Текст книги "Государи и кочевники"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Пока нет…

– Ну так представьтесь секретарю, голубчик.

Больше с него пока ничего не потребовали. Карелин оба дня до совещания проторчал в отделах Госдепартамента, рассказывал чиновникам о поездке, побывал у Даля, который находился в столице с генералом Перовским, в «Отечественных записках», в университете у студентов. Всюду его встречали с превеликим удовольствием и слушали с интересом. Наконец в четверг, к десяти утра, он пожаловал к министру иностранных дел, зная, что о его приезде много говорят, им интересуются – кое-кто превозносит, кто-то принижает и злословит. Он пришёл внутренне собранный и подготовленный к любому ответу, из чьих бы уст ни прозвучал вопрос. Как и предполагал Григорий Силыч, на совещание пожаловали почтенные именитые господа. Но неожиданным было присутствие Кавказского командующего – барона Розена, астраханского, генерал-губернатора Тимирязева, военного министра Чернышева и генерал-лейтенанта Шуберта, министра финансов Канкрина… Наконец, когда приглашённые господа уже тесно толпились в приёмной министра, появился Оренбургский генерал-губернатор Перовский и с ним Бларамберг, который никак не предполагал, что его позовут на совещание столь высокого круга.

Без минуты десять Нессельроде, в голубом мундире, седоголовый, с кустистыми бровями и бакенбардами, прошествовал за стол. Поздоровавшись со всеми, он особо приветствовал военного министра и пригласил всех садиться.

– Ваше сиятельство, – спросил небрежно Чернышев, – а что же граф Симонич. Он не приехал?

– Обойдёмся без него, – ответил Нессельроде. – От посла есть записка… – И без всяких преамбул от» крыл совещание:

– Господа, с соизволения его величества, ныне я собрал вас у себя, дабы обсудить гератскую проблему. Вызван этот разговор, как известно, беспорядками в Каспийском море и на туркменских берегах во время нахождения там государевой экспедиции…

Карелин вскинул взгляд на министра: «Значит, всё-таки не обошлось без огня. А что же морская эскадра? Я же посылал депешу!» Непроизвольно он поднял руку, словно попросил слова, но никто не заметил его движения. Нессельроде спокойно продолжал говорить о том, сколько сил и энергии вкладывает государь, чтобы сделать Каспий ареной большой промышленной торговли, чтобы народы, живущие на его берегах, пользовались бы потребительскими предметами России; наконец, какое великое значение придаёт его величество приобщению к торговле среднеазиатских ханств…

Нессельроде говорил и говорил, а Карелин и в самом деле ничего толком не знал и лишь догадывался о войне на восточном каспийском побережье. Он слушал министра и припоминал осенние холодные дни, когда поднимался на вершину Большого Балхана, Дигремдаг, оттуда был виден чуть ли не весь берег; пески, древний Узбой, заливы и горы. Но не было скоплений конницы, не было ни огня, ни дыма. Наконец и проводники, участвовавшие в восхождении на вершину, не проявляли никакого беспокойства. Может быть, распри начались позднее, когда корабли стояли у Кара-Богазского залива? Когда Бларамберг, отважившись, сел с казаками в катер и поплыл в самую Чёрную пасть? Штабс-капитана не было более двух суток. Карелин тогда забеспокоился: не погиб ли он! Высадился с казаками и пошёл берегом залива искать пропавших. Слава богу, всё обошлось благополучно – Бларамберг сжёг катер и вернулся. Но тогда… Именно тогда подскакали к заливу туркменские конники и, не подъезжая близко, потому что боялись, принялись размахивать шапками и звать Карелина к себе. Тогда он подумал, что это разбойники. А они возможно хотели сообщить ему что-нибудь важное? Вот дьявольщина…

Нессельроде между тем заговорил о более конкретных вещах. Полномочному министру в Персии, графу Симоничу, с превеликим трудом удалось расположить ныне царствующего Мухаммед-шаха в пользу России, потеснив некоторым образом английскую дипломатию…

Лица присутствующих поскучнели: видимо, все подумали, «граф Карла» садится на своего конька и сейчас будет «размахивать саблей». Но проницательный Карл Васильевич, словно угадав настроение присутствующих, неожиданно сказал:

