Текст книги "Ангелы времени"

Автор книги: Валерий Гаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– Нам. Нам начинают доверять.

Гелеспа вышла на поляну: совершенно круглое, поросшее идеальной зеленой травой поле. По какому-то неведомому биологическому запрету, джунгли сюда не могли подобраться, они оставались в своих секторах. Это уже стало традицией – встречаться на поляне для бесед, отдыха и легкого завтрака.

Джунгли не шумели – они тихо росли в отсутствие ветра – целый гектар леса, напоминающего аквариум, только вместо безмолвных рыб аквариум джунглей оглашался причудливыми криками и присвистами попугаев, а здесь на газоне лежали или сидели люди, в самом равновесном месте огромного бетонно-базальтового куба, набитого техникой.

Дамиан придумал эту традицию собираться здесь. А еще он придумал традицию улетать отсюда, пользуясь антригравитационными ранцами с минитурбинными двигателями. Система вентиляционных шахт позволяла легко добраться до любого уровня. Эти прыжки и полеты всем приносили дивную разрядку.

Пожалуй, только Гильгамеш не признавал столь странного развлечения и часами не отклеивался от реторт, автоклавов и расчетов нейроквантовой модели своего препарата. Маска на его лице перестала служить ему физиономической забавой, и, как стало понятно для окружающих, Гильгамеш восстановил свое настоящее лицо, не забыв при этом омолодиться лет на тридцать.

Так Гильгамеш решил психологически побеждать в себе возраст. Он выглядел очень красивым молодым человеком с глубокими ясными глазами, тонко очерченным подбородком и скулами, носом с горбинкой. Ернический дух его речи преобразился в дух ученого, перед которым стояли просто-таки эвристические задачи.

Дарий Скилур, Терциния и подружившийся с ними Жермен Дэваль завтракали на газоне. Тут же на траве лежал комплект антигравитационных ранцев, который обязательно возвращали сюда к вечеру.

Очевидно, разговор, который вела четверка до прихода Гелеспы, был достаточно серьезен и касался Терцинии и Дария. Гомер налил жене чашечку тонизатора – нечто вроде местного кофе.

– Так о чем ваш разговор, Дамиан?

– Гильгамеш задумал новый эксперимент. Он говорит, что это должно перевернуть все наши представления о времени.

– Он уже и так много перевернул… Вот Жермен это знает не понаслышке, правда, Жермен?

Жермен Дэваль кивнул:

– Правда. Вы же знаете, я сам попросился в группу господина Гильгамеша. Я невольно стал первым испытуемым, и с тех пор… Я словно воскрес, понимаете, очнулся от спячки. Нейроквантовый замедлитель сотворил чудо!

– Значит, чудо? А что ты думаешь, Дарий? Ты ведь тоже испытывал препарат? – Гелеспа отхлебнула из чашечки. Вкус тонизатора ей не понравился.

– Я? Нет… Но вот теперь, – Дарий посмотрел на Терцинию с каким-то вопрошающим испугом.

– Я что-то вас не пойму… Дамиан, что происходит?

– Гильгамеш хочет испытать препарат в полете и предложил это сделать Терцинии. Дарий боится за нее. Слишком велика неуверенность…

– В полете на чем? На прогулочных ранцах? – спросила Гелеспа.

– На корабле в космосе, – ответил Гомер. – Кто знает, чем все это может закончиться…

– Ну, вы можете не соглашаться…

– Я уже согласилась, – сказала Терциния бесстрастно.

– Правда?! – Гелеспа вспомнила себя и все, чем так любила заниматься на Снежной Ладе. – А знаете, я бы, может, тоже согласилась, как думаешь, Дамиан?

– Если мы вместе, значит, вместе! Нам нужны эксперименты в этой области, так же как мне нужны политические отношения и наше с тобой шоу, Геле. Как ни странно, но я вижу сейчас, что все это звенья одной цепи.

