Текст книги "Избавление"

Автор книги: Василий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Принуждая себя помимо воли временно оставить в беде русского товарища, Лючия, однако, старалась не потерять его из виду и, укрывшись в камнях, следила за всеми моментами борьбы. Порой, когда видела, что Степан в особенной опасности и, казалось, упадет, что жизнь его оборвется, Лючия вскрикивала, словно от собственной боли, порывалась броситься на ненавистных ей карателей. Если что и удерживало ее от безрассудного шага, то лишь простой расчет: «Ну, брошусь я… Схватят и меня… Поведут… Но какая помощь будет ему, Степану?..» К тому же Лючия сознавала, что у нее есть и прямые улики против товарищей: за спиной, в рюкзаке, было полно самодельных магнитных мин, и стоило жандармам их обнаружить, как не только ей самой не поздоровится, но и начнут докапываться, кто делает эти мины… Угрозой, пытками будут заставлять выдать место изготовления мин. И тут она поклялась перед лицом товарищей лучше умереть, чем навлечь на себя позор измены.

Когда Степана схватили, Лючия лежала с минуту, зажмурившись. Ей казалось, стоит открыть глаза и увидеть его, окровавленного, смертельно израненного, как сердце ее не выдержит. Но вот она заставила себя приподнять голову и посмотреть. Нет, он вовсе не был таким жалким, избитым, каким думала она увидеть его.

Его повели по дороге в город.

"Товарищ… приятель… Степано… Степа… Жив! Мы придем к тебе выручать, поверь нам… Мне поверь…" – шептала Лючия, ничего иного сейчас не сумевшая ради него поделать.

Лючия встала, ее пошатывало от нервного перенапряжения, но она побежала вверх. Бежала, задыхаясь от навалившейся беды и сжимая в ярости кулаки. Ей чудилось, что кто–то сзади преследует ее, даже слышен топот ног, и она, не оглядываясь, припустилась бежать еще быстрее.

Пока Лючия добралась до места стоянки партизан – узкого горного плато, – стало уже темно, и в темноте еле угадала сверкавший в ущелье огонек медленного костра. На этот огонек и набрела Лючия, не зная, кто сейчас там находится, и, едва коснулась брезентового полога, заменявшего дверь, устало проговорила:

– Там… русский товарищ… Они загубят… – дыхание у нее перехватило.

– Кто? Товарищ Бусыгин? Где он? – всполошился Альдо и, когда толком узнал о случившемся, надолго смолк, точно лишился голоса. Он сидел, насупленный и мрачный, не зная, что делать. Потеря боевого товарища, тем более русского, не укладывалась в его сознании. Да он просто и не мог себе такого представить. Альдо встал, шагнул к пологу, хотел что–то предпринять, но задержался у выхода, окликнул связного, велел позвать разведчиков. Тут же послал двух парней в город с заданием точно выведать, куда поместили русского Бусыгина.

Затем Альдо похвалил Лючию за принесенные магнитные мины, даже подержал на весу рюкзак, дивясь, как она смогла донести такую тяжесть, и предложил ей идти отдыхать.

– Синьор Альдо, а чего же ты медлишь? – не слушая его, сказала она. Нужно выручать русского товарища.

– Не твои заботы, – отмахнулся было Альдо и добавил: – Успокойся, синьорита. Верю, знаю, и тебе тяжело. Но пойми!.. – Он не кончил говорить, продолжая обдумывать, на что еще можно решиться.

Лючия ушла. А поутру, будто и не спала, чуть свет приплелась в штабное убежище. И уже с порога – опять за свое:

– Синьор Альдо, товарищ Альдо, скоро ли поедем на вылазку. Я боюсь, ему угрожает… Они могут… Могут… – нервно шевелила она губами, не смея произнести самого страшного, о чем думала.

– Мы не придумали, как выручить, не знаем еще, где он, – отвечал рассерженно Альдо. – И вообще… Ты нам мешаешь, Лючия. Прошу – выйди.

От штабного убежища Лючия брела понуро, постукивая о камни постолами* на деревянной подошве. Брела просто так, никуда. Подходила к дикой груше, срывала плотные, желтеющие листья, нервно мяла их в пальцах. Не прошло и получаса, как вновь приоткрыла полог палатки.

