Текст книги "Государи и кочевники"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Кият едва заметно вздрогнул, распрямился и быстро сказал:

– Хай, молодцы! Разве мог этот змеёныш устоять против иомудов?! А ну расскажите, как было дело.

– Недолго мы с ними возились, хан-ага, – заулыбался джигит, и Кият подумал: «Раз молодой, обязательно хвастун». А джигит продолжал: – Каджары собрали дань и направились по берегу Гургена. Мы не знали – к себе в Астрабад пойдут или на нас. На отдых остановились они в кишлаке Сенгирь-Суат. И как раз в этот день к нам приехали гокленцы, помощи запросили. Сердар собрал маслахат. Вечером наше войско двинулось на Гурген. Подошли к кишлаку, окружили. Как раз уже ночь наступила. Сердар отобрал человек сто, мы трое тоже в эту сотню угодили. Говорит: «Проберитесь в каджарский лагерь и порежьте всех главных. Потом зажгите персидский шатёр – это будет сигналом». Так мы и сделали. Пробрались осторожно, как барсы, и всех порезали. Мне повезло, хан-ага… Я у самого Мирзы Максютли голову отрезал…

Кият опять от неожиданности вздрогнул, с недоверием взглянул на всех троих. А джигит поднялся с ковра, быстро вышел наружу и вернулся с мешком.

– Вот она, хан-ага, – сказал, злорадно посмеиваясь, и достал из мешка голову принца Максютли.

Кият-хан замер. Чем пристальней он вглядывался в мёртвые восковые черты лица, тем больше убеждался, что это и в самом деле голова Мирзы Максютли, одного из многочисленных внуков Фетх-Али-шаха, родного брата астрабадского правителя. На мёртвой голове была намотана зелёная окровавленная чалма со светящимся крупным бриллиантом.

– Зачем сердар прислал её мне? – спросил Кият, чувствуя, какая ответственность ложится на его плечи за убийство принца: шах Мухаммед призовёт всю Персию к мести.

Джигит, почувствовав смятение хана, спросил:

– Хан-ага, подскажите нам… Сердар Махтумкули не знает, какой выкуп взять за эту голову. Каджары хотят похоронить её с почестями, как хоронят людей шахской крови. Вот сердар и велел нам: «Езжайте, покажите хану-ага, а заодно пусть назначит цену выкупа».

Кият-хан молчал. Хотел позвать ишана, но подумал: «Этот испугается, скажет – мы тут ни при чём». Наконец распрямился, ощупал бороду и спросил:

– Гокленский сердар Алты-хан приехал к вам?

– Да, хан-ага…

– Отдайте эту голову ему и пусть он скажет каджарам, чтобы привезли фирман, на котором подписи гокленских ханов о подданстве шаху. Когда Алты-хан бросит в огонь этот фирман, тогда пусть отдаст голову принца. Бисмилла…

Джигиты поклонились, взяли мешок с головой и вышли из юрты.

ОСТРОВ «РАЗБОЙНИКОВ»

Неподалёку от «Девичьей башни», близ морского клуба и новых европейских построек, за крепостной стеной, с утра до ночи оглашалась звоном голосов, посуды и духовой музыки русская ресторация. Это было довольно просторное заведение с множеством белоскатертных столиков, с полукруглой площадкой для музыкантов, на которой по вечерам восседали «духачи» и танцевала баядерка. К основному залу примыкал широкий айван, украшенный декоративными пальмами: здесь, в основном, занимали столики господа офицеры и высшие чиновники. А вообще-то ресторация собирала всех тех избранных, перед которыми солдаты и унтера вытягивались, отдавая честь, а городская чернь опасливо кланялась и уступала дорогу. В ресторации можно было встретить какого-нибудь генерала из Тифлиса и чиновника из Тегеранского посольства, кучку шумливых гусаров, только что прибывших из Дагестана и бахвалящихся геройством в стычках с горцами Шамиля, чиновников госдепартамента, именитых, первой гильдии купцов из Астрахани, персидских, английских, турецких подданных, оказавшихся по долгу службы в Баку… Это заведение было приятным прибежищем и для господ научно-торговой экспедиции Карелина. В середине мая он привёл пять купеческих парусников из Астрахани в Баку и, готовясь к отплытию на восточный берег, частенько посещал этот уютный зал.

