? Что за странная софистика, которая требует, чтобы отрицание было утверждением и утверждение – отрицанием, чтобы все было всем и ничем, одно – одним и многим, сущее – сущим и не-сущим! Вот и пришлось разбираться. И Вселенную пытались построить, и два на два умножали, и с вами вели многочасовые диалектические беседы. Кое-что выяснили, а теперь этот вычислительный центр упраздняем. Рабочие руки нужны. Да и проблемы есть поважнее.
– Вечно у вас проблемы, – констатировал я.
Каллипига разыгралась у меня на руках, расшалилась, веселым и задорным голосом запела "Ах вы сени, мои сени...", только что в пляс не пошла. Фундаментал вошел в помещение своего вычислительного центра. Вычислители и вычислительницы тут вовсю вычислялись. Но торжественный вид Фундаментала, что ли, заставил их отвлечься от работы. ИТРы начали окружать нас, настороженно галдя и в открытую почесываясь.
– Баста! – крикнул Фундаментал.
– Баста! – разнеслось по толпе вычислителей. – Баста! Паста! Пусто! Капуста! Устно! Письменно! – Перекатываясь и причудливо изменяясь, информация покатилась в другие отделы.
– Теперь вы уже не вычислители, а строители. На воздух, на солнышко. Строители, подъем!
– Строители, подъем! – Второй волной покатилась информация. – Строители, подъем! Строим вдвоем!. Строим вдвоем!
– Прошу, прошу. Не толкайтесь, спокойненько. – Фундаментал указал будущим строителям направление движения.
Они не ринулись, не понеслись, как можно было ожидать. Нет, они спокойно проходили мимо нас, на меня, впрочем, даже не взглядывая, а вот Каллипиге отдавали чуть ли не царские почести. Результаты своей работы они складывали ей на живот и на грудь: здесь были и числа, целые, многопорядковые и дробные, самые разнообразные предметы и их качества, абстрактные понятия, законы и исключения из этих законов, мыслеобразы и словосочетания, настроения и парадигмы мировоззрений, жуть бессознательного и примитивные логические мысли, парадоксы и парадоксизмы, и прочая и прочая. Я-то все это знал и без них. А Каллипига словно ошалела от радости. Запихивая все это себе за пазуху, казавшуюся бездонной, она в каком-то восторге пела то гимн боксеров "Что же вы не бьете, дьяволы?!", то земледельческую песню "Пашем, пашем, да все зря!" А то вдруг переходила на негритянские частушки или славянские эпиталамы. Поведение ее было явно нервозным. Да и Фундаментал едва сдерживался, хотя и старался казаться спокойным, рассудительным и знающим все наперед. Да, я их понимал. Что-то сдвинулось в их временном мире с мертвой точки, события какие-то назревали... А мне-то что? Я есмь. И Каллипига на моих незеркально-инвариантных руках.
Фундаментал проявлял отеческую заботу о подчиненных. Дроби буквально загрызали его, но он ждал, пока не выйдут все потенциальные строители, то ли Дворца Дискуссий, то ли пресветлого будущего. А они, эти строители, уже запрудили коридор Космоцентра и теперь, толкаясь и беззлобно переругиваясь, носились по нему, освобождаясь от въедливых дробей. А сзади, фигурально выражаясь, потому что тут никакого сзади или спереди не было, все напирали и напирали. Тут уж было почти и не протолкнуться.
Понимая это, Фундаментал не спешил. Страдал, а все-таки не спешил.
– Пока есть время, – сказал он мне, – сообщите, как и обещали, краткую формулу для умножения "два на два".
– Прямо так сразу и ляпнуть? – уточнил я.
– Ну, с небольшими пояснениями. Только не затягивайте.
– Хорошо... Краткое выражение своеобразия вашего логоса в отличие от нашего эйдоса содержится в так называемых "логических законах мышления". Основной принцип диалектики, если помните, есть принцип раздельности в тождестве, или тождества в различии, в раздельности.
Фундаментал неуверенно кивнул, как бы соглашаясь, что действительно помнит.
