Текст книги "Осколки (Трилогия)"

Автор книги: Вероника Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 73 страниц)

Проснувшийся Льюс был приятно удивлен воодушевлением наводнившей дом толпы моряков, готовых «за милорда герцога» вздернуть на рее всех недоброжелателей разом. Но, к моему удивлению (и, признаюсь, удовольствию), молодой человек повел себя именно так, как и требовалось, чтобы закрепить нечаянное доверие: посмеялся над рискованной шуткой, пообещал пару вольностей, глотнул вместе с кем-то крепкого вина – в общем, сделал все, чтобы спасители его жизни почувствовали свою значимость. Я бы и сам так не смог, наверное. Или смог, но не так, а вот Льюс оказался человеком, вполне подходящим на роль правителя. Пусть в эти минуты он немного играл и был не до конца искренен, не беда: мгновения триумфа запомнятся надолго, а поскольку Магайон доказал, что ум – одна из фамильных черт, в полной мере передавшаяся от отца к сыну, уроки нынешнего дня принесут свои плоды в будущем. Непременно.

Меня немного удивила легкость, с которой Гарсен захватил резиденцию мэнсьера, но гордо надувший щеки Богги прояснил ситуацию: понадобилось не так уж много усилий, чтобы испортить видимость посредством тумана, из которого магу-погоднику удалось соткать несколько иллюзий, помешавших страже установить точное число, вооружение и направление движения нападавших. Я от всей души поблагодарил чародея и (небывалое для меня событие) выпил с ним за упокой душ тех охранников, которые оказали сопротивление (слава богам, таковых оказалось немного: видно, старикан был не по нраву даже собственным слугам). Но одного тоста Богорту было мало, и только усилиями Управляющего портом, а также свежеприобретенного авторитета герцога удалось отвадить мага от мысли упиться в моем обществе до беспамятства. Правда, смутно подозреваю, что когда меня по приказу Льюса пригласили проследовать во двор, Богги наверстал упущенное в гордом, но недолгом одиночестве.

Мэнсьера никто и не подумал связывать: только раздели до исподнего с целью быть уверенными, что в складках одежды не прячется кинжал или пузырек с ядом, призванные помочь избежать нежелательных расспросов. Впрочем, даже унизительно оборванный, старик не утратил свой благообразный вид, и тот, кто не был свидетелем вспышки его чувств, не смог бы предположить, что этот пожилой господин способен на убийство.

Льюс, по-прежнему страдающий от озноба, но сменивший одеяло на более подобающий случаю плащ, подбитый белым мехом, стоял напротив мэнсьера и, совершенно очевидно, никак не мог принять нужное решение.

– Вы хотели меня видеть, милорд?

– Да, Мастер. Мне нужен ваш совет.

– Какого рода?

Я подошел ближе, занимая место как раз между герцогом и стариком, ожидающим наказания. А в том, что оно последует, сомневаться не приходилось: хоть Магайон и медлил в нерешительности, настоящей причиной был вовсе не вопрос «казнить или помиловать», а широта выбора доступных казней.

– Этот человек совершил преступление.

– Я не судия, милорд, и никогда им не буду. Вы хотите услышать приговор из моих уст?

– Не совсем так, Мастер… – Льюс устремил взгляд вдаль, в темноту неба над оградой, недоступную свету факелов, щедро озаряющему двор. – Вы говорили, что любите охотиться, так вот вам шанс: разгадка тайны кроется в памяти мэнсьера. Бывшего. Попробуете ее узнать?

Я улыбнулся и коротко поклонился герцогу:

– Благодарю за столь щедрый дар, милорд. Если вы не против.

– Разумеется. Действуйте, как сочтете необходимым.

– Да, милорд.

Старик встретил мой взгляд презрительно сжавшимися губами, словно предупреждая: не скажу ничего. Но когда меня останавливали предупреждения?

– Не думал увидеться с вами вновь при таких печальных обстоятельствах, почтенный.

– К чему эти церемонии? – Ядовито выдавил мэнсьер. – Мы с вами – взрослые люди. Хотя…

Он снисходительно скривился, словно только сейчас отметил мой возраст.