– Не сочтите за дерзость, господа, но некоторые из вас вовсе недооценивают положение дел на азиатском востоке. Ныне английские агенты беспрепятственно разгуливают по улицам Бухары и Кабула, а по дипломатическим каналам всё чаще присылаются сведения о возможном вторжении английских войск из Ост-Индии в Афганистан. Бывший недавно в Бухаре наш человек указывает в записке о происках английского агентства Бёрнса. Речь идёт о размещении промышленных товаров Англии на рынках Бухарского, Хивинского и Кокандского ханств…

Карелин с Бларамбергом переглянулись: оба догадывались, что министр говорит о записке Виткевича, год назад побывавшего в Бухаре и теперь живущего при посольстве в Тегеране. Смежил благосклонно ресницы и потрогал усы генерал Перовский: всё-таки речь зашла о его личном адъютанте!

– Наша святая обязанность, господа, не пропустить английские товары ни в Кабул, ни в Бухару, ни в Хиву, ни в Коканд, – продолжал министр. – С этой целью государь прошлым летом одобрил создание антианглийского союза в Тегеране… Возглавляет его Симонич, задача его – привести армию шаха в боеспособность, вывести к границам Афганистана и захватить Герат. При таких обстоятельствах выход англичан к среднеазиатским ханствам перекрывается и создаётся благоприятная возможность проникновения русского капитала в эти ханства. Именно поэтому прошлым летом намечалось нами провести две сугубо важные экспедиции. Одна из них – поход шаха на Герат, другая – государева экспедиция, под началом коллежского асессора Карелина, в инструкции которой было указано изучить все пути в Бухару, Самарканд, Хиву и прочие города и населённые пункты Средней Азии.

Нессельроде вышел из-за стола, взял указку и, раздвинув шторки, обнажил большую политико-административную карту.

Коснувшись остриём указки персидской столицы, повернулся к присутствующим:

– Давайте рассмотрим ближе: что же произошло? В мае прошлого года граф Симонич добивается согласия Мухаммед-шаха, и войска собираются в поход на Герат. Английский посланник Эллис в спешном порядке отправляет депешу в Сент-Джемский [10]10
  Так называлось правительство Великобритании.


[Закрыть]кабинет лорду Пальмерстону об угрозе захвата Герата шахом. Одновременно он пытается уговорить шаха отменить назначенный поход. Но шах непреклонен: армия выходит из Тегерана и останавливается в летнем лагере Кельпуш, чтобы затем двинуться дальше, Эллис по приказу Сент-Джемского кабинета покидает Тегеран. Шах начинает проявлять неуверенность: возможность разрыва дипломатических отношений с Англией пугает его. Симонич проявляет максимум энергии, чтобы поддержать персидского государя, и тут выходит на политическую арену коллежский асессор Карелин!

Сказано это было с явной издёвкой, и присутствующие засмеялись.

– А как же, Карл Васильевич! – не переставая смеяться, подал голос Перовский. – Знай наших!

– Между прочим, Карелин как раз и есть ваш, – сказал Нессельроде. – И этот Карелин… Встаньте, господин асессор! – повысил голос министр и, выдержав паузу, пояснил: – Этот Карелин устроил такой кавардак, что долго ещё придётся нам разбираться.

Наступила напряжённая тишина. Нессельроде заговорил вновь:

– Шах сначала воспринял всё, как оно и намечалось, – русская экспедиция появилась в Астрабадском заливе, чтобы поддержать персиян. Но Карелин вместо поддержки сам накинулся на них. Все рыбные култуки у Атрека. Гургена и в Астрабадском заливе очистил от персидских сетей и велел туркменцам пользоваться этими култуками. Знай, мол, наших!

Генералы вновь засмеялись, но уже несколько сдержаннее.

– Затем его превосходительство Карелин, не имея на то никаких полномочий, разрешил астраханскому купцу Герасимову заключить сделки с туркменцами на откуп рыбы. Таким образом, он недвусмысленно заявил персидскому государю: култуки эти принадлежат не тебе, а туркменцам. Опять же – знай наших!

