Текст книги "Игра: Дочки-матери (СИ)"
Автор книги: Валентина Никитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
Задумайтесь: ведь для чего-то волей Господней мне возвращён разум? Я уже сомневаюсь, что вы способны мне поверить, несмотря на то, что чудеса творятся прямо на ваших глазах. Например, поверить в то, что мне открыты тайны о судьбе моих близких и матушки.
Но даже если вы мне не верите, можно ведь просто судить по человеческой совести и разуму.
Так рассудите:
Вы у Господа не заработали за моё исцеление. Не вы ночами и днями за меня молились, а матушка – за что же вам матушкино и моё благосостояние забирать?
– Это жертва Господу и Пресвятой Богородице за исцеление!
– Это объяснение тоже не годится. Господь и Пресвятая Богородица на небеса не заберут матушкин дом в Москве, оба имения и всех крепостных. Значит, церковь станет богаче на эти два имения или вы продадите их, а деньги церковь заберёт себе. Вполне земная, богатая, сытая, и, судя даже по одному сегодняшнему вашему решению, очень практичная организация.
Матушка же не давала обета пожертвовать всё благосостояние нашего рода.
Но свои жертвы Богу она уже принесла: дала обет безбрачия, пока я не исцелюсь, паломнический обет исполнила – дошла пешком с молитвами и строгим постом из Москвы в Казань. Эти её жертвы были благосклонно приняты Господом и Пресвятой Богородицей – тому свидетельство моё исцеление.
С чего же вы решили, что этих обетов и жертв недостаточно? Божие благоволение говорит, как раз об обратном.
– Богатому человеку войти в Царство Небесное так же трудно, как верблюду в игольное ухо. Вы, несмотря на Божие благоволение, вам явленное, хотите с матушкой ад заслужить? – спросил один из окружения Владыки.
– Я знаю эти слова Христа про верблюда и игольное ушко, но ведь к церкви и священникам эти слова тоже относятся. И даже в большей степени, чем ко всем остальным людям. Почему же множество священников живёт в сытости и богатстве, когда народ России страждет от голода и болезней, особенно сейчас после войны с Наполеоном? Почему не жертвуют они всё нажитое ими имущество сиротам, вдовам и калекам войны? Почему не жертвуют Церкви и Господу?
Если и случается такое, то это скорее исключение из правил.
Наоборот, каждому внимательному человеку понятно: чем сильнее страдает и голодает народ православный, тем чаще он последний грошик несёт в храм. И тем богаче Церковь и каждый священник в ней.
Если церковь, вместо благочестивой молитвы и смирения будет жадность проявлять и беззащитных вдов да сирот грабить, так она скорее в ад будет низвергнута, чем простые миряне.
Пожертвовать на храм матушка и так расстарается. Но это будет добровольная, радостная жертва. Она же и так всю жизнь на храм жертвовать будет, как и я. Зачем же вдовицу и сироту до нитки обирать?
– Если бы у вас были наследники, я бы посоветовал написать завещание на них, а церкви пожертвовать только на ваше содержание! – возразил архиепископ, – Не лучше ли вам с матушкой спасать душу свою в благочестивой молитве, в монашеской келье? Вы сами с нею важнее для церкви, для прославления православия, чем всё ваше мирское достояние!
Исцеление и обретение разума отроковицей станет известно всем православным людям, придаст им больше веры. Они увидят, что исцелённая девица с матушкой приняли постриг – чтобы в молитве отблагодарить Пресвятую Богородицу. Отдали своё мирское достояние церкви, постигнув тщету мирского богатства.
И этим поступком вы подадите благой пример другим людям, в том числе и священникам.
Священники облегченно загомонили, согласно закивали головами.
Похоже, они до этих слов и сами не очень-то верили в бескорыстие Владыки. Он, возможно, и пошёл на попятную, чтобы не терять авторитета в их глазах.
Но позволить запереть себя и настрадавшуюся молодую женщину в монастыре? Чувствую, это не входило в Божии планы. Зачем Ему было весь этот огород городить: переселять мою душу в это время, исцелять девочку этой милой дамы? У Бога что, монахинь в монастырях не хватает? Срочно потребовались две штуки?
К тому же, показывать пример бескорыстия этим священникам, да и кому-то ни было... Весь опыт моей прежней жизни ехидно хихикал!
Я знала, что в глазах большинства людей, после того, как отдадим всё, что имеем, церкви и останемся нищими монашками, мы с матушкой будем выглядеть дурами набитыми. И только самые внушаемые и наивные станут умиляться такому «самоотречению».
– Душа моя, в ином мире пребывавшая, многое узнала, многое увидела, – проговорила я, – и то, как в монастырях гордыня, зависть, обжорство, пьянство и тайный блуд процветают.
Матушка же моя в честном вдовстве, в благочестивой молитве и трудах заслужила у Господа радость: Он вернул ей здоровье ребёнка, в страхе убежавшего разумом от ужасов сего мира.
Она обет давала, что выйдет замуж, только если я исцелюсь. Господь её обет принял. Но по Его воле у матушки в будущем ещё должны дети родиться. На них у Господа свои планы.
Он и вернул мне разум, чтобы матушка и обета данного не нарушила, и Его волю исполнила – вышла замуж и родила сыновей...
Мне тоже нет необходимости в монастырь идти. Я пока не полная сирота. Под присмотром благочестивой матушки мне и моей душе будет полезней, чем среди чужих женщин в монастыре. Ведь не все монахини так благочестивы, как хотелось бы.
В монастырь женщины идут по разным причинам.
Некоторые из них в тайной гордыне своей считают, что они могут быть только невестами Христовыми, потому, что ни один грешный мужчина их недостоин. Другие приходят в монастырь замаливать тяжкие грехи, совершённые ими в течение жизни. Третьи, что победнее – в надежде избежать нужды и сыто жить, иметь крышу над головой...
Вы знаете – святые в монастыре такая же редкость, как и в миру. Не каждое столетие Господь являет миру святых своих.
– Так о том же и речь! – воскликнул один из священников, – Господь сегодня отметил вас: матушку вашу за веру и силу молитвы, тебя, возможно, исцелил в надежде на будущие труды и духовные подвиги. И сонм святых православия, кто знает, может однажды пополнится двумя именами...
– Богу нашего прославления не требуется, он прославлен вовеки. Церковь тоже без двух лишних страдалиц проживёт.
А мечтать о личной святости ещё при жизни, разве не является грехами гордыни и тщеславия? Зачем искушаете, отче?
– Ты разумна не по годам, тем более что заболела в пятилетнем возрасте – откуда столько знаний и взрослых понятий? Может и правда ты от Господа получила разумение. А если от Врага? Может, ты бесноватая? – устало произнёс он.
– Не лукавьте, святой отец, – улыбнулась я, – я только что причастилась святых тайн Христовых. И меня не корёжило, не мучило от причастия, как бывает с бесноватыми. Целый храм народу это видел. Если вы объявите меня бесноватой, что народ подумает?
– Что тебе открыто обо мне, доченька? – робко встряла Наталья. Она смотрела на меня, истерически вцепившись пальцами в щёки, взгляд пылал надеждой. Я вспомнила видения, показанные мне перед тем, как очнулась в этом теле...
– Я там больше знала. Но по возвращению в себя, многое утратила.
Помню, как во сне, что нянчила маленького братика, а другой братик рядом стоял. Потом старший брат уже важный, в офицерской форме стоит на коленях с невестой – благословения просит. А очень достойного образа, похоже, высокого рода мужчина, стоящий рядом с вами, их благословляет...
Ничего больше сказать не могу. Пока.
– Всё это могут быть только мечты и фантазии маленькой девочки, – с улыбкой произнёс Владыка.
– Вы сами убедились, что разум мой превышает не только ум пятилетнего ребёнка, в котором он был утрачен, не только ум девочки теперешнего моего возраста, но и грамотность, духовное воспитание и знания многих взрослых людей. Это уже не фантазия, а данность.
Мне открыты и другие знания, которые не могут быть простыми мечтами ребёнка.