– Эксперимент так эксперимент, – заключил со вздохом Дарий Скилур. – Милая, я полечу с тобой. Мы же поклялись друг другу, что никогда не расстанемся, больше не расстанемся…

Все обернулись на шум, раздавшийся из джунглей. Все посмотрели в ту сторону. Зрелище было уникальное: на одной из радиальных просек появился кибер Моисей. Он шел, расставив руки по сторонам, и на его руках, как на шестах, с каждой стороны сидело по четыре крупномастных яркоокрашенных попугая.

Моисей, зачарованный этим неожиданным состоявшимся для него контактом, шел с чувством свершившегося райского причастия. Его кибейроны ликовали, извлекая из самых глубоких ячеек памяти давно запечатленные там, давно созревшие нектары восторженных поэтических откровений. Попугаи сидели, задрав клювы и уставив на своего искусственного разумного проводника черные пуговицы изредка и невпопад мигающих глаз.

***

Все пошло не так как ожидалось. Еще на подлете к терминалам Мизраха, капитан яхты Флавий Могол сообщил Мануситхе о странном радиодиалоге. Диспетчер космопорта отвечал на обычные запросы какими-то то невнятными, то резкими фразами. Затем он дважды сообщал об изменившемся месте парковки.

– Скажи ему, чтобы прочитал как следует наш регистрационный код. Кого он сажает: развозчика консервов или дипломатическую яхту?!

Уловив в голосе Мануситхи раздражение, Флавий Могол повторил диспетчеру реплику ректора.

Диспетчер, очевидно, имея уже определенные ему установки, изменившимся, но все еще неуверенным голосом ответил:

– Простите, капитан, я имею приказ считать вашу яхту снятой с дипломатического статуса Королевского Двора.

Сулла услышал ответ и понял, что надо готовиться к худшему. Лобсанг! Конечно, такой приказ мог исходить только от одного человека. Значит, это начало его диктатуры. Вероятней всего, это также означает и то, что устранен правительственный совет.

– Флавий, – сказал Мануситха с помрачневшим видом, – подчиняйся! Не хочется на этом терять время.

Однако время для Мануситхи было потеряно в значительно большей мере.

Уже спускаясь по люк-трапу яхты на посадочную площадку, ректор увидел делегацию из пяти военных Департамента, возглавляемую небезывестными генералами-близнецами. Сулла попытался активизировать свой обруч связи, но один из близнецов подошел к нему, брезгливо сплюнул на землю, выругался и сорвал обруч с головы ректора. Второй близнец прокомментировал первого:

– Вам, ректор, это уже не скоро понадобится. Именем его высочества королевского регента Лобсанга Пуритрама, сообщаю вам, что вы подлежите немедленному аресту и будете препровождены нами в следственный изолятор Департамента Защиты для допроса и вынесения вердикта.

– Долетался, ученишка! – вызверился на Мануситху первый. – Вот посмотрим теперь, какие у тебя перья на крылышках! Ощиплем тебя как гуся, вывернем весь твой умный потрох!

– Да вам бы эпос писать, генерал! – ответил Мануситха с восхищенным презрением. – Может быть, включить вас в лекционный план?

Первый, не поняв смысла оскорбления, повернулся ко второму:

– Пегас, о чем только что сказал этот напыщенный умник?

– Грифон, не ломай голову. Он птица другого полета, пусть им занимается Лобсанг. У него, надеюсь, на это головы хватит!

– Ты прав, Пегас, лучше побережем свои. Не наше это дело.

– Ваше дело, – решительно сказал Мануситха, – отвезти меня к его высочеству регенту, и как можно скорей.

– С одним небольшим добавлением, ректор… В наручниках и под конвоем. Кстати, о капитане яхты придется побеспокоиться в таком же порядке, хотя его личность нас не интересует. Но ему, как и вам, будет отказано в праве сообщаться с кем-либо, до особого распоряжения.

Мануситха лихорадочно соображал. Как ответить? Лобсанг все-таки сделал свой выпад. Он давно его лелеял. Не хватало только зацепки. Реального повода. Но все нити подозрений уже давно вели регента к Сулле.

