Текст книги "Осколки (Трилогия)"

Автор книги: Вероника Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 73 страниц)

«Да, именно, что настоятельно! Тебя это не удивило?..»

Я на мгновение задумался. Удивило? Честно говоря, уже не вспомню, какие чувства посещали меня во время непродолжительной прощальной беседы. Но предложение было заманчивым. Хотя подружка намекает, что и обманчивым – тоже. Странно.

Каллас Ра-Дьен не показался мне…

«Вот-вот! И мне он совсем не показался!.. – довольно подхватила Мантия. – А вдруг от тебя задумывали избавиться?..»

Если бы у моей подружки были глаза, то на последних словах они наверняка оказались бы зловеще выпучены. Для пущей выразительности.

Избавиться? С какой стати?

«Душа каждого смертного есть сосуд, ни стен, ни дна не имеющий, а разум гибок и увертлив, как змея, но точно так же слеп, вечно преследуя лишь потребные для продолжения жизни цели…» – Меня одарили изречением кого-то из древних мудрецов.

Хочешь сказать, dan Советник, как его охотно именуют жители Антреи, решил, что тайны, к коим я случайно приобщился, заслуживают того, чтобы быть навечно похороненными? И желательно вместе со мной?

«Это было бы разумно…»

Это было бы трудновато, не находишь? Насколько могу судить, и Рэйден, и его окружение уверились в том, что я либо великий маг, либо сумасшедший убийца, а стало быть, для моего безвременного ухода за Порог потребуется приложить немало сил. Стоит ли рыбка наживки?

«В противовес твоему суждению найдется еще с десяток верных, но приводящих совсем к иным выводам…»

Пока никакой опасности не было.

«Разумеется! И прошло-то всего два дня. Но ты сам лишил себя защиты, и это меня тревожит…»

Можешь успокоиться: если возникнет прямая угроза, я выкину за борт обещание, данное кузену.

«Точно?..»

Мне не верят? Или принуждают к совершению очередной ошибки?

Да, я хочу исполнить поручение. И сделаю, что смогу. Но думаю, Ксо простит потерю посылки, если мне придется спасать свою жизнь.

«Только никогда не отказывайся от своих слов!..»

Не собираюсь. А в чем, собственно…

«Неважно…»

Мантия затихла, снова возвращая мой слух в полное распоряжение прежнего рассказчика. Впрочем, речные истории мигом растеряли прелесть простоты и невинности после страшилок, ловко придуманных подружкой.

Ра-Дьен задумал меня убить? Какая ерунда! Да и как бы он мог осуществить свои намерения? Отдал приказ капитану шекки? Подослал убийцу среди таких же, как я, путешественников, воспользовавшихся услугами «Соньи» для возвращения в пределы Западного Шема? Чушь. Бред. Нелепость. Хотя…

Парочка странная, спорить не буду. Две женщины, что уже наводит на размышления, поскольку обычно тяготам дорог подвергают себя особы мужеского пола, оставляя подруг, жен и дочерей в безопасности и уюте домашнего очага. Хорошо, допустим, у путешественниц имеется веская причина для того, чтобы отправиться в путь, но другие обстоятельства настораживают не менее уже упомянутого.

К примеру, из поклажи всего один дорожный сундук, и тот невеликих размеров. Я имел удовольствие, еще служа семейству иль-Руади, наблюдать, как любимая супруга Заффани собиралась погостить у своих родителей: предстояло проехать всего лишь полгорода, но караван получился внушительней, чем те, вместе с которыми мне доводилось пересекать пустыню! Даже принимая в расчет разницу между обычаями женщин юга и севера, не верю, будто обтянутый кожей ящичек может вместить все, что может потребоваться в дороге.

Правда, и у меня самого всего лишь сумка да сверток, но мне же не нужно каждый день волноваться о соответствии внешности правилам приличия, неуклонно соблюдаемым благородными дамами! А уж одна из путешественниц, вне всякого сомнения, принадлежит к роду, имеющему собственный герб, и оное впечатление создает не только и не столько одежда. Хотя наряжаться на излете жаркой весны в пошитое искусным портным из плотного сукна платье с длинными рукавами, края которых доходят до кончиков пальцев, а голову и плечи неизменно скрывать под кружевной накидкой, не позволяющей ни солнцу, ни любопытным взглядам коснуться лица… Женщине должно быть жарко, однако осанка остается неизменно прямой, только в натянутой струне спины, пожалуй, больше проглядывает усталая необходимость следовать привычке, нежели гордое достоинство.

Вторая путешественница выглядит куда как проще и безыскуснее: дородная чернокосая селянка, скорее всего, заботливыми родителями приставленная к дочке, немолодая, зато завидно пышущая здоровьем, громогласная и задирающая нос даже выше, чем ее госпожа. Широкие юбки, кофта с накрахмаленными до хруста воротником и манжетами, а на плечах, наверное, в подражание своей подопечной и повелительнице, цветастая накидка. Если правильно запомнил, имя служанки – Вала. Имя хозяйки не прозвучало ни единого раза, да и не требовалось, потому что все переговоры с командой шекки и капитаном вела селянка. Вернее, все споры, неизменно заканчивающиеся победой женского упрямства над мужским терпением.

И которая из женщин может быть убийцей? Первая или вторая? Молчаливая или неумолкающая? Для меня разницы нет, и по очень простой причине: даже если они обе – подосланные убийцы, выполнить заказ до завершения пути не осмелятся, поскольку душегубство ради денег на палубе плывущего корабля почитается речниками одним из тягчайших преступлений. Честная дуэль? Пожалуйста! А исподтишка, под покровом ночи, тайными средствами… Недостойно и презираемо. Так что, вздумай эта парочка покуситься на мою жизнь до сошествия на берег, вся команда шекки становится их кровными врагами. Если еще учесть, что речники – одно большое братство, риск неоправдан. По той же причине я могу не опасаться внезапного нападения со стороны кого-то из команды: бросать неприглядную тень на собственное судно (а вместе с ним и на честь семьи) не станет никто из корабельщиков. Значит, можно вздохнуть свободно. Пока «Сонья» не добралась до места назначения, мне ничто не угрожает. Будь благословенна река!

– Dana Джерон!

Младший из Наржаков – тот самый Малой, парнишка лет четырнадцати, застрявший в нескладности отрочества – судорожно сглотнул, восстанавливая сбившееся дыхание. Можно подумать, пробежал целую милю, хотя от носа шекки до кормовой надстройки, в тени которой я слушал рассказы Старого, шагов двадцать, не больше. А от борта до борта в самом широком месте и вовсе с десяток. Морские сестрички «Соньи» раза в полтора-два покрупнее, к тому же несут на себе целых две мачты с косыми парусами, речная же шекка довольствуется одним и, сказать по правде, даже с этим холщовым треугольником еле справляется…

Но если расстояние – не причина тревожной паузы в речи Малого, значит, имеется другая. И надеюсь, она все же будет мне сообщена.

– Dana Джерон…

Хотя Наржаки большую часть времени, свободного от хождений по рекам, проводят в Антрее, тамошние манеры успели исковеркать на свой лад, и всех мужчин называют «dana», а женщин – «danka». Звучит забавно, хотя и неприятно напоминает мне совсем о другом титуле.

– Что стряслось?

Спрашиваю, отчаявшись дождаться, пока парнишка соберет силы и слова вместе.

– Там ваша зверица…

«Зверица» – это кошка. Шани. Возможно, теперь пора начинать волноваться и мне:

– Что с ней?

Малой распахнул было рот, как вытащенная из воды рыба, тут же снова захлопнул, махнул рукой и предложил:

– Да вы сами гляньте!

Старик, чей рассказ, разумеется, оказался бесцеремонно прерван, смерил внука недовольным взглядом и вернулся к перебиранию снастей: видно, заранее счел, что парнишка испугался собственной тени. Я не обладал спокойствием и умудренностью главы семейства речников, поэтому с сожалением покинул належанное убежище и отправился за взволнованным вестником на нос шекки.

