Текст книги "Государи и кочевники"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

В тот же день были связаны «дорогие родственники» Кията – гургенские ханы. Кадыр-Мамед с десятком джигитов ворвался в кибитку Назар-Мергена, приказал взять его и вести к морю. Хатиджа была в гостях, у отца. Возмущённая насилием, она встала между отцом и деверем, но Кадыр не внял её мольбам. Хатиджа плача бросилась к своим кибиткам, надеясь найти защиту у Якши-Мамеда, но его не оказалось дома… По соседству заплакала Айна.

Плач женщин долго разносился над селением: до тех пор, пока парусник не скрылся в туманной синеве моря.

В МОРЕ БЛИЗ ЧЕЛЕКЕНА…

С тех пор, как русские власти оттеснили купца Мир-Багирова в астрабадские воды, корабли его ни разу не появлялись у берегов Челекена. Проходили они вдали от острова, едва различимые на горизонте. Никто их не замечал. И в этот день бриг «Святая Екатерина» проскользил в морской синеве незамеченным. Обогнув Красную косу, он вышел к Кара-Богаз-Голу и бросил якорь против обители Сорока дервишей. Это была небольшая каменная крепостца, стояла она в трёх фарсахах от берега и видна была с моря лишь в хорошую погоду, да и то в зрительную трубу.

Обитатели крепости называли себя святыми дервишами, что не мешало им заниматься морским разбоем. Не приведи бог, если какой-нибудь корабль натыкался на мель или терпел бедствие в штормовую погоду. Дервиши с молниеносной быстротой садились в лодки, которые всегда стояли наготове, и спешили к добыче. Двадцать лет назад они разграбили русский шкоут «Святитель Иоанн». Кият-хану тогда с трудом удалось спасти нескольких российских моряков. Зазевавшиеся астраханские рыбаки тоже не раз попадали в лапы дервишей. Кто бы к ним ни попадал, всех они спешили отправить на рынок в Хиву, чтобы получить за невольников хорошие деньги. Изредка к ним обращались за помощью: просили учинить расправу или совершить поджог, выкрасть сети. Такое они тоже выполняли с превеликой охотой. Не без их помощи были сожжены хивинцами у Прорвы купеческие парусники, попавшие в ледяной плен.

Сейчас, после поражения русских, они вели себя особенно вольно. Михайла Герасимов вовсе не водил свои корабли вдоль восточного берега – побаивался налёта. Да и Мир-Багиров, убрав паруса, пустил свой бриг в дрейф, побоялся стать на якорь.

Хозяев обители ждать пришлось недолго. Сначала появился всадник на коне, часа через два прискакал к морю целый отряд. Боясь, как бы дервиши сгоряча не напали на корабль, Мир-Багиров велел выстрелить из пушки. Одиночный выстрел означал, что купец прибыл по делу и просит к себе на корабль парламентёра. Спустя час к «Святой Екатерине» подошёл баркас, в котором сидело с десяток вооружённых винтовками и кинжалами мусульман. Но и здесь Мир-Багиров проявил осторожность. В белом плаще-аба и войлочной кавказской шляпе он подошёл к борту и спросил:

– Есть ли среди вас Ораз-Мамед?

Ему ответили, что Ораз-Мамед-хан в лодку никогда не садится, а восседает на ковре в крепости: все дела вершат его доверенные люди.

– Тогда, кто из вас старший, пусть поднимется ко мне один, – попросил Мир-Багиров.

Дервиши посмеялись над трусостью бека, однако желание его выполнили. На палубу поднялся сутулый одноглазый старик в стареньком халате и чалме. Встретив его, Мир-Багиров велел музурам проводить гостя в кают-компанию и следом направился сам. Усадив дервиша на ковёр, спросил:

– С кем имею честь беседовать?

– Я – Али-Бакар, – ответил тот с некоторым превосходством. – Меня знают все, и я всех знаю…

– Тогда, дорогой Али-Бакар, вы должны знать и обо мне, и о моём брате, который посоветовал мне обратиться к вам за помощью.