Например: вам известна тайна, которую открыл в Казанской иконе священник казанский Ермолай, ставший впоследствии святителем Ермогеном?
– Какая тайна? – Владыка переглянулся с настоятелем этого храма, который нас сегодня причащал. Тот растерянно пожал плечами.
– Больше века назад из казанской казны изъяли много драгоценностей, жемчуга и украсили ими образ казанской святыни. А под драгоценным окладом скрыли приметы человека из Апокалипсиса.
В помещении наступила глубокая тишина.
– Мы ни о чем подобном, конечно же, не говорили с нею! – заторопился настоятель храма, – она не может знать таких тайн!
(Несколько веков назад).
Отец Ермолай стоял в раздумье над двумя, почти одинаковыми иконами: подлинником, найденным на пожарище и копией, изготовленной для посылки к царю.
Что делать с этой страшной находкой?
Девочка увидела в видении образ Божией Матери на казанском пепелище. Толпы людей, чудесные исцеления и восторги отошли на второй план, когда священники разглядели в образе тайные знаки, которые рисовали приметы человека из Апокалипсиса.
Нет, это был не образ Зверя. У него ведь только одна примета: «И видел я, что одна из голов его как бы смертельно была ранена, но эта смертельная рана исцелела.» (Откр.13:1-3)». То есть, у Зверя, просто большой шрам на голове, после «смертельной» раны.
Это были приметы «агнца», который низверг Зверя в бездну, или того, у которого «рога, будто агнчии».
А что такое «Агнец»?
Если это подлинный Судия Мира, который придёт при кончине Мира, чтобы спасти праведников – тогда, выдать его приметы врагам, означает заранее отдать на растерзание Зверя. В этом случае, кто захочет оказаться в роли второго Иуды Искариота?
А если это приметы Лжемессии, и благодаря этой иконе возникнет новая вера, прославляющая Антихриста, как подлинного мессию, как новое пришествие Христа?
Что, если объединив эти намёки и приметы, нарисуют, образ нового «Христа», и начнут ему поклоняться?
Совсем скрыть или уничтожить икону нельзя – слишком много людей её видело. А люди жаждут чудес и исцелений.
Может быть, изготовить для неё богатый оклад в благодарность за исцеления и этим укрыть тайну подлинника, а с ней и все знаки, под обилием драгоценностей?
Но которую из этих двух икон оправить в драгоценный оклад: подлинник, чтобы скрыть тайные знаки, или копию, сделанную по срочному заказу для царя?
Может быть, убрать тайные знаки из копии, украсить её, чтобы скрыть от особо наблюдательных глаз, что это уже копия?..
Или дописать копию, чтобы совсем не возможно было отличить от подлинника, оставить ей все тайные знаки и отослать царю, а подлинник скрыть под обилием драгоценностей?..
Как благословит Владыка: отвести к государю в царскую сокровищницу подлинник или копию, и какую икону оставить в Казани?..
В любом случае девочку Матрону с матушкой нужно постричь в монахини и благословить, чтобы молчали...
– Освободите храм от людей. Закройте двери, – распорядился Владыка, задумчиво глядя на меня – Идем, покажешь тайну иконы, – сказал он и пошёл вперёд, а священники торопились освободить от послушников, прихожан, приезжих и закрыть храм.
Они сняли с креплений на стене святыню, поставили её на столик, устеленный рушниками, прислонив к стене. Осторожно открыли киот. Икона Казанской Божией Матери предстала перед нами в своём первозданном виде, без блестящего одеяния из драгоценных камней и жемчуга, без пожертвований мирян, которыми она была увешана.
– Я её не такой представляла... – пробормотала я, – вот видите, по окружности головки младенца один силуэт, а рядом линия говорит: не так, шире... – стала я показывать по иконе, как по карте или книге приметы человека, под видом ошибок художника, рисовавшие некий облик.
– А почему ты думаешь, что это человек из Апокалипсиса? Что об этом говорит?
– На одеянии Божией матери складка на голове пелерины, будто «рога агнчии», как в Откровении Иоанна Богослова... – продолжила я описывать приметы, – В благословляющей ручке младенца Христа знак: троица и единица, как перевёрнутый крест... Вот тут...