Теперь уже никто не смеялся. Карелин стоял, уставившись в зелёное сукно стола, и не поднимая глаз. Барон Розен, когда речь зашла об откупе култуков, машинально достал платок, промокнул лоб и с состраданием: посмотрел на Карелина. Затем вновь перевёл взгляд на Нессельроде и сказал тяжко, словно раскаялся:

– Карл Васильевич, возобновить контракты купцу; Герасимову с туркменцами разрешил я.

– Потому-то мы и пригласили вас сюда, барон, – бросил в ответ министр и продолжал: – Вот и остров Огурджинский, с молчаливого согласия Карелина, туркменцы отдали купцу Герасимову. Может быть, барон, и тут вы постарались?

– Нет-с, ваше сиятельство. Об этом мне ничего не известно.

– Ну тогда, может быть, вам известно, барон, чего ради коллежский асессор принял решение от туркменцев о желании их перейти в подданство государя императора?

– И об этом мне тоже ничего не известно, ваше сиятельство, – с достоинством и некоторой раздражительностью ответил Розен.

– Что предосудительного в том, что я принял решение? – не выдержав издевательского тона, спросил Карелин и посмотрел на Нессельроде. «Странно. – думал он между тем, – этот царский опричник бьёт меня моими же «козырями». То, что я ставил себе в заслугу и о чём докладывал ему в своих рапортах, оборачивается против меня же!»

– Пожалуй, это самое предосудительное из того, что вы натворили, – не моргнув и глазом, ответил

Нессельроде. – Как только шах узнал, что туркмены педали прошение и могут оказаться русскими подданными, сразу же свернул с гератской дороги и бросился на Гурген и Атрек. Мухаммед-шах после того, как вы у него захватили рыбные уделы, решил, что и туркменцев мы у него отберём. Разорив селения, он поставил на колени гургенских ханов и заставил их подписать фирман о подданстве Персидскому государству. Вот этот фирман… – Нессельроде извлёк из ящика стола исписанную шёлковую бумагу и указал на подписи и отпечатки пальцев. Все встали и приблизились к столу министра, чтобы поближе рассмотреть документ.

– Кровью, что ли, расписывались? – спросил генерал Перовский. – Или чернила красные?

– Может быть, и кровью, – сухо согласился Нессельроде и, выждав, пока господа усядутся, сказал: – По поводу сего фирмана была встреча персидского посла с государем императором. Я и военный министр присутствовали на ней… Решено признать территории, оспаривающиеся этим фирманом, за Персией. Решено также провести границу по южному берегу реки Атрек, между туркменцами и персиянами. А чтобы поддерживался там стабильный порядок, учредим постоянное крейсерство русской морской эскадры…

– Карл Васильевич, – робко возразил барон Розен, – но ведь в бытность Муравьёва в Туркмении, эти туземцы тоже присылали прошение и, кажется, со стороны персиян не было таких грозных и официальных претензий?

– Времена меняются, барон, – ответил Нессельроде. – Разве вам непонятно, что ради Герата нам приходится поступаться не только этими территориями. Мы и контрибуцию [11]11
  После поражения во второй русско-персидской войне Персия, по Туркманчайскому договору, должна была платить России контрибуцию.


[Закрыть]шаху, можно сказать, простили… из-за Герата. Уговорив персидского государя идти в поход, мы выполним его многие требования и капризы. А что делать, господа?

– Конечно, если учитывать гератские обстоятельства, вина господина Карелина велика, – снисходительно заговорил Розен, – но ведь он попросту не знал о действиях Симонича.

– Вина его – в превышении полномочий и в нарушении государевой инструкции, в коей сказано: не вступать в политические дела с народами, обитающими по берегам Каспия. Не знаю, по неопытности или по убеждению, но коллежский асессор пошёл вразрез с инструкцией, а следовательно – и с государевой политикой. Гератская проблема ныне на самом острие русской торговой политики! Надо это понимать…

– Я хотел, как лучше, ваше сиятельство, – попробовал оправдаться Карелин. – Я подошёл к туркменцам с миром и добрым словом расположил кочевников к себе. Мне кажется, что начальная форма порядка, которая может со временем водвориться на туркменском побережье, – в постепенном сближении и понимании друг друга…

– Не знаю, о чём вы думали, но поход шаха на Герат сорван по вашей милости… Мы об этом с вами ещё поговорим. Останетесь на годок-другой при министерстве, поработаете в канцелярии. А сейчас садитесь.