– Не смотрите на мое лицо, почтенный: я прожил под лунами этого мира достаточно, чтобы говорить с вами на равных.

На самом деле, я мог быть и много старше старика, поскольку не имел понятия, как долго Остров, на котором прошли мое детство и юность, блуждал в Межпластовом Потоке. По здравому размышлению понимаю: чтобы втиснуть мне в голову необходимые знания, требовалась уйма времени. Вполне возможно, вдвое или втрое больше, чем видимый возраст моего тела по здешним меркам.

Конечно, моим словам снова не поверили, и я немного обиделся. Как раз в той мере, чтобы обзавестись здоровой злостью, потребной для ведения допроса:

– От кого вы узнали об отравленной воде?

Мэнсьер промолчал, но по дрожанию морщин на бледном лице стало ясно: старика удивил мой вопрос. Он ожидал в первую очередь всего, чего угодно: обвинений, насмешек, издевательств, только не вопроса, касающегося воды.

– Думаете, почему я не стал спрашивать о причинах, побудивших вас покуситься на жизнь герцога? Полноте! Эти причины ясны и круглому дураку. Мне даже не хочется знать, с какого перепуга вы решились вовлечь меня в свои злоумышления: с возрастом дряхлеет не только тело, но и ум человека.

Скрип зубов показал, что я двигаюсь в верном направлении, если намереваюсь лишить своего вынужденного собеседника душевного равновесия.

– Кто рассказал вам об отраве?

И вновь угрюмое молчание, слишком напряженное, чтобы быть искренним.

Конечно, старику не угодно мое общество и неприятна моя персона. Понимаю. Но он не может не отдавать себе отчет в том, что запирательство не приведет к приемлемому результату. Проще говоря, чем упорнее мэнсьер не желает отвечать, тем больше оснований у герцога и у меня прибегнуть к методам, не влияющим на тела и души благотворно. И нам совсем не обязательно причинять боль самому обвиняемому: разумнее начать с членов его семьи.

Вообще-то, подобная практика не всегда оправдана и эффективна, потому что, как мне рассказывал мастер дознаний с пристрастием, обходительный и тихий Гебра Иль-Айхан, с которым меня столкнули судьба и поручение тогдашнего моего господина, иные упрямцы напротив, выжидают, пока в живых не останется ни одного их родственника, ближайшего или отдаленного, лелея в сознании мысль: если останусь один, то меня нечем будет шантажировать. Да, такие встречаются. Но большинство людей и нелюдей, попав в руки палача, покоряются совсем другому желанию – выжить. И по возможности, не нанести своим естественным стремлением вред любимым и родным.

Именно неуемная тяга к жизни позволяет вызнавать тайны, почитавшиеся священными. А еще – гаденькое существо по имени Месть, заставляющее одного желать другому тех же (а зачастую, еще и больших) страданий. Всякое бывает. Но сколько бы причин не насчитывалось, много или мало, они были, есть и будут. А значит, славное дело дознания не исчезнет во тьме веков за ненадобностью.

Помнится, мы славно проводили время. Пили, слушали струнные напевы и сладкие голоса, вкушали лакомства, которыми нас мог одарить хозяин скромного хирмана. Меня в ту пору несказанно увлекала тема наказаний за преступление, потому что я был на грани совершения серьезного проступка, и Гебра охотно делился со мной… Нет, не таинством ведения допросов, хотя из затейливого узора слов было почерпнуто многое: я узнал, к примеру, как и на какие чувства следует давить, чтобы достигнуть желаемого, да и кое-что еще. Но главное, моему воображению было, где разгуляться, когда порядком захмелевший, но не утерявший четкости речи Иль-Айхан в красках начал рассказывать об излюбленных инструментах своего ремесла и их применении. Кстати, после этих рассказов сон пришел ко мне только на пятые сутки, и то неохотно. Но речь о другом.

Мэнсьер не желает отвечать на вполне безобидный вопрос. Почему? Стоит задуматься.

Чего проще ляпнуть первое пришедшее на язык имя? Пока найдут да разберутся, время будет выиграно. Или можно было сказать, мол, никого не слышал, ничего не видел, по старости лет страдаю слабоумием – тоже вариант. Наивный, конечно, но существующий. Вообще, словоохотливость высоко ценится допрошающими: глядишь, в потоке извергаемых фраз проскользнет нужная. Молчунов любят меньше, потому что они хороши для целей противника. Но почему молчит старик?

Думаю, он великолепно представляет себе, какие действия последуют. А что, рей хватит на всех с лихвой. И дыб – тоже. Ему не дорога семья? Допускаю. Но тогда можно было бить кулаком в грудь и кричать: ничего не скажу, хоть всех убейте. А он молчит. Странно.

Тупик, полный и окончательный. А раз уговорами дело не решить, придется жульничать.

Я позволил сознанию накрыть двор лучиками «паутинки»: гулять, так гулять! Сил все равно осталось немного, особенно после небезуспешной попытки лечения герцога. Будет зверски болеть и кружиться голова. Даже если лягу. Но, фрэлл подери, мне хочется узнать причину молчания упрямого старика!

Незримые ниточки протянулись от меня к людям, находящимся во дворе: уцелевшим и признавшим поражение стражникам, хмелеющим от победы морякам, хмурым и испуганным родственникам и домочадцам мэнсьера. Струны «паутинки» дрожали и звенели, принимая на себя удары чувств, заполнивших собой пространство. Нет, слишком уж их много. Понадобится большее сосредоточение.

Я отвел взгляд от старика и смежил веки ровно настолько, чтобы зрение затуманилось и четкие контуры не раздражали глаз. Воздух совсем неподвижен… Хорошо, так будет легче проследить связи.

Мэнсьер окружен многими тенями. Отчаяние. Страх. Презрение. Уязвленная гордость. Злость. Нежность… Нежность?! Совсем неподходящая гостья здесь. Да еще такая печальная и виноватая… Кажется, нашел: наживка заглочена, леска натянулась. И кто же у нас на крючке?

Пригласив обнаруженное чувство прогуляться по «паутинке», я ждал недолго: не понадобилось и вдоха, чтобы узнать, что из себя представляет искомая «рыбка».

Она стояла среди прислуги. Юная, лет четырнадцати, не более. Темноволосая, но с кожей на несколько тонов светлее, чем, к примеру, у Юлеми. Ровные полукружья бровей, правильные черты, еще по-детски мягкие, но обещающие вскорости стать восхитительными. Фигурка тоненькая, с наметившейся, но еще не налившейся грудью. Привлекательная особа, признаю. На старости лет мэнсьера посетила страсть? Отрадно: значит, он был счастлив и может с легким сердцем уйти за Порог. Или не может?

Девушка старательно смотрела куда угодно, лишь бы не встречаться глазами со стариком, словно боялась выдать тайну их отношений, но из-за этого упорства напряжение чувств только усиливалось. Неужели он молчит, стараясь обезопасить свою возлюбленную? Примем такое допущение. Но сразу возникает вопрос: от чего обезопасить?

Ох, как я не люблю на голодный желудок напрягать Уровни Зрения! Пресветлая Владычица, на что трачу себя? На сущие глупости…

Неспешным шагом направляюсь к девушке, на ходу переводя зрение в состояние, способное различать внешние магические поля. Хм… Нехорошо. Даже дурно: в том месте пространства, которое занимает юная прелестница, отчетливо просматривается Кружево заклинания, что-то мне напоминающее. Именно по этой причине молчит старик? Боится, что его слова вызовут неблагоприятное действие чар? Что ж, задачка из разряда давно пройденных, и я могу ее решить. Нет, не так: должен решить, потому что мне нужны сведения.

– Какая милая госпожа! – Останавливаюсь в полушаге от девушки: так близко, что почти слышу, как бьется ее сердечко. – Настоящая жемчужина!

Слуги вокруг непроизвольно расступаются, и спустя несколько мгновений я оказываюсь почти наедине со своей целью, остатками «паутинки» ощущая, как мэнсьер затаил дыхание.

Агаты темных глаз смотрят мимо меня, и мне это не нравится: беру пальцами узенький треугольный подбородок и заставляю девушку поднять взгляд.

– У вас, наверняка, уйма поклонников, милая госпожа?

Страх заставляет ее душу корчится в судорогах – вот, что я вижу. Значит, красавице тоже известна опасность наложенных чар. Плохо. Нужно успокаивать.

Тыльная сторона моей правой ладони, слегка поглаживая, спускается по бледной щеке вниз, на хрупкую шею. Пальцы тянут за собой ворот нижней рубашки, до самого корсажа, стягивающего и без того стройную талию. Ай-вэй, как ты дрожишь! Не бойся, милая, все поправимо.

Рука продолжает движение, достигая бедер, и вновь поднимается, но уже с другой стороны тела, скользит по ягодицам, вверх, по позвоночнику… Есть!

Ложбинка чуть выше оконечного позвонка заполнена тем, чего там быть не должно: твердый комочек размером немногим больше ореха. Надо на него взглянуть.

– Могу поклясться, ваше тело безупречно, милая госпожа… Так стоит ли прятать его под одеждой?

Встаю за спиной у девушки и расшнуровываю корсаж. Медленно. Так медленно, что самому становится противно. Но торопиться нельзя: заклинание может быть рассчитано на активацию не только словами, но и действиями, и если я сразу схвачусь за него, могу совершить непоправимую ошибку.

Хватка корсажа постепенно ослабевает, и вскоре он отправляется ожидать окончания спектакля куда-то под ноги. За ним следуют и верхние юбки, одна за другой плавно сползая с девичьих бедер, пока между мной и притаившимся врагом не остается единственная преграда в виде полотна рубашки.

Обнимаю девушку за плечи, одновременно избавляясь от узелков на завязках широкого ворота, вот так, еще чуть-чуть… И рубашка последним вздохом присоединяется к вороху одежды на плотно утоптанной земле двора, а я немного отстраняюсь назад. Чтобы лучше видеть и девушку, и ее опасную тайну.

Накр. Лучше, чем можно было ожидать и надеяться: по крайней мере, сия материя мне достаточно хорошо известна, и, в отличие от вариации, встретившейся в плоти молодого шадда, не живая, а обычная. То есть, вполне мертвая. По моим меркам.

Разумеется, подобие разума присутствует, да еще какое! Реагирующее на определенное слово, как я установил, шепнув: «Вода…» Поля, окружающие накр сразу же ощетинились напряжением, готовые выполнить свою задачу по уничтожению. Кстати, каким именно образом?

Изучаю рисунок заклинания и разочарованно вздыхаю: гений повторяется. Опять блокировка узлов, только на сей раз Кружева Крови, а не Кружева Силы, и рядом с сердцем. Разумно, в общем-то. Если кровь не будет проходить через сердце, то не сможет совершить круг по телу, и оное умрет. Просто, без затей, значит, так же просто должен поступать и я. Взгляну-ка на цепочки…

Угу. Повторяющиеся через равные промежутки отрезки, идущие от накра к сердцу девушки. Длинноваты, однако. Зачем надо было тянуть так далеко? Расположил бы заклинание прямо на груди… А, понял: видимо, мэнсьера более всего привлекала филейная часть возлюбленной, тогда нахождение напоминания в столь пикантном месте оправдано и не лишено остроумия. Ну, кому-то шутка, а мне – упрощение задачи. Вот в этом, этом и этом местах…

Иглы Пустоты прошли через девичью плоть, раздвигая ткани, и вонзились в цепочки заклинания, разрывая их на безопасные для поглощения клочки. Накр заволновался, ощутив сжатие периметра своего влияния, но новая волна голодных язычков уже полностью отрезала подобие разума от управления, пожирая Узлы Кружева, один за другим… Уничтожить заклинание нетрудно. Важно правильно определить наиболее уязвимые участки и последовательность ударов по ним, а дальше все идет без долгих раздумий.

Когда накр окончательно лишился своей смертоносной начинки, он стал похож на большое родимое пятно, только гладкое, как камешек. Я жестом попросил у ближайшего из моряков нож и, как только мог аккуратно, подковырнул твердый, темно-розовый комок.

Девушка вздрогнула, но не издала ни звука, хотя лезвие, прорезавшее кожу и мышцы, наверняка причинило ощутимую боль. А когда накр упал, прощально блеснув полированным боком в свете факелов, я, не оборачиваясь, сказал, громко и четко:

– Надеюсь, это была единственная причина вашего молчания, почтенный?

Тишина, наступившая во дворе с той минуты, как я начал раздевать девушку, стала еще мертвее, будто все присутствующие разом затаили дыхание. А потом раздался глухой удар о землю, и следом за ним – полный боли крик.

– Господин!

Девушка бросилась к упавшему мэнсьеру, обняла его и прижалась к старческой груди, забыв обо всем, начиная от собственной наготы и заканчивая десятками удивленных взглядов.

– Господин, что с вами?

Он умирал, и остатка сил старику хватило только на то, чтобы дотронуться желтушно-бледной рукой до темных локонов растрепавшейся косы и прошептать:

– Все хорошо, девочка моя… Теперь все хорошо…

Короткий всхлип. Мгновение тишины. И – сдавленный плач.

Льюс, все это время молчавший наравне с другими и внимательно наблюдавший за моими действиями, спросил:

– Что это было, Мастер?

Я выдохнул и повел плечами, разминая уставшие мышцы.

– Очень мерзкая вещь, милорд. Злоумышленник, причастный к отравлению воды, обеспечил себе молчание и поддержку мэнсьера, поместив на тело дорогого ему человека заклинание, которое в случае необходимости убило бы девушку, тем самым нанося смертельный удар сердцу старика.

– Вы… уничтожили это заклинание?

– Да.

– Но… – Льюс недоверчиво нахмурился. – Насколько мне известно, Мастера не чародействуют.

– Верно. Я не умею творить волшбу. Но мне доступны пути, которыми ее можно разрушать.

– Не причиняя вреда?

– Это как получится, милорд.

Черты осунувшегося лица Магайона слегка расслабились.

– Да, как получится… Но вы потерпели поражение, не так ли?

– Я уберег от смерти юное создание. Это ли не победа? Старик понимал, что его дни сочтены, и умер, уверенный, что дорогой ему человек будет жить. Это поражение? Да, мы не узнали того, что требовалось, но никакое событие на свете не происходит зря, милорд. Мы с вами стали свидетелями силы любви, способной одержать верх над смертью. Разве такое знание не стоит цены, которую за него заплатили?

Льюс стоял, храня молчание. Может быть, насмешливое. Может быть, благоговейное. Какая разница? У меня на душе было тоскливо, потому что мои руки вновь оказались запятнаны кровью, хоть я и пальцем не дотронулся до своей жертвы.

Старик умер. Не от клинка или чар, а от взрыва чувств, подготовленного и исполненного неумехой. Мной. Представляю, что он ощущал, когда я начал освобождать от одежды девушку. Наверное, в первые минуты мэнсьер решил, что мне стало известно его маленькое увлечение, и состоится унизительное представление, во время которого прелестница узнает ласки многих и многих. Думается, этого уже достаточно, чтобы кровь закипела. А когда цель моих действий стала, наконец, понятна, старик жил одной надеждой: только бы мне удалось, только бы удалось… Немудрено, что благополучное завершение затеянного мной спектакля, вызвав облегчение и радость, унесло с собой последние жизненные силы. Надо было действовать иначе, надо было…

Ты права, драгоценная: мне безразличен этот город и люди, живущие в нем.

«И ты снова лжешь, любовь моя: безразличие не сжимает сердце и перехватывает дыхание, оставляя на языке привкус горечи…»

Я убил старика.

«Отчасти, да, не буду спорить… И все же, он умер благодарным, чувствуешь? Прислушайся…»

Я поднял голову, вглядываясь в небо, по которому крохотными бусинками рассыпались звезды. Прислушаться? К чему?

И словно отвечая, воздух пришел в движение, мимолетно лизнув мою щеку, колыхнув пламя факелов рядом со мной и прошелестев песчинками по двору: «Спасибо… Мастер…».

Это… Мне ведь почудилось, правда?

«Считай, как хочешь, любовь моя…» – грустно разрешила Мантия, окутывая меня невидимым, но теплым пледом Крыльев.

Как хочешь… Хм. Слишком заманчивое предложение. А если не хотеть? Ничего? Никогда?

Я прошел мимо начинающих перешептываться моряков, отыскал в одной из комнат непочатую бутылку и уединился с ней на балконе второго этажа. Не помню, о чем думал, но точно знаю: делать ничего не мог. Не было ни сил, ни желания. Были только ночь, густое терпкое вино, настороженная дремота города, затихшего в ожидании нового дня, и тупая боль в груди. Там, где рядом с сердцем томится в клетке плоти душа.

Кажется, в омут сна я канул уже в постели, куда меня уважительно перенесли.

***

Золотые нити волос скользят между пальцев, норовя уклониться от предписанного пути, и приходится слишком часто останавливаться, чтобы вернуть упрямиц обратно, в размеренные захваты крючка. Получается не очень-то ровное полотно, топорщащееся кончиками отдельных волосков, которые я не стал связывать между собой, добавляя в вязание новую порцию «пряжи», любезно отданной мне Юлеми с корыстной целью получить королевскую мантию для куклы. Королева по имени Пигалица… Курам на смех. Впрочем, чем такое имя хуже других? Временами я и свое ненавижу настолько, что готов от него отказаться.

Лежу, обложившись подушками для упора локтей, быстро устающих висеть в воздухе. Можно сказать, возлегаю, с царственным безразличием принимая редких посетителей. Уже третий день. Слава богам, Льюсу не до меня: город, лишившийся одного правителя, теперь приноравливался к твердой руке другого и, думаю, довольно охотно, потому что герцог, помимо установления своей власти, принес Вэлэссе избавление от беды, вызванной порченой водой. Конечно, какая-то часть горожан была больна основательно, но гораздо больше находились в той стадии отравления, когда справиться с болезнью могла, как и в случае Магайона, обыкновенная простуда, а уж обзавестись этим добром по жаре, до сих пор не покидающей город и окрестности, было легче легкого.

Господам Гарсену и Богорту тоже не найти часа-другого меня навестить: помогают герцогу в его нелегком труде разделения всех подданных на здоровых, не очень здоровых и нездоровых совершенно. Где-то там же подвизается и Паллан, проявивший, как говорят, чудеса отваги при штурме резиденции покойного мэнсьера. В это верю без малейших сомнений, потому что если мои предположения, основанные на подсказках Мантии, верны, милейший капитан вообще должен был костьми лечь, но не допустить, чтобы со мной случилось что-то нехорошее. Надо будет при встрече сказать «спасибо». И ему, и Ксаррону. Вот ведь гад! Сделал вид, что отправляет меня в неизвестность, а сам по пути всего следования понатыкал свои «глаза», «уши» и «руки». А я-то еще удивлялся, когда меня отпустили без привычного уже эскорта найо! Зря удивлялся. Да, зверушкам требовалось уединение, потому что в небе вставала Ка-Йор, их ночное светило, во время округления которого многоликие оборотни буквально сходят с ума и сменяют формы одну за другой, при этом сгорая от влечения к себе подобному. Ну и пусть их, развлекаются. Мне в любом случае было бы не справиться с двумя найо, только и думающими, как завалить друг друга в постель или что они понимают под «постелью».

Так что, лежу в кровати и в одиночестве, от коего нисколько не страдаю. Даже наоборот, испытываю определенное удовольствие. Если есть на свете роскошь общения, то не менее драгоценна и возможность побыть наедине с собой. Ну, почти наедине.

Правда, Мантия, надо отдать ей должное, не донимала меня разговорами и нравоучительными наставлениями. Первый день потому, что я в основном спал. А начиная со второго утра лишь изредка осведомлялась, каковы будут мои дальнейшие планы, на что получала один и тот же ответ. Какой? Поживем – увидим.

Створка двери беззвучно и очень медленно отползла на ширину пары ладоней от своего изначального, то бишь, закрытого положения, после чего снова замерла. Прошло около минуты, но из коридора все же послышалось тихое:

– Позволите войти, господин?

– Да, – буркнул я, наученный горьким опытом: местные слуги, даже если их отсылали прочь, добросовестно ныли под дверьми, пока меня не покидало терпение, и в полет не отправлялись предметы убранства занимаемой мной комнаты. Как понимаю, до меня в ней проживал кто-то из не шибко любимых племянников мэнсьера, потому что уюта вокруг не наблюдалось. Впрочем, кровать есть, лежать на ней можно, и ладно.

Дверь раскрылась пошире, и в образовавшийся проход просочилась девушка, памятная мне с головы до ног по процессу извлечения накра.

Мариса, так ее зовут. Но имя я узнал не от нее самой, а от одной из словоохотливых служанок, которая в какой-то момент утратила робость, неизменно охватывающую всех, кто приближался к «самому Мастеру». Кретинизм… И как только Рогар терпит? Меня уже не просто коробит от всеобщего почитания, а почти трясет.

Девушка поставила на столик рядом с кроватью кувшин, наполненный очередным травяным настоем: стараниями Богорта – единственного мага в городе, которому можно было доверять без опаски, меня потчевали этой гадостью с утра до вечера. Правда, и более существенную еду тоже приносили, но это питье было обязательным. И единственным, потому что вина мне не давали. Подозреваю, из-за того, что герцогу в любой момент могли потребоваться мои услуги, а пьяный Мастер… В лучшем случае, весело. В худшем… тоже скучно не будет.

Тугая коса уложена вокруг головы, рубашка застегнута, несмотря на жару, складки юбок безупречно заглажены. Скромница, да и только. Хотя…

– Ты что-то хотела, милая?

Она кивнула, не поворачивая головы. Да и вообще, с момента появления в комнате девушка на меня не смотрела. Брезгует или боится? А может, не хочет выдать своей ненависти?

– Я слушаю.

– Господин, мне…

– Вот что, милая. Если будешь продолжать бормотать себе под нос, я ничего не услышу. Поэтому будь любезна подойти и присесть рядом со мной.

Она повела плечами, но протестовать не посмела и выполнила указания в точности. А когда подняла взгляд и увидела в моих руках вязание, удивленно взмахнула ресницами:

– Вы…

– Вяжу. Это тебя удивляет?

– Нет, но…

– Неподходящее занятие для мужчины? А мне так не кажется. Ты думаешь иначе?

Мариса испуганно округлила агатовые глаза.

– Нет, господин, я вовсе не…

– Не думаешь? А вот это плохо, милая. Думать надо. Хотя бы изредка. Попробуй как-нибудь, вдруг понравится?

Она вдумалась в смысл моих слов и несмело улыбнулась, заслужив ответную улыбку.

– Вот так-то лучше! А теперь поговорим. Что тебя привело?

– Господин, вы…

Девушка снова погрустнела: видимо, предметом разговора должна была стать смерть ее благодетеля.

– Я должен извиниться перед тобой.

– За что, господин? Чем я могла… – Теперь явный испуг появился и в звонком голосе.

– Ничем, милая. Это я совершил ошибку. Твой… Мэнсьер мог остаться в живых, если бы я действовал обдуманнее.

Мариса опустила голову. Тонкие пальцы сжались, сминая отутюженные складки верхней юбки.

– Честно говоря, мне только потом стала понятна собственная неосторожность. Дурак, признаю. И очень хотел бы вернуть все обратно, но не могу.

– Не надо… обратно.

Какую чушь я несу?! Конечно, не надо!

– Прости, милая, я совершенно не слежу за своим языком. Тебе сейчас так тяжело, а тут еще мои глупые откровения… Прости.

– Не вините себя, господин, – агатовые глаза снова смотрят на меня. – Вы… мы не думали, что можно спастись. Что я могу спастись.

Правильно, не думали. Да и мало какой маг смог бы вам помочь, разве что знаток накров, к тому же разбирающийся в строении человеческого тела. Вы даже не надеялись, вот что особенно печально. Если бы в ком-то из вас теплилась надежда, я бы это почувствовал и, возможно, вел себя осмотрительнее… А, что обманываться? Таким же олухом и был бы, только сомневался бы больше.

– Ты любила его? Сильно?

Тень улыбки падает на искусанные тревогой губы.

– Как можно не любить своего отца, господин?

– Запросто. Я, например, к своему питаю… Что ты сказала? Отца?! Мэнсьер был твоим отцом?

– Да, господин. Вы этого не знали?

– К сожалению.

Откуда я мог знать? Пусть история любвеобильного старикана, заимевшего ребенка от служанки, известна всему городу, но у меня просто не было времени ее услышать! А ведь если знать заранее… Фрэлл!

Мариса удивленно проводила взглядом вязание, которое полетело прочь.

– Я думала, вы знаете. Вы подошли прямо ко мне и…

С силой провожу ладонями по лицу и сцепляю их в замок. Вот же олух! Надо же так опростоволосится… А уж какое впечатление произвел, наверное, на зрителей, уверенных, что действую, обладая всей возможной и невозможной полнотой сведений… Мрак. Да, в Вэлэссе мне больше показываться не стоит. Прохода не дадут. Очевидцы расскажут своим знакомым, те своим, и дальше, дальше, дальше. Ах, какой замечательный Мастер! Ах, как легко он узнал тайну мэнсьера! Ах, как умело он… Тьфу.

– Не печальтесь, господин, – девушка робко касается моего плеча. – Отец умер спокойно и счастливо. Если бы он успел, то поблагодарил бы вас.

– Он успел, – цежу сквозь зубы, и Мариса, к счастью, не разбирает слов.

Все благостно и мило, так почему же мне на душе тошно? Почему, глядя на беззащитный изгиб тонкой шеи, я вспоминаю шелест благодарности по песку двора и нахожу в нем насмешку?

Потому что кто-то оказался расчетливее меня.

И этот «кто-то» вовсе не мой противник.

Белобрысая малявка, именуемая Пресветлой Владычицей, твои проделки? Уверен, что да. Провела меня по нужной тропке и бросила прямо в сплетение событий, не позволив найти кончик нити! А если нет возможности распутать узлы, их приходится рвать – это всем известно. Вот и я… рванул. Фрэлл, ведь можно было избежать жертв! Мне бы хоть капельку времени… Хоть один лишний день. Разве многого прошу? Нет, нет и нет. Но не было ни минуты на раздумья: я попросту не мог медлить. Потому что яд, растворенный в воде и крови, не согласился бы обождать, пока соберусь с мыслями. Да, пожалуй, по-другому быть не могло. И на мне нет вины за смерть старика и волнения его юной дочери. Но почему тошно-то так?!

Впрочем, мои переживания мир не интересуют: я должен работать.

– Скажи мне, милая, как давно эта нехорошая штучка обосновалась на твоем теле?

Мариса вздрогнула, наверное, вспоминая прикосновение накра, и, немного помедлив (но вовсе не из стеснительности, а чтобы дать как можно более точный ответ), сообщила:

– В Праздник Середины Зимы.

– Как это произошло? Постарайся припомнить все подробности, хорошо?

– Да, господин.

Девушка сложила руки на коленях, как примерная ученица, и начала свой печальный рассказ:

– Отец… он никогда не выделял меня из прислуги. Конечно, все знали, но… Он не хотел, чтобы мне завидовали, и потому был так же строг, как и со всеми остальными. Но иногда он дарил мне подарки. Маленькие и совсем простые, вроде ленты для волос. Отец всегда сам их выбирал, и для меня они были дороже всего на свете. А в середину зимы… Отец уехал прямо перед праздником, по каким-то делам, и я думала, что долго не увижу его, но утром, в самый канун, когда я проснулась, на подушке лежал маленький мешочек, а в нем – кулон на шнурке. То есть, не кулон, а…

– И ты сразу его надела?

Мариса смущенно опустила взгляд:

– Да, господин. Я решила, что отец вернулся, и это – его подарок. А потом…

– Накр пришел в движение, верно?