В прежней жизни я впервые увидела эти приметы в образе на большом календаре, выпущенном по всей стране. Потом несколько лет искала икону, с которой была цветная фотография на этом календаре. Использовала любой повод отправиться в паломническую поездку в Москву и другие города, чтобы найти её. Изучала символику православных икон. А однажды в другом календаре с этой иконы, которые выпускались каждый год, увидела внизу надпись, что это работа фабрики Фаберже и находится в Оружейной Палате в Москве. Я, конечно же, отыскала её...
– А как ты понимаешь эти приметы? – спросил Владыка, – Рога... Клыки... Если такой жуткий ребёнок родится на самом деле, то его трудновато будет скрыть от людей! И вряд ли его примут за мессию, уж скорее за чёрта.
– Так это же не настоящие рога и клыки. Эти знаки – приметы по физиогномике. Рога – это морщинки у переносицы, клыки – морщинки в углах рта...
– И кто тебе эту тайну открыл?
– Мне она была показана до исцеления. Моя душа тогда не здесь обитала и многое видела.
– Но такие приметы могут быть случайным совпадением... Или произойти от внушения или самовнушения, как ложные стигматы...
– У этого человека будут и другие обстоятельства. Например: в его семье станет повторяться знак: «троица и единица в одном лице». Но не так как принято понимать, мол троица, как единое целое. А «троица» плюс «единица», как показано в приметах этой иконы Богородицы.
От дедов ко внукам в этой семье, как особая формула будет проявляться сочетание: три женщины и один мужчина... Или трое мужчин и одна женщина.
Например: у бабушки есть две дочери и сын. Со внуками то же самое: три внучки и внук. И с правнуками: три правнучки и правнук. Только это всё намного сложнее...
Придёт время, будет на то воля Божия, я расскажу то, что мне известно из иной жизни.
– А как же число 666, которое пророчат у Антихриста?
– Мне про Антихриста ничего не известно, кроме той приметы, что у одной из голов Зверя описал Иоанн Богослов – шрам на голове. Я так понимаю: в этой иконе показаны приметы его соперника и победителя – Агнца Божьего.
Священники молчали. Я непроизвольно духом прислушивалась к витающим в атмосфере эмоциям и мыслям. В них было нечто, вызывающее настороженность: сначала предложить нам с Натальей совершить строгий пост и благодарственные молитвы о чудесном исцелении в монастыре. А потом... убедить, внушить... В общем оставить нас «на время» в ближайшем монастыре – больше будет времени на «убеждение».
– И после того, что ты рассказала, ты надеешься остаться жить в миру? – тихо спросил Владыка. Священники смущённо переглядывались.
– Да, – кивнула я, улыбнувшись, – Вы намного больше потеряете, если станете меня принуждать к монашеству. Я ведь могу просто замолчать и больше ничего не рассказать из того, что мне открыто. А показано мне было немало полезного для России и православия. Потому вам лучше проявить терпение.
Я понимаю, что, видимо, поэтому священники девочку ту, Матрону с матерью в монахини постригли, чтобы они не открыли миру эту тайну. Они тогда много людей взбаламутили, много болтали. Видно, никто не верил, что они станут молчать.
А я вам свой разум доказала. В болтливости мы с матушкой не замечены. Я тем более – я же семь лет молчала! – священники засмеялись, – И волю Господню мы исполним, потому, что тайна эта однажды спасёт Россию и мир от Зверя Апокалипсиса.
Наталья смотрела на меня, со странным, потерянным выражением лица. Священники тоже были растеряны.
– Тогда для чего эта тайна была тебе открыта, если ты её скрывать собралась? – спросил архиепископ.
– Не знаю, – пожала я плечами, – может для того, чтобы защитить мой будущий род от уничтожения...
– Да какое уничтожение? – возмутился тот, – я что, тебя с матерью убить собираюсь? Что за ерунда?
– Вы собирались запереть нас в монастыре, а это значит, что ни она, ни я детей не родим. И род наш, который волей Господней призван послужить славе России, прервётся.