Карелин был сражён, обескуражен, унижен. Он всего ожидал, но не этого. Мечтал побыстрее разделаться с отчётами о поездке и заняться наукой. Какие коллекции были собраны в экспедиции! А какой интерес к его открытиям! «Библиотека для чтения» предлагает ему написать для журнала статью о путешествии по Каспию, студенты университета устраивают с ним встречи и даже просятся в путешествия: согласны идти на край земли во имя науки. А этот Нессельроде… «Нет, это невероятно! Остаться на год, а может и больше при канцелярии министерства! Надо что-то придумать, чтобы избежать этой участи». Занятый своими мыслями, Карелин почти не слышал, о чём идёт разговор. А говорили уже о том, что следует отстранить этого мошенника купца Мир-Багирова от господства на Каспии. Да и как иначе, если за шахом закреплялись лишь южные култуки – в Астрабадском заливе и на Гургене; култуки, расположенные севернее, отдавались Кият-хану, и купец Герасимов мог беспрепятственно заключать с ним контракты. Об острове Огурджинском рассудили так: пусть Герасимов сам справляется со своим «подарком», власти его остро-вок охранять не станут! Прошение туркмен о подданстве оставили без внимания. Нессельроде по этому поводу сказал в утешение:

– Как только выйдем к Герату и присоединим среднеазиатские ханства, то и туркмены сами по себе к России отойдут. А пока о них говорить рановато.

– Да и невозможно их принять, – заявил доселе молчавший министр финансов граф Канкрин.

О его консервативных взглядах Карелин был наслышан: ярый крепостник, противник промышленного капитала. И сейчас он повёл речь о предстоящей денежной реформе, о том, что в казне не хватило бы средств на учреждение новой губернии, если б туркменцы оказались под эгидой России.

К концу совещания разговор по обсуждаемому вопросу стал терять стройность, ибо все уяснили, что требовалось, постепенно перешли к частностям. Карелин, воспользовавшись такой паузой, осмелился опять вставить слово:

– Ваше сиятельство, в прошлом году купец Герасимов подавал на ваше имя и в Сенат жалобу по поводу незаконной конфискации товаров… Может быть, помните? Нынче господин Тимирязев присутствует здесь – и он мог бы внести ясность по сему делу.

Карелин заметил, как астраханский генерал-губернатор вобрал седенькую голову в плечи и даже склонил её на эполет: уж очень хотелось ему спрятаться от этого коварного дельца. И Нессельроде, взглянув на него, отвёл серые сердитые глаза.

– Дело о конфискации, как мне кажется, не подтверждено документами…

– Я привёз их, – Карелин торопливо вынул из сумки перечёркнутые астраханским прокурором контракты.

Нессельроде лишь мельком взглянул на них:

– Я думаю, этими контрактами займёмся потом. Не так уж и велико дело, да и господин Тимирязев пока останется здесь… Как-нибудь разберёмся…

Досадливо поморщившись, Нессельроде пригладил бакенбарды, поправил брови и как бы сделал резюме:

– Итак, господа, мы наметили к исполнению целый ряд вопросов, с решением которых открывается беспрепятственная возможность победы на Гератском плацдарме. У меня всё.

После совещания некоторое время ещё продолжались дебаты. Спорили Розен и Тимирязев, Чернышев что-то доказывал Перовскому. Канкрин не спеша подошёл к Карелину, попросил контракты, привезённые от туркмен, осмотрел их, хмыкнул и спросил:

– На какую сумму конфисковано?

Точно не знаю, ваше сиятельство, но, кажется, на полмиллиона ассигнациями.

– Недурно, – ответил Канкрин и вновь взял перечёркнутые контракты. – Вы, пожалуй, батенька, оставьте эти порченые документики мне. С Тимирязевым я сам поговорю…

У выхода на Дворцовую площадь Карелин догнал Бларамберга, который остановился и поджидал его.

– Ну, что, Иван Фёдорович? Как твои дела?