– Аллах всевидящ, и мы тоже знаем, кому принадлежит этот корабль, – ответил дервиш и продол-жал: – Слышали мы также, уважаемый Багир-бек, и о вашей тяжбе с русским купцом. Может быть, «забота» об этом урусе и привела вас к нам?

– Святая правда, дорогой Али-Бакар.

Мир-Багиров открыл металлический сейф, стоящий в углу каюты, и достал из него кожаный мешочек с золотом.

– Вот задаток, – сказал он, сунув его в руки дервишу. – Сделайте так, чтобы русских купцов у Челекена и Атрека никогда больше не было. Если выполните, получите ещё вдесятеро больше.

– Машалла! – воскликнул радостно, по-персидски Али-Бакар.

– Ораз-Мамеду отвесьте за меня поклон и уверьте его в моём авторитетном обещании.

– Сделаем, уважаемый бек… Сделаем… Всё в наших руках, – подобострастно заговорил и закивал гость и поспешно удалился из каюты. Тут же он сел в баркас, и дервиши поплыли к берегу…

Через несколько дней гости из крепости «Сорока дервишей» причалили к Челекену. Небольшой парусник, вроде киржима, но совершеннее по устройству (такие парусники теперь называли «ноу», что значит «новый» или «новинка») легко, словно на крыльях, влетел в Карагельский залив. На белом полотне паруса чётко выделялся священный полумесяц.

Ноу ещё не причалил к берегу, а Кияту уже доложили о прибытии гостей. Патриарх вышел из кибитки недовольный и тотчас сказал слуге:

– Атеке, позови Кадыра.

– Будет сделано, хан-ага!

– Тувак-джан, – позвал он жену. – Гости ко мне, надо принять, как подобает.

– Примем, мой хан, гостям мы всегда рады, – вежливо отозвалась Тувак, и Кият с тревогой в какой раз подумал: «Что-то она стала мне льстить? Не к добру это!»

На берегу гостей встретили нукеры хана, проводили до самой кибитки. Кият поприветствовал всех, но впустил к себе лишь одного Али-Бакара. Вкрадчиво, заглядывая друг другу в глаза, поговорили о здоровье, о житье-бытье и прибылях, и уже во время трапезы гость спросил:

– Хан-ага, достопочтенный наш Ораз-Мамед хочет знать, как ты теперь относишься к урусам? После того, как Хива-хан прогнал их на Яик, порядок на нашем берегу изменился.

Кият-хан вскинул седые кустистые брови:

– Больших перемен не вижу, а если и есть они, то всё делается в пользу урусов. Есть сведения, уважаемый, что оренбургский губернатор послал в Хиву своего человека, а тот вручил Аллакули-хану фирман о том, что русские всё побережье от Мангышлака до Астрабадских гор берут под своё покровительство.

– Да, это так, хан-ага, – усмехнулся Али-Бакар. – Но разве вы не знаете, чем кончилась встреча русского посланника с Хива-ханом? Аллакули сказал: «Все земли от Эмбы до Астрабада принадлежали и будут принадлежать Хиве!»

– О таком мы пока не слышали.

– Услышите, хан-ага… Правдивые вести – не овцы, в пути не заблудятся.

– Говорите, что хочет от меня Ораз-Мамед?

– Хан-ага, наш Ораз-Мамед ныне хочет напомнить вам, что за долгие годы вашего с ним знакомства он много вам делал хорошего и теперь просит об услуге.

– Что хочет от меня Ораз-Мамед? – Кият прищурился и затаил дыхание.

– Вам, хан-ага, следует прогнать с Челекена и Атрека русских купцов и никогда не подпускать их к себе.

– Хай, дурак! – выругался по-русски патриарх и засмеялся сухо с хрипотцой. – Ваш Ораз-Мамед как был подпаском, так им и останется, хотя и дожил до звания хана.

– Ты звал меня, отец? – входя в юрту, спросил Кадыр-Мамед.

– Звал, заходи. Вот гость к нам из дервишской крепости пожаловал. Просит прогнать урусов…

Кадыр брезгливо выпятил губу и осуждающе посмотрел на отца.

– Вы говорите об этом так, словно у гостя перестала доиться верблюдица и он приехал к нам за чашкой чала. Может быть, гость шутит?