Священнослужители Казани долго молчали. Потом настоятель вывел нас с Натальей в притвор храма, показал знаком: «Подождите тут».
В двери заглянул Андрей. Довольное, раскрасневшееся лицо его говорило о том, что за рассказы об исцелившейся дочке его хозяйки, кто-то его уже изрядно угостил.
– Лошадей я накормил, воды им принёс. Надо бы и самим покушать. Уже давно за полдень.
– Принеси нам еды сюда. На, возьми деньги, купи что получше, в трактире. Можно уже и скоромного. Аннушка здорова – праздник у нас и пост наш окончен. Возьми запасов на обратную дорогу. Сам коляску постереги, там и пообедай, – приказала устало Наталья.
Когда кучер ушёл, матушка неуверенно погладила меня по голове.
– Совсем тебя такую не знаю. Как будто внутри тебя незнакомый человек. Человек умный, много знающий. Но чужой. Мне страшно.
– Не бойся, родная, – внутренне поежившись от горькой правды её слов, грустно сказала я, – ты для меня тоже незнакомка. Но я уверена, что родная кровь своё скажет, и мы ещё подружимся и станем ближе.
Прошло около часа. Мы уже успели плотно пообедать, когда Владыка молча вышел, перекрестил нас, всех людей, что ожидали его благословения у храма и уехал. За ним разошлись и разъехались другие священники. Настоятель храма подошёл к матушке Наталье и благословил её отправляться домой.
Она вынула из сумочки с молитвенником большую горсть драгоценностей и протянула ему. С золотых цепочек, свисавших между её пальцами, сверкали крупные изумруды.
– Вот, эта жертва принадлежит вашему храму – собиралась пожертвовать свои свадебные украшения как моление... – смущенно проговорила она, – Теперь возьмите в качестве благодарности за исцеление дочери, на украшение образа Казанской иконы Божией Матери.
Взяв пожертвование, он подошёл ко мне, посмотрел грустно в глаза, вздохнул. Потом перекрестил, чмокнул меня в макушку и ушёл.
3 глава. Второе детство
Глава?Часть 3
Второе детство.
Вся наша судьба – материнский портрет.
Один её взгляд – толи крик, толи взлёт.
И он не растает, как снег в ноябре.
Как с нами пришёл он, так с нами умрёт.
Наклон головы и походка и смех,
Отвага и трусость, провал и успех
Приходят с теплом материнской руки,
От первых шагов, до последней строки
Обратная дорога была мне в радость. Кони бежали быстро. Встречным ветром овевало лицо. Наталья сидела рядом задумчивая и отстранённая. Кидала на меня глубокие растерянные взгляды серых глаз и вздыхала. Я вспомнила, как Настенька успокаивала меня ещё девочкой и молча прислонилась к настрадавшейся молодой женщине.
Она опять расплакалась, но это были уже слёзы облегчения. Обняв меня, она выплакалась и уснула. Я тоже приобняла её, подложила под голову плед, другим укутала её измученные ноги.
Переночевали мы в этот раз в рощице при дороге. Напились из родничка, умылись, и уснули с ней, укутавшись одеялами, крепко обнявшись.
Поездка немало удивила меня. Нетронутость природы была потрясающей. Я помню Россию с распаханными ещё в советские времена просторами полей. Вдоль асфальтированных дорог – лесопосадки, электрические столбы, по обочинам галька или каменное крошево...
Здесь таких огромных полей не было совсем, ведь земля была вспахана лошадками, а не тракторами, и выглядела лоскутками деревенских огородов.
Деревеньки с потрясающей воображение нищетой домишек – в лучшем случае, крытых соломой, а то и просто землянки. На низких, почти прижатых к земле крышах, покрытых дёрном, росли трава и бурьян.
Девственные леса, в которых, чуть ли не между пнями виляла дорога.
Встречающиеся убогие телеги и повозки, которые тащили жалкие лошадки. Я таких уродливых лошадей с распухшими суставами и торчащими под облезлой шкурой ребрами раньше никогда не видела. Если только на рисованных пародиях.