– Всё в порядке, Григорий Силыч. Ещё утром я получил назначение: еду в Тегеран к Симоничу.

Тут же они остановили карету, сели и поехали к дому вдовы-генеральши.

«ДВА РУМБА ВЛЕВО»

Ранней весной, едва сошёл ледоход и очистились волжские протоки к морю, Герасимовы вновь принялись загружать свой шкоут «Астрахань» продуктами и товарами для туркмен. Как и прежде, старик Тимофей намеревался отправить к туркменским берегам старшего сына, но в один из дней вдруг передумал. Дошёл до Тимофея поганый слушок, будто бы казаки с того берега приплывали в слободку, к астраханским девкам, и произошла между статскими и служивыми парнями резня. Одного казака прикончили и бросили в Волгу, а какой-то рыбак выловил его, и этим «мокрым» делом занялся губернский следователь. Прослышал старик и то, будто бы младший его участвовал в этой смертельной драке. Не раздумывая долго, Тимофей призвал к себе всех трёх сыновей и объявил свою волю: Санька с Никитой в Нижний нынче поплывут, а младший – к туркменцам. Тут же повелел папаша Михайле готовиться в дальний путь и заняться делами по загрузке шкоута. Успокоился было старик, и тут – на тебе: приходит посыльный из военного управления, приглашает Тимофея и его сына, который корабль к басурманам поведёт, к генерал-губернатору. Перетрусили купцы, но что делать? – пошли: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать!»

Тимирязев только что возвратился из Санкт-Петербурга, к делам ещё толком не приступал и вот сразу же вспомнил про купцов Герасимовых.

– Доброго здоровья, торговые люди, – встретил он их приветливой улыбкой. – Присаживайтесь, пожалуйста. В ногах, говорят, правды нет…

– Да ведь и сядешь – куриного яйца не снесёшь, – сдерзил старик Тимофей и подумал: «Отвечать – так с норовом».

– Это ещё как сказать, – возразил генерал, щурясь в улыбке. – Вот, скажем, я… Съездил в Санкт-Петербург к государю, посидел с министрами и с яичком вернулся… Словом, ваше степенство, похлопотал я малость за вас. Будем считать так: что упало, то пропало. Деньги от ваших конфискованных товаров на устройство улиц и ремонт бани пойдут, зато милость царская к вашему степенству – в наличии.

– То есть? – не понял Тимофей.

Генерал-губернатор немного замялся, и Михайла, глядя на него, наконец-то понял, что притянули их сюда не за убийство, а по тому, старому делу с туркменцами, и возликовал душой, заговорил прибаутками:

– Эка, папаня, какой ты недогадливый. Тут надо так понимать: «То ли взятка – то ли взаймы без отдатка». Или так: «Попал – не кричи «пропал», был за решёткой вроде – глядь, – опять на свободе!»

– Балагур ты, однако, купчик, – сказал генерал и продолжил более строго: – Стало быть, помогу я вам отбиваться от подлого купца Мир-Багирова. С нонешнего дня не станет он вам мешать в торговле. Все туркменские култуки до самого Гургена – за вами. Плывите, откупайте… но и о нас помните. Сейчас я напишу командиру Саринской эскадры, чтобы полюбезнее обходился с вами…

Тимирязев придвинул четвертушку бумаги, обмак-пул в чернильницу гусиное перо, написал несколько фраз, подышал на сырые строчки и, кликнув секретаря, велел принести печать с сургучом. Когда тот исполнил приказание, генерал-губернатор сам скатал в трубочку письмецо, заделал шнурок и запечатал.

– Бот, – протянул он Михайле. – Как встретишь капитана первого ранга Басаргина, то передашь ему. Тут ваша купеческая судьба: удача, прибыль и прочее. А также примите и от меня всяческое благорасположение. Отныне нет для меня других купцов в море, кроме вас…

Тимофей бухнулся генералу в ноги, а Михайла кланялся и растерянно глядел то на генерала, то на отца. Генерал похлопал Тимофея по плечу, помог подняться с пола и выпроводил в коридор. Когда вышли, старик, утирая слёзы умиления, сказал:

– Везучий ты, Мишка, ей-бо! Я думал, они тебя, антихриста, в Сибирь сошлют или в солдаты забреют, а тут – вишь как…

– Ну ладно, папаня, не хнычьте, а то люди увидят… А что касается меня – я такой, везучий… Это уж точно.