– Нет, сынок, не шутит. С некоторых пор эти дервиши русских за людей перестали считать.

– Хан-ага, – совестливо взмолился дервиш, – если не можете выполнить просьбу Ораз-Мамеда, зачем измываться над ним?

– Просьба его в моих ушах звучит оскорблением, – обиженно пояснил Кият. – И я ещё раз напоминаю вам, уважаемый Али-Бакар, что в голове вашего Ораз-Мамеда мозги подпаска.

– Ай, отец, не говорите о том, чего у него совсем нет! – раздражённо бросил Кадыр-Мамед. – Он и все его дервиши даже не понимают, какие дела у нас с русскими.

– Поистине, это так, – согласился Кият, взял шкатулку и достал бумаги, исписанные красными чернилами. – Вот в этих талагах, – пояснил он, – судьба всего племени иомуд. Астраханский купец в прошлом году вывез от нас семьдесят тысяч тулунов нефти и заплатил товарами на девяносто тысяч персидских реалов. Соли продано купцу более трёхсот киржимов, по двенадцать русских копеек за один пуд. Не буду тебе, Али-Бакар, говорить о рыбе, об икре и рыбьем клее, о лебяжьем пухе, тюленьем жире, о шерсти и коврах… Скажу тебе, Али-Бакар, ни Хива, ни Персия не смогли бы закупить у нас столько товаров. Ещё скажу тебе, Али-Бакар, торговля между нами и астраханскими купцами скоро расширится вдвое, втрое…

– Да, хан-ага, размах у вас очень большой, – удивился дервиш, почёсывая кулаком пустую глазницу. – А какие товары дают вам урусы?

– Любые, уважаемый… – Старец задумался, припоминая, что получено от Михайлы Герасимова в последний его приезд. Кадыр-Мамед напомнил:

– Мука, рис – само собой. А помимо этого – сукно и драдедам, бархат, ситец, нанка, китайка, кисея, миткаль, платки, кожа, железо… Ещё называть?

– Не надо, уважаемый, – приподнял руку Али-Бакар и спросил: – Значит, железо тоже привозят?

– А как же! И железо, и чугун, и медь – всё получаем от Михайлы.

– Да, хорошо вам. Хорошо торгуете… А когда этот купец приплывёт?

– Скоро, уважаемый… Ждём со дня на день.

Кият-хан слушал, как похваляется торговлей с русскими сын, и горделиво поглаживал бороду. Затем сказал:

– Так что, дорогой Али-Бакар, передайте своему хану: выполнить его просьбу невозможно. Наоборот, если русских купцов обидят, все поднимемся защищать их…

Гость вышел из кибитки патриарха к вечеру, предупредив, что пробудет на острове ещё несколько дней, надо, мол, ему побывать у Булата, у Мирриша. На закате солнца Али-Бакар со своими дервишами подняли парус и подались к южной оконечности Челекена, к кочевью Булата…

Солнце у Челекена всходило рано. Золотой белугой всплывало оно из каспийских вод, показывало округлую спинку и обжигало серые волны жёлтыми лучами. Говорят, вместе с солнцем пробуждается жизнь. Но нет, жизнь на Челекене пробуждалась задолго до восхода. Как только в разбросанных по острову кочевьях начинали перекликаться азанчи, призывая правоверных на молитву, с обеих сторон возвышенности Чохрак тянулись к нефтяным колодцам батраки и невольники. Три тысячи колодцев – это значит не менее трёх тысяч батраков! Много, что и говорить. Потому-то и сгонял Кият-хан на свои промыслы людей отовсюду, любого провинившегося посылал на колодцы, но людей всё равно не хватало.