Гильгамеш подлил масла в огонь, и очень горючего масла. И это масло до сих пор не выгорело. Помнится, после исчезновения Гильгамеша, Лобсанг пришел в бешенство: трижды приезжал в Академию, переворачивал все, какие возможно, дела и документы, искал свидетелей, очевидцев… Объявил Гильгамеша в розыск. Его обвел вокруг пальца шут, королевский опальный шут, но кто мог предполагать, что в руках этого пересмешника окажется беспрецедентное нейроквантовое оружие с далеко идущими эффектами!

Конечно, ректор все знал, знал о том, где сейчас Гильгамеш, с кем и что затевает. Дарий Скилур делал свою работу безупречно. Информация поступала надежно, минуя все фильтры и уловки Департамента. Но попадать в лапы Лобсанга теперь, когда нужно было действовать и действовать!..

Дорога в Департамент заняла минут пятнадцать. Грифон и Пегас, молча, передавали друг другу фляжку с дорогим и крепким напитком, отхлебывая, косились на своего пленника, усмехались и пьянели на глазах. Шестиместный гравикар влетел в створ похожего на приоткрытую раковину здания.

Сопровождавшая Мануситху охрана вышла из второй машины первыми. Генералы-близнецы, взяв Мануситху под руки, повели его в обширную экзекуторскую, усадили на кресло, предварительно сняв наручники, поскольку роль наручников и любых других тисков была передана роботу-экзекутору.

Мануситха включил все свое мужество, заставив себя думать о спасенных дочерях и их семьях. Физическая расправа над ним самим его не страшила. Страх внушало другое – моральный верх его высочества королевского регента Лобсанга Пуритрама.

Генералы Пегас и Грифон спрыснули свое выполненное задание, похихикали, как два идиота над какой-то пошлостью, и удалились.

Робот-экзекутор тихо гудел. Ни один из его ужасающих манипуляторов не двигался.

– Не правда ли, забавный повтор, Сулла? – Голос Лобсанга выдал его обладателя, по прошествии не менее часа. Регент вошел в помещение как-то странно: через один из автоматических люков снизу. – Вот так же два месяца назад в этом кресле сидел наш достославный шут… Я уж подумал, что ты повторишь его невероятный подвиг, если бы, конечно, у тебя имелся в наличии этот препарат… Так что скажешь, Сулла, или у тебя нет никаких государственных секретов, что ты скрываешь от меня? Ты улетаешь к Левиту, ведешь с ним переговоры, ты отправляешь письма этим ворам и ненасытным техноманьякам – утильщикам… Ты не скрываешь от меня деятельности тайного ордена ученых, в который входишь сам, не так ли? Интересно, что ты обещал Левиту, в случае если он согласится напасть на наш флот? Но вся проблема в том, мой нелюбимый ректор, что и твое время, и время Левита, и время князей Дереш, да и время гильдии скоро будет сочтено! Тебе не поможет ни шут, ни твой Дарий Скилур, ни этот одержимый инженер-проповедник, траслирующий свои шоу, тебе не помогут ни оборванцы со Второй Луны, ни их Объединенное самозваное правительство, в которое, я почти уверен, ты также вошел, старый маразматик! И знаешь, почему тебе никто не поможет? Потому, что войну с ними со всеми начну я. И знаешь, какая армия будет на моей стороне? Не королевский флот. Эти опустившиеся пьяницы и самоубийцы мало на что способны… О, ты ничего не знал все эти годы? Все эти годы, Сулла, пока крутился счетчик и приближалось время Великого Приговора, я создавал армию… Там, на краю ойкумены, на планетоидах Громоподобной, всех презревшие теократы обучались крепости духа и воинской выучке. Из каждой сотни Кораблей Спасения я жертвовал им всего лишь малую часть. Пришлось обманывать Их Величества… Но выродившиеся Их Величества уже далеко… А мне по-прежнему нужны корабли. Королевские верфи истощены, запасы истощены… Что ни говори, Сулла, но война – это все-таки порядок…

– Зачем ты мне все это рассказываешь, Лобсанг? Может, ты думаешь, что я буду тебе аплодировать и поддержу твою блестящую стратегию? – Сулла засмеялся самым неприятным смехом, на какой только был способен. Лобсанг поморщился. – Нет у тебя никакой стратегии, Лобсанг! Ты, как загнанный хищник, готов броситься на каждого. Если таковы и твои союзники теократы, то мне всех вас жаль. Не думаю, что в их писаниях и заповедях кто-либо и когда-либо объявлял благословенной пляску на гробах убиенных братьев, ни в часы смуты, ни в часы торжеств! Ты назвал меня маразматиком, но маразматик ты сам, Лобсанг, и твои генералы, и твои теократы! Включай экзекутора, если тебе еще и этих признаний мало!