– Этим обеспечивается жизненность и органичность виртуального мира, – продолжил я. – А ваш принцип логоса есть, наоборот, принцип абсолютной раздельности, без объединения в абсолютное тождество. Другими словами, ваш логос и есть дискретность, и потому самое общее понятие "бытия" для него абсолютно дискретно в отношении к отсутствию бытия. Согласно вашей формальной логике можно только быть, или только не быть.
– Ага, – сказал Фундаментал. – Закон исключения третьего.
– Правильно, – согласился я. – А в диалектике третья ипостась, как объединение одного и иного, как раз и есть то среднее между бытием и небытием, которое чуждо природе вашего логоса. Если можно только быть или не быть, то, значит, это действительно и верно и для бытия вещи или ее элемента. Если нет вообще среднего между бытием и не-бытием, то нет среднего между бытием вещи А и ее не-бытием.
– Правильно, – подтвердил Фундаментал. – Закон тождества.
– Равно как и между бытием любого момента вещи А и его не-бытием.
– Закон противоречия! – воскликнул Фундаментал. – А вы, дорогой мой..., оказывается, отлично знаете формальную логику.
– Как же, ведь я ее и разработал, бывая Аристотелем. Но пойдем дальше.
– Пойдем, конечно, – согласился Фундаментал и действительно не спеша двинулся вперед (или назад, это особого значения не имело). Я с Каллипигой, распевающей романсы Марциала, последовал за ним.
– Но все это совершенно иначе в эйдосе, то есть в виртуальном мире. Для "логического", то есть формально-логического, сознания эйдетическая цельность необходимым образом распадается на антиномии. Например, антиномии единичности и множественности, когда А есть только А. А в виртуальном мире А есть А и не-А, то есть А есть все, что угодно, в одно и то же время.
– Все-таки: время, – подловил меня Фундаментал.
– Я неточно выразился, – согласился я. – Точнее будет так: любые диалектические антитезы соединены в одном вне времени, вне каких бы то ни было промежутков. Как только выставляется тезис, тем самым уже выставляется антитезис. Тезис и есть антитезис, хотя и отличен от него. У нас в виртуальном мире немыслим никакой тезис вне антитезиса. И только в разговоре с вами я, будучи связан вашим текучим временем и механически разделенным пространством, вынужден сначала говорить о тезисе, а уже потом об антитезисе. Диалектически же они – одно. В некий неизъяснимый для вас, но абсолютно требуемый мыслью момент и миг, они – одно, нераздельны и тождественны. Принятие какого бы то ни было более или менее принципиального промежутка между ними было бы смертью для виртуального мира, требующего для своего обоснования абсолютно одновременных противоречий.
– Итак, – сказал Фундаментал, – дважды два...
– Дважды два – четыре и не-четыре, то есть сколько угодно.
– Это у вас...
– Да, в виртуальном мире. Собственно, уже два есть два и не-два. Дальнейшее понятно.
– Наверное, это удобно? – спросил Фундаментал.
– Просто, так есть.
– А у нас вот А равно А, а дважды два – четыре и только.
Тут он ошибался. В Сибирских Афинах и в Смолокуровке это было так, почему я и вынужден был работать там перводвигателем. Но вот уже для Космоцентра человеко-людей и, тем более, для того живого мира, в котором я побывал, это было не так.
Но скажи я, что для Фундаментала А меньше А и дважды два – меньше четырех, он бы опять взвился, начал бы орать, что я дурю ему голову, а объяснений не стал бы слушать, так как у него сейчас срочные дела. А если бы я намекнул ему, что возможен и четвертый вариант, где А больше А, а дважды два – больше четырех, он бы вообще мог лишиться рассудка. Существовал и пятый вариант, но о нем лучше было никому не знать...
Мы уже ступали по рифленому полу Космоцентра. Каллипига, видимо, напелась и теперь сладко спала у меня на право-левых (одновременно) руках. Чешуйчатые дроби начали слетать с Фундаментала. В коридоре все еще было тесновато.
62.
Пора было уносить отсюда смятенную душу и грешное тело. Вытянув вперед руки, я двинулся наугад, натыкаясь на кусты и деревья, но каким-то звериным чутьем примерно угадывая направление улицы. Пелена спала так же неожиданно, как и появилась. Я успел удалиться от солдат метров на сто и, не оглядываясь, припустил по пустынной улице бегом. Рябой со своим напарником меня не преследовали.