На радостях старик Тимофей устроил младшему проводы. Собрались за стол всем семейством. Пили за добродетеля генерала и желали Михайле успеха. А наутро он отбыл в катере по Кутуму, по Волге, по Маракуше к Бирючьей косе, где стоял шкоут «Астрахань», и через день отправился на юг.

Плыли при хорошей погоде. Наштормовавшись за зиму, Каспий словно отдыхал: мягкий, лёгкий ветерок надувал паруса и нёс славно по мелкой игривой волне. От Бирючьей косы до Дагестанского полуострова над мачтами повизгивали чайки, ожидая, когда же моряки потянут сети и будет возможность поживиться свежей рыбкой. Но корабль шёл и шёл уверенно заданным курсом – и птицы постепенно отставали от него.

За сорок четвёртой широтой, в тёплых водах, всё чаще и чаще стали попадаться тюлени. К ним Михайла быстро привык и перестал на них обращать внимание, а увлёкся зрительной трубой, в которую разглядывал дагестанские поселения. Видел в отдалении Тарки с крепостью на горе, Дербент, окружённый стенами, самурские леса и гору Бешбармак. Потом пошли мимо Апшерона, мимо острова Наргена и Фульфа и бросили якорь в бакинской гавани, дивясь сказочным красотам города, но ещё больше страшась горячего южного солнца. Михайла с интересом рассматривал теснящиеся у берега парусники всех «мастей», пыльную набережную, заставленную духанами и фаэтонами, огромную «Девичью башню» и только что выстроенное неподалёку от неё русское здание – такой же высоты, но иной конструкции. Михайле хотелось «гульнуть» здесь малость, но он сдерживал свои желания и, съезжая на берег со штурманом Васильевым, предупредил музуров:

– С брига – ни на шаг. Скоро опять поплывём!

Сошёл Михайла на берег единственно для того, чтобы узнать: где отыскать командира морской эскадры? В таможне усатый, с задубевшим лицом матрос указал на морской клуб, затем кивнул на покачивающийся военный пакетбот:

– Это его посудина.

Следуя вдоль набережной, Михайла со штурманом свернули в указанную улочку и оказались у каменного здания. Был полдень, солнце пекло нещадно, и возле клуба моряков не было ни души. Только где-то внутри помещения раздавались писклявые звуки флейты и гремели бильярдные шары. Молодой купец чутьём угадал, что этот Басаргин, наверняка, заядлый бильярдист, и направился по коридору на стук шаров. Двери в бильярдную были распахнуты настежь, окна тоже. Несколько офицеров в морской форме сидели у окна в креслах, двое играли. «Вот этот», – подумал Михайла, взглянув на одного из игроков – рослого, статного, надменного, с рыжими вьющимися бакенбардами.

– Извините, если можно… Кто тут будет Басаргин?

– А тебе зачем он? – спросил рыжеволосый, с бакенбардами, даже не взглянув на купца.

Михайла с обидой отметил, что моряк мог бы и обратить на него внимание: хотя бы на его внушительный рост – всё-таки не каждый день появляются в Баку такие молодцы, как младший Герасимов! И, подумав немного, ответил небрежно:

– Письмишко надо передать от Тимирязева.

Бильярдист положил кий:

– Я – Басаргин. Где твоё письмишко?

– А чем докажешь, что Басаргин?

– Ты что, в уме? – моряк побагровел и выхватил из рук Михайлы свиток. Повертев его, он поморщился – не было, мол, печали, сунул во внутренний карман лёгонького сюртука, который висел на стенке, и спросил: – Всё, или ещё есть что сказать?

Михайла, парень на редкость самолюбивый и задиристый, на этот раз не удостоил моряка ответом. Резко повернулся да и вышел вон.