Его высочество королевский регент не выглядел сейчас таким самоуверенно-напыщенным, он держал паузу и хотя не мог надолго остановить свой взгляд, сделав его проникновенным, Мануситха уловил в этом состоянии Пуритрама редкую попытку искренности.

– Сулла, послушай… Одну треть своей жизни ты учился. Потом, другую треть учил сам, наконец, ты посвятил себя спасению тех, кого учил… Неужели…

– Неужели ты думаешь, что теперь я начну убивать тех, кого учил? Нет, Лобсанг!

– Я не это хотел сказать… Неужели ты не устал, так, как устало наше Догорающее светило? Оно божественно, Сулла! Оно устало от своих паразитов, которые наплодились и которые сами не могут себя спасти… Ты не можешь обмануть надежду Бога на очищение, Сулла! Надежду на то, чтобы не стало паразитов… Знаешь, Сулла, мы долго были врагами, ими и останемся. Я не буду тебя подвергать пыткам… Я отпущу тебя прямо сейчас… Улетай к своим идеалистам, но больше не возвращайся. Твоя Академия с сегодняшнего дня прекращает свое существование. Увози свои тайны с собой и больше не попадайся мне на глаза. И еще одно… Твоя ненависть ко мне от этого только возрастет, а мне это и нужно сейчас. Я бы все равно не смог позвать тебя в свои друзья…

– О чем ты, Лобсанг?

– Одна из твоих дочерей… младшая… Она не улетела. Она осталась в системе. Два года назад каравелла «Каллисто» была пожертвована мной теократам… Твоя дочь… Я не жестокий человек… Видишь, я щажу твои чувства… Она попала в монастырь на одном из планетоидов. Прожила там почти год, потом оказалась в числе мятежников. Мои агенты приняли решение ее изолировать. Куда они ее увезли, я не могу сказать, но я знаю, что она жива, и если ты постараешься, то найдешь ее. Я думаю, что после этого твоя ненависть ко мне окрепнет с новой силой… Или ты сдашься? По-стариковски сдашься, начнешь падать на колени, пачкать пол? В любом случае я этого не увижу… Ты, скорей всего, где-нибудь погибнешь, но я об этом тоже не узнаю. А сейчас Пегас и Грифон вернут тебя в космопорт. Тебе возвратят твою яхту и ее капитана. Это наша последняя встреча, Сулла Мануситха. Прощай!

***

Приам Пересвет пустил лошадь в легкий аллюр, рысью. Через полчаса Климатолог и Осветитель запустят рассвет: изменят параметры атмосферного силового поля, частички люминофора, рассеянные в невидимой полусфере, поляризуются и усилят звездный свет до утреннего эффекта.

Климатолог еще поразмыслит и усилит влажность, а может быть, сгустит какой-нибудь локальный воздушный обьем до двух-трех «плавильных» туч, нагонит их над верхним городом и выжмет из них вполне живой дождь.

Но пока над летающим островом серебристая пряжа открытого космоса и теней нет, ни у деревьев, ни у домов, ни у всадника. Мир словно в призрачной вуали какой-то потусторонности.

По временам кажется, что и земли нет, особенно здесь, на ажурных мостах, перекинутых через озеро-фьорд – ветвящееся озеро – еще одну осуществленную фантазию создателей острова.

