Текст книги "Страхолюдие(СИ)"

Автор книги: Валерий Цыбуля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Какой кошмар! – Алиса Кармайн закрыла помертвелое лицо ладонями.

Остальные стояли точно перед казнью.

– Кошмар, досточтимая миссис Кармайн, – продолжал Тилобиа, – заключается в том, и это подтверждается внешними признаками, что под воздействием "брандра" вся кровь в теле становится зараженной и, само собой разумеется, отравленной. А при взаимодействии лейкоцитов с ферментом трупных пятен, которые в нашем случае появляются в десятки раз быстрее, образуются ядовитые испарения, при вдыхании которых настает такая же мучительная смерть. – Доктор умоляюще посмотрел на Уоллеса. – Сэр, дорога каждая минута. Часа через два тут все будет заражено. Мы все можем погибнуть! Заклинаю вас, сэр, тело необходимо срочно зашить в мешок и отправить за борт. В противном случае мы пропали!

По завершению таких подробных пояснений еще и баронессу довелось усаживать в сумерки парусинового тента.

Все были ошеломлены и практически парализованы страхом. Впрочем, помощник капитана пока не утратил самообладания.

– Мне вспоминается, я уже слышал про этот яд. Если не ошибаюсь, его изготавливают папуасы Новой Гвинеи, из корня какого-то ядовитого растения и желчи мускусной крысы.

– Сэр вы абсолютно правы, и я совершенно не собираюсь пытаться вас в этом разуверить. Но у нас, увы, нет времени для состязаний в познаниях подобного рода – мы в дюйме от гибели!

От возбуждения у Тилобиа тряслись руки. Его критическая обеспокоенность обязывала к немедленной реакции, вследствие чего офицер отдал короткую команду присутствующему тут боцману.

– Меня только тревожит как? – Не в силах был успокоиться Тилобиа. – Каким образом, несчастная была отравлена таким редчайшим и стопроцентно смертоносным ядом? – Он блеснул круглыми стеклышками пенсне в сторону Уоллеса. – А преступник уже пойман?

Офицер отрицательно мотнул головой. Тилобиа, секунду поразмыслив, вынул из кармана платок, наложил его на свое лицо так, что открытыми оставались только глаза и, придерживая защитное средство рукой, подошел к трупу актрисы. В метре от обезображенного тела валялась ее дамская сумочка, сшитая из меха снежного барса. Доктор тщательно, сантиметр за сантиметром, принялся осматривать палубу вокруг жертвы и возле сумочки.

– Вот оно!!! – Спустя полминуты взревел Тилобиа во весь голос. – Я так и думал!

В нескольких дюймах от левого плеча покойницы он обнаружил раскрытую, блестящую английскую булавку, щедро измазанную смолянистой субстанцией цвета дегтя. Лекарь двумя пальцами поднял предмет, причем с таким видом будто имеет дело с пойманной гадюкой, уронил булавку в сумочку, а затем предмет женского туалета бережно водрузил на грудь бездыханного тела.

– Все в океан. Непременно на дно. – Бурчал он неразличимым для собравшихся голосом. – Нас спасет толща воды. Да. Непременно в океан...

В этот момент мимо гостей прошли несколько матросов, с дерюжным мешком и коротким огрызком якорной цепи.

– Ни медлите, ни секунды! – заклинал бывалый мореплаватель, вертясь всем телом то к матросам, то к офицеру.

Уоллес одним лишь кивком фуражки отдал долгожданную команду. Матросы лениво, вразвалочку, с явной неохотой побрели к трупу. А дальше все происходило точно в замедленной съемке, как бы нарочно оттягивая минуту спасительного избавления.

Баронесса сидела возле дочери. Удерживая обеими руками свою полуопущенную голову, женщина исподлобья наблюдала за происходящим. В ее влажных глазах гнездился страх и отчаяние. Сквозь совершенно угнетенное состояние Засецкая вдруг стала вопить тоном уничижительного презрения.