Осуждённых – Кеймира, Назар-Мергена, Аман-Назара и других – разместили севернее аула Кара-гель, за кладбищем. Здесь было особенно много нефтяных колодцев, и нефть в них сверкала слитками серебра. Нефть эта – пырдюм – в отличие от простой, чёрной и жидкой, отличалась тем, что была совершенно чистой, без всяких примесей, бесцветной, с фиолетовым оттенком, и в смешении с водой хорошо горела. Колодцы «пырдюм» принадлежали только Кият-хану и его сыновьям, и работало на них не менее тысячи невольников всех мастей и вероисповеданий, кроме христиан, которых Кият, из преданности и уважения к русским, на острове не держал. Жили невольники в землянках, в виде пещер. У каждого на ногах цепи. Ночью нукеры загоняли их в пещеры, приковывая концами цепей к огромным брёвнам или тяжёлым якорям. Прямо у входа в пещеру, где ночевал Кеймир и с десяток других огурджалинцев, валялся огромный якорь. Был он так тяжёл, что и сдвинуть его с места десятерым не под силу…

В тот памятный для Кеймира день невольники ставили оголовки на колодцах. Работа, что и говорить, опасная: чуть поскользнулся – и пропал. Чёрная пасть колодца, словно пасть дракона, подстерегала невольников. А они, выпачканные с головы до ног нефтью, на верёвках опускались в эту пасть, крепили стенки и поднимались вверх на свежий воздух с помутившимися глазами, качаясь и держась за голову. Едва укрепили берега и стенки колодцев, начали вычерпывать нефть. Недавно Киятовы люди привезли из Баку большие конусообразные вёдра: теперь их привязывали к верёвкам вместо бывших кожаных и бросали на дно. Наполненное нефтью ведро весило фунтов тридцать, и с ним мог управляться один добытчик, так что на каждом колодце работало по одному невольнику. Несколько нукеров-надсмотрщиков не сводили глаз с невольников. Как только кто-нибудь садился в изнеможении на землю, нукеры поднимали его с помощью кнутов.

Рядом проходила дорога, вдалеке виднелось селение Карагель, где дымились тамдыры и пеклись чуреки, оттуда долетал запах жареного мяса, и неЕоль-ники с жадностью поглядывали в ту сторону, испытывая неутолимый голод. Думая о еде и бессмысленно делая работу, все вдруг распрямились, когда увидели, как по дороге от Карагеля движется чёрная арба.

– Вай, шайтанье отродье, что же это такое?! – испуганно пробормотал Назар-Мерген. – Неужто в такой «посуде» хоронить несут?

– Это кавказский фаэтон, – пояснил Кеймир. – Мой купец, Михайла, хану из Баку привёз. – Втайне он подумал: «Эх, если б Михайла узнал о моей злой участи! Неужели не спас бы?»

Коляска приближалась быстро. Пыль поднималась из-под колёс и оседала на бугорки могил. Две норовистые лошади несли эту чёрную заморскую арбу. Когда коляска приблизилась, все увидели на ней слугу патриарха, вездесущего Атеке.

– Хов, Атеке! – окликнул Кеймир. – Остановись, скажу что-то!

Старенький слуга Кията лишь глаза скосил да вожжами дёрнул: ему ли разговаривать с нечестивцами! И не остановился бы, если б не сидящие в коляске две женщины. В одной из них Кеймир сразу узнал свою бывшую невесту, а теперь младшую жену Кията – Тувак. Другая была её служанкой. Тувак что-то тихонько сказала спутнице, и та дёрнула за плечо Атеке.

– Что скажешь, пальван? – недовольно проворчал слуга. – Разве не видишь – ханым едет к своему отцу. Дело у неё, а ты встал поперёк дороги!

Кеймир стеснённо опустил глаза, но успел заметить, как вспыхнули у Тувак щёки и какая жалость появилась в её глазах.

– Атеке, – хмуро проговорил Кеймир, – напомни обо мне, когда Михайла приедет. Скажи ему, где я.

– Вах, пальван, не проси о невозможном! – с досадой отозвался слуга и оглянулся на женщин, которые вновь заговорили с ним. Выслушав их, он стыдливо посмотрел на лошадей и сказал Кеймиру: – Пальван, считай, что птица Хумай на твоей голове, – ханым выручит тебя. Он дёрнул вожжи, и коляска унеслась, оставив облачко пыли.