Рыбовод запустил в воды озера розовых усатых рыб, очень любящих всплывать по ночам поближе к поверхности, и все, что можно видеть сейчас, – это их игривое, сродни дельфиньему, купание. Все озеро подсвечивается снизу подводными фонарями, шевелится изумрудной шевелюрой водорослей, похожих на стелящиеся тюрбаны…

И вот сейчас, за полчаса до рассвета, выехав на ажурные мосты на лошади, слушая плески рыбин, которые сами словно плывут в космосе в отражениях звезд, а их подводный мир как зеленая ветвящаяся туманность ныряет куда-то в параллельную бесконечность, он прислушивался к себе. Все вокруг казалось наваждением, глубоким мистическим сном наяву.

Красота зрелища пронизывала и завораживала до чувства растворенности: хотелось самому стать одной из этих рыбин-ангелов, купающихся в кристальных эфирах космических вод. И вот здесь, только здесь на ажурных мостах, в такое-то время, в таком сне, такой человек, как Голиаф Сааведра, мог придумать их утреннюю сатисфакцию на шпагах!

Приам не заметил, как умница-лошадь давно перешла на шаг и ступала так тихо, как только могла. Чудо этой прогулки не обошло и ее животное воображение.

Приам Пересвет спешился, погладил лошадь по белым скулам, привязал поводья к ажурным перилам моста. Дальше пошел сам. Вынул шпагу из ножен и рассекающими взмахами изящного оружия наполнил пространство новым смыслом: призывом своего противника.

Мосты соединялись друг с другом боковыми переходами, более узкими и легкими, выгнутыми дугами, они, как и вся надводная часть мостов, возвышались над озером на высоте не менее пяти метров и ни на одно мгновение не мешали обзору.

Голиаф Сааведра ждал в условленном месте. Его лошадь, той же масти, что и у Приама, была на привязи позади своего хозяина, метрах в тридцати. Приам вложил шпагу обратно в ножны: ритуал требовал отдельного приветствия обнаженным оружием. Противники сошлись на расстояние двух шпаг.

– Начнем, пожалуй, – сказал Голиаф холодным бесстрастным голосом. – У нас полчаса.

Противники приняли стойки, с минуту изучая друг друга, держа шпаги на вытянутых руках строго параллельно плоскостями лезвий к земле. И вот раздался легкий звон первого касания металла о металл. Еще секунда, и стремительная атака Голиафа, с уходом вправо и по кругу, заставила Приама прижаться к перилам…

– Человек так много натворил за все прошедшие эпохи, – начал Голиаф неожиданно, – что единственная суть, вынесенная из этой мути, для наших перегруженных мозгов – очищение…

– Я уже это слышал, – ответил Пересвет, делая ловкий выпад, заставивший Голиафа отступить на два шага. – Не помню где, но возможно, в одной из проповедей теократов. Пути для очищения тоже, как выясняется, могут быть разными.

– Любопытный ход, – оценил Голиаф своего противника и перебросил шпагу из правой руки в левую, одновременно меняя тактику на более короткие замахи и удары. – А я говорю, что только болезненный ум берется отвечать за недостатки сердца!

– Как, впрочем, и наоборот! – Приам припал на колено, применяя тактический маневр нижнего боя и нанося скрученные удары. – Только при чем здесь очищение?

– Первым всегда очищается сердце, – Голиаф опять вынужден был отступить, едва успев парировать удар в грудь. – Уму требуется больше времени…

– Не согласен! – Теперь пришло время атаки Пересвета. Он чувствовал слабость Голиафа в отражении коротких серий ударов на уровне корпуса, но это могло лишь казаться. – Если вода будет литься в две пробоины, – продолжал он развивать свою аллюзию, – в одну сильнее, в другую – слабее… Какую из них следует стараться закрыть первой, чтобы окончательно не затопило трюмы? Ум – очень водоносная пробоина! Из него хлещет напропалую…

– Не согласен! – возразил Голиаф, выравнивая свой ритм отражений и пробуя применить тактику «качания маятника»: шаг вперед – выпад – шаг назад – защита. – Следует сначала управиться с более мелкой пробоиной, чтобы сконцентрироваться на большой и не отвлекаться…

– Не согласен! – Ответ Приама заключался в уходе от «маятника», отступлении и желании увлечь противника идеей скорой победы.