Сытые лошади нашей повозки, по сравнению с ними, выглядели породистыми рысаками, хотя они таковыми не были.
И люди.
Я мало приглядывалась к ним, в начале поездки, в сторону Казани, занятая своими переживаниями и новизной ощущений.
Люди были, как измождённые зомби. На тёмных от солнца и ветров лицах жили только глаза. Было ощущение, что мышцы на этих лицах пристали к черепу, и были твердыми и малоподвижными. Будто у высушенных на солнце, провяленных рыбах.
Я не увидела здесь прагматичных, высокомерных или презрительных взглядов, присущих тем, что «из грязи да в князи».
Подлинных князей нам на дороге тоже не встречалось.
Не было видно и хитроватых, вороватых купцов...
А у бедных людей на встречных повозках глаза были или беспредельно уставшими и равнодушными в этой своей тоскливой усталости, или спрятанными за угодливыми поклонами.
Часто это были отрешённые глаза блаженных.
На нашу, меченую гербами коляску эти люди иногда изумлённо поглядывали. В моей прежней жизни так смотрели бы на белый лимузин, появившийся в глухой лесной деревушке.
***
Наконец мы, уставшие, но довольные путешествием, подъезжали к Москве.
Город отстраивался, в центре укладывали булыжную мостовую. Многие улицы выглядели неоконченными стройками. Артели несуетливо перекликаясь, поднимали канатами наверх брёвна строящихся особняков. Недостроенные богатые дома были окружены «эверестами» из кирпича, брёвен, досок и тёсаного камня.
А московская окраина встретила нас чисто деревенскими тишиной и покоем.
Лаяли собаки, на улицах разгуливали куры.
У каждого двора дети с хворостинами пасли гусей со стайками гусят. Гусята пощипывали траву, охраняемые важными, настороженно поднявшими головы гусаками.
Пара собак, потявкивая для порядка, погналась было за нашей коляской, но тут же отстала.
– Ничего, вот немного отдохнём и поедем в имение, на свежий воздух.
Я чуть не рассмеялась: это здесь-то воздух не свежий?
– Нам повезло – и моё и мужнино поместья французы не разграбили. Урожай в этом году должен быть хорошим – погода благоприятствует...
Наталья повторялась – всё это она рассказывала мне в пути. Я отвлекла её от бытовых забот вопросом:
– А вы бываете на балах, матушка?
– Только с отцом твоим бывали, – покраснела та, – а все эти годы мне было не до балов. За имениями глаз, да глаз нужен. Если не вникать в дела, то управляющие всё растащат.
– Я помогу. Но сначала мы начнём шить тебе бальные платья. Ты покажешь мне, какие сейчас моды? Тогда, может быть, я что-то оригинальное придумаю...
– Я моды теперешние и сама не знаю. Но мы походим по разным портнихам, приглядимся. Денег-то теперь хватит. Обманщикам – докторам платить не надо. А траурные одежды, и правда, пора бы снять...
Я в юности мечтала, что буду танцевать в императорском дворце в княжеской короне! Я прямо ощущала тяжесть драгоценной короны на своей голове, – засмеялась молодая женщина, – но Антон, твой отец оказался простым дворянином. И я об этом не жалею! Если бы не война...
А какие лёгкие, воздушные наряды представлялись мне в мечтах! – закатила она глаза.
Наталья оживилась, стала рассказывать смешные истории из детства и юности. Так, весело смеясь, мы подъехали к воротам особняка.
Пока привратник отворял их, я вглядывалась в уютное двухэтажное строение, со ставнями у окошек и отдушинами подвала. Слева простирался не очень ухоженный, по моим представлениям, парк. Он больше напоминал окраину леса, а скорее всего, и был ещё недавно, обычным лесом. Дом-то был построен недавно, и вырастить за это время рядом с ним такие большие деревья было бы нереально.
Справа тянулись какие-то пристройки.
Одна из них напоминала мне флигель, остальные были явно предназначены для хозяйственных нужд.
– Наш новый дом! – довольным тоном произнесла она, – Год, как достроили. С пожарища я переехала, слишком тяжёлыми были воспоминания.