К месту "стоянки" мои изрядно уставшие ноги привели меня уже далеко заполночь. Мотоцикл был здесь и это меня немного успокоило. По логике событий, Пров, если он жив и невредим, должен придти именно сюда. Некоторое время я пытался размышлять о случившемся, но ничего, кроме того, что этот мир ненормален, в голову не приходило. Было тепло, тихо, и я незаметно уснул.
– Забот от сна не убавится. – Знакомый хрипловатый голос заставил вскочить меня от радости. Пров сидел рядом, улыбающийся и свежий, будто не было бессонной ночи.
– Рассказывай, – поторопил я, – за что они на тебя так обиделись. Я был свидетелем твоего марафонского забега. И только случайно Рябой не уложил тебя из автомата.
– Запомни, Мар, ничего не бывает случайного ни в этом, ни в том мире. Песня им моя не понравилась... Да и беспорядки в городе начались. Кстати... Ты хоть знаешь, как называется этот город?
– Нет.
– Сибирские Афины! Надо же так... А он опять меня выручил, и я не исключаю, что и пули летели туда, куда нужно. Хотя, лучше бы они никогда и ни в кого не летели.
– Примеряешь костюм неуязвимого супермена? Я стоял рядом, задержанный тем солдатом, и он палил просто по кромешной мгле. Впрочем... феномен ее появления показался мне знакомым: нечто подобное я испытал при встрече с без-образным в Смолокуровке.
– То-то и оно. Косвенно он и тебя выручил, ведь, насколько я понимаю, солдат так просто тебя бы не отпустил.
– Здесь ты прав. В общем, засветились мы крупным планом и пора нам отсюда сматываться. Гдом – наш дом и стены там понадежнее. К тому же, там пока не стреляют. А тут слишком бурная жизнь...
– А по мне так в самый раз.
– Пойми, все это опасно. И вся эта фантасмагория мне порядком надоела. Твой приятель может в один прекрасный момент выкинуть такой фортель, что нам не поздоровится. Домой, только домой.
– А что мы узнали? Что будешь докладывать Галактиону?
– Пусть сами разбираются.
– В том-то и дело, что они сами не могут разобраться. У них вся надежда на нас.
– Что-то я раньше не замечал в тебе особой любви к властям.
– Да ее и сейчас нет. Но что-то грозит Земле. И я хочу разобраться. Кроме того, нам назначена встреча.
– Какая еще встреча? Мотаем отсюда и вся недолга.
– Нет, Мар. Возможно, что это встреча с ним. Отказаться будет очень некрасиво после такой выручки с его стороны. Позорно даже. Ты же сам говорил, что идешь по его следу, значит, надо идти до конца.
Я взглянул на часы. Прошло двое суток по нашему времени. Солнце стояло в зените.
– Вот так ты и потеряешь опять Галину Вонифатьевну.
– Если уйду отсюда, тогда, действительно, потеряю навечно.
Вообще-то, Пров был, конечно, прав. Мы так ничего и не узнали. А пять дней у нас в запасе еще было.
– Куда ехать? – спросил я.
– Туда же... только чуть дальше.
– Снова метку-маршрут получил?
– Угу... – буркнул Пров.
Мотоцикл тронулся с места, покатил по шоссе, потом по знакомым уже улицам. Я не особенно засматривался по сторонам. Пров, наверняка, что-то задумал. Я ему доверял. И если он ничего не сообщил мне, значит, так для меня лучше. А может, он и сам еще толком ничего не знал, предчувствовал только или догадывался. Словом, я полагался на Прова.
Город кончился и потянулась ровная каменистая степь, покрытая жухлой травой. Щербатая от многочисленных выбоин, вероятно, еще со времен всемирного потопа, серая, распластавшаяся под полуденным солнцем дорога была пустынна. Справа от нас тянулась длинная череда жмущихся друг к другу, приземистых, неприглядных лачуг работного люда, а далее, за их плоскими крышами, в полукилометре, вырисовывались стройные линии ультра-абстрактных зданий, к которым жители окраины наверняка не имели отношения. Вот и они потерялись из виду и остался ровный гул мотора, да линия горизонта, теряющаяся в голубоватой дымке.