Звон стали, их прыжки и перемещения, их странная беседа под звездным серебром неба на ажурных мостах над подсвеченным аквамарином воды на искусственном корабле-острове – дуэль без секундантов… Это или выглядело, или на самом деле было сюрреалистическим вызовом некому Богу, которому каждый фатально молился, черпая в аккордах своих отпущенных эмоций симфонию вечно перерождающихся и потому бессмертных миров. Космос никогда не говорил о пустоте. Космос еще никогда не был так оживотворен. В какой-то момент они остановились одновременно, отдали друг другу честь шпагами, вложили их в ножны.

– До рассвета пять минут, – сказал Голиаф. – Сегодня никто из нас не пролил крови, и это чертовски здорово! Завтра все повторим. Ты будешь биться завтра, Приам?

– Буду.

– Где ты научился фехтованию, Приам?

– Я никогда ему не учился. Я просто любил смотреть древние фильмы.

– Может, ты и прав… Ничему настоящему учиться не нужно… У меня все было сложней. Но об этом не стоит…

– Каковы планы, Голиаф?

– Вернемся в город. Покормим лошадей. Позавтракаем, и к восьми утра нас ждет монсеньор. Через двенадцать часов остров на орбиту вокруг Второй Луны Пестрой Мары. Здешний космос кишмя кишит пиратами. Думаю, мы примем с тобой дежурство по охране острова. Мало ли кому что придет в голову! Надо быть начеку!

– Я хотел навестить Натана в госпитале. Составишь мне компанию?

– Конечно, да! – ответил Голиаф. – Он ведь поправляется. Как его жена?

– Камилла работает у Климатолога, притом весьма успешно, я слышал…

– У монсеньора все становятся успешными, – заметил Голиаф. – Это его неизменный стиль. Хотя он шутит и называет себя Коллекционером гениев…

– Скажи, Голиаф, зачем мы здесь под самым носом у гильдии?

– Все затем же… Монсеньор хочет пополнить коллекцию, и у него для этого есть кандидаты.

– Как-то все это несерьезно…

– Более чем серьезно, Приам. Вот посмотришь, все именно так и будет.

– А тебе самому нравится быть в его коллекции?

– Лучше быть в его коллекции, чем в заложниках у теократов, тебе так не кажется?

Приам Пересвет кивнул.

Осветитель и Климатолог начинали свое ежедневное колдовство над рассветом на летающем острове Цезаря Шантеклера.

***

Орбитальная тюрьма княжества Поющая Нимфа пустовала уже почти семь лет. После последней амнистии, дарованной Марко Дерешем, сюда не попадал ни один человек.

Если бы старый князь мог только представить, что через семь лет после его указа сюда попадет единственный человек – его сын Каспар, что бы подумал он? Возможно, мир бы перевернулся в его сознании не один раз, мир, которому даровалась уж никак не амнистия, мир, который не имел больше никакого морального права держать своих заключенных в тюрьмах и темницах. Мир, который уравнивал Великим Приговором и судей, и преступников, мир, отменивший закон кары, мир, где карой, как это ни жутко звучало, становилась жизнь, дальнейшая жизнь…

Но Марко Дереш умер в день переворота, и никто об этом не узнал, кроме заговорщиков и кроме сына – последнего тайного заключенного орбитальной тюрьмы, привезенного сюда предателем Тристаном Гойей.

Князья Дереш продолжали свое правление, подмененные идеальными копиями-андроидами, очень дорогими марионетками, сработанными, возможно, в лабораториях самой Нимфы.

Эти биокибернетические дублеры были наделены всеми чертами характеров их прототипов, их речью, но их разум оставался в полном подчинении заказчиков. От такой кошмарной интриги, такого предфинального сюжета у Каспара беспрестанно раскалывалась голова.

Подавленный, обессиленный, морально уничтоженный, он занимался лишь тем, что бесконечно проигрывал в голове все события своей жизни в деталях. Пытался, если, конечно, называть эти слабые внутренние возмущения попытками разобраться в собственной судьбе и том, как он мог или хотел ее изменить.