– Да живей же вы, болваны! Чего копаетесь!? Хотите сдохнуть? – У нее дрожали не только губы и подбородок, но и руки, колени; даму вообще всю трясло. Вибрировал даже некогда зычный голос. – Ну, бросайте же вы этот проклятый мешок в воду, черт вас дери! Тупые животные!

Остальные молча провожали отрешенными взглядами угрюмых могильщиков, несших страшную ношу к борту. Пару томительных мгновений, и шелестящий всплеск оповестил об уходе еще одной жизни, не пройденной до своего логического конца.

Один из вахтенных сообщил, что беглого преступника последний раз видели на камбузе, а это рядом с кают-компанией. И так как все коллегиально решили покамест держаться вместе, то никто уж и не помнит каким образом жужжащая, бурлящая возмущениями, негодующая горстка путешествующих оказалась на носовой палубе судна. Шокированные увиденным, они хотели быстрее убраться подальше от места мучительной смерти молоденькой актрисы.

Граф по-прежнему пребывал в невменяемости. Он немо таращился в одну точку неимоверно увеличенными глазами. Его голова была вжата в плечи, руки скрещены и прижаты к груди. Создавалась иллюзия, будто ему холодно, и он впал в прострацию. Уоллес с доктором некоторое время тщетно пытались привести в чувство беднягу Луиджи. Но Аливарес походил на молодого безнадежно влюбленного мальчишку, который пребывает в стадии сладкой эйфории. И только изрядная доза нашатырного спирта, в совокупности со смелыми шлепками по щекам, пробудили долгожданный намек на умение здраво соображать.

– Господа, это было дьявольское зрелище. – Мужчина, не моргая смотрел сквозь взволнованную публику. И хотя люди были поглощены своими думами по поводу случившегося, (все же близость смерти рождает страх) тем не менее, от их внимания не ускользнул тот факт, что вечно неунывающий Луиджи Аливарес – раскис точно салфетка.

– Такого... я еще не видел в самом страшном сне. – Граф прикрыл веки и смолк.

– Да вы хоть растолкуйте нам, как это случилось? – Спросил Кармайн, присев рядом на корточки.

Граф помассировал виски, поднял веки, тихо начал: – Все стряслось совершенно неожиданно, когда мы с леди Стрейд поднялись на палубу. Я держал Мадлен под руку. Сзади нас шел матрос. Вид у леди представлялся мне удручающим; бедняжка сильно переживала. Она то и дело оглядывалась – идет ли следом наш охранник? На воздухе ей стало заметно легче, даже щечки вспыхнули слабым румянцем. И все же Мадлен непрестанно сокрушалась, мол, зачем согласилась на предложение путешествовать на проклятом корабле! Не прекращала спрашивать: "Что же теперь будет с нами?" Говорила, будто нас вообще сюда специально заманили и, якобы она даже догадывается кто. И, видимо, нервы сдали: бедняжка расплакалась.

На некоторое время граф прервал повествование и вновь впал в задумчивость, как бы восстанавливая в памяти дальнейший ход событий.

–... У моей спутницы имелась при себе сумочка, какие обыкновенно носят молоденькие модницы. Скорее всего, Мадлен понадобился платок, ее пальчики скользнули внутрь. Я видел, как она нервничает, роясь в недрах своего аксессуара и чего-то не находя. И тут! – Аливарес выпучил глаза, забросил брови на лоб. – От неожиданности, право же, я чистосердечно оробел. Отрывисто взвизгнув Мадлен резко высмыкнула руку наружу, и я увидел, что в ее указательном пальце торчит нечто блестящее... Если я не ошибаюсь, булавка. Причем какая-то грязная, чем-то перепачканная. В общем, я сам толком не успел разглядеть, так как Мадлен всю скорчило, и она немилосердно взвыла! И в момент, несчастную выгнуло в обратную сторону. Мне даже показалось, что хрустнули позвонки, так энергичны были те странные движения. Лицо Мадлен исказилось гримасой неистовой боли и ее опять согнуло и, тут же выпрямило точно натянутую струну. Затем ее парализовало! Из глаз текли уже не слезы, текла густая, янтарного цвета масса вперемешку с кровью. Глазные яблоки, казалось, вот-вот брызнут мне прямо в лицо! И крик... Боже милосердный! Этот истошный вопль, вопль самой преисподни, всю жизнь, наверное, будет являться мне во снах. Забыть такого я не в силах во веки вечные. Корчась в судорогах Мадлен рухнула на палубу, а предсмертные конвульсии еще более ужесточились. В тот самый момент, когда тело оказалось на полу, вся видимая кожа начала покрываться красными пятнами, и прямо на моих глазах, эти уже язвы, синели и лопались; при этом выделяя кроваво-зеленый гной. Последний клокочущий хрип из вздувшегося горла вырвался за несколько секунд до вашего появления... – Аливарес вновь закрыл глаза и затих.