_______________

* П о с т о л ы – обувь из сыромятной кожи.

– Синьор Альдо, ты это нарочно оттягиваешь, я тебя спрашиваю? – уже требовательно говорила Лючия. – Ты думаешь, они нас будут ждать? Да? Ждать не будут. Для нас каждая минута дорога…

– Синьорита Лючия, я тебя понимаю…

– В чем же дело, Альдо? – всплескивала она горящими глазами. – Если вдруг… в случае опоздаем… И увидим… Увидим, как они разделаются с нашим товарищем… – В голосе ее слышалось рыдание. – Что тогда? Ты готов принять на себя грех… за смерть русского товарища?

– Нет, боже упаси. И чего ты взялась беду нагнетать!

– О, пресвятая Мария, избавь! – воскликнула Лючия. – Но он же в беде… Ему угрожают допросы, пытки… Я не могу этого выдержать. Лучше бы сама очутилась на его месте. Лучше бы я!.. – Она глядела упористо, не сводя глаз, на командира отряда, и в зрачках ее угадывались искорки не то решимости, не то гнева. – Вот что, синьор Альдо, если я через час не получу ответа, то покину отряд… И одна буду выручать его, чего бы мне это ни стоило!

Она ушла от командира рассерженной и опять нетерпеливо слонялась по плато, затянутому облаками. Облака плавали и стлались так низко, что казалось: шагни в сторону ущелья – и наступишь на них, потонешь в их студенисто–белой кисее.

Накрапывал дождь. Сперва мелкий, потом капли увеличились и просвечивали в лучах солнца, как гроздья винограда. Под конец зарядил ливень Лючия вбежала в убежище вся мокрая.

– Охота тебе мокнуть, – упрекнул Альдо. – Ведь все равно…

– Что все равно? – набросилась она, суча кулаками у лица командира. Значит… Стало быть, из–за плохой погоды… дождя… Совсем вылазка отменяется? Да, так по–твоему? Синьор Альдо, говори, иначе я…

– Успокойся, – Альдо взял ее за руку и усадил силой. – Дождь надолго? – спросил он.

– Я не барометр! – отрезала Лючия.

– Не в том дело, – перебил Альдо. – Совсем намокнешь, и простудиться немудрено. Слушай, что мы надумали… – И он подвел ее к столу, на котором лежал лист оберточной бумаги, весь испещренный, знаками и наскоро, по–детски изображенными домиками и деревцами.

– Ты не помнишь, от полицейского участка на улице Святой Марии тюрьма далеко? – спросил он озабоченно. Выражение лица у Лючии стало тоже сосредоточенным.

– На улице Святой Марии тюрьмы нет, – сказала она. – Тюрьма в тупике Святого Павла. Вот тут… – Она взяла карандаш и быстро набросала отрезок этой части города. – Я была в этой тюрьме, помнишь, когда заподозрили, что я разбросала листовки в кинотеатре… И тогда меня увезли туда, двое суток допрашивали – не добились, выпустили…

– Ну, вот и нападем, – сказал Альдо и в деталях растолковал план вылазки. Чем больше слушала его Лючия, тем жарче горели у нее глаза.

– Альдо, – наконец не выдержала она. – Я всегда думала, верила, что ты достойный потомок Гарибальди. И не думай, что ты родился позже… Время еще есть, чтобы прославить себя полководцем! – И Лючия в знак благодарности поднялась на носки и чмокнула его в щеку.

– Как тут не быть полководцем, коль удостоился такой чести от несравненной Лючии? А скажи, между прочим, хотела бы ты стать ну оруженосцем или женою полководца?