Вошли в парадное. Навстречу кинулись служанки и попытались снять с меня жакет и платочек.
– Я сама, – произнесла я и все вокруг застыли...недостаточно
– Исцелила Богородица нашу девочку, явила чудо у Казанской иконы! – улыбаясь, кивнула им Наталья.
Что тут началось! Рыдания, обнимания, поцелуи... Ураганом занесли меня наверх, раздели, устроили купание в ванной. Я пыталась сопротивляться – куда там! До них никак не доходило, что двенадцатилетняя девочка, больше не беспомощна, как младенец.
– Да отстаньте вы, дурочки! – взмолилась я. Девчонки завизжали от восторга, просто от того, что слышат мой голос.
Меня нарядили, причесали и сволокли в столовую. За накрытый стол.
Д-а-а, это был стол! Только теперь, глядя на это, не виданное мною изобилие, до меня дошло, какую степень аскетизма проявила моя дочка-мамочка в дороге.
Во все двери и окна щемилась дворня от мала до велика. Как и людям в храме, всем им хотелось меня потрогать, погладить по головке. Не только женщины, но и некоторые мужчины умилённо плакали.
«Капец котенку»! – подумала я.
– Мама, может праздник устроим, для своих?
– Осилим? – улыбаясь, спросила она у полненькой женщины лет сорока пяти.
– Если только все вместе, – сморкаясь и вытирая слёзы, ответила та, и как пошла командовать!
Мужчины таскали и сдвигали столы и стулья. Тащили деревянные лавки. С кухни, кладовой и подвала тащили банки с солениями, копчения, бутыли с напитками. С огорода тащили зелень, и всё это нарезалось, укладывалось в тарелки и блюда, разливалось в кувшины и графины.
Ну, наконец-то, отвлеклись от меня, облегчённо вздохнула я.
Сидящая радом со мной Наталья рассказывала, кто есть кто.
Командовавшая тут всем Василиса, оказывается, была кормилицей ещё самой Натальи. Мне указали пальцем на женщину лет тридцати:
– А это Татьяна, она твоей кормилицей была. Не помнишь?
– Нет, я ничего из прошлой жизни не помню. Видно сильно испугалась тогда...
Из моей прошлой жизни.
Мы с мужем сидим за свадебным столом. Празднуем свадьбу моего сына. Невестка мне не нравится – больно шустрая! «Гулять будет, – ною я мужу в ухо, – вон пройдоха какая!
Только через годы я поняла, сколько она на своих плечах вынесла: безработицу, болезни моих внуков, аварию, а затем долгое лечение моего сына. А когда я заболела, Настя в Москве училась тогда. На плечи моей, такой нелюбимой невестки, легла и моя болезнь. Ворочала меня на постели, как бревно, утки таскала, пролежни лечила, уколы колола... Прибегала из магазина своего, укол мне сделать. Бутерброды себе на ходу соорудит, кефира из холодильника хлебнёт и опять на работу.
Понять-то я поняла, а прощения так и не попросила. Вроде не за что: ругаться мы с ней не ругались. А что не любила... За это прощения, вроде, не просят...
Я смотрела на Василису, как генерал на параде, руководящую всей этой оравой. Первое чувство раздражения и ревности шептало: она тут всю власть забрала! Вон Наталья сидит, как послушная девочка, руки сложивши, а эта... раскомандовалась!
Потом пригляделась к лицам домочадцев: нет ни одного фальшивого, слащавого выражения. То искренне плакали от радости, теперь так же искренне и по-доброму переговариваются, подшучивают.
Мы привыкли по фильмам и книгам, что крепостные униженно кланяются, прислуживая за столом, изображают подобострастную тень. Лукавят, подсиживают друг друга, чтобы поближе к господам быть.
За этим застольем сидела семья. Просто очень большая и дружная семья. Никто не шумел, дети не бегали, взрослые не делали им замечаний... Дети чинно крестились перед едой, старались казаться взрослее.
Какой-то неухоженный мужичок в рясе, похоже, бродячий инок, стал читать молитву перед принятием пищи, все склонили головы и шёпотом повторяли за ним.