День, другой, третий Кеймир только и думал о том, что вот сейчас придут люди Кията и скажут: «Ладно, пальван, снимай с себя цепи и отправляйся на свой Огурджинский!» Но ничего такого не произошло. Кеймир стал теперь думать не о себе, а о Тувак: «Бедняжка, может быть, она сказала хану обо мне, а он её не послушал!» Он вспомнил свою молодость и её, миловидную девушку с двумя чёрными косами и в шапочке с зелёным птичьим пером. Вспомнил, как сватался к ней, как обманул его Булат, отобрав всё что было у пальвана. Вспомнил, как на киржимах приехали за невестой люди Кията, как он, отчаявшись, хотел утопить свою пленницу Лейлу. И сейчас, произнеся про себя имя жены, он почувствовал такую боль на душе, такую тоску, что даже застонал. «Хоть бы Веллек уберёг её, не дал в обиду! Аллах, спаси их, невинных, не дай им умереть!»

Ханшу Тувак после той нечаянной встречи с Кей-миром словно подменили. Стала она рассеянной и невнимательной. С Киятом разговаривала очень вежливо, но почти не слышала его слов и не запоминала его просьб. Иногда преданная служанка Бике легонько упрекала свою ханым, боялась, как бы хан не прогневался. А Тувак, покусывая полные губы, махала отчаянно рукой:

– Ай, Бике, не всё ли равно. Что мне от этой постылой жизни!

После встречи с Кеймиром Тувак сразу же решила: «Освобожу его от цепей!». Возвратясь домой, она хотела попросить об этом Кията, но какая-то тайная, скрытая сила удержала её. Ум всегда вступает в противоборство с чувствами: вот и сейчас, опасаясь, как бы не истортить дело, Тувак решила обойтись без помощи Кията.

Пролежав почти весь день на ковре и жалуясь на головную боль, Тувак-ханым вспомнила былое: встречи с Кеймиром, их разговоры. Это было истинное счастье, и сейчас Тувак не променяла бы те минуты молодости на долгие годы тяжкого замужества. Что познала она с этим стариком Киятом? Сладкие муки любви? Нет! Она его никогда не любила. Лишь была благодарна за то, что он подарил ей счастье быть матерью. Но, родив сына, Тувак совсем оттолкнула мужа… Да и не нуждался он, старый и немощный, в её женских ласках. В роскоши одежд и золотых безделушек она давно похоронила и любовь к Кеймиру. И сейчас мучилась не оттого, что он был ей нужен. Врождённое благородство и память о прошлом, которое было так дорого, взбунтовали лучшие чувства женщины…

Дня через три после встречи у колодцев Тувак сказала служанке:

– Бике, узнай, кто караулит его и как его можно спасти.

Кого она имела в виду – обе понимали без слов.

Ещё через день Бике сообщила:

– Ханым, спасти его так, чтобы не узнал Кият-ага, невозможно. На всех цепях замки. А ключи от этих замков у главного нукера, Черкеза.

– Где живёт этот Черкез?

– Тут, поблизости, ханым. Ночью он держит ключи у себя в железном ящике, а утром выдаёт надсмотрщикам. Боюсь, ханым, он не захочет отпустить Кеймира.

– Надо что-то придумать, Бике, – в отчаянии проговорила Тувак. – Пойми, милая, у меня сейчас такое чувство, будто посадили на цепь мою совесть.

– Я подумаю, ханым, – растерянно пообещала служанка. – Но я не знаю, ханым, найду ли я ума больше того, что есть у меня в голове.

– Вечерком зайдёшь, поговорим ещё, – попросила Тувак. – А пока иди.

Едва женщины расстались, как на дворе послышались возбуждённые голоса слуг. Похоже, что кто-то пожаловал к Кияту в гости. Ханым выглянула из кибитки и увидела в заливе небольшой русский корабль. Купец Михайла с несколькими музурами поднимался сюда, к киятовым юртам. Целая толпа челекенцев сопровождала его, забегая вперёд и расспрашивая о том о сём, но купец был хмур, сосредоточен и шагал так быстро, что туркмены едва успевали за ним. Кият, как всегда, встречал гостя у входа в белую юрту.

– Тувак-джан, поторопитесь с обедом, гость к нам! – крикнул он.

– Я вижу, хан-ага! Сейчас всё сделаю!