К вечеру бриг «Астрахань», так его называли хозяева, а все остальные шкоутом, уже был далеко от Баку и держал курс на остров Огурджинский, на котором, по словам брата Саньки, ждали купцов Герасимовых как владетелей и благодетелей. Чем ближе подходили к восточному берегу, тем больше Михайла обращался к штурману Васильеву с вопросами. Тот плыл к туркменским берегам в третий раз, хорошо знал все заливы и стоянки; знал, в каких местах прошлой осенью расставил Санька аханы и какие туркменцы приглядывают за сетями. Не знал Васильев лишь того, что прошлой осенью, когда ушли отсюда экспедиционные и купеческие парусники, шахские полчища налетели на туркмен, пожгли и разграбили их селения.

К Огурджинскому подплыли вечерком. Кеймировская лодка-гями вышла навстречу шкоуту. Скользила рядом до тех пор, пока купеческий корабль не убрал паруса и не выбросил якорь. Туркмены размахивали руками и что-то всё время выкрикивали. Легко можно было угадать по интонации, что произносили они слова приветствия. И Михайла, стоя у борта, всё время поднимал руки и соединял в рукопожатии.

– Заждались, черти! – приговаривал он радостно. – Небось, без хлеба сидят…

Хотелось ему поскорее сесть в шлюпку да податься на этот дикий островок, посмотреть – что он из себя представляет, и осмотреть бугры, о которых Санька толковал – будто бы в них можно хорошие вавилоны [12]12
  Вавилоны – погреба в буграх для хранения рыбы.


[Закрыть]вырыть.

– Ты, Михайла Тимофеевич, со шлюпкой бы погодил, – посоветовал штурман. – Время вечернее… Вишь, солнышко в море садится. Мало ли что может случиться. Считай, полгода тут не были… Не домой ведь вернулся.

Михайла выслушал штурмана, похмыкал, подумал и сказал:

– Пожалуй, верно, штурманок. Давай-ка приглашай туркменцев сюда, ко мне в каюту.

На палубу поднялись Кеймир, его сын Веллек и ещё шестеро островитян. Поздоровались, познакомились с хозяином. Штурман хорошо лопотал по-турецки и сейчас выполнял роль толмача. Иногда Кеймир заговаривал по-русски, но плохо.

– Беда, батька, – сказал он, когда направились в каюту, и прибавил по-своему, по-туркменски, а штурман перевёл:

– Беда, говорит, у них, у туркменцев произошла. Конец света увидели. Персы побили всех и аулы разграбили. Люди, говорит, умирают от голода, хлеба вовсе нет.

В каюте зажгли коптилку и уселись за стол. Как только подали гречневую кашу с мясом и нарезанный большими ломтями хлеб, туркмены, не раздумывая, принялись быстро и жадно есть. Михайла смотрел на их худые скуластые лица и думал: «Да, видать несладко им живётся». Насытившись, Кеймир начал рассказывать с подробностями, как всё произошло, и об ущербе сказал. Весь скот атрекцев угнан за Гурген, сети, которые поставил Санька на Атреке, в Гасанкулийском заливе и здесь, возле Огурджинского, пропали. Их с собой брат Мир-Багирова персидский «адмирал» Мир-Садык утянул.

– Значит, и рыбу не заготовили? – испуганно спросил Михайла.

– Нет, батька, не заготовили. Чем её ловить, если сетей нет?

– А чем же туркменцы торговать со мной собираются?

Кеймир пожал плечами, и Михайла разозлился:

– Да ты отвечай толком. Ты же мой староста! Я тебе получку за полгода привёз. Данила, – тихонько сказал он одному из приказчиков, сидящих тут жо, – ну-ка, достань ведомостишку с деньгами да выдай ему жалованье.

Приказчик достал из чугунного чёрного сейфа, который был привинчен к полу, деньги и ведомость. Неторопливо отсчитал три рубля серебром, отдал Кеймиру и велел ему расписаться. Взяв деньги, Кеймир недоверчиво улыбнулся: за что, мол, я ничего для русских не сделал, но всё-таки положил их в кушак. Затем с усмешкой повертел в руках гусиное перо, отложил его в сторонку, обмакнул в чернильнице большой палец и приложил к ведомости.

– Грамотный ты, однако, – засмеялся Михайла. – Знаешь, как это делается!