У всех кто слышал то чудовищное повествование, пересохло во рту. А у некоторых, кровь так самоотверженно отхлынула от лиц, что теперь они походили на помертвелые образы. Проглотив языки люди угрюмились, что гипсовые статуи. Еще бы, их светское сознание, не привыкшее к такого рода событиям, пыталось переварить эту противную кашу из страха, омерзения и беспомощности. Впрочем, то были еще не все страсти, на которые злой случай обрек их изнеженные умы.

Внезапно, откуда-то с кормовой части судна послышались возбужденные крики членов команды, в сопровождении диким гиканьем и улюлюканьем. В следующий миг общее внимание привлек человек подозрительного вида: грязная форма матроса была изодрана. Его крупное серое лицо чернело глумливым оскалом, будто наущаемый злыми помыслами. В одной руке он держал нож, а крепкие пальцы второй, сжимали рукоять огромного резака, для разделки мясных туш. Скверный тип, излучая пугающую враждебность, несся со стороны капитанского мостика вдоль борта, и весьма быстро приближался к гостям шхуны. Уоллес молниеносным движением выхватил из ножен кортик и, как бы желая загородить своим мощным торсом гостей, сделал несколько шагов вперед.

– Без паники господа это беглый убийца!

Кто-то из дам заверещал. Мужской, старчески-хрипловатый голос сочно чертыхнулся. Вся компания предприняла робкое отступление к оградительным леерам, ибо злой оскал душегуба вселял внутренний трепет и страх перед лицом опасности.

Лишь только преступник поравнялся с дубовой бочкой из-под канатной смазки, прикрученной к мачте, как за его спиной выросла фигура боцмана Хэнка, с дюжиной матросов. Хэнк залихватски клацал языком, а в его поднятой руке, на уровне виска, зазубренным наконечником бронзово блестел китобойный гарпун. Расстояние от офицера до преступника оказалось вдвое короче, чем от последнего до команды. Времени на раздумье у боцмана не оставалось совершенно. Он мгновенно остановился, широко расставив ноги и чуть согнув их в коленях. Убийца был уже в шести-семи шагах от Уоллеса, удерживая резак в готовности удара. Хэнк деловито сощурился, глазомер осуществил двухсекундный расчет прицела: уверенный замах завершился мощным броском. В солнечном свете гарпун сверкнул что молния, закончив свой стремительный полет треском рвущейся плоти: он вошел убийце между лопаток и почти наполовину вышел из груди. Преступник изрыгнул свой последний, предсмертный вопль и повалился на палубу в метре от сапог офицера.

Это уж вообще, не влезало ни в какие рамки человеческого сосуществования. Всеобщая истерия охватила приглашенных и выглядела натуральным извержением отрицательных эмоций. Люди готовы были растерзать Уоллеса вместе со всей командой, а попадись им в тот момент капитан Ломонарес, ему бы весьма не поздоровилось.

Целый день, что называется, не покладая рук, доктор Тилобиа вместе с исполняющим обязанности капитана Уоллесом успокаивали эту разбушевавшуюся стихию эмоций, переживаний и ненависти: причем ненависти ко всему и всем, даже к самим себе. Видимо пережитый страх понукает злобную неприязнь к возбуждению такого низкого чувства. Каждый из гостей замкнулся на одной единственной мысли: "Поскорее вернуться домой". Даже по первой флегматичный Бэри Адер, когда убедился во всей серьезности происходящего, оживленно высказывал накипевшие возмущения по-поводу неприглядных событий. Кармайн добросовестно успокаивал тихо плачущую на своей груди хрупкую супругу, настаивая крепиться и держать себя в руках. Муж вполне справлялся с заданием успокоительного средства, хотя у самого в душе скребли кошки: не часто своими глазами увидишь убийство человека.