Михайла был в войлочной шляпе, в парусиновой куртке и брезентовых сапогах. Лицо, задубленное морскими ветрами, казалось состарившимся, и глаза словно пожелтели от яркого туркменского солнца.

– Здорово, яшули, – проговорил он. – Как живёшь-можешь?

– Доживаем кое-как, – отозвался в тон ему патриарх. – Почему невесел: случилось что-нибудь? Дома всё в порядке? Отец жив?

– Жив…

– Санька где, почему не едет?

– В Нижнем последние годы торгует.

– А где твой большой парусник? Почему на пакетботе приплыл?

– «Астрахань» отправил в Гасан-Кули за рыбой, о на этой свиристелке к тебе вот приплыл.

Разговаривая, они разулись, помыли руки и вошли в кибитку. Кият сам взял шест и отодвинул на куполе серпик, чтобы было светлее.

– Какие новости? – спросил Кият.

– Да какие могут быть у нас новости? – усмехнулся Михайла. – Самые последние такие… Приезжаю на Огурджинский, а мне говорят: всех огурджа-ли с острова Кият угнал к себе и посадил на цепь. Вот и пришлось мне наведаться сюда. Правду говорят люди или врут?

– Правду говорят, – ответил неохотно патриарх. – Божий суд и наш ишан определил до конца своих дней сидеть им на моих колодцах. Но я полагаю так: если б у каждого из них было двадцать жизней, то и тогда бы они не выплатили того, что у меня взяли! Чуть не сто тысяч баранов погубили нечестивцы.

– Да, хан-ага, неладно у тебя получилось, – посочувствовал Михайла. – Но ведь и мне на Огурджинском невозможно без людей. Они у меня всю чёрную работу делали.

– Они заслужили наказание, – Кият недовольно потеребил бороду.

Михайла понял старца, но отступать не собирался. Наоборот, придвинулся поближе, покачал головой:

– Как же так, яшули? Дарите остров вместе с людьми, я их считаю своими, жалованье им выдаю, а вы судите их по своей воле и сажаете на свои колодцы!

– Ишан-ага, милостью аллаха, определил… – начал было Кият, но Михайла прервал его:

– Нет, ты погоди, яшули. Ты скажи – был такой договор, что с островом Огурджинским и людей, живущих на нём, отдаёшь мне?

– Был, был, – нетерпеливо отозвался Кият. – Да только люди эти подлыми нечестивцами оказались.

– Хан-ага! – опять возмутился Михайла. – А кто тебе дал право взять их и послать на войну? Если бы ты не угнал их на Атрек и не отправил в поход против каджаров, то они и овец бы твоих не тронули!

– Разве я их взял? – не сдавался Кият.

– Не ты, так твои сыновья. Так что, яшули, давай не упорствуй. Завтра же веди на пакетботик всех моих людей, и я отвезу их к себе на Огурджинский…

Михайла обиженно замолчал, чай даже перестал пить и к еде не притронулся. Кият, потчуя его и уговаривая, чтобы не обижался по пустякам, думал: «Прав он, прав. Ему теперь огурджали принадлежат».

– Хан-ага, – предложил Михайла. – Давай так: чтобы мне было спокойно и тебе тоже, – напишем бумагу о том, что все огурджинские числятся за мной и только я один могу ими распоряжаться, как захочу.

– Атеке! – громко крикнул старец, – приведи Абдуллу, пусть возьмёт с собой калам с чернильницей и бумагу!

Абдулла вскоре явился. Сел в сторонке, приготовился к делу. Михайла, не зная, сколько человек с Огурджинского у хана, задумался немного и неуверенно спросил:

– Кроме Кеймира, кто ещё у тебя, яшули?

– А откуда ты взял, что Кеймир у меня? – притворно удивился Кият.

– Ты думаешь, хан-ага, кроме тебя, никто ничего не знает! Сын его, Веллек, на пакетботе сидит, ждёт не дождётся, когда отца его приведу. Так кто ещё, хан-ага?

– Давай пиши, Абдулла, – старец кивнул слуге. Записали двенадцать человек.

– Ну вот, хан-ага, это по-нашему, – обрадовался купец. – Завтра же утречком пусть твои нукеры приведут всех ко мне на пакетбот. А теперь и о торговых делах можно побалакать. Сказывай, сколько тулунов приготовил этой самой пырдюм? – Михайла озорно засмеялся. – Ну и словечки у вас, яшули! Не могли по-иному, что ли, эту первосортную нефть назвать!

Ночевал гость тут же, в белой патриаршей юрте. Ночью просыпался и слышал в темноте, как тяжело, беспокойно ворочается Кият. Думал с сожалением: «Надо было податься на пакетбот, пусть бы хан со своей Тувак спал. А то вишь – как без неё сопит, а она в другой юрте – со служанкой». Отдалённые выстрелы, блеянье овец, лай собак и ишачий рёв долго не давали ему уснуть. Лишь далеко за полночь забылся в глубоком сне. И проснулся от тревожных голосов на дворе. Сбросив с себя одеяло, надел сапоги, выскочил наружу. Около пристани толпился народ. Михаила увидел в толпе растерянного Веллека.

– Люди говорят, отец мой убежал… Врут они! Хан не хочет отдать его. Урус-хан, выручи отца!

Кият тоже был здесь. С ним стояли Кадыр-Мамед и несколько нукеров.

– Хан-ага, что сие значит? – обиженно спросил Михайла. – Не заговор ли какой?

– Заговор, заговор, – уныло проговорил старец. – Только не против тебя заговор, а против меня. Этой ночью Кеймир-хан сбежал. Говорят, сам онбаши, главный надсмотрщик, снял с него цепи, посадил в киржим и уплыл с ним.

– Да… свежо преданьице, да верится с трудом, – усомнился Михайла. – А другие, значит, не сбежали? Здесь они?

– Другие все здесь. Вон сидят на твоём корабле, посмотри!

– Старосту надо отыскать, хан-ага! – твёрдо заявил Михайла. – Давай не будем терять дружбу из-за него! Найдёшь, коли захочешь!

– Найдём, найдём, всё равно найдём, – твердил Кият так растерянно, что купец перестал сомневаться в бегстве пальвана. Сам вдруг высказал догадку:

– А может, он уже на Огурджинском? Где ему ещё быть, коли убежал? Ну-ка, Веллек, садись… сейчас поплывём туда!

Успокоившись, Михайла попросил у Кията извинения за подозрения и грубость, пообещал, что с Огур-джинского заедет на Атрек, а потом приведёт сюда шкоут «Астрахань» и займётся приёмом нефти. Прощаясь, крепко потряс Кияту руку, но решил, что этого мало, и обнял его.

– Не серчай, Кият-ага, скоро встретимся!

Пакетбот поднял парус и легко заскользил по заливу в открытое море.

Кеймир стоял на возвышенности возле могилы святого Мергена и пристально вглядывался в каспийскую даль. Рядом с ним жались друг к другу жена и дочери. Отчаяние и страх обуревали пальвана. Он вспомнил всё, происшедшее с ним в прошлую ночь, и думал: надо быстрее бежать. Бежать! Но куда? В Персию? Нет, нельзя! На Гурген? Ни за что! На Атрек? Там только его и ждут, чтобы опять заковать в цепи и возвратить на колодцы!

Вчера в полночь, когда он, прикованный к якорю, спал в холодной пещере, пришёл главный нукер, снял с рук цепи и сказал: «Пойдём со мной!» Кеймир, не понимая, что происходит, последовал за ним. На берегу стояло ещё человек пять-шесть нукеров. Они молча посадили пальвана в киржим, подняли парус и поплыли от острова. Когда парусник отошёл на порядочное расстояние от Челекена, Кеймир спросил:

– Онбаши, если ты человек, то скажи, куда и зачем меня везёшь.

– Вах-хов! – удивился тот. – Тебе, пальван, об этом больше известно, чем мне, а мы только выполняем волю Тувак-ханым, которая пришла от своего хана и распорядилась, чтобы я сам тебя отправил домой на Огурджинский…

Кеймир всё понял. Нет, не Кият дал согласие на освобождение пальвана. Тувак, пользуясь неограниченной властью, сама предприняла такой рискованный шаг. Что ждёт теперь её, когда нукер вернётся и скажет Кияту: «Хан-ага, мы выполнили твою волю!»