Он до слез жалел отца. Мысленно беседовал с ним, пытался представить его ответы, пытался зацепиться хотя бы за какой-нибудь луч надежды. Он не хотел надежды для себя, он хотел надежды для всей планеты. Но испепеляющий жар взорвавшейся Нектарной звезды в его прерывистых и коротких снах, в бесконечных повторах бесконечно испепелял его любимую Нимфу, а вместе с ней сгорал и он сам в своей пустынной заброшенной тюрьме.

Каспар стал видеть себя со стороны. В какой-то момент он начинал ненавидеть себя за жалость и уступчивость отцу, за его упорство в желании найти сына и вернуть в княжество. Уж лучше бы Каспар не менял своей цели, уж лучше бы не поддавался обстоятельствам, а продолжал верить в то безумие, которое нарисовали ему его преданные друзья. По крайней мере, сейчас. Возможно, он бы уже летел на своей «Нимфетке» на перехват кометы Дереша, по крайней мере, он бы чувствовал тогда себя иначе. Да, жертвой, да, самоубийцей, но не так и не здесь…

Самыми приятными из его воспоминаний была Панчалилла и лицо Гелеспы Гомер. Да, он успел встретиться с ее мужем, он увидел одно из его представлений, он побеседовал и с гениальным Гильгамешем, утверждающим, что им найден великий элексир будущего. Эти люди на Второй Луне Пестрой Мары, они попытались (да, таково уж это слово!) убедить его в возможности пережить катастрофу, в том, что у человечества есть шанс. Он попытался поверить…

Хотя, возвращаясь на Нимфу, знал, что будет готов исполнить надежду отца – покинуть систему и повести за собой последний Караван спасения от его планеты.

Он не полетел приступом на Нектарную, он не повел караван, он оказался в мрачном безжизненном орбитальном склепе, где еще семь лет назад бушевали мятежные страсти и страхи сотен людей, лишенных свободы за сотворенные ими преступления. Так, похоже, что так называемая судьба смеялась над ним, злая и жалкая, она даже не способна была испытать своего жалкого и злого торжества. Она забилась в щель, как побитая кошка, и там тихо и тоскливо скреблась…

Каспар вздрогнул. Откуда-то снизу, уже без малого (сколько без малого, он не знал), может, час, а может, и сутки доносилось это странное поскребывание. Далеко… На втором ярусе в одной из одиночных камер с давно разблокированными дверями, что закрывать или открывать можно было только вручную.

Он совершенно точно помнил, что обходил тюрьму не один раз, все пять уровней, включая технический этаж и то, что когда-то было блок-постом охраны, кухню с холодильным отделением. Ни одной живой души!

Неужели кто-то прятался от него? Неужели здесь могли кого-то оставить после амнистии семь лет назад? Но этот человек просто не выжил бы здесь! Даже если принять во внимание, что в тюрьме еще имелись запасы замороженной пищи, даже если представить, что реактор и энергоблок продолжали работать в затухающем режиме! Это безумие, полное безумие! Соблазн покончить с собой у такого узника был бы слишком силен. Но если это не человек? А кто? Крысы! Крысы не могли породить такой отчетливый звук – скрип металла о металл…

Каспар поднялся на непослушные ноги. Подошел к тому, что здесь выполняло функцию зеркала – гладкий блестящий серебряный круг, вмонтированный в стену. Круг напоминал иллюминатор, но только он, понятно, никуда не открывался. Глянул на отражение своего лица… Глаза ввалились, щеки запали… Многодневная щетина уже больше напоминала бороду… Прежде чем отправиться на поиски источника скрипа, решил припомнить все детали своих прежних обходов… Мусор! Всякий раз появляясь на кухне с замороженной порцией обеда, он замечал там перестановку, и определенно куда-то исчезали упаковки от еды, брошенные им или оставленные на столе… Да, черт возьми! Кто-то тщательно прибирал кухню после каждого его ухода…

Почему только сейчас он об этом вспомнил? Потому, что ничего не замечал, не фиксировал в сознании. Воспринимал все как должное, как само собой разумеющееся.

Значит, он не один в этой тюрьме, и значит, кто-то знает о его присутствии и прячется от него. Хотя своими действиями этот кто-то выдал себя. Каспар снял башмаки и босиком, пружинящим шагом, пошел по коридору. В голове роились самые неприятные мысли.