Неподалеку от носового трюмного люка напряженной пепельной статуэткой застыла Шани, не сводя внимательных глаз с серо-черного, время от времени тяжело вздрагивающего комка перьев. Я как раз успел увидеть предсмертную судорогу во всей красе, после чего существо, еще несколько вдохов назад бывшее вольной птицей, окончательно затихло и утратило признаки жизни.

– Граха, – пояснил Малой, выглянув из-за моего плеча. – Речная ворона. Когти у нее больно острые, я и думал: вдруг зверицу вашу заденет…

– Птица напала на Шани? С чего бы?

Пусть это и ворона, но совсем крохотная, меньше, чем моя кошка.

– Да нет, – мотнул головой парнишка. – Ее никто из наших и не видел, когда она между тюками пробиралась, а зверица заметила, да как прыгнет… Прижала, та забарахталась, ну я к вам и побежал.

Дальнейшего объяснения не последовало: видимо, все полагалось предельно ясным. Хотя ума не приложу, чем бы я мог помочь. Размозжить вороне голову? Если они клубком катались по палубе с Шани, у меня было куда больше шансов задеть собственную питомицу. К тому же лезть под когти кошке, на которую напал охотничий азарт – опасное дело. Конечно, «лунное серебро» меня защитит, но незачем лишний раз открывать случайным свидетелям сокровенные секреты.

И все же что-то меня смущает во всей этой истории…

Понял! Я не слышал звуков борьбы. И никто не слышал, поскольку ни капитан, ни рулевой, ни двоюродные братья, занимавшиеся парусом, не покинули своих мест. А ор должен был стоять знатный. Если я хоть что-то понимаю в звериных драках… Впрочем, не помешает уточнить:

– Послушай, а граха эта… Она громко кричит?

Малой удивленно расширил глаза:

– Громко и так жутко, что уши заткнуть хочется!

– И сейчас кричала?

Парнишка осекся, пораженный внезапным осознанием неправильности происходящего.

– Н-нет, вроде бы…

– Так нет или да?

– Тихо было, dana. Совсем тихо.

Безголосая птица? Наверное, и так бывает, но намеки Мантии на опасность не прошли бесследно, заставив меня насторожиться от первого же попавшегося под ноги камешка сомнения.

Я присел на корточки рядом с убитой птицей и, убедившись, что последние искры жизни угасли, осторожно раздвинул длинный тонкий клюв пошире. Так и есть, что-то застряло в горле. Маленькая палочка или веточка… Нет, косточка. Желто-серая, почти прозрачная, запачканная темно-вишневой кровью, несколько капель которой пролилось на палубу еще до того, как я начал изучать содержимое птичьего горла.

Похоже, ворона обгладывала какой-то труп, захватила слишком большой кусок и не смогла ни пропихнуть внутрь, ни выплюнуть. А перелететь через реку с одного захода не рискнула, потому и присела передохнуть на палубу шекки, где мигом попалась на глаза и в лапы Шани, чьи охотничьи инстинкты только усилились надвигающимся материнством. Да, наверное, так все и случилось.

Я поднял обмякшую тушку, брезгливо сжав пальцами тощий птичий хвост, и швырнул за борт, подальше в речные струи.

– Радость моя, что ж ты безобразничаешь?

Кошка недоуменно подняла голову и посмотрела на меня, явно не соглашаясь с тем, что ее поступок осуждается.

– Вон, парня напугала чуть ли не до смерти… Больше так не поступай, хорошо? Тебе еще детей надо выносить, родить и выкормить, а ты словно забыла… Нет, радость моя пушистая, ты теперь остепенилась и не должна вести себя неосмотрительно.

Шани фыркнула, выражая пренебрежение к наставлениям, но сразу же ткнулась мне под левую коленку выгнувшейся спиной. Я взял кошку на руки, без лишнего напоминания начиная привычно почесывать довольно заурчавшее пушистое горло.

– И все же больше так не делай, хорошо? Кто знает, чем все могло закончиться?

Дымчато-зеленые глаза округлились, снова блаженно сощурились, но мне почудился в них лукавый вопрос: «А ты уверен, что все УЖЕ закончилось?»

– Вам, dana, как лить: погуще, пожиже?

Черпак в жилистой руке Рябого, одного из капитанских кузенов, обычно занимающегося парусами, а сегодня приставленного к кухне, завис над котелком, в котором отходила от кипения рыбная похлебка. Надо сказать, кроме нее на шекке ничем другим и не кормили, разве что пару ломтей солонины на хлеб кинут, а рыбы вокруг много, только и гляди закидывай с кормы леску с наживкой да подсекай. Курей и прочей птицы, коз или овец речники, разумеется, с собой не возили: и для груза места маловато, не до провизии. Но в каждом порту добросовестно пополняли припасы. Беда только, что эти самые порты встречались на берегах левого притока Лавуолы нечасто. Собственно, за трое суток пути мы проплыли мимо всего одного, притом не настолько приветливого, чтобы капитан решил швартоваться у местного причала. А дальше простирались только леса – границы Горьких Земель, щедро превращенные эльфами в непроходимые дебри. Сами же лэрры торговлей не занимаются, потому трудно было в скором времени ожидать появления сколько-нибудь крупной пристани, примыкающей к поселению, где удастся поживиться съестным.

Очередной рыбный день? Что ж, согласен. Только бы вечером мне снова не пришлось запивать элем вяленые спинки краснохвостки: вкусная рыбка, ничего не скажешь, но просолена так сильно, что на один укус не хватает для запивки и целой кружки. А от эля, который пьют речники, светлого и по первому ощущению вовсе не крепкого, утром нещадно болит голова, в связи с чем…

– Мне лучше пожиже.

Рябой понимающе ухмыльнулся и плеснул в мою миску прозрачного наваристого бульона.

Самым благодарным из едоков на кораблике оказалась Шани, с наслаждением поглощавшая свежевыловленную рыбу, которую без устали таскал для кошки Малой, я принимал пищу без возражений, команда шекки уж точно не мыслила себе другого наполнения стола, а вот путешественницы… Воротили носы.

Могу предположить, госпожа попросту чувствовала себя не лучшим образом, потому и не садилась за общий стол: хоть и невелики волны на реке, но качка есть качка. Служанка же каждый раз заявляла во всеуслышание, что «негоже благородным дамам хлебать из одного котла с речными бродягами, пропахшими рыбой». Разумеется, отношений с командой подобные речи не улучшали, но капитан не обращал внимания на ворчливые оскорбления, делая вид, будто женщин на судне для него не существует, чем вызывал еще больше негодования со стороны Валы. Остальные же корабельщики только посмеивались: похоже, крикливо-кичливая служанка их только развлекала, внося в размеренное и привычное течение жизни хоть какое-то разнообразие.

– А мне погуще! – бодро заявил капитан, спустившийся с кормы и ставший третьим в обеденной трапезе.

Брат Рябого, Угорь, уже проглотил свою порцию и понес обед рулевому, не любившему оставлять орудие своего труда без присмотра. Старый дремал на солнышке, а Малой на носу шекки играл с кошкой в прятки между бухтами якорных канатов.

Наржак, командовавший «Соньей», примостился на тюке напротив меня и, помешивая похлебку, как бы невзначай осведомился:

– У вас, dana, с животом все хорошо?

С животом? Откуда такой интерес? Я немного растерялся, но все же сообразил, что моя просьба налить одной жижи могла намекать и на ухудшение здоровья.

– Вашими заботами не жалуюсь. Просто люблю кушать все по отдельности. Вот закончу с отваром, попрошу еще пару кусков.

– И то ладно.

Невнятное замечание могло означать и похвалу, и осуждение, во всяком случае по тону голоса было совершенно непонятно, попал ли мой ответ в точку или вызвал еще большее недоумение и тревогу. Но, словно развеивая оставшиеся сомнения, капитан добавил:

– Мне dana Советник велел за вами присматривать. Чтобы, мол, отказа не знали, да и вообще… Только не думайте, я нос в чужие дела не сую: что велено, то и делаю, и вы вольны вовсе не оправдываться, а отправить меня со всеми моими расспросами в…

– Уж я точно вас отправлю, да куда подалее! – Гневно взвизгнула над нашими головами Вала.

Мы с капитаном досадливо переглянулись и, без слов поняв друг друга, вернулись к поглощению пищи. Служанку такой поворот событий не порадовал, о чем мы узнали ровно через вдох, понадобившийся крикунье, дабы набрать в грудь побольше воздуха:

– И вас, и бездельников ваших, и всю вашу посудину! Это что ж вы удумали? Раз женщины без мужей, так можно под бок подваливать?! Только на берег сойти дайте, я вас на весь Шем ославлю, так и знайте! Развратники!

Капитан молча, в полнейшем спокойствии выслушал обвинение, проглотил пережеванную рыбу, неторопливо отставил миску в сторону и поднялся, медленно поворачиваясь лицом к женщине, едва не топающей ногами, настолько ее переполняли не самые лучшие чувства.

– Развратники?

– Да еще и бесстыдники! Вон, все заголились, даже пень трухлявый, которому уже о Пороге думать нужно, а и он туда же!

Это правда, днем корабельщики ходили в одних только штанах, благо погода стояла теплая и солнечная и грех было напяливать на себя несколько одежек сразу. Но, честно говоря, мало какая женщина разделила бы недовольство Валы: Наржаки вполне могли позволить себе появиться на публике без рубашек. Не слишком высокие, плотно сбитые, загорелые почти до черноты, с мышцами не слабее корабельных канатов, разве только Малой не успел набрать много мяса на костях, а Старый уже начал усыхать. Похожие друг на друга, с выбеленными солнцем волосами и вечно прищуренными глазами, от уголков которых разбегались к вискам у кого морщинки, а у кого пока только упругие складочки, с упрямо выдающимися вперед подбородками и скупыми движениями, речники, уверен, пользовались женским благоволением во многих городках, на рейде которых бросала якоря «Сонья». И уж тем более ни один из Наржаков не выглядел клятвопреступником, готовым покуситься на честь женщин, с которыми заключил договор о перевозке. Служанке невзначай напекло голову? Брала бы пример с госпожи: та стоит у борта и спокойно смотрит на воду… Вернее, смотрит куда-то, потому что, по своему обыкновению, прячет лицо под кружевом накидки.

Наверняка в голове капитана возникли примерно такие же мысли, но будучи человеком солидным и обстоятельным, а также облеченным не только властью, но и ответственностью, он не стал советовать обвинительнице ополоснуться холодной водой или сигануть в речку:

– О чем вы говорите, danka?

Вала, заполучив долгожданное внимание, угрожающе расправила плечи:

– А нечего наш покой своими бесстыжими подглядываниями тревожить!

– Подглядываниями?

Наржак понимал не больше меня, а мне, признаться, и не хотелось задумываться над причинами негодования склочницы. Подглядывал кто-то? Так радуйся, что еще не растеряла женской привлекательности. Беда, можно подумать, если кто-то лишний взгляд бросит…

– Полночи не засыпали: то там скрипнет, то здесь зашуршит, а под утро кто-то прямо в ухо дыхнул, я чуть с постели не свалилась! Это что ж получается? Стоит женщинам одним оказаться, так можно их…

– Утром? – Пальцы с коротко остриженными ногтями почесали седую щетину на щеке.

– Да что там утро?! Еще четверти часа не прошло, как кто-то из вас, бесстыдников, снова наведывался! Мы с госпожой отдохнуть прилегли, думали, среди бела дня не отважитесь нас беспокоить, ан нет, напрасно! Глаза закрыты, а все равно как кожей чуешь: стоит и взглядом по тебе шарит-шарит, шарит-шарит…

Капитан нахмурил белесые брови.

Четверть часа назад? Все мужчины находились в это время на палубе. Более того, могу поклясться, ни один из Наржаков не спускался в трюм, где располагалась отгороженная для обитания путешественниц комнатка, и не поднимался наверх, потому что для этого требовалось преодолеть восемь ступеней лестницы и откинуть одну из створок люка, петли которого нещадно скрипели из-за необоримой сырости речного воздуха. Кстати, когда женщины почтили палубу своим присутствием, все полагающиеся сему действу звуки были слышны. Следовательно…

– Вам почудилось, danka. Никто не спускался в трюм.

– Мне по углам призраки не мерещатся, я по вечерам вонючим пойлом с вами до умертвия не напиваюсь!

Решаюсь внести свою долю в котел общей беседы:

– И совершенно зря, спали бы спокойнее.

– А вы, – меня смерили уничижительным взглядом, – вообще бы помалкивали! Вас еще бы расспросить надо, откуда взялись! Виданное ли дело, чтобы взрослый мужик, как дитя малое, с кошаками возился?

М-да. Получил? Сполна. Можно было и не сомневаться: в накладе не останусь.

Пока Вала тратила свой пыл на меня, капитан сосредоточенно шевелил губами, словно что-то рассчитывал и прикидывал. А когда, наконец, вернулся из размышлений к реалиям, светло-серые глаза накрыло легкой тенью облачко беспокойства.

– Малой! – Последовал негромкий, но пронзительный окрик. – Сбегай в мой закуток да принеси ларчик!

Парнишка, сверкнув пятками, нырнул в трюм, пропадал там не более десятка вдохов, а когда снова поднялся на палубу, двигался уже медленно и торжественно, словно боялся расплескать содержимое плетеной соломки. Капитан столь же бережно принял из рук сына ажурный сосуд, беззвучно вознес небесам молитву и откинул крышку. На дне ларчика, устланном как будто только что сорванными и остро пахнущими ивовыми листьями, сидел крупный белый мотылек с мохнатой головой.

«Какая прелесть!..» – не преминула напомнить о себе Мантия.

Что за зверь?

«О, ты не знаешь?.. Разве я тебе не рассказывала? Наверное, запамятовала… Его называют «друг бродяг», и каждый уважающий себя капитан корабля непременно обзаводится подобным питомцем…»

Хочешь сказать, Паллан тоже разводит бабочек?

«Конечно, если желает быть уверенным в некоторых вещах…»

В каких, например?

«В перемене или постоянстве погоды, в том, что попутный ветер будет дуть долго, в том, когда…»

Пока я болтал с Мантией, капитан опустил в ларчик руку и указательным пальцем осторожно толкнул мотылька в плотно сложенные и прикрывающие тельце крылья. Но вместо того, чтобы затрепыхаться, пробуждаясь ото сна, невесомое создание безвольно перевернулось на спину. «Друг бродяг» был совершенно и безусловно мертв.

Наржак все так же спокойно закрыл ларчик и вернул парнишке. Малой взглянул на отца как-то неожиданно жалобно, почти испуганно, но, встретив ответный взгляд, в котором не было иных чувств, кроме решимости, покорно отвел глаза. Рябой, тоже увидевший мертвого мотылька, коротко спросил:

– Райг?

Хозяин шекки не стал отвечать: видимо, заданный вопрос принадлежал к числу не требующих ответа. Вала, хорошо расслышавшая рычащее слово, побледнела и притихла, сразу потеряв и охоту ругаться, и надобность в ругани.

Явно произошло нечто непредвиденное. Но что именно? Следовало бы расспросить Мантию, однако мир вокруг меня оказался иного мнения об очередности событий.

– Вы, dana, и вы с хозяйкой… – Капитан запнулся, тряхнул головой, от чего концы лихо повязанного зеленого платка флажками взметнулись вверх, и продолжил уже сухим, уверенным и не позволяющим надеяться на возможность пререканий тоном: – Прошу вас спуститься в носовой трюм.

Я единственный из присутствующих вопросительно поднял брови и стал обладателем нелепого объяснения:

– Надвигается гроза.

Капитан лгал неумело, лучше всех нас сознавая, что обман вопиюще очевиден. Прозрачная глубина неба и свежий, совсем не набухший влагой воздух разоблачали отговорку столь же легко, как и моя рука, пережившая перелом еще в далекой юности и имевшая дурную привычку ныть перед ненастьем. О непогоде не могло быть и речи, следовательно…

– Не медлите, dana.

Вала, которой последние слова Наржака помогли сбросить оцепенение, вздрогнула и, путаясь в юбках, поспешила к своей госпоже. Я посмотрел на капитана с прежним вопросом в глазах. И получил просимое, но ненужное:

– Так надо.

Хороший ответ. И главное, хорошо знакомый мне. Самый любимый ответ людей, готовящихся спасти кого-то ценой собственной жизни, но желающих до последнего мига сохранить тайну своего подвига. Ну да, я же все равно ничего не понял, зачем говорить больше? И «райг» для меня всего лишь незнакомое слово… Ладно, примем предложенные правила игры. Но когда расстановка фигур прояснится, свои ходы я буду делать без чужих подсказок.

Решетчатые створки трюмного люка захлопнулись, и следом сразу же раздался скрежет задвигаемого засова. Нас заперли? Занятно. Хотелось бы знать причину.

«А зачем?..» – удивилась Мантия.

Да так, не помешает. Предлагаешь предаться созерцанию темных углов и молитвам в ожидании, пока у капитана пройдет приступ странного помешательства?

«Как пожелаешь…»

Лучше бы рассказала, что к чему. Ведь знаешь, верно?

«Ну-у-у…»

Знаешь. Так почему бы тебе не перестать сыпать намеками и уходить от ответов? В конце концов я рассержусь и…

Только-только установившуюся тишину рассек глухой всхлип. Кто-то из женщин плачет? На лице служанки не заметно зарождения слез: она вообще после приказа капитана сделалась непривычно тихой и кроткой, как овечка. Госпожа? Должно быть. По крайней мере, кроме нас троих в носовом трюме – помещении, из угла в угол по которому можно сделать не более пятнадцати шагов (если, разумеется, убрать с дороги мешки и сундуки с товарами, ожидающими своих покупателей), никого нет. Я, насколько могу судить, не шмыгаю носом, значит, остается…

Всхлип повторился, став громче, раскатистее, злораднее, чем заставил внимательнее присмотреться к плечам под кружевом накидки. Дрожат? Точно. А пока я тратил время на наблюдения, женщина затряслась уже всем телом, но вовсе не от рыданий. От хохота.

– Боги милостивы, а я почти перестала верить… Я просила Тихую Госпожу, и она услышала мои мольбы… Я так хотела умереть, так хотела, и вот…

Обрывки фраз вперемешку с отчаянным, болезненно искренним и горьким смехом произвели впечатление не только на меня, но и на Валу, которая, нервно перебирая юбки, поспешила к своей хозяйке с утешениями:

– Девонька моя, не надо так… Не волнуйся, все будет мирком да ладком… Девонька мо…

Они обе стояли ко мне спиной. Служанка подняла руки, словно собираясь обнять госпожу и приголубить, но не успела даже коснуться вздрагивающих под накидкой плеч.

Резкое движение, похожее на крупную дрожь, оборванную на самом пике, чавк удара с треском рвущейся ткани, и на долгий-долгий вдох мир словно замер в скорби, дабы проститься с уходящей за Порог: руки Валы плетьми повисают вдоль тела, а сама служанка начинает медленно заваливаться на спину, сползая с граненого клыка стилета в твердо сжатых пальцах госпожи.

Проходит еще один вдох, не менее долгий, чем предыдущий, и поминальной молитвой раздается снисходительно-усталое:

– Я хотела умереть, это правда. Но не от твоей руки.

Бывает довольно крохотной детали, песчинки, дуновения ветерка, и сцена, разыгранная перед нашими глазами, делает оборот, подставляя для обозрения совсем другой бок. До последних прозвучавших слов еще можно было предположить, что душевное спокойствие госпожи нарушено известием о грядущей опасности, но теперь безобидные ранее действия служанки показались смертельной угрозой. Проще говоря, женщина сошла с ума и принялась уничтожать всех, кто находится поблизости, не делая различия между друзьями и врагами. Прошла, однако, малая толика времени, и наспех построенные логические цепочки рассыпались, раскатив ненужные более звенья по всем углам трюма.

«От твоей руки». Не похоже на голословное обвинение, высказанное в сердцах. Я наклонился над телом служанки, пока еще сохранявшим упругие формы. Что это блестит под скрюченными пальцами? Шнурок с плотно насаженными через равные промежутки стальными колечками. Если не ошибаюсь, в народе такое оружие называют удавкой. Вала покушалась на жизнь своей госпожи? Должно быть, имелся повод. А удар стилетом – всего лишь равноценный ответ. Вот так-то, никогда не нужно торопиться: можно легко попасть впросак. Я ведь был готов признать женщину тем самым подосланным ко мне убийцей, а она защищала собственную жизнь, не более. Хорошо, что мне привычнее медлить, чем действовать не раздумывая, к тому же Вуаль все равно не позволила бы проявить чудеса ловкости, оставив в моем распоряжении только серебряный «щит». Впрочем, против стилета и такой малости хватило бы…

– Не плачь о ней, нам повезет меньше.

Я похож на человека, готового плакать над первым же попавшимся трупом? Ах да, Вала наверняка напела госпоже о кошке и о том, как постыдно взрослому парню возиться со зверями.

Поднимаю голову. Женщина повернулась в мою сторону, задумчиво разглядывая пятна крови на лезвии, не стертые обратным движением через слои ткани.

Нехорошо оставлять оружие неприбранным.

– Не хочешь привести клинок в порядок?

– Зачем?

– Чтобы ржой не пошел. Гляди, стоит упустить время…

– За время, отпущенное нам, ничто не успеет случиться. А после все станет неважным.

Она еще раз подняла стилет поближе к глазам, о чем-то раздумывая или сожалея, потом метнула в один из тюков. По всем законам мира, в том числе и по всем известному, связывающему между собой везение и отсутствие разума, клинок должен был воткнуться в рыхлую громаду, если же вспомнить явленное в убиении противника мастерство, женщина с легкостью могла поразить и такую цель, как сундук. Однако все получилось наоборот: стилет ударился о ткань и отскочил на пол, а само движение показалось мне неловким, почти скованным. Ничего не понимаю… Словно передо мной оказался совершенно другой человек. Но нельзя же в считанные мгновения напрочь разучиться владеть оружием!

– О, не попала!

Веселая, совсем девчоночья легкомысленность в голосе. Да что творится на этой утлой, по презрительному определению Мантии, посудине? Опять же горестное замечание о времени… Пора начинать пугаться? Ладно, раз уж подружка упрямо молчит, обратимся с расспросами к другой девице, судя по всему, уставшей от необходимости хранить молчание.

– И сколько нам отпущено?

Она чуть склонила голову вправо:

– Может, до полуночи, самое невероятное – до утра.

– Почему ты так уверена в сроках?

– Потому что в двенадцати часах пути отсюда есть только один порт, на рейде которого можно встать и попросить о помощи. Но вряд ли хоть один человек осмелится ступить на палубу обреченного судна.

– Обреченного?

– Судна, захваченного райгом.

Опять это слово! Мне срочно нужны сведения, иначе начну злиться. А когда я разозлюсь, последствия могут оказаться печальнее тех, что представляются рассказчице.

– Объясни толком, о чем идет речь!

– Ты не знаешь?

Встречный вопрос наполнен удивлением под завязку. Ну да, не знаю. А разве я обязан знать всё и вся? Да если признаться по совести, предпочел бы забыть как страшный сон целую уйму вещей. Забыть и не вспоминать. Никогда.

– Представь себе.

– Бедненький…

Забавно, но в ее голосе нет насмешки. Она и вправду сожалеет. Наверное, потому что считает: знай я все подробности, мне было бы легче… смириться? Да, именно так.

– И все же, объяснишь?

Женщина помолчала, потом присела на сундук, небрежным движением руки предлагая и мне проделать то же самое, то есть прислонить пятую точку к удобному для длительного времяпрепровождения месту.

– На корабль попала заблудившаяся душа.

– Заблудившаяся?

– Не ушедшая за Порог. Так бывает, когда тело не погребено по правилам или вообще не погребено. Если человек не успел вознести молитву Серой Страннице, она может и не захотеть взять его душу с собой. Вот тогда появляются райги. Злобные духи, несущие смерть всем живым.