Беспокоился Кеймир и о Веллеке. Сын отправился на Челекен с Михайлой. Но не получится ли так, что Кият-хан схватит мальчишку и оставит у себя заложником? И пальван, глядя в морской простор, то и дело спрашивал у жены:

– Лейла, ты уверена, что русский купец заступится?

– На всё воля всевышнего, – отвечала она, прикрывая губы платком, словно защищаясь от ветра.

Пакетбот Михайлы показался на горизонте под вечер. Ещё час, и пристанет он к Огурджинскому, и тогда будет известно, что ожидает Кеймира и его семью. Может быть, с купцом Михайлой плывут нукеры хана? На всякий случай пальван усадил Лейлу с дочерьми в гями. Сам же, зарядив ружьё и сунув под кушак пистолет, неотрывно смотрел на приближавшийся парусник.

Когда осталось до берега не более трёхсот саженей, Кеймир обратил внимание, как неуверенно скользит по волнам судно. Оно кренилось то влево, то вправо, и пальван подумал: «Или рулевой неопытный, или что-то сломалось». Приглядевшись, испугался. «Да на палубе нет ни души!» Пакетбот, казалось, вот-вот врежется носом в крутой берег. И лишь в последнюю минуту он неловко развернулся, прочертил бортом, затрещал и, словно споткнувшийся конь, поднял облако пыли. Кеймир выхватил из-за кушака пистолет и побежал к берегу.

– Отец! Отец, помоги! – вдруг донёсся до него голос Веллека.

Не думая об опасности, пальван подбежал к отвесному песчаному берегу, прыгнул вниз и взобрался на палубу русского парусника. То, что он увидел, поразило даже его, видавшего всякие виды. Вся палуба была залита кровью. Всюду валялись трупы. В убитых Кеймир по одежде узнал и своих туркмен, и русских музуров и совершенно растерялся, не понимая, кто же мог убить одновременно и мусульман, и христиан!

– Веллек, Веллек, где ты? – позвал Кеймир и увидел сына. Он сидел с рассечённым лбом, обтирая рукавом кровь.

Кеймир подскочил к нему, взглянул на рану и немного успокоился. По всему было видно, что сын ударился лбом о надстройку, когда пакетбот причалил к острову.

– Что это, Веллек-джан? Говори, не молчи! Кто убил их всех? Где Михайла?!

Веллек был бледен и не сразу заговорил связно. Наконец, немного успокоившись, сказал:

– Налетел со своими косой Али-Бакар!

– Али-Бакар? – переспросил удивлённо Кеймир. – Но как он попал сюда?! Крепость этого разбойника у Кулидарьи!

– Не знаю, отец. Мы плыли спокойно с Челекена. Купец Михайла взял у Кията всех наших, огурджинских, которые сидели в неволе с тобой. Мы спешили, когда узнали, что ты убежал, и хотели удостовериться, так ли это. В это время появился парусник ноу. Купец Михайла сказал: «Это свои, челекенские». Парусник подплыл совсем близко, можно было крючком достать. Купец спросил: «Кто такие?» Тогда появился косой Али-Бакар и сказал: «Мы правоверные, а ты – свиноед», и выстрелил в Михайлу из пистолета. Убил наповал, прямо в грудь. Потом они бросились, как волки, но нас, всех порезали, а меня не тронули. Купцу Михайле привязали к ногам камень и бросили в море. Потом ещё двух бросили. А остальных оставили, не нашли больше камней. Когда уходили, этот Али-Бакар сказал: «Тебя мы оставили в живых для того, чтобы урусы подумали, что это ты и твой отец расправились с купцом Герасимовым. Теперь сами урусы вас убьют и после этого никогда не будут верить туркменам!»

Кеймир сел и обхватил ладонями голову. Голова болела и мысли путались: что делать с погибшими? Как быть ему самому? Теперь не у кого искать защиты. Никто ему не поверит, никто его не помилует…