То же проделал и Веллек, получив рубль двадцать пять. В глазах подростка горел азарт. Он не знал, за что ему выдали деньги, но было похоже на то, что этот юнец готов на всё для русских – только бы ему платили. Столько же, сколько и сын, получил Кеймир на жену. Остальные туркмены остались без внимания: хмурились, что-то говорили тихонько и поглядывали на чёрный сейф.

Почти до утра пробыли на шкоуте огурджалинцы. Уплыли на остров, когда уже над морем засветлело. Михайла с тяжкими думами улёгся на тюфяке и никак не мог уснуть. «На что же теперь муку менять? Разве что в Баку опять податься? Но ведь там сколько наших, астраханских купцов? И у каждого мука да пшеница!» Сквозь дремоту он услышал, наверху, на палубе, голоса.

– Михайла Тимофеевич! – позвали за дверью. – Ты спишь? А то там опять туркменцы! Чёрт-те сколько их приплыло, просятся в гости…

– Сейчас! – отозвался он и, не спеша одевшись, поднялся на палубу.

Колгота и шум от множества голосов, иноязычная речь, выкрики, ругань, смех взбодрили купца, как холодный ушат воды. «Что они взбеленились?!»– возмутился он, разглядев, как в утреннем полумраке со всех сторон лезут на корабль туркмены. Пока он силился сообразить, что сие значит, и звал к себе штурмана и музуров, «гости», без особой агрессии – так, как это бывает на базаре, когда к чему-нибудь устремляется толпа, оттеснили русских музуров в сторону и ринулись в трюмы.

– Стой, нехристи! – не своим голосом заорал Михайла и выхватил пистолет. Толпа не обратила на его крик никакого внимания. Внизу уже трещали ящики, гремели вёдра, а некоторые, кто первым оказался в трюме, тащили оттуда на плечах мешки с мукой.

– Стой, остановись, стрелять буду! – ещё раз заорал купец и выстрелил вверх.

– Эй, подожди, не стреляй! – подбежал к нему красивый туркмен выше среднего роста, в богатом халате и тельпеке. – Я сын Кият-хана, Якши-Мамед…

– Ну так прикажи, чтобы остановились твои нехристи! – потребовал Михайла. – Это же грабёж! Кто вам дал право бесчинствовать!

– Тише, тише, купец, – принялся успокаивать его Якши-Мамед. – Не бойся, это не разбойники. Они голодны, и их нельзя остановить. Мой отец – Кият-хан…

– Да мне-то что?! – продолжал возмущаться Михайла.

– Ай, дорогой, верить надо, – тоже возмутился Якши-Мамед. – Я – воспитанник генерала Ермолова, мои лучшие друзья – генерал Муравьёв и коллежский асессор Карелин. Зачем кричишь? Пускай берут, я сам за всех расплачусь!

Михайла сунул за пояс пистолет и безучастно стал смотреть на эту ревущую толпу. Люди, худые, оборванные, грязные, спотыкаясь и падая, крича и радуясь, несли и несли из трюмов мешки с мукой и пшеницей. Видя, что русский купец больше никак не реагирует на происходящее, Якши-Мамед сам принялся хозяйничать. Он спустился в трюмы, увидел хомуты, вожжи, сёдла, полосовое железо и приказал своим людям, чтобы и этот товар несли в киржимы и везли в Гасан-Кули. Когда корабль был «вычищен» и в трюмах ничего не осталось, кроме крыс, Якши-Мамед вновь поднялся наверх и подошёл к Михайле.

– Как зовут тебя, джигит? Ты, наверное, младший Герасимов?

– Пошли вы к дьяволу! – огрызнулся купец. – Тоже мне друзья-туркменцы! Кто же так делает? Вы что. хлеба никогда не видели?

– Эх, дорогой, – вздохнул Якши-Мамед. – С самой осени хлеба не едим. Мясо есть, рыбы немного есть, а хлеба нет ни крошки. Каждый день умирают люди… Ты не бойся, Герасим. Вот, посмотри…

Якши-Мамед достал копию торгового свидетельства, в котором туркмены обязывались для Александра Герасимова ловить рыбу, варить клей, собирать лебяжий пух и шкуры зверей, а тот, со своей стороны, должен был привозить им муку, пшеницу и разные русские товары. И подпись Санькина стояла. Увидев её, Михайла немного успокоился.