Текст книги "Страхолюдие(СИ)"

Автор книги: Валерий Цыбуля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Вторая моя сестра, к великой скорби, не может здесь присутствовать: она умерла. Луиза наложила на себя руки несколько лет назад. О мотивах, подтолкнувших девушку в рассвете лет на такую крайнюю меру, я поведаю чуть позднее. Однако, прежде, хочу познакомить всех с еще одним членом нашей семьи – это Педро Ломонарес, брат-близнец моего отца. Вы сами в состоянии оценить их беспрецедентное сходство. Единственным, пожалуй, отличием, является пенсне, которым мой отец вынужден пользоваться в виду скверного зрения. Еще в молодом возрасте дядя Педро покинул родное гнездо и большую половину жизни скитался по свету, в поисках лучшей судьбы.

Ну, а пока мы прозябали в Сан-Хосе, на берегу Мексиканского залива. Антонио растил нас, как мог; лез из кожи вон, чтобы обеспечить приемлемое образование. Мы же, по мере сил, помогали отцу в этом, и каждый чувствовал себя счастливым.

Спустя десять лет, старшая дочь Луиза превратилась в безумно красивую молодую сеньориту. Сестра превосходно пела, танцевала, изучала английский и французский языки, а так же здорово умела шить. Луиза сама мастерила всю одежду для семьи, и даже умудрялась на этом немножко заработать – моделируя по ночам платья подружкам и просто знакомым. И естественно, что она, как и каждая девушка в ее возрасте, мечтала стать актрисой.

В том скаредном сельском районе, где мы жили, театров не было; тем паче учебных заведений с этим связанных. Поэтому о сценической карьере, на тот момент, нечего было и помышлять. Пока однажды, мы не получили совершенно неожиданного, просто ошеломляющего письма от давно пропавшего дяди Педро: на ту пору он жил в Бирмингеме, работая на местной фабрике по пошиву обуви. Такое известие пронзило наше серое бытие, как гром средь ясного неба. Луиза казалась сама не своя от счастья. С ней творилось нечто! Ведь дядя известил в письме, что мы можем переехать к нему: он обещал подыскать работу и жилье. Впрочем, у сестры в голове кружились свои мысли в отношении переезда в Англию – сестра бредила театром. И, тем не менее, превратности судьбы не исчерпывались, ведь теперь на первый план вынырнула досадная реальность, существовала доминирующая загвоздка – у нас не было денег. Жалкая горстка песо, которые имелись у отца, не позволяла всем вместе ехать в Бирмингем. Да что там, такое путешествие оказалось не по карману даже для одного человека. Зато семья обрела надежду, а это уже кое-что.

Я не стану вдаваться в тяжелые подробности, каким трудом и потом достались нам эти деньги – то невеселые воспоминания. Но уже через год мы осилили необходимый минимум, в надежде, что хотя бы одна Луиза сможет отправиться в далекую Англию, к дядюшке Педро. День отплытия был самым счастливым днем в ее жизни. Слезы радости и слезы горечи от предстоящей разлуки; все смешалось в те последние часы, когда мы прощались с родным человеком. Тогда нам было невдомек, что прощались мы навсегда.

А теперь еще один факт из истории нашей семьи: Мой отец, помимо врачевательства, имеет хобби – страсть к сочинительству. В свободное время он пишет рассказы, новеллы, повести. И должен заметить, у него это весьма недурно получается. Во всяком случае, все наши знакомые – я возвращаюсь к временам проживания в Сан-Хосе – которые имели возможность прочесть его рукописи, крайне положительно отзывались о прочитанном.

Глуповато хохотнув, Засецкая состроила ехидную мину. – Ой-ой, вы только послушайте: "... которые имели возможность..." А что же другие? Или ваш папенька жаловал только избранных?

– Не юродствуйте баронесса. Просто-напросто, другие не умели читать. А литературных вечеров, где бы автор мог публично прочесть свои работы, тогда никто не устраивал. Полуцивилизованный Сан-Хосе тех лет это вам не Лондон.

Так вот, тематика упомянутого сочинительства, всем вам прекрасно известна – романтический мистицизм. В произведениях отца всегда с избытком потусторонних таинств, колдовства, сцен неизъяснимого ужаса, призраков, и так далее. И, само собой разумеется, в глубине души он всегда мечтал, что когда-нибудь его фантазия, вверенная перу и чернилам, принесет, как автору, известность.

Граф прервался, выпил вина, закурил. – Именно с этой целью отец и вручил Луизе все, на тот момент готовые рукописи, которые старательно, не зная ни сна, ни отдыха переводил на английский. К счастью, еще в студенческие годы, изучая медицину в Мехико, отец был прилежным студентом и не упустил возможности – помимо необходимой латыни – факультативно приобрести познания в английском, французском и русском языках. И кстати, английский стал вторым родным языком нашей семьи.

Он попросил дочь позаботиться о своих творениях, ибо пылала шальная надежда, что все не напрасно, что ним заинтересуются, что его творчество – образно выражаясь – придется ко двору, в том, в другом, в высшем свете. Об этом и мечтал Антонио Ломонарес, со слезами на глазах провожая Луизу в дальний путь. Однако господа, увы, надежды оставались лишь надеждами. Из тех немногочисленных писем, которые сестра успела прислать, мы поняли: произведения отца никому не нужны. Луизе с горем пополам удалось устроиться в местный ресторанчик ночной танцовщицей. Она писала, что эта работа не пришлась ей по сердцу, а чаянья о большой сцене хоть и не покидают романтическую душу, но с каждым днем все слабее в ней теплится огонек энтузиазма.

И вот, однажды, незадолго до того трагического дня, когда от дяди Педро пришло известие о ее смерти, мы получили от сестры послание: в нем Луиза с величайшей радостью сообщала, что господь наконец-то услышал молитвы и смиловался: Луизе улыбнулась удача устроиться в труппу одного из портсмутских варьете. Правда, пока приходилось довольствоваться второстепенными, неприметными ролями, но мечта уже была на полпути к осуществлению, и счастливая Луиза пребывала на седьмом небе.

Тем летом в Мексике свирепствовал голод. Страшная засуха уничтожила весь урожай. Люди умирали от голода тысячами. И не только от голода: на всю страну разразилась эпидемия холеры; принеся много горя и страданий нашему народу. Великая трагедия ужасала своими масштабами. И вдруг, жуткое сообщение о смерти Луизы... Я и сейчас не представляю, как мы пережили те несколько голодных месяцев скорби и печали, ибо утрата родного человека – потеря невосполнимая.

Посыльный, который доставил в дом страшное известие, так же вручил отцу посылку. В ней брат передавал личные вещи племянницы и ее скромные сбережения, которые сестренка успела скопить за год работы в ресторане. По нашим меркам сумма оказалась приличной. Впрочем, никакие фунты стерлинги не способны были залечить душевную рану, которую мы унаследовали, потеряв Луизу. Собственно говоря, и купить-то на них было нечего, ведь продукты питания попросту отсутствовали. А посему, в совершенном отчаянии, нами было принято решение покинуть свой дом и отправиться в Америку; с надеждой на спасение от голодной смерти. Ах, сколько страданий нам довелось снести за время того утомительного путешествия. Мы, бездомные, голодные, фактически нищие, словно мигрирующие животные, двигались в неизвестность; надеясь лишь на чудо. Под конец, от голода с Мадлен стали случаться частые голодные обмороки; тогда отцу пришлось подкармливать дочь корневищами кустарников и цветами горной горечавки. Итак, мы шли, надеясь на чудо, – которое, наконец, свершилось. Даже больше! Попав в Америку, нам удалось добраться до Лос-Анджелеса, найти жилье, устроиться на работу. Это было спасение. Мы с отцом вкалывали грузчиками в порту, а Мадлен – оклемавшись от истощения – управлялась по хозяйству в нашем временном жилище. Так длилось неполные шесть месяцев.

Однажды, солнечным воскресным днем мы с сестрой отправились на рынок за продуктами. И вот именно там и произошло то немаловажное, для всей нашей семьи, событие: Я случайно встретил тех кочующих цыган, которым некогда достался от слуг графини Бергану. Один из мальчишек, с которыми я рос, узнал меня по индивидуальной отметине, о которой расскажу после. Конечно, дикого восторга от внезапной встречи я не испытывал, однако, ностальгические воспоминание и сантименты имели место. В тот же вечер мы с Мадлен навестили, расположенный на берегу океана табор, и до рассветных сумерек гостили у этих развеселых, чудаковатых людей: все же, я хранил о них теплые воспоминания, и был весьма доволен радушным приемом. Хотя, как знать, вероятно, не только гостеприимность цыган повергла мою душевную мглу в лучи блестящего, светлого будущего. Ведь именно от них мне и предстояло узнать; кто я на самом деле, откуда родом, и кто в действительности были мои физиологические родители. А в довесок к новостям о своей родословной, я получил от цыган еще кое-какую информацию. Оказалось; не так давно они кочевали в тех местах, где узнали следующее: Графский замок пуст; Бергану со своим вторым сыном, – брат родился у них с графиней уже после меня – погибли на охоте в результате несчастного случая в горах: Снежная лавина унесла их жизни и жизни нескольких слуг. Гибель близких повергла графиню в бескрайнюю печаль, от которой невозможно оправиться, и спустя год после трагедии она скончалась.

Но и это было еще не все! Цыгане общались с той женщиной, которая приняла меня из чрева матери, а затем больше года кормила и нянчила как свое собственное дитя. Ту прекрасную старушку, которая спасла мне жизнь, звали Мария. После известия о моем исчезновении в далекой Мексике, бедняжка впала в кручину безутешности и, видимо с горя разоткровенничалась с кочевниками о произошедших событиях.

Узнав, что распорядилась сотворить супруга, граф страшно разгневался. Бергану горячо любил отпрыска и долго не мог смириться с такой печальной утратой. Тогда, наблюдая мучительные страдания властелина тех угрюмых мест, а главное, презрев угрозы, Мария осмелилась открыть тайну; что порочного отпрыска не убили, а отдали в табор.

Спустя несколько месяцев у графьев родился сын, которого нарекли Снежну. Сразу после его появления на свет, граф пришел в дом повитухи: он отдал ей на сохранение, скопированную собственной рукой часть духовной и еще некоторые бумаги. Из всего вышеизложенного следовало: В случае своей смерти, Бергану удостоверял мою родословную и завещал половину состояния рода Бергану. Он наказал строго – настрого хранить документы, а если выдастся случай, известить наследника о его воле. И так как претендент на вторую половину состояния – то бишь мой брат – погиб, то именно я и остался единственным из рода Бергану.

Должен вам признаться, господа, за долгие годы моего плачевного существования, – я подразумеваю финансовое положение – неожиданное известие подобного характера оказалось весьма радостным. Я осознаю; такое высказывание есть натуральный цинизм, ибо я в одночасье лишился и отца и брата. Однако, вопреки постулатизму общепринятых норм здравомышления, существуют исключения из правил. Согласитесь – я их вовсе не знал. А моим настоящим отцом считал и считаю Антонио Ломонареса. И в виду этих обстоятельств, причин горевать не наблюдалось. Да мало того, с момента свидания с цыганами, черная полоса невезения для нас вообще прекратилась. Вскоре отец нашел более пристойную, гораздо лучше оплачиваемую работу детского врача, в одной из частных клиник Лос-Анджелеса. Теперь он мог беспрепятственно оплачивать курсы актерского мастерства, о которых беспрестанно бредила Мадлен. А тут еще несколько его рассказов включили в сборник произведений популярного американского писателя девятнадцатого века Ирвинга Вашингтона. Таким образом, нам удалось скопить, хотя и не баснословную, однако достаточную сумму, дабы посетить места моего рождения: где изгнанника ждал судьбоносный сюрприз. Впрочем, сюрприз случился позднее. А пока, оставив в Америке Мадлен – сестра продолжала учебу – мы с отцом отправились в Молдавию.

Родовой замок оказался шикарен! У меня захватывало дух, и кружилась голова, от сознания, что шедевр архитектуры минувших столетий – в стиле процветающего феодализма – может принадлежать мне. Правда, для этого необходимо было иметь надлежащие бумаги. Удача нам, несомненно, сопутствовала, и мы их нашли. Вернее, мы сперва отыскали повитуху Марию. Древняя старушка жила в ближайшей деревне. Нам повезло прибыть как нельзя вовремя. Мария лежала не вставая; сама смерть на челе, ибо неизлечимая болезнь головы отнимала последние силы.

– У обреченной женщины стремительно развивалась гигантия мозга. – Более квалифицированно дополнил доктор. – Это глаукомическое образование в тканях; что-то схожее с опухлостью после травмы. Медицина, к сожалению, пока не в силах бороться с этой болезнью в виду скудности познаний природы самого образования.

– Спасибо папа. – Граф благодарно улыбнулся. – Да, к величайшему сожалению, спустя пару дней Мария скончалась в жесточайших муках. Ее ум практически утратил способность к былому соображению. Лишь иногда, на две-три минуты она приходила в естественное состояние, когда могла здраво мыслить или узнавать знакомых людей. Именно в один из таких коротких вспышек здравости, старушка меня и признала. И вот тут свою важную роль сыграла та отметина, о которой я уже упоминал. Это родимое пятно на шее.

Ломонарес отвернул ворот рубахи. С правой стороны, укрывая собой пульсирующую артерию, имелось темно коричневое пятно, по своей контурной форме похожее на географические очертания материка Африка.

– Об этой отметине знал и Бергану, так как пятно мне дано с рождения. Поэтому, не ведая моего нового имени, а главное, с целью предостеречься от мошенничества, граф в завещании указал: Наследником является человек мужского пола, с определенным родимым пятном, в определенном месте. Таким образом, на основании уже известных вам фактов, я весьма быстро утряс с местными властями всю долженствующую канцелярию. Нотариус, имеющий отношение ко всем графским делам сообщил, что кроме замка, после кончины графини, не осталось ни гроша. Она перед смертью не делала никаких завещаний, распоряжений, вообще ничего. Хотя всем было известно о солидных богатствах семьи Бергану. Поэтому, что оставалось делать? Нам с отцом были нужны деньги, для возвращения в Америку. По причине этого мы достигли единодушного мнения – продать величественный замок со всем его содержимым.

Да, кстати, как только мы поселились в замке, я сразу обратил внимание на странную деталь: Все имение пребывало в варварски перерытом состоянии, точно весенняя пашня. Я справился в местной жандармерии. Пристав высказал субъективную гипотезу, дескать, сокровища графа Бергану нигде не всплыли, значит, они где-то спрятаны. А где еще графиня-отшельница могла схоронить богатства, если никто из прислуги за целый год не видел, чтобы оная покидала пределы усадьбы. Вот охотники за богатством и роют, по ночам.

История о возможных сокровищах, признаться, нас с отцом тоже заинтриговала. И мы, как и те неведомые авантюристы, впали в искушение детского романтизма, некоторое время, занимаясь тщетными поисками. Наши старания оказались напрасными, от чего мы решили, что сокровища уже кто-то нашел и присвоил.

– Какая досада! – Не выдержала Сарра накала страстей. – Значит о них до сих пор ничего не известно?

Ломонарес улыбнулся. – Помилуйте, милая Саррита, на какие же средства я выкупил остров у правительства Австралии? А шхуна! – Граф с довольным видом раскурил очередную сигару, допил вино, чинно продолжил: – Обнаружить свое родовое состояние, мне помог случай. Дело в том, что в подвалах замка хранилось впечатляющее количество бочек с превосходным виноградным вином. Все реальные претенденты на покупку наследства пока обдумывали наше предложение; взвешивая различные резоны. Путем торговых переговоров они пытались склонить нас на путь уступок. Зато желающий приобрести товар повышенного спроса, объявился довольно скоро. И сумма, предложенная купцом за вино, нас вполне устроила. Всего, в винных погребах насчитывалось не полных девять тысяч литров готового, выдержанного, весьма качественного продукта молдавских виноделов. Напиток хранился в горизонтально расположенных дубовых бочках, диаметром до пяти футов. Бочки покоились вдоль стен, с чисто символическим, между собой расстоянием. Все они оказались полными, за исключением одной, в самом дальнем, темном углу. Расплатившись с нами, новый хозяин хмельного товара – прибегнув к услугам наемных рабочих и гужевого транспорта – тут же увез покупку: кроме пустой бочки, естественно. И вот теперь, когда та стала почти полностью доступна обзору, мне и бросился в глаза один нестандартный, даже странный факт несоответствия. Ведь все предыдущие емкости – как мы помним хранящиеся в горизонтальном положении – своим дном не были вплотную придвинуты к стене; там оставался скромный зазор для вентиляции. А эта, последняя бочка, оказалась плотно придвинутой к неоштукатуренной поверхности стеновых блоков. И мало того, по всей длине окружности примыкания, все возможные щели были кем-то законопачены сургучом. Как мы с отцом не старались сдвинуть бочку с места, все попытки не увенчались успехом. Поэтому, оставив напрасные старания, нам ничего другого не оставалось, – дабы удовлетворить вспышку любопытства – как вырубить крышку топором. Бочка была пуста, дна в ней не было, а в стене виднелась небольшая бронзовая дверца, с внушительным засовом и навесным замком...

Старушка Морлей, лорнируя общество, отметила немалую заинтригованность гостей рассказом графа – люди внимали каждому слову. Впрочем, Засецкой, заедающая гордыня не позволяла брать верх любопытству. Она в умственной дремоте изучала цветные картинки на китайском фарфоре, и размышляла о чем-то своем. Или, по крайней мере, делала вид. Зато возбужденная Саррита, то и дело вспыхивая розовыми яблочками на щеках, просто поедала Ломонареса взглядом обожания и восторга. А когда тот дошел до сюжета с потайной дверцей, как у истинной ценительницы приключенческих романов, у девицы и вовсе отвис подбородок.

– Что же господа, – продолжал граф, – вероятно, вы и сами догадались, какой подарочек ожидал нас за тем мощным запором. Когда мы его взломали, за стеной оказалась потайная комната; всего несколько шагов по диагонали, и моего роста в высоту. Вот там-то и хранился ларец с фамильными драгоценностями; несколько деревянных кадок с золотыми монетами, масса серебряных изделий... – Он вдруг обернулся вполуоборот к камину, и вытянул руку. – Кстати, золотые часы с платиновыми херувимами, тоже из фамильной коллекции.

Баронесса лениво подняла голову, и мутным взглядом безграничного презрения уставилась на рассказчика.

– ... Послушайте, зачем вы все это нам рассказываете? Вы уже один раз нас гнусно обманули. И теперь, когда ложь раскрыта, в вашем положении глупо ожидать, что мы уверуем во все эти байки вторично. Я скорее останусь при мнении, что все богатства, вы элементарно награбили: как и когда-то таскали кошельки у ротозеев. И титул ваш, особого доверия не внушает. Да, он скорее подложный! Самозванец! – Засецкая закатила глаза под лоб. – Боже мой, какая низкая инсинуация. Ха-ха-ха! Вы слышите, инсинуатор, с нас довольно. Из всей вашей болтовни я так и не уразумела; причем тут мы, к вашей немыслимо трагической судьбинушке?

Засецкая прогулялась колючим взглядом по лицам остальных гостей, в ожидании поддержки.

– Несомненно, баронесса, ваш вопрос не лишен логики. – Оправдал ее надежды писатель из Чикаго. – Мне тоже, вся эта возня непонятна.

– Увольте господа, то была лишь ненавязчивая прелюдия, в преддверии основной кульминации, которая и послужила руководством к моим действиям. Да, не спорю, я подверг вас такому испытанию не просто так, ради праздного развлечения, либо с целью развеять меланхолию. Для содеянного существуют свои причины. А главное; я вознамерен вам кое-что доказать.

Засецкая в очередной раз гневно фыркнула: – Свою подлую натуру! Это единственное, что вы в состоянии нам внушить.

– Уверяю вас, баронесса, вы скоро захлебнетесь своей же собственной язвительностью.

Ломонарес предпринял короткую паузу и распорядился подавать горячее.

– Я наблюдаю; мистер Уоллес не удовлетворен одними лишь холодными закусками.

Как раз в это время офицер подал знак кают-юнге положить ему в тарелочку очередную – кажется, четвертую – порцию голубиных яиц, обжаренных в арахисовом масле, щедро притрушенных зеленым салатом и приправленных рисовым вином.

– Я благодарен граф, за внимание к вашему покорному слуге. Вы как всегда проницательны; вся эта китайская дребедень не в состоянии насытить мой нескромный аппетит.

– Не отчаивайтесь, друг мой, сейчас внесут ваше любимое жаркое из телятины.

– Весьма тронут. – Удовлетворенно потирая руки, офицер лукаво покосился на Засецкую. – И мне так кажется, я не единственный поклонник этого, в высшей степени, гастрономического шедевра.

Когда мальчик водрузил на стол кушанье, все поняли; аромат блюда всем знаком.

– Не может быть, Уоллес, разве дикари вас еще не доели? – Съерничала баронесса и, тут же, не преминула съязвить: – Кстати, вы наверняка такой же офицер королевского флота, как я Папа Римский.

Уоллес напыжился породить достойный ответ, но Ломонарес отреагировал быстрее.

– Баронесса, нанятый мной экипаж королевского флота – настоящий: за что я плачу солидную ренту. Но, об этом после. Ведь я еще не раскрыл самого главного...

Светская дама брезгливым движением мизинца оттолкнула от себя пустую тарелку, в которую юнга собирался положить клубящийся паром кусок мякоти. – Поди, прочь! – Взвизгнула она на мальчика, с презрением взмахнув в его сторону кистью руки. – Безмозглое стадо!

Граф глубоко вздохнул, осуждающе покачал головой, подмигнул растерявшемуся юнге, и продолжил:

– После такой находки, само собой разумеется, надобность в продаже замка отпала. А мы с отцом вернулись в Америку довольно состоятельными господами.

– Ах-ах-ах!!! – Восторжествовала Засецкая. – "господа"?! Да вы глупее, чем кажетесь! Хи-хи! Незаконнорожденный байстрюк, и мексиканская деревенщина.

– Какое хамство! – Не сдержав в себе волну негодования Морлей грюкнула кулаком по столу. – Да заткнетесь вы, в конце концов!? – Она гневно лорнировала баронессу.

От вечно тихонькой старушки такого не ожидал никто: все с обалделым видом затаили дыхания. Даже баронесса поверглась в явное изумление. Засецкая так и не нашлась, что ответить. Проскрежетав сцепленными зубами, побагровев до цвета обожженной глины, она лишь молча уставилась в стол.

– А спустя два месяца, – наконец, нарушил тишину виновник собрания, – когда Мадлен окончила свою учебу, мы все вместе отправились к дяде Педро в Англию. Вот там-то, в тесной квартирке, на окраине Бирмингема, нам и суждено было узнать, какие мотивы подтолкнули несчастную Луизу к самоубийству. О многом рассказал дядя Педро. Но еще, к нам в руки попал дневник сестры, который вскрыл достаточное количество отвратительных фактов. Фактов того, что вы, господа, либо отчасти, либо косвенно, однако причастны к ее смерти.

Гул недоумевающих слушателей напоминал потревоженный улей. Их удивленные, а в отдельности возмущенные лица вторили сами за себя, ибо никто не понимал, в чем конкретно их обвиняют.

Ломонарес поднялся, с чувством достоинства продефилировал к камину, что-то взял с каминной полки; вернулся обратно. Теперь все увидели в его руках тетрадь; с желтой обложкой из прессованного картона. Сей канцелярский предмет, весьма потрепанного вида, ни о чем не говорил, от чего галдеж не утихал. Но, стоило лишь графу произнести вслух имя Фантазмагор, как у некоторых из обвиняемых, лица сделались задумчиво-вытянутыми.

– Да-да, мистер Кортнер, прошу заметить: у сидящих напротив вас Кармайнов, так же как у вас, взгляды заметно потускнели. – Начав обходить стол, Ломонарес обратился к рыжеволосой миссис Кармайн. – Ну-ну, леди Алиса, не стоит так напрягаться. Я позволю себе оказать вам любезность. – Теперь граф стоял за спинами четы драматургов. – Признайтесь, разве вам никогда не попадалась в руки рукопись романа, под заглавием; "Пустые могилы предков"? Подписанная Фантазмагором.

Супруги переглянулись; в их взглядах читался испуг и удивление.

– Вот, видите, вы вспомнили. Упомянутую рукопись вам принесла леди: она назвалась Зазу. Зазу – артистический псевдоним Луизы. Под таким прозвищем сестра выступала в ночном ресторане. Рукопись же, была вам вручена, когда вы устраивали в Бирмингеме, в публичной библиотеке Святого Патрика, презентацию своей новой книги. Так вот, Фантазмагор – действительный авторский псевдоним Антонио Ломонареса. Теперь я приоткрою завесу, что же было дальше...

Вы охотно взяли рукопись, и уверили: "Если произведение стоящее, – граф цитировал запись в тетрадке, – мы с удовольствием устроим премьеру нового имени, и включим "Пустые могилы предков" в свою следующую книгу". И вот, – теперь граф смотрел в глаза Генри Кармайну, – уже из Лондона, спустя месяц, известными литераторами Кармайнами, в Бирмингем была выслана рукопись отца: также в бандероли имелось сопроводительное письмо. В письме, мистер Генри, вы сухо извещали: – Ломонарес вновь принялся цитировать. – "Уважаемая Зазу; к нашему глубокому сожалению, видные критики Лондона не признали рукопись Фантазмагора литературно-художественной ценностью". – Ломонарес захлопнул тетрадь и в раздражении швырнул на стол. – А далее, господа, вы призывали не отчаиваться, дескать, не все сразу получается и нужно дерзать. Также, в конце письма имелось нечто снисходительного предложения, в адрес неизвестного автора. Вы писали: Если Фантазмагор пожелает, может и впредь присылать свои рукописи, в надежде, что следующие попытки окажутся более удачными.

С уст Ломонареса слова срывались с таким резонирующим тембром, что он закашлялся: в виду чего вернулся на свое место, промочил горло вином, и продолжил:

– А через пять месяцев, в лондонском журнале "Стриттвудс" была опубликована повесть "Могильные сны", основой для которой и послужил сюжет из рукописи отца. Да что там сюжет! Прочитав ваше блестящее произведение, я предстал пред тем фактом, что вы даже не удосужились перефразировать некоторые главы. Там есть масса абзацев переписанных слово в слово!

Присутствующие наблюдали, как Генри Кармайн злобненько поджал губы, как мстительно сузился разрез глаз. А его супруга, видимо пытаясь нечто изречь, но не находя нужных слов, лишь удушливо хватала ртом воздух.

– Да, мистер и миссис Кармайн, – продолжал граф, – по сути, вы украли чужой труд; похитили не принадлежащие вам мысли. Плагиат! – оратор развел руками. – Постыднейший плагиат! Позор господа!

Изрыгнув последнюю фразу, Ломонарес перевел строгий взгляд на американца, от чего Кортнер непроизвольно вздрогнул.

– Что это вы на меня так смотрите? Я чужих произведений не присваивал! – Он так энергично это выкрикнул, что сквозь реденькую, седую шевелюру было видно, как покраснела кожа черепа. – Да-с, граф, я в этом клянусь!

– Конечно, мистер Кортнер, вы ничего не крали, ибо вообще не читали.

– Интересно! Вы что, за мной круглосуточно следили!? – Рычал писатель, все больше краснея. – На каком основании...

– Я вас умоляю, Смит, к чему такие сложности, – перебил его Ломонарес, – всего на всего ваша американская продажность. Интересующая меня информация была предоставлена человеком ответственным за вашу корреспонденцию, в чикагском издательстве "Мустанг", куда мой отец, почтой из Лос-Анджелеса, отправлял рукописи своих рассказов. Почему именно в "Мустанг"? Я поясню: Однажды, из прессы, мы узнали: Смит Кортнер на Западе слывет одним из самых авторитетных писателей современности. Так же, нам стало известно, что мистер Кортнер учредил и возглавил свое собственное издательство "Мустанг". А, узнать адрес издательства, как сами понимаете, особого труда не составило.

Мистер Билли Джонс... – Ломонарес воспроизвел паузу, во время которой все отметили немалое смятение в облике писателя. – Этот милейший толстячок из "Мустанга", всего за сорок долларов, любезно согласился поведать мне о негласном распоряжении шефа: "Билли, выбрасывай в корзину все; и Фантазмагора, и всех остальных выскочек из Латинской и Южной Америки". Конечно, когда вам было уделять внимание дилетантам? В тот момент вы купались в лучах славы, после выхода в свет своего очередного бестселлера, и уже готовили к печати следующий.

На некоторое время за столом воцарилась тишина. Тут подразумевается тишина словесная, ибо Уоллес, уничтожая ароматную телятину, воспроизводил некоторый шум ножом и вилкой. Да Мадлен Стрейд, лениво обмахивая лицо веером, небрежно смаковала воздушное безе.

Бэри Адер Эскот, вольготно развалясь за столом и подперев рукой щеку, казалось, витал где-то в облаках мечтаний. Однако за маской задумчивости скрывалась скрупулезная внимательность. Естественно, Эскот считал и себя, и других гостей людьми, подвергающимися несправедливым притязаниям зачинщика Ломонареса. И теперь, воспользовавшись паузой, режиссер решил поддержать соратников по несчастью.

– И, тем не менее, месье наполовину граф, это не дает вам право распоряжаться чужой жизнью и свободой только за то, что кто-то не соизволил прочесть писанину вашего папеньки. – Эскот выстреливал слова с неподдельным отвращением. – Между прочим, выражаясь юридически, вы незаконно, с помощью преступного обмана нас всех похитили. Вы натуральный бандит! Вас нужно судить!

Естественно, красноречие режиссера поддержали многие; особенно баронесса Засецкая. Однако Ломонарес, невзирая на реплики, продолжал праздновать спокойствие и невозмутимость. Он лишь скупо улыбнулся Эскоту.

– Я с удовольствием послушаю, мистер полуджентльмен, какими юридическими терминами вы станете оперировать, когда мое внимание коснется вашей ничтожной – если так можно выразиться – личности.

– Увольте меня от ваших гнусных издевок и угроз! – Взъерепенился Эскот, чуть не слетев со стула. – Мне никогда в жизни не доводилось слышать ни про вас, ни про Фантазмагора, ни про Зазу, ни про Луизу, ни вообще про ваших родственников с чертовыми цыганами в придачу!!! – Брызжа слюной, зашелся в своей истерике режиссер. – Вы кем тут себя возомнили!? Ты смотри, мститель молдавского разлива.

– На вашем месте, – властно и твердо заявил граф, – дражайший вы наш служитель мельпомены, я бы так не вскипал: вскорости все узнаете. И вынужден заметить: тут никто никого силой не держит. Ступайте, вы свободны! – Жестом руки Ломонарес указал на дверь. – И силой вас сюда никто не тащил. Вы все, без исключения, добровольно, по моему любезному приглашению согласились на дармовое путешествие океаном. – Он с категорическим пренебрежением махнул рукой в сторону режиссера. – Алчные людишки!