Сам, как обычно, во фраке и белой манишке, Бларамберг и Фелькнер в парадных мундирах, Десятовский в каком-то причудливом камзоле, а купец Герасимов во французском костюме с бабочкой у самого подбородка – усаживались на айване возле перистой пальмы и заказывали ужин. Так было и в тот вечер. Они только-только уселись и ещё даже не сделали заказ, как их внимание привлёк вошедший джентльмен. Он был элегантно одет: во фраке и начищенных штиблетах. Стоя у порога, глазами отыскивал свободное место. Не в меру матовое, как у мулата лицо и тонкий заострённый нос показались Бларамбергу знакомыми:

– Григорий Силыч, – сказал он тихонько, – да это же Виткевич. Поглядите! – И, не дожидаясь, как среагирует на это известие Карелин, штабс-капитан вскочил из-за стола и замахал рукой, привлекая внимание завсегдатаев:

– Ян! Ян Викторович, пожалуйста, сюда! Идите к нам!

Увидев своих, Виткевич широко улыбнулся и, легко прошествовав между столиками, оказался в кругу друзей.

– Какими судьбами, Ян? – пожимая ему руку, спрашивал Бларамберг. – По нашим расчётам, ты должен есть шашлыки с эмиром бухарским, а ты вдруг появляешься в этой ресторации!

Карелин и другие господа тоже высказали своё удивление, ибо каждый, кроме купца Герасимова, знал, что этот щеголевато одетый молодой человек – адъютант генерал-губернатора Оренбургского края Перовского и что генерал год назад отправил его по сугубо политическим делам в Бухару.

– Господа, – искренне улыбался он, усаживаясь рядом. – Мне повезло. Я узнал в Тифлисе о вашем местопребывании и поспешил сюда.

Виткевич особое расположение питал к Бларамбергу – они были хорошими друзьями, и, говоря, всё время смотрел ему в лицо; лишь изредка, приличия ради, он обращал свой взгляд на Карелина. С ним он тоже имел дела, но чисто служебного порядка. Они виделись, когда Григорий Силыч обращался за какой-либо помощью к Перовскому и непременно сталкивался с его адъютантом.

– Ах, Иоган, если б ты знал, как ты сейчас мне нужен! – заговорил Виткевич, похлопывая Бларам-берга по плечу.

– У тебя всё благополучно? – насторожился тот.

– Да, разумеется. Я встречался с эмиром и видел это царство караванов и мечетей. Между прочим, господин поручик, – обратился он вдруг к Фелькнеру, – вы могли бы найти применение своим способностям в Бухаре. Эмир просит нашего государя, чтобы прислали в его ханство хотя бы двух горных инженеров для обнаружения естественных богатств.

– Любопытно, Ян Викторович! – возликовал Фелькнер. – И что же: я могу предложить свои услуги?

– Чёрт бы вас побрал. – пошутил Карелин. – Вам покажи бухарскую мучную конфетку, и вы бросите меня на произвол судьбы посреди Каспийского моря!

Все засмеялись, и Виткевич заговорил вновь:

– Господа, об экзотике и прочих бухарских прелестях – потом. У меня – разговор самый серьёзный. – Он оглянулся на сидевших рядом, за столиком, господ чиновников из таможни и заговорил тише: – В Бухаре до меня побывал английский агент Бёрнс. Англичане замышляют не более не менее как проторить путь из Индии в Афганистан, а оттуда прямым путём в Бухарское и Хивинское ханства. В кабинете лорда Окленда в Ост-Индии уже разрабатываются планы захвата афганских территорий. Английские купцы-негоцианты уже фрахтуют корабли и загружают трюмы, чтобы выгрузить товары в Индии, а потом наводнить ими рынки Бухары и Хивы… Вы, конечно, понимаете, господа, о чём я говорю. Все эти предпринимательства англичан делаются в пику русской политике. Если им удастся осуществить задуманное, то русскому промышленному капиталу никогда не выбраться в среднеазиатские ханства.

– Что же предпринимаем мы? – заинтересовался Карелин, в то время как официант «подплыл» с подносом и ловко принялся расставлять на столе заказанные блюда. Когда он, обтерев салфеткой, поставил бутылку французского рома и удалился, Виткевич ответил:

– Прямо из Бухары, почти не задерживаясь в Орске и Оренбурге, я проследовал с важнейшими известиями в Петербург. Мои сообщения произвели должное впечатление на Нессельроде. Граф по сему вопросу встречался с государем императором и теперь… – Виткевич умолчал, что на руках у него инструкции самого государя, касающиеся эмира Афганистана. Подумав, сказал: —Образуется антианглийский союз. Мы обязаны воспрепятствовать британцам в их далеко идущих планах.

– Ну, а я-то зачем тебе нужен? – напомнил о себе Бларамберг.