– Оруженосцем куда еще ни шло. А женою – ни–ни, – произнесла Лючия. Почему? – Она передернула плечами. – Потому, что я не хочу всю жизнь думать и говорить о войне. И готовить себя постоянно именно к войне. А как я дохожу женским умом, полководец, всякий генерал или офицер – они думают о войне, готовят себя к войне. Вот почему…

– Хватит, хватит! – перебил Альдо. – Твоя философия явно не ко времени. Явно!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Немецкая большегрузная, крытая брезентом автомашина, ранее перехваченная по дороге, стояла наготове. В кузов впихнули с заломленными назад руками своих парней, которые были переодеты в порванную, местами даже окровавленную одежду. Они–то и должны были являть собой партизан, якобы выловленных в горах. На подножку машины встали двое вооруженных в форме милита*.

_______________

* М и л и т ы – итальянские солдаты особых отрядов, подобных

гитлеровским войскам СС.

Когда машина уже тронулась, навстречу ей выскочила Лючия. Подбежала сзади к кузову, кто–то протянул ей руки, и она вспрыгнула в машину.

На востоке развиднелось, но в горах темнота лежала еще плотная. А может, видимость ухудшалась от неперестающего моросить дождя. Машину трясло, кидало на ухабах и камнях из стороны в сторону; пришлось включить фары, луч света запрыгал по кустам и придорожным валунам, расстилая в темноте еле различимую бледную полоску.

Через час, не больше, въехали с потушенными фарами в Туано. Долго петляли по узким улочкам, переулкам, пока наконец не очутились у какой–то глухой длинной стены. Дальше ни направо, ни налево ехать нельзя. Короткая остановка. Альдо нервно позвал из кузова Лючию, и та в одно мгновение спрыгнула и была усажена в кабину.

– Синьоры, синьоры… – полушепотом с сожалением промолвила Лючия. Вы заехали с тыльной стороны. Айда обратно! – сказала она уже громко.

Машина резко свернула вправо. Скоро уже стала видна и низкая, из красного кирпича тюрьма с высокими въездными воротами из железных прутьев. У будки на часах стоит карабинер с белым ремнем на черной шинели.

– Эй, парень, открывай ворота! – на ходу крикнул сидевший за рулем Джеппи. – Принимай очередную порцию партизан. Красных смутьянов! – добавил он не без злости.

Охранник, однако, ворота не открыл, нажал кнопку сигнализации.

Пришлось ждать. Карабинер обошел вокруг машины, заглянул в кузов и, словно дивясь, издал звук: "О–о–о!" – при этом почмокал губами.

– Вам такая удачная охота и не снилась! – громко заметил Альдо вернувшемуся к будке охраннику. Сквозь решетку массивных ворот показалось усатое лицо:

– Документы?

– Какие еще документы? – сердито проговорил Альдо, выходя из кабины. – На кого? Разве не видишь – я милит! Партизан привезли.

– Вижу, но… Порядок, господин… Как вас по званию…

– Брось дурачиться! – взбеленился Альдо. – Нам нужно немедленно упечь вот этих в камеры и срочно ехать снова на операцию. Открывай без разговора! – грозно потребовал он.

Начальник караула был неумолим. Не требуя уже документов, он сказал, что вызовет начальника тюрьмы. "Здорово. Нам этого и нужно", – смекнул Альдо, подумывая сразу всех их арестовать. Подумал так, а у самого сердце захолонуло. "А вдруг операция сорвется, что тогда?" – стучало в голове.

Мысли подстегивали одна другую. То ему хотелось и начальника караула и часового арестовать сразу, благо сделать это не составляло труда: стоило только направить на них оружие, и они поднимут руки безропотно. Но тогда придется заменить их кем–то из партизан, а ведь начальник тюрьмы, наверное, знает своих охранников в лицо, а тем более усатого начальника караула. Он еще издалека поднимет переполох и вызовет всех карабинеров. "Надо ждать. Надо ждать!" – твердил самому себе Альдо. Стало почему–то душно, хотелось расстегнуть ворот куртки. Действовать надо, и как можно скорее. И он внутренне весь сжался, шагнул к кузову и крикнул:

– Выводи арестованных и строй у ворот! – И добавил угрожающе: – Если хоть один партизан попытается сопротивляться или бежать – получит пулю в лоб!

Из кузова выволакивали привезенных, сначала с заломленными за спины руками, затем всех остальных…

Лючия смотрела на все это, и ее охватывал озноб. Намерилась было выйти из кабины и не могла: ноги словно отнялись. Даже потемнело в глазах, когда увидела в прорезиненном немецком плаще до пят сухопарого человека, шедшего в сопровождении двух карабинеров. Это был начальник тюрьмы. Остановившись метрах в десяти от внешних ворот, он выслушал рапорт начальника караула о привезенных партизанах и, не дослушав его, махнул рукой.

Вперед вышел Альдо и заговорил:

– Господин начальник, мы выполняем особо важное задание. У, меня есть пакет, который я должен передать вам лично из рук в руки, под расписку. Я войду один и передам пакет лично вам.

– Открыть ворота. Впустить старшего группы, – распорядился начальник тюрьмы.

Заскрипели засовы и замки, медленно, с железным лязгом поползли внутрь ворота, Альдо откашлялся, как бы собираясь докладывать, подав этим условный сигнал к нападению и аресту, сам первым выхватил пистолет и подскочил к начальнику тюрьмы, наставив дуло в грудь. Ничего другого не оставалось перепуганному начальнику тюрьмы, как отдать охране приказ не стрелять и сложить оружие.

Не повиновался один карабинер, успел выстрелить. Кто–то вскрикнул. Но уже в следующую минуту партизаны связали карабинера и впихнули в кузов машины. Разоружены были и старший по караулу, и начальник тюрьмы. С ними разговор вел Альдо.

– Где находятся остальные карабинеры охраны? – спросил Альдо у начальника тюрьмы. – Ну, говори, старый прислужник фашизма! – и ткнул ему в подбородок пистолетом.

– Я… Я… Покажу… Только… Только… Не убивайте… у меня дети, жена… Покажу…

Альдо снарядил четырех отчаянных смельчаков арестовать всех бодрствующих и спящих карабинеров и вместе с оружием доставить сюда, к машине.

– Дорогу к мим укажет вот этот усатый, – кивнул он в сторону начальника караула.

Сам же Альдо с группой партизан направился внутрь тюрьмы. Их вел сухопарый начальник тюрьмы. Альдо знал, что и вокруг тюрьмы есть охрана, надзиратели, и поэтому говорил ему, нагоняя еще больший страх:

– Если ты хоть одним словом заикнешься, кто мы и зачем прибыли, тут же на месте будешь расстрелян как гобака.

– Клянусь именем короля, ни слова не скажу, – немного придя в себя, лепетал начальник тюрьмы. – Но что… что вам надо… Говорите, я к вашим услугам.

– Нам нужно освободить наших людей. У вас сидит русский товарищ…

– Руссо? Да–да. Но, синьор, простите, я не знаю, сможет ли он двигаться…

– Ах, вы его били?! – вскричал Альдо.

– Нет, не я… Боже упаси… Жандармы, полиция… допрашивали его. Били…

– Ну и?.. – запальчиво дыша, уставился на него Альдо.

– Привезли ко мне… Клянусь всеми святыми – приказал надзирателям обмыть его, наложить повязки и дать кукурузных лепешек. Да–да, лепешек.

– Веди! – кратко закончил Альдо.

Вошли в тюрьму. Надзиратели покорно повиновались начальнику тюрьмы и одетому в форму милита Альдо. Гремя связками ключей, забегали наперед и открывали камеры.

– Вы свободны. Выходите! – выкрикивал начальник тюрьмы в темный провал камер, и оттуда скоро выбирались, еле двигаясь, заключенные.

Где–то у караульного помещения послышалась частая перестрелка. Начальник тюрьмы подавленно взглянул на Альдо, как бы спрашивая: "Что делать?" Однако Альдо, не подав и признака смятения, велел вести к русскому товарищу. В полумраке, при свете длинных висячих осветительных ламп шли по коридору в дальний угол. Открыли обитую жестью дверь, потом железную решетку, надзиратель услужливо посветил карманным фонарем. Узник сидел на нарах, опустив голову и держа меж колен руки, закованные в металлические наручники.

– Русс! Выходи, – проговорил неожиданно по–русски начальник тюрьмы.

Но русский партизан не поднял головы. И, волнуясь, заговорил Альдо:

– Товарищ… друг… Это мы, я… Либерта.