Американец что-то злобно бубнил себе под нос, иногда выстреливая в пустоту фразами: "Это сумасшествие! Какого дьявола я тут делаю!? Старый осел!" В его поведении и манере держаться чувствовалась раздражительность, замешанная на крайнем возмущении.

Граф Аливарес тихо присутствовал не за столом кают-компании, где все собрались пополудни, дабы укрыться от палящего зноя, а в дальнем углу. Он утонул в мягком кресле, цвета спелой вишни, которое скрывалось за ветвями тропического фикуса в кадке. Он постепенно приходил в свое естественное состояние, чему свидетельствовали робкие реплики из его обычного репертуара.

Здоровяк Бобби, назначенный прислуживать господам вместо убиенного юнги, уже добрых две четверти часа, как накрыл обед, однако публика, под впечатлением страшных событий, не реагировала на вкусно пахнущие блюда. Даже словоблудный граф и тот не соизволил покинуть своего укромного убежища.

Баронесса Засецкая, обняв Сарру за плечи, свободной рукой гладила ее по головке, о чем-то тихо причитая. А у той, в свою очередь, изящные губы жалобно подрагивали при каждых, нечастых всхлипах.

Не состоявшийся обед завершился лишь скромным, безэмоциональным чаепитием, в конце которого лейтенант Уоллес изрек:

– Но позвольте господа, все же откуда в сумочке леди Стрейд взялась отравленная булавка? Ее же ведь кто-то подбросил! – Все стали переглядываться. Даже впечатлительная Сарра прекратила свои суматошные шмурыганья носом. – Вероятно, в этой комнате присутствует убийца. – Продолжал офицер, наблюдая, как у всех расширяются глаза. – И если неизвестный нам пока отравитель, измазав булавку ядом, не избавился от флакона – к примеру, выбросив за борт – то очень может быть, что скоро объявится новая жертва...

– Этого нам еще недоставало! – Баронесса, как признанный – с самого первого дня – лидер в выражениях всеобщего мнения, ухватила роль глашатая. – Вы, любезный, на что это намекаете? – С каждым словом ее тон становился категоричнее.

– Я имел в виду...

– Да вы только на него посмотрите! – баронесса не дала офицеру закончить мысль. Она уже не говорила, она вопила сорванным еще на палубе голосом, позабыв о всякой благовоспитанности. – Уоллес намеревается нас убедить, что за этим столом находится убийца?!! – Теперь Засецкая исподлобья жалила офицера колючим взглядом. – Однако вы лейтенант, вероятно запамятовали, что это именно на вашем чертовом корабле регулярно происходят какие-то страшные события! Это именно по вашей милости мы тут вместо приятного отдыха трясемся от страха! Это в вашей шарлатанской команде одни убийцы! И вообще, наше тут присутствие, тоже... по вашей прихоти. Да-да, я так подозреваю, что вы и есть капитан Ломонарес. – Засецкая осуществила длительный, задумчивый вдох и не менее длительный выдох. – ...Вот только вы скрываетесь под личиной помощника, боясь ответственности. А теперь еще набрались наглости взвалить на нас смерть несчастной актрисы?!

Все гости были на стороне обвинителя.

– Баронесса... – офицер, в отличие от главного оратора последней пятиминутки, завязал речь мягким, уважительным тоном, – я искренне сожалею о случившихся перипетиях. И мне, поверьте, весьма стыдно, что у вас, у человека со столь безупречной репутацией и высоким положением в обществе, сложилось превратное мнение о тех, кто вас окружает: лично я и команда. И смею заверить всех здесь присутствующих, – он приложил пятерню к левой стороне груди, – что я – Бернард Уоллес, не являюсь владельцем, а также капитаном судна, на котором вы находитесь. И, тем паче, не фигурирую как инициатор вашего тут пребывания. Так же я намерен категорически настаивать на обещании, что вскорости вы будете иметь натуральную возможность лично познакомиться с капитаном Ломонаресом. А от себя хочу добавить: Я готов поклясться честью офицера, что ни я, ни команда, не причастны к смерти миссис Стрейд.