Воображение рисовало встречу с каким-нибудь закоренелым маньяком-аккуратистом и то, как этот маньяк почему-то занят кропотливой заточкой ножей. Откуда здесь было взяться ножам, если даже в кухне все столовые приборы были из пластика? Мысли Каспара продолжали мрачнеть, но любопытство на грани бесстрашия подгоняло вперед. Он вспомнил уроки Гелеспы об абсолютном доверии чувствам, и все же…

И все же орбитальная тюрьма не ледяная пещера Панчалиллы, не бешеное веретено торнадо над Панчагримом. Теперь все прекрасное, что было там испытано, далеко и никогда не повторится.

Он тихо спустился по лестнице на третий уровень, затем на второй… Остановился. Прислушался. Металлический скрип стал ощутимо тише и спустя полминуты и вовсе прекратился. Создавалось впечатление, что его видели. Неужели камеры слежения все еще работали? А если да, то каким образом экраны обзора могли оказаться в обычной камере и где эта камера?

Каспар стал останавливать внимание на мелочах. Семь лет пустовавшая тюрьма не могла не прийти в физический упадок. Облупилась краска на стенах… Слой пыли на полах и нарах в камерах, разбросанные вещи, матрасы, коробки с гигиеническими пакетами, все это почти повсеместно на всех этажах Каспар наблюдал, но вот здесь на втором уровне странным образом продолжали царствовать порядок и чистота…

Каспар заглянул в 213-ю и потом в 214-ю камеры. Вышел в коридор. Посмотрел на простенок. Оценил в уме размеры камер и понял, что между ними на этом вертикальном уровне какое-то техническое помещение, скрытое от глаз.

Большинство камер имело звукоизоляционные простенки, которые также служили местом для всевозможных электронных систем, вентиляционных каналов и прочей начинки. Ничего удивительного. Ничего удивительного – тюрьма тюрьмой, но прежде всего это большой орбитальный дом. Однако этот простенок…

Каспар крадучись подошел к нему, погладил руками ничем не приметные серые металлические панели с отключенными индикаторными досками на уровне груди, и вдруг вся его пятерня просто провалилась сквозь обшивку… Голографическая завеса – имитация!

В следующее мгновение он закричал от боли. Чья-то сильная рука вывернула его пальцы… Он вырвался, отшатнулся от стенки и в тот же миг получил удар ногой в пах. Перегнувшись пополам, с бешено колотящимся сердцем, увидел, как из голографической завесы выскочила стремительная бойцовская фигура… Да, никакой ошибки – перед ним стояла девушка лет двадцати трех, высокая, красивая, в аккуратной черной робе, с коротко подстриженными каштановыми волосами, странным взглядом, в котором соединились какая-то глухая затравленность и бешеная воля. Невозможное сочетание! Она готова была сейчас избить его до полусмерти. Все еще стоя в полусогнутом положении и борясь с болью в известном месте, он выставил вперед ладони…

– Стой! Стой! – начал Каспар. – Меня швырнули в эту тюрьму не помню сколько дней назад… На Поющей Нимфе переворот. Мой отец, правитель этой планеты, он погиб, умер от приступа… Я его сын, князь Дереш… Теократы захватили власть, разделив ее с предателями военными и местными вассалами… Бога ради, стой! Я хотел, я должен был повести последний караван Кораблей Спасения. Теперь я узник, ты, я так понимаю, тоже. Послушай, не знаю, чего ты боялась… Я боялся, что сойду с ума в одиночестве. Я не причиню тебе никакого вреда. Слышишь, никакого! Давай ты успокоишься. Давай поговорим. Скажи, как тебя зовут! – Каспар, наконец, распрямился.

Ей, видимо, хватило немного времени, чтобы понять, что он говорил правду.

– Меня зовут Делия, Делия Мануситха!

– Красивое имя, – сказал он, пытаясь улыбнуться. – Мне очень нравится, правда! – Потом добавил с освобожденной грустью и восторгом, просто потому, что отвечал самому себе: – Как хорошо, что ты есть на свете, Делия!