Бусыгин медленно поднял голову, узнал Альдо. Конечно, узнал. Но слова о свободе точно не возымели на него действия, он воспринял это как должное. Медленно поднялся, устало поглядел на Альдо и, покинув камеру, обернулся, плюнул на мокрый цементный пол. Он шел по коридору, косясь и зло глядя на надзирателей. И крутил свои руки, закованные в кандалы. Казалось, сними с него это извечное оружие узников, и он бросится на первого попавшегося надзирателя и вцепится ему в горло или нанесет изо всех сил удар.

Рядом шел Альдо, поддерживая Степана за руку, и, как бы поторапливая, чуть выходил наперед. Очутившись вне тюрьмы, Бусыгин помедлил, дыша глубоко и глядя на небо. Оно было высокое, свежее, утреннее, и он начал щуриться от лучей, брызнувших ему в глаза.

– Куда дальше? – только и спросил он у Альдо, будто и впрямь, видя итальянского товарища в ненавистной фашистской форме, с нарукавным знаком свастики, все еще не верил в свою свободу.

Стрельба у казармы карабинеров поутихла. Оттуда вели с поднятыми руками трех карабинеров. Позади волокли под руки еле передвигавшегося раненого партизана Данте.

Двое партизан, которые посылались разоружить карабинеров, тащили на плечах разного рода оружие – немецкие автоматы, карабины и даже пулемет.

Еще издалека, от ворот, увидев Степана Бусыгина, Лючия бросилась к нему навстречу. Бежала с рыдающим криком:

– Сто–опа! Сто–о–опа! Жив! Жив!

Споткнувшись о булыжник и упав, она тут же вскочила, захромала и опять через силу побежала. Очутившись рядом, кинулась его обнимать, потом ужаснулась, увидев на лице Степана кровавые подтеки, начала осторожно, боясь причинить лишнюю боль, вытирать носовым платком рассеченную правую бровь, щеки, лоб…

– Ну, брось, чего ты ревешь, хватит, – успокаивал Степан, вовсе забыв про свои раны.

– Лючия, не надо идиллий, – нарочито строго заметил Альдо, понимая, что нужно скорее сматываться, иначе немудрено попасть в беду.

Не смущаясь, Лючия шла сбоку Бусыгина, старалась поддерживать его скованные железными скобами руки, чтобы облегчить ему страдания.

– Да не надо. Я сам… Во мне еще сил!.. – бурчал он, шагая по привычке неторопливо, вразвалку.

Альдо увидел машину, которая еще стояла у ворот, упираясь передом в тупик стены, заорал во все горло на водителя Джеппи:

– Эй ты, шляпа! Адово отродье! Разворачивай скорее машину!

В это время со стороны главной улицы появился открытый грузовик с карабинерами. Альдо приказал изготовиться и, не подпуская машину близко, открыть по ней огонь. В дело были пущены не только карабины, но и захваченные трофейные автоматы и пулемет. Ошарашенные, не помня себя, карабинеры поспрыгивали на ходу из кузова и разбежались по подворотням.

Жители Туано, а особенно завсегдатаи кафе, просиживающие с утра до вечера за стопками вина или чашкой кофе, услышав стрельбу, восприняли ее как начало военной заварухи и оставили на столах недопитое вино, опрокинутые стулья, разбежались по укромным и защищенным от пуль местам.

А назавтра… Назавтра поползут слухи. Одни будут судачить, что англосаксы сбросили в окрестностях города парашютный десант, другие, возражая им, будут утверждать, что "зеленые жабы" оккупируют насквозь всю Италию, третьи, более осведомленные и патриотически настроенные, скажут, что верх все–таки берут славные парни из бригады Гарибальди, и по всей провинции разлетится весть о скорой свободе и об отряде братьев Черви…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сталин в пору военной страды не мог надолго выехать из Москвы. По его настоянию местом проведения конференции Большой тройки был избран Тегеран, а не какой–либо другой, более удаленный пункт земного шара. Сталин прекрасно понимал важность этой поездки, и однако сложные государственные дела и особенно вопросы ведения войны, требующие каждодневного, ежечасного решения, не могли обойтись без его личного участия. Ведь так было заведено с самого начала войны: Сталин редко, лишь в исключительных случаях, выезжал из Москвы и не обходился без того, чтобы лично не проверить и своим вмешательством не повлиять на ход событий.