В принципе, все кто слышали речь помощника капитана, не имели оснований ему не доверять: действия Уоллеса не заслуживали упреков и порицаний. И возможно, после откровенного заверительного утверждения они так и думали. А вот фраза про возможного убийцу, здесь, в компании отчасти знакомых, уважаемых людей... эта идея глубоко влезла в сознания путешественников. Она закралась червем сомнений к каждому. Семя подозрений, где-то под спудом, уже набухало в плодородной серой массе под лобной костью. Оно угрожало вот-вот проклюнуть свой ядовитый побег наружу, порождая росток ненависти и способности уничтожить, растоптать своего ближнего по-первому же подозрению. Люди уже начинали украдкой коситься друг на друга, мысленно прикидывая мотивы того или иного члена группы для совершения злодеяния.

– Хорошо мистер Уоллес, – теперь Засецкая относительно успокоилась и завязала очередную тираду вполне терпимым тоном, – лично я, так же думаю что и все, кто нынче пребывает в плену событий, мы ничего не имеем лично против вас. – Она коротко зыркнула на доктора. – Ну, и еще некоторых членов команды. И, тем не менее, мы требуем немедленного возвращения в Лос-Анджелес. И уж будьте уверены, милостивый государь, – словосочетание "милостивый государь" Засецкая выделила откровенным сарказмом, – я подключу все связи, которых у меня с избытком, для возбуждения расследований того бесчинства, даже беззакония, которые творятся на вверенной вам территории. – Она криво ухмыльнулась. – Да что там связи! Только один мой солиситор* (адвокат) растопчет вашу карьеру в прах.

Некоторые одобрительно загалдели, кто-то посапывал с сомнением. Аливарес, по-видимому, вернул разум и эмоции в прежнее русло. Он покинул кресло за пальмой и теперь умащивался за столом, с плотоядным интересом разглядывая аппетитные пирожные на блюде.

– А сейчас, наш дражайший офицер Уоллес, – баронесса смотрела глаза в глаза, – немедленно отдайте команду рулевому поворачивать на сто восемьдесят градусов. Или, как там у вас на флоте принято говорить, меняем курс? – Она заглянула каждому сидящему за столом в лицо. – Я полагаю, меня поддерживают все? Или отыщется такой безумец, который желает продолжать этот идиотизм?

"Боже упаси! Ни в коем случае! Непременно домой!" Посыпались реплики с разных концов стола.

– Господа тише, я прошу меня выслушать! – Прервал Уоллес галдеж. – Я полностью разделяю ваши чувства и желания, и вы смело можете на меня рассчитывать. Но господа, в данной ситуации, увы, мы обречены на милость природы: сами знаете какой нынче штиль. Я готов отдать требуемую вами команду хоть сейчас, но в атмосфере ни малейшего признака ветра. – Он снял фуражку и протер взопревшее чело платком. – Я предлагаю оптимальный вариант: Дождаться завтрашнего рассвета. Уж если Бог даст и появится хоть мизерное движение парусов, мы непременно изменим курс. – Предвозвещая крайнюю ответственность, офицер поднял руку. – Клянусь, как под присягой!

Остатки бурного дня таяли весьма меланхолично. Гости смело, открыто гуляли по палубам судна, – все-таки преступник был нейтрализован – мирно беседовали, делились переживаниями, впечатлениями от происходящего. Все с нетерпением ждали утра, и в душе каждый надеялся на спасительный ветер, в связи с чем – на скорое завершение страшной эпопеи.

Вечером приглашенные лица вновь высыпали на палубу полюбоваться шикарным закатом: тот и сегодня угасал не менее величественно, чем вчера. Могучая красота природы на некоторое время заставляла забыть тревоги и страх. Велик океан и могуч. В его власти элементарно проглатывать огромные корабли. Он способен обрушивать на сушу несметные полчища волн, безжалостно уничтожая города. Это гигант, без которого немыслимо существование человечества, ибо он есть незаменимый кладезь разнообразнейшей пищи и множества полезного материала для различных отраслей жизнедеятельности. И вот он, величественный океан, в столь трогательные мгновения перед надвигающимся ночным мраком казался похожим на ласкового котенка, нежно трущегося о ваши ноги: мягко фыркая серебристыми фонтанчиками разлетающихся брызг.

– Смотрите, какая прелесть! – Сарра почти прыгала от восторга, и все стали с любопытством всматриваться в том направлении, куда указывала ее рука с вытянутым указательным пальчиком.

На Западе солнце еще не до конца скрылось за горизонтом, от алой его макушки до борта шхуны тянулся мерцающий серебристый шлейф. Примерно в двух кабельтовых от борта, в этом шлейфе весело резвилась стайка дельфинов. Зрелище состоялось умиляющим, и гости шхуны наблюдали за ним, пока солнце без остатка не ушло за горизонт. А когда сумерки полностью поглотили окружающее пространство, от баронессы поступило предложение проведать старушку Морлей.

– Мы же из-за всего этого кошмара совершенно о ней забыли!

– Сударыня сие бесполезно. – Доктор приступил к своему любимому занятию по протирке пенсне. – Я уколол мисс Маргарет малость успокоительного с витаминами, и дал стандартную порцию снотворного. В данный момент ей крайне необходим физический отдых и душевный покой. А завтра утром, когда мисс освободится от сладких объятий Морфея, то и сама сможет к нам присоединиться.

Господам не хотелось расходиться по душным каютам, однако утомительный день, изрядно расшатав нервишки, сказывался неумолимой усталостью.

* * *

Из мягких оков фантастического сновидения баронессу вырвал бой настенных часов.

"Один, два, три... И все? Любопытно, сколько это пробило, три или четыре? А может двенадцать?" Она гадала о времени лежа в полной темноте, вслушиваясь в тихое сопение дочери. Так прошло около получаса. Однообразное цоканье маятника никак не давало уснуть. Наконец, один удар медных чашечек подтвердил унылое предположение.

– Черт возьми, уже две четверти часа не могу уснуть. Просто напасть какая-то. Все-таки зря я не послушала Сарриту. Девочка приняла снотворное и сейчас спит без проблем. И видит сны, вероятно хорошие. – Как раз в этот момент дочь переворачивалась на другой бок, при этом бормоча нечто нечленораздельное улыбчивым голосом.

Засецкая покинула постель, зажгла пару свечей в подсвечнике. Каюту сразу окутали силуэты черных теней. Духота свирепствовала неимоверная. Впрочем, тоже относилось и к общей тишине. Она распахнула иллюминатор, однако никаких изменений не последовало: ни шума ветра, ни грохота такелажа, ни плеска волн, ни свежего воздуха.

– Вот проклятье, когда же начнет дуть ветер!? – Засецкая сказала эту фразу, точно кому-то огрызнулась. – Да-а уж, еще не известно, когда мы вообще доберемся до суши.

Она потянулась к свечам с намерением их задуть, как внезапно в дверь тихо постучали. От неожиданности баронесса пугливо присела; слегка подломив колени и согнув поясницу. Испуганный взгляд прыгал с двери на деревянные ходики, чей циферблат демонстрировал чуть больше половины четвертого ночи. "Для обслуги рановато". – Мелькнула короткая мыслишка и – тишина... Она с волнением прислушалась: лишь цоканье маятника, да трепет собственного сердца. И хотя это был только стук в дверь, не предвещающий ничего страшного, а все же, по какой-то необъяснимой причине, начали трястись конечности. Засецкая осторожно выпрямилась, на цыпочках подкралась к противоположной постели. Легонько потрепав Сарру за плечо, поняла, что девочку сейчас не разбудить: та только плямкала губами и томно вздыхала.

Теперь раздался мягкий шорох, будто в дверь скреблись не ногтями, а пучками пальцев. Спустя несколько секунд звук затих. "Странно, почему кто-то пытается привлечь внимание, но не отзывается? – Баронесса напрягла извилины. – Кто бы это?"

После подозрительного шороха, в дверь вновь постучали.

"Как же меня это бесит! – Она стала посредине каюты, расправила плечи, подняла подбородок. – Терпеть не могу бояться".

– В чем дело? – Рыкнула Засецкая тихим, но властным голосом. – Кто посмел будить меня ни свет ни заря? – Однако, игнорируя поставленные вопросы, в дверь опять постучали. – Что за дьявольщина, что происходит! Кто там!?

Теперь из коридора послышался женский, с оттенком радости голос. – Баронесса откройте это я. Необходимо с вами срочно увидеться.

Голос, Засецкой показался знакомым. Десятисекундные размышления сменились маской прозрения.

– Ну, как же, конечно. – Она шагнула к двери. – Мисс Морлей это вы?

Голос из коридора почти шипел. – Да, я, отворите.

Рука торопливо повернула ключ в замке и приоткрыла небольшую щель, однако не суждено было ей самой пригласить визитера в каюту, ибо кто-то с той стороны уверенно распахнул дверное полотно настежь. Засецкая подняла глаза и... застыла точно ледяной айсберг. Причем скованная ужасом дама была не в состоянии ни пошевелиться, ни даже закричать, так как на пороге стояла покойная Мадлен Стрейд! Ее обезображенное лицо, покрытое сине-фиолетовыми язвами, имело устрашающую перекошенность, волосы напоминали торчащий во все стороны ворс от половой щетки, а глазные белки, заметно подернутые мутно-белой пеленой, походили на растресканную яичную скорлупу. На ее оголенных плечах лежали мокрые водоросли. Покойница вообще была вся мокрая, точно явилась из самой преисподни; а точнее со дна океана. Ее синие губы расползлись в разные стороны, обнажая кровоточащие десна, истерзанные гнойной сыпью, из которых, вместо зубов торчали шевелящиеся черви. Она медленно подняла вздутую, лиловую руку. Баронесса с бешеной скоростью стрельнула зрачками. Оживший труп в кривых узловатых пальцах с черными ногтями держал ту самую смертоносную булавку.

– Это ты мне ее подбросила. – Брызжа кровавой слюной, прошепелявило явление, и мерзко рассмеялось.

Апоплексический удар это жалкая утопия, по сравнению с тем, что в данный момент испытывала Засецкая. Паралич конечностей плюс окаменелость лица, от чего невозможно было даже пошевелить губами, дабы позвать на помощь. Язык вообще "отвалился" напрочь. Холодные капли пота противно сбегали вниз по спине, в то время как махровые мурашки от подколенок мчались вверх, смешиваясь с каплями где-то под лопатками. На млеющем затылке, казалось, шевелятся волосы. В груди все поднялось одним пульсирующим комом к горлу и беспощадно душило, точно смертельная удавка. Ощущение брызг кровавой, вонючей слюны на своем лице вызывало тошнотворное отвращение. Женщина хотела закричать, но не могла, хотела бежать, и тоже не могла. Наконец, изображение гниющей актрисы стало быстро расплываться в глазах, а ноги медленно терять упругость. Каюта начала стремительно переворачиваться вверх полом и, как последствие падения, тупая боль в затылке, которую тут же сменило царство сумерек и теней.

* * *

– Зайчик ну не притворяйся, я же знаю, что ты не спишь. – Генри Кармайн за запястье теребил свою супругу, тихо сопевшую у него на груди. – Алиска, ну, открой глазки.

Ее голова вздрогнула, вьющиеся локоны рыжих волос щекотливо упали на лицо. Она повернулась и, не открывая глаз, поцеловала мужа в губы.

– Тебе сегодня было agreablement*? (приятно.) /фр./ – Эту фразу он промурлыкал жене на ушко.

Сию минуту ее ресницы затрепетали, веки плавно поползли вверх. – Ах, мой котик, ты нынче представился воплощением необычайной страсти. Ты вверг меня в такое блаженство, от которого я чуть не лишилась рассудка: потрясающе.