Время шло. Вчерашнюю "точку" мы уже проехали. Бензин в баке таял, и я уже подумывал о возвращении.
– Смотри! – раздался вдруг громкий возглас Прова. – Военная машина.
Действительно, с левой стороны степи, деловито пыля, наперерез к нам приближался светло-серый грузовичок-пикап. Встреча с ним едва ли могла принести нам пользу. Скорее – наоборот, какие-нибудь осложнения. Лучше всего было исчезнуть, и если мы не сделали этого, то только потому, что исчезать было некуда: в низеньких зарослях желтой травы не спрячешься, к перекрестку дорог, где мы могли бы разминуться с грузовичком, не успеть. Притом, нас наверняка заметили, поэтому прятаться уже не имело смысла. Не сбавляя скорости, пикап прошел поворот и вскоре поднятое им облако пыли накрыло нас. "Пронесло", – подумал я и в ту же секунду услышал скрип тормозов. Пришлось и мне остановиться. Перед нами из пыли выросли две солдатские фигуры. Я огляделся. Вокруг никого. Слева чуть слышно шумели высокие метелки какой-то травы, справа виднелись строения барачного типа, возле которых вышагивали, словно заведенные, люди в защитной форме и шлемах. Наверное, казармы или что-то в этом роде. Впереди дорога ныряла в густые заросли кустарника, зеленеющего тонами нефрита. Ах, если бы мы успели до них доехать! "Влипли!" – мелькнуло у меня в голове. Меж тем, солдаты приближались, и я сразу узнал того, Рябого, и его напарника, с которыми меня свел случай в ночном городе.
– Эй, голубки! – Грубый, требовательный голос Рябого ударил по нервам.
– Тот самый солдат, – успел я шепнуть Прову.
Не спеша, вразвалку, Рябой подошел вплотную ко мне. Его товарищ остановился чуть поодаль, взяв карабин наизготовку. Сощуренные в хитрой усмешке глаза Рябого словно говорили: "Вот и свиделись".
– Ключ и удостоверение водителя придется положить сюда. – Ехидно улыбаясь, протягивает он мне широченную, горчичного цвета ладонь. Его рябое, туго обтянутое светло-коричневой кожей лицо неприятно блестит от пота. Узкий ремешок широкого шлема врезался в крутой, грузный подбородок, от чего рот солдата принял хищное выражение.
– Зачем вам понадобился этот старый мотоцикл? – работая под "дурачка", спросил я. – Он не представляет из себя никакой ценности.
– Здесь расположение воинской части, – холодно отчеканивает Рябой. – В посторонних, проникающих сюда... – (многозначительная пауза и красноречивый щелчок), – иногда стреляют. Тут уж никто не поможет. Даже я. Ключи!
Его брови начинают подрагивать, лицо наливается еле сдерживаемым нетерпением.
– Постой-ка, – спрыгивает с заднего сидения Пров. – Мы же где-то встречались. А! Прошлой ночью. Неплохо стреляешь, солдат.
До меня не сразу дошел смысл сказанного, а когда я понял, холодок страха пронизал мое тело. Очень удобно им сейчас избавиться от ненужных свидетелей ночной стрельбы. На что рассчитывал Пров, произнося эту фразу? Глаза Рябого засветились угрюмым огнем. Теперь он и Пров сверлят друг друга неприязненными взглядами. Не сводя с Прова глаз, солдат медленно потянул руку к кобуре, тускло сверкнула вороненая сталь... В следующую секунду Пров сделал неуловимое, молниеносное движение и... Рябой уже сидит на земле в удивленной позе, а пистолет нацелен в его широченную грудь. Второй солдат клацнул затвором.
– Подожди, Ност, – хрипло произнес Рябой. – Парень-то – хват! Но стрелять не будем. Его тут на куски разорвут.
Он не спеша поднимается и снова смотрит на меня. Его взгляд что-то ищет в моих глазах. Может, страх или раскаяние? Я весь внутренне сжался, готовый дать отпор. Насмешливая улыбка чуть трогает мои, ставшие вдруг сухими, губы. Я молчу и жду. Каждый мускул во мне замер в ожидании своего мига. Словно что-то решив для себя Рябой, не глядя, протягивает руку в сторону Прова:
– Пушку сюда.
– Давно бы так, – широко заулыбался Пров. – Зачем сердиться? Лучше – здравствуй! Давай по глотку за встречу.
Он вкладывает в горчичную руку Рябого пистолет и отхлебывает из фляжки пару добрых глотков. Мрачный огонь гаснет под сдвинутыми бровями солдата. Помедлив, Рябой прячет оружие в кобуру. Ни слова не говоря, принимает из руки Прова фляжку и выпивает ее в один прием до дна.
– Пить так пить, – подтверждает Пров. – У нас еще есть.
– Аи! – властно поднял руку Рябой. – Куда едете? Как на духу! И не надо мне морочить голову.
– А вот туда. – Пров показывает рукой на дорогу. – До самого конца.
Солдат некоторое время хмуро, исподлобья изучает Прова. Под лоснящейся, туго натянутой кожей лица перекатываются желваки.
– Ладно! – наконец изрекает он. – Чему быть, того не миновать. Езжайте. Убирайтесь ко всем чертям.
– Послушай, Рябой, – неожиданно для самого себя вступаю в разговор и я. – Далеко нам еще до "конца"? У меня бензин на исходе.
Солдат метнул в меня тяжелым взглядом:
– Я тебе не "Рябой"! Меня с детства звали Ламиноурхио. Короче – Лам. "Конец света" – это башня Скорбной Луны, храм онголингов... километров сто отсюда. От меня привет айку. А за вино рассчитаюсь бензином.
Пров, не медля, пустил по кругу еще одну фляжку и спросил:
– А какого хрена вы тут охраняете?
– Кляпы ко ртам для шибко любопытных. Если бы вы не ехали в Лар, я бы точно не пустил вас дальше. Кто вы такие? Только честно.
Наступило молчание. Рябой стоял, глубоко засунув руки в карманы форменных брюк. Взгляд его подобрел, коричневый лоб собрался в сосредоточенные морщины.
– Тогда я скажу, – глухо проговорил он. – Вы птички дальнего полета, не наши вовсе. И тоже – окольцованные. Не зря же я сказал: голубки. Но рискуете крупно.
Вот тебе и солдат. Раскусил нас с первой, что называется, попытки. Разные бывают солдаты.
– Ну, будь здоров, как сейчас, дорогой наш Ламиноурхио, – с удовольствием пожал ему руку Пров. – Бог даст, еще встретимся. Одно могу сказать тебе честно: нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах мы не предаем своих товарищей и даже недругов.
Мы заправили бензином бак, подарили еще фляжку вина Рябому и тронулись в путь. Предстоящие сто километров не казались мне уж столь утомительными. А может, вдохновила предстоящая встреча с без-образным, если таковая состоится? Для меня это будет схватка, поединок, вопрос вопросов. Под ровный гул мотора хорошо думалось.
Собственно, почему, именно, схватка, борьба? Почему мне противно его появление? Противно – вот слово, точно отражающее саму суть борьбы. Противостояние, конфликт между мною, как частью творения Бога, и им, находящимся вне закона. Таким образом, неизбежен и конфликт его с Богом, потому что он нарушает установленные Богом законы, которые не может нарушить даже сам Бог! Вступая в противоречие с Богом, он вступает в конфликт и со мной, как тварью Создателя, и потому я его не приемлю. Он и не есть зло. Зло – прерогатива дьявола и тоже определена законом. Дьявол имеет хотя бы право на наказание, на переплавку в геенне огненной. Этот ничего не имеет. Тем более права вторгаться в сферу действия законов Божиих. Разрушить мир, созданный Богом, он не может. Создать что-то новое, свое – тоже. Он, по сути, – жалкая нечистая сила сама-по-себе, обреченная на бессмысленное трагическое скитание.
А что если он скажет: я как таковой вообще не существую? Нечто несуществующее скажет, что оно не существует! "Нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах!" И-де нет никаких доказательств его существования. И все вопросы отпадают, все конфликты исчерпаны и не надо никого наказывать или побеждать. Дурацкое, надо сказать, положение возникает.
Но ведь было, было! Были встречи, были явления.