Теперь же, отправляя Сталина на целую педелю в избранный им самим Тегеран, соратники по работе беспокоились: всякие непредвиденные обстоятельства могли случиться. Через тайные каналы доходили сведения, что Иран и особенно его столина – Тегеран наводнены всяким темным сбродом, нацистскими агентами. Правда, на территории Ирана разместились советские и английские воинские гарнизоны, которые могли нести охранную службу.

В первый же час приезда главам правительств – Сталину, Рузвельту, Черчиллю – донесли о том, что в районе Тегерана орудуют нацистские агенты и диверсанты, имеющие задание совершить покушение на лидеров коалиции или похитить их. Особая опасность угрожала Франклину Рузвельту. Дело в том, что американская миссия в Тегеране размещалась на окраине города, в полутора километрах от места официальных встреч, тогда как советское и английское посольства непосредственно примыкали друг к другу. Достаточно было перегородить улицу высокими щитами и создать временный проход между двумя усадьбами, как весь этот охраняемый район соединялся в одно целое, и опасность почти исключалась. Возить же с окраины города передвигавшегося в коляске парализованного на обе ноги Рузвельта было весьма хлопотно, тем паче этот короткий, в полтора километра, путь пролегал через узкие тегеранские улицы, на которых в толпе могли затесаться и агенты третьего рейха.

Сталин любезно предложил Рузвельту поселиться в белокаменном особняке советского посольства, где заранее было оговорено проводить пленарные заседания. Поначалу Рузвельт отклонил это предложение, объяснив, что чувствовал бы себя более независимым, не будучи чьим–то гостем. Но удобства встреч, а главное – безопасность в конце концов побудили президента согласиться. Советские коллеги сделали все возможное, чтобы американский президент чувствовал себя в нашем посольстве как дома. В отведенных апартаментах высокий американский гость и его спутники могли распоряжаться по своему усмотрению. Здесь же находилась и кухня президента, ею ведали его личные повара и официанты. Комнаты самого президента выходили прямо в большой зал переговоров.

Волею обстоятельств первая встреча Сталина произошла наедине с Рузвельтом, который пожелал никого не брать с собой ради того, чтобы беседа была более доверительной. Не был приглашен даже Черчилль. Но вероятно, английский премьер и не напрашивался на эту встречу, полагая через Рузвельта прощупать настроение Сталина, выведать, как он, советский лидер, относится и к нему, Черчиллю. Ведь все–таки памятна была нелицеприятная, доходящая до резких споров и осложнений августовская встреча прошлого года. Именно тогда, в жарком и кровопролитном августе сорок второго, Черчилль привез в Москву, по его собственному выражению, холодный лед: второго фронта в сорок втором году не будет. Шел уже ноябрь сорок третьего, а второй фронт так и не открылся. И Черчиллю, главному виновнику проволочек, важно прощупать почву, узнать, как относится к этому Сталин. Ведь не кто другой, как Черчилль, заодно, конечно, с американцами, не сдержал слова джентльмена, премьер–министра, в конце концов просто человека… Хотелось как–то сгладить вину, проще говоря, обман. И никто лучше, чем Рузвельт, не мог этого сделать. Пусть встретятся, поговорят.

Было 28 ноября, три часа дня.

Сталин минутами раньше появился в комнате, примыкающей к залу пленарных заседаний. Одетый в маршальскую форму, он вынул из коробки с надписью "Герцеговина флор" папиросу, закурил. Ходил, задумавшись. Папироса погасла. Иосиф Виссарионович снова зажег спичку и раскурил, медленным жестом погасил спичку и опять прохаживался по комнате, размышляя.

Через несколько минут дверь открылась, и слуга–филиппинец вкатил коляску. В ней, тяжело опираясь на подлокотники, сидел улыбающийся президент Рузвельт.

Слуга–филиппинец подкатил коляску к дивану, развернул ее, затянул тормоз на колесе и вышел из комнаты. Сталин сел на диван, предложил Рузвельту папиросу, но тот поблагодарил кивком головы и отказался:

– Привык к своим.

Длинными холено–белыми пальцами президент извлек из своего портсигара сигаретку, вставил ее в мундштук и закурил.

– А где же ваша знаменитая трубка, маршал Сталин, та трубка, которой вы, как говорят, выкуриваете своих врагов? – спросил Рузвельт, и русский переводчик с возможной точностью передал его слова.

Сталин почувствовал серьезность вопроса. В иных случаях он мог бы ответить и резкостью, но, умея владеть собой, только хитро улыбнулся, прищурясь.

– Я, кажется, уже почти всех их выкурил. – Сталин помедлил и свел мысль к другому: – Врачи советуют мне поменьше пользоваться трубкой. Я все же ее захватил сюда и, чтобы доставить вам удовольствие, возьму с собой в следующий раз…

Они перешли на деловой тон беседы.

Сталин, скорее по просьбе президента, заговорил о положении на советско–германском фронте. Давая обзор действий своей армии, сражающейся пока в одиночестве против фашистского агрессора, Сталин не ставил в заслугу нашим войскам успешное наступление уже теперь, в зимнюю пору, вообще побед не касался, а лишь сказал, что в последнее время наши войска оставили Житомир, какой–то неизвестный для президента Житомир… Сталин ждал, заговорит ли сам президент о втором фронте и о Черчилле. И президент действительно заговорил. Спросив о погоде на фронте, Рузвельт тут же сочувственно сказал:

– Я хотел бы отвлечь с советско–германского фронта тридцать – сорок германских дивизий.

– Если это возможно сделать, то было бы хорошо, – проговорил Сталин. И опять в тоне ответа слышалась некая независимость.

– Это один из вопросов, по которому я намерен дать свои разъяснения в течение ближайших дней здесь же, в Тегеране, – продолжал Рузвельт, говоря медленно, с расстановкой. – Сложность в том, что перед американцами стоит задача снабжения войск численностью в два миллиона человек, причем находятся они на расстоянии трех тысяч миль от Американского континента.

– Тут нужен хороший транспорт, и я вполне понимаю ваши трудности, заметил Сталин.

– Думаю, что мы эту проблему решим, так как суда в Соединенных Штатах строятся удовлетворительным темпом.

Многие проблемы затрагивали Сталин и Рузвельт при первой встрече. Причем Сталин порывался спросить: "Но, а как же обстоит дело с обещанным вторым фронтом? Скоро вы его откроете?" Но не спросил. Оставил этот коренной вопрос, ради которого прежде всего и ехал сюда, в Тегеран, напоследок, для пленарных заседаний. К тому же и время поджимало. Вот уже Рузвельт перестал задавать вопросы – первый признак того, что беседу пора кончать.

После недолгого отдыха все собрались в просторном зале, отделанном в стиле ампир. Посредине стоял большой круглый стол, покрытый скатертью из кремового сукна. В центре стола на деревянной подставке водружены государственные флаги трех держав – участниц конференции. Главные члены делегации усаживались в мягкие кресла, обитые полосатым шелком и с вычурными подлокотниками из красного дерева. Черчиллю попалось кресло, на подлокотнике которого торчали не то тигры, не то львы. Грузный и рыхлый Черчилль сидел в кресле, будто зарывшись в нем, а из–под локтей выглядывали мифические звери с оскалом зубов.

Молотов что–то шепнул Сталину, обратив короткий взгляд на этот оскал, но маршал был задумчив, лишь слегка кивнул в ответ.

Было заранее оговорено, что откроет заседание Рузвельт. И он, не тая улыбки, заговорил:

– Как самый молодой из присутствующих здесь глав правительств, я хотел бы позволить себе высказаться первым. Я хочу заверить членов новой семьи – собравшихся за этим столом членов настоящей конференции – в том, что мы все собрались здесь с одной целью – с целью выиграть войну как можно скорее…

"Это уже другое дело", – подумал Сталин.

– Мы не намерены, – продолжал Рузвельт, – опубликовывать ничего из того, что будет здесь говориться, но мы будем обращаться друг к другу, как друзья, открыто и откровенно…

После того как каждый из тройки произнес слова высокие и торжественные о значении этой встречи в судьбах человечества, что само по себе было похвально и нужно, Сталин заключил речь неожиданно буднично:

– А теперь давайте приступим к работе.

Эта фраза сразу поворачивала конференцию на деловой, чисто рабочий ход. И теперь все, что надлежало каждому сказать, надлежало сказать конкретно, оперируя фактами, цифрами.

Сталин, произнеся эту, казалось бы, совсем обыденную фразу, знал ей цену и теперь ждал, что скажут они.

Некоторое время длилась неловкая пауза. Кому–то надо выступать первым – Рузвельту или Черчиллю. Однако Черчилль нехотя покрутил головой, крепко посаженной на полной шее.

Пришлось выступать Рузвельту.

– Переходя к более важному и более интересующему Советский Союз вопросу – операции через канал*, я хочу сказать, что мы составляли наши планы в течение последних полутора лет, но из–за недостатка тоннажа мы не смогли определить срока этой операции. Мы хотим не только пересечь канал, но и преследовать противника в глубь территории. – Говоря, президент с силой надавил на колесо, пытаясь сдвинуть коляску, но коляска была затянута тормозом и не сдвинулась. – Английский канал – это такая неприятная полоска воды, которая исключает возможность начать экспедицию до 1 мая, поэтому в плане, который был составлен в Квебеке, исходили из того, чтобы экспедиция через канал была осуществлена около 1 мая 1944 года.

_______________

* Имелся в виду пролив Ла—Манш.

Президент сослался на отсутствие должного количества специальных судов, найдя это главной причиной задержки, и сразу повел речь о десантных операциях на других театрах войны:

– Если мы будем проводить крупные десантные операции в Средиземном море, то экспедицию через канал, возможно, придется отложить на два или три месяца. Поэтому мы хотели бы получить ответ от наших советских коллег по этому вопросу, а также совет, как лучше использовать имеющиеся в районе Средиземного моря войска, учитывая, что там в то же время имеется мало судов. Мы не хотим откладывать дату вторжения через Ла—Манш дальше мая или июня. В то же время имеется много мест, где могли бы быть использованы англо–американские войска: в Италии, в районе Адриатического моря, в районе Эгейского моря… Все это мы должны здесь решить. Мы очень хотели бы помочь Советскому Союзу и оттянуть часть германских войск с советского фронта. Мы хотели бы получить от наших советских друзей совет о том, каким образом мы могли бы лучше всего облегчить их положение.

Закончив, Рузвельт посмотрел на Черчилля, спросил, не желает ли он что–либо добавить к сказанному. В это время Черчилль сидел с закрытыми глазами, похоже, дремал, и шевельнулся, когда услышал, что президент обращается именно к нему, пожевал губами и медленно проговорил в ответ:

– Я хотел бы просить разрешения отложить мое выступление и высказаться после того, как выскажется маршал Сталин. В то же время я в принципе согласен с тем, что сказал президент Рузвельт.

Не надо быть слишком проницательным, чтобы понять, почему уклонился выступить следом за американским президентом господин Черчилль. Он, конечно, выжидал, что скажет советский лидер, чтобы затем выдвинуть свои аргументы и, если надо, не согласиться, вовсе отвергнуть советские предложения, найдя веские причины, чтобы не вызвать гнев маршала. Сталин понимал маневр Черчилля. "Хитрая бестия. Дипломат выжидания", – подумал советский лидер. Касаясь главного вопроса – открытия второго фронта, Сталин заговорил с некоторым раздражением в голосе:

– Может быть, я ошибаюсь, но мы, русские, считали, что итальянский театр важен лишь в том отношении, чтобы обеспечить свободное плавание судов союзников в Средиземном море. Только в этом смысле важен итальянский театр военных действий. Мы так думали и продолжаем так думать. Что касается того, чтобы из Италии предпринять наступление непосредственно на Германию, то мы, русские, считаем, что для таких целей итальянский театр не годится.