– В таком случае, моя курочка, ответь: – В его полураскрытых глазах блестела лукавая хитреца. – Я заслуживаю на кофе au lit**? (в постель) /фр./

– О, любимый ты заслуживаешь гораздо большего.

– Вот, я с тобой полностью согласен. Но, нарисовалась незадача: Я уже десять минут точно заведенный трюхкаю в тембр, а дежурный матрос, растяпа, как сквозь землю провалился.

–Ах ты коварный! – Она ласково потрепала Генри за нос. – Так ты возжелал, чтобы я сама сходила и принесла тебе кофе в постель?

На ленивом, но довольном выражении лица улыбающегося мужчины, огромными буквами было начертано именно это.

– О, Генри, за твои ночные достижения я готова на все.

В коридоре торжествовали сумерки. Масляные лампы, потушенные с вечера, еще не были зажжены, а тусклое мерцание одинокого иллюминатора позволяло лишь более менее сносно ориентироваться в обстановке. Утренняя тишина как нельзя, кстати, сочеталась с душевным покоем, какой обычно охватывает человека после сладких любовных утех и крепкого здорового сна. Алиса бесшумно скользила по деревянной лестнице ведущей вниз, к кают-компании, камбузу и другим местам общественного пользования. Тишина и впрямь поражала своей идеальностью. Не было слышно даже отдаленного крика боцмана, который по своему обыкновению с утра и до поздней ночи если не свистит в блестящий свисток, то орет на каждого попавшегося ему под руку матроса.

Когда миссис Кармайн спустилась в узенький проход, ведущий непосредственно к кают-компании, она удивилась вторично: тут совершенно отсутствовала утренняя суета по приготовлениям к завтраку. Ни единой души, ни единого звука. Даже со стороны камбуза не доносилось привычного шкварчания, грохота посуды или виртуозного насвистывания круглолицего, вечно улыбающегося кока. Она заглянула в кают-компанию и, отпрянув всем телом назад, изумленно ахнула: выпученные глаза полезли на лоб, начали млеть виски. Дело в том, что на столе стояла грязная, с вечера не убранная посуда! Такое даже трудно было себе представить. Кармайн почувствовала, как ей становится жутковато, от чего в голову полезли дурные гадости. Но одна догадка закралась в мозг точно серая тень: "Только что-то сверх чрезвычайное, могло нарушить привычные обязанности команды!"

Тихо, как мышка, на полусогнутых ногах она прошмыгнула в обратном направлении лишь с одним желанием, как можно быстрее добраться до каюты, где ее ждал муж. Алиса бежала, не оглядываясь, впопыхах спотыкалась, глубоко дышала. Ей навязчиво мерещилось, что сзади уж кто-то гонится и вот-вот схватит. Легкий затылочный холодок придавал еще большей прыти. И только очутившись в коридоре спального отсека, она мало-мальски опомнилась. Заветная дверь была близка, и это успокаивало. Но вдруг, в полуметре от правой руки "прогремел!" неожиданный щелчок. Бедняжка с воплем отскочила к противоположной стене. Она всей спиной, с распростертыми руками вжалась в нее словно в последнюю надежду на спасение. За щелчком пропел тихий скрип навесов и в образовавшемся проеме возник Кортнер.

– Господи, вы меня чуть с ног не сшибли. – Американец с волнением посмотрел на рыжеволосую особу, которая дышала как загнанная лошадь. Ее шальные зеленые глаза выражали неподдельный испуг. Не переставая удивляться, писатель выглянул в коридор, по направлению лестницы, а затем опять посмотрел на Алису.

– Сударыня, я не пойму, за вами гнались?

– Фу-ух, мистер Кортнер, – она, наконец, отлипла от стены, – покорнейше прошу меня извинить за столь странное поведение. – Теперь ей сделалось неловко. – Вероятно, сама страху на себя нагнала, вот и перепугалась: какая нелепость.

– С чего вдруг?

– Да вы понимаете, в той части судна, где служебные помещения, – она указала рукой в именуемую сторону, – там никого нет...