Василиса, решив все командные вопросы, присела в конце стола на краешек скамейки, готовая в любой момент вскочить и помочь. Нет, поняла я, так себя ведёт не властная диктаторша, а... мать. Часть ноши, которая свалилась на Наталью после смерти родителей и мужа, она, видимо, приняла на свои плечи.
– Мы все молились за тебя, Аннушка, – сказала Татьяна, – так сердце за тебя болело все эти годы. Какую муку наших душ Господь исцелил, какую тяготу снял! Никак не могу поверить. Кажется, что сплю и проснуться страшно: вдруг проснусь, а дитятко опять, как раньше... Господь нам Ангела своего послал в утешение!
– Угу, Ангела, – пробормотала я, – а сами таскаете меня по дому, как куклу. А как заговорю, визжите: «Ой, она ещё и говорящая!»
Все рассмеялись.
Наталья, молча, наблюдала за мной. Её тревожный взгляд преследовал меня. Я встала из-за стола, обняла её за шею и поцеловала в щеку.
– Матушка, я прошу тебя и всех остальных считать, будто я всё это время воспитывалась за границей, в чужой стране. Учить то меня учили, да только не всегда тому, что нужно знать русской девушке.
– А ты очень умная стала? – спросил серьезный крепкий мальчишка, лет восьми.
– Местами, – буркнула я.
– Как это «местами»?
– Ну, например, в этом кусочке головы я умная, – сложив пальцы крабиком, показала я на часть головы, – здесь у меня хранится умение читать, считать и писать. Вот в этих местах, – я потыкала пальцем по разным участкам головы,– я даже немного мудрая, а по остальным местам и дури хватает.
Дети смеялись, взрослые тоже улыбались.
– Я благодарю вас всех, а особенно матушку, за ваши молитвы. Вы на самом деле вымолили у Бога разумную жизнь для своей Аннушки.
Господь открыл мне много тайн, но то, что получено свыше, не может заменить простых знаний о жизни, которые всем известны с детства. Например: надо кушать, чтобы знать вкус и названия блюд, нужно носить платья и одежду, чтобы знать, как называются части одежды. Потому вам придется учить меня очень простым вещам, хотя я и не глупая и грамоту знаю и многое другое.
Господь любит вас, раз он услышал ваши молитвы.
Они слушали, напряжённо ловя взглядами каждое движение моих губ. А последняя фраза про любовь Господа, которую я произнесла машинально, не придавая ей особого значения, вызвала целый шквал от вздохов облегчения, до радостных слёз.
А ведь они, и правда, всё молились за больную девочку своей госпожи, – дошло до меня!.....\\\
После ужина Наталья проводила меня в мою комнату.
Кровать тут была широкая, на коротких ножках, как лежанка. Несмотря на то, что на ней была взбитая пышная перина со множеством подушек и одеял, на неё не трудно было взобраться маленькому ребёнку.
Игрушки в комнате были, но лежали на верхних полках шкафа, а деревянная лошадка-качалка вообще была задвинута за спинку кровати. Понятно, больной ребёнок не мог в них играть.
– Даша будет у тебя горничной, – указала она на девушку с растрёпанной короткой для этого века косицей, – она и раньше смотрела за тобой. Сейчас-то ей полегче станет.
Женщина присела на кушетку у кровати и растерянно разглаживала на коленях складки платья. Я притулилась рядышком, пристроив затылок ей на грудь, взяла её ладошки и прижала к своим щекам.
– Как хорошо, что у меня есть... мама. Как я соскучилась по этому ощущению, не представляешь. Как холодно душе без мамы...– по щекам покатились слёзы.
Моя мама отринула меня от своего сердца ради общих с отчимом детей. Забытое чувство тоски по материнской любви захватило худенькое тельце двенадцатилетней девочки. Как будто я вновь в своём неприкаянном детстве, и вновь девочка-школьница идёт поздним вечером по трассе, опоздав на школьный автобус, и в голос ревёт, заглушаемая проезжающими фурами, кричит ветру: «За что они меня так?!»