– О, Иоган! – спохватился Виткевич. – Нессельроде разрешил мне подбирать, на моё усмотрение, способных офицеров и звать с собой в Тегеран, в распоряжение нашего полномочного министра графа Симони-ча. А уж там мы найдём тебе дело, будь спокоен!

– Что ж, перспектива заманчива, – ответил Бларамберг.

Карелин насупил чёрные широкие брови. Глаза его потемнели:

– Что сие значит, господин штабс-капитан?!

– Не беспокойся, Григорий Силыч: если я и окажусь в Тегеране, то не раньше, чем мы закончим нашу каспийскую экспедицию.

– Жаль, Иоган, – Виткевич с укоризной посмотрел на Карелина. – Григорий Силыч, неужели нельзя обойтись без штабс-капитана?

– Никоим образом, – отрезал начальник экспедиции. – Да и уж коли на то пошло, господин Бларамберг выполняет инструкцию Генерального штаба. Не посмеет же он нарушить все предписания и податься к чёрту на кулички!

– Да, Ян, мой начальник прав. Окончим пустой разговор. Но обещаю тебе, если ещё не будет поздно, после экспедиции я сразу подам рапорт о переводе моей персоны в распоряжение тегеранского посольства…

Сам собой разговор перекинулся на другие проблемы. Заговорили о необходимости открытия консульства в Персии, о сражениях в Дагестане. Поздно вечером Виткевича проводили к коменданту Бахметьеву, где он остановился, сняв комнатушку. Бларамберг остался ночевать у него.

Ещё через день поручик Виткевич на сторожевом бриге отправился в Ленкорань, а оттуда через Тавриз – в Тегеран. Бриг «Св. Гавриил», на котором размещался Кирелин с офицерами, принял в трюм балласт, ибо корабль был почти пуст и на пути из Астрахани в Баку его изрядно покачало. Затем от командира Саринской морской эскадры капитана первого ранга Басаргина пришло сообщение, что посланные Карелиным раньше три купеческих судна «Св. Николай», «Астрахань» и «Св. Андрей» благополучно достигли устья Атрека. Карелин решил: пора отправляться в путь, и приказал офицерам и команде ночевать на корабле…

Перед рассветом с «Бакинских ушей» [5]5
  Название горы, возвышавшейся над Баку.


[Закрыть]подул ветерок. С каждой минутой он крепчал, и шкоут «Св. Гавриил» поднял паруса. Отойдя от берега, корабль дал прощальный салют из пушек и взял курс на восток. Следом плыл пакетбот «Св. Василий». К полудню миновали остров Нарген, а вечером прошли мимо Вульфа. До самой ночи моряки не покидали палубу, грелись на солнышке, глядели в море на тюленей. Изредка то с одной, то с другой стороны корабля выныривали они из воды, шевелили ластами и с любопытством вытягивали усатые мордочки. Корабельный пудель, которого прихватили на борт перед самым отплытием, освоившись, ошалело лаял на морских зверьков.

На другой день занимались приведением в порядок предметов коллекции естественной истории, собранных в окрестностях Баку и привезённых из Талыша Бларамбергом и Заблоцким-Десятовским. Карелин этим делом руководил сам и теперь, более чем когда-либо, походил на учёного-естествоиспытателя. Он стоял у стола в серых плисовых брюках, заправленных в сапоги, в белой рубашке, поверх которой был чёрный жилет, а на глазах поблёскивали круглые без оправы очки. Григорий Силыч рассматривал каждый листик, цветок, веточку, «пришивал» в альбом, ставил очередной номер и латинскими буквами подписывал название экземпляра.

Однако мирному препровождению времени скоро пришёл конец. Через двое суток, когда уже завиднелся восточный берег и была запеленгована гора Большой Балхан, ветер начал менять направление. То он дул с моря на сушу, то напротив – с суши на море, а потом подул с юга. Парусники, подвластные его воле, скользили по морю в разных румбах и не могли приблизиться к берегу, хотя остров Челекен был в четырнадцати милях. Ночью вовсе заштормило. Оба корабля находились рядом, и Карелин начал побаиваться – как бы не столкнулись. Штурман тоже приглядывался к пакетботу с опаской. Огни его мелькали слишком близко, малейшая оплошность – и не миновать беды. Видимо, угрозу столкновения почувствовали на пакетботе: вскоре он отошёл в сторону и пропал в ночной темноте. Наутро уже пакетбота не увидели.

Ветер утих. Шкоут медленно приближался к острову Огурджинскому. Большим жёлтым пятном проступал он в море. Серая дымка то прятала его, то вновь открывала взору путешественников. Бларамберг определил расстояние до острова – восемь миль – и сказал:

– Доберёмся к полночи, не раньше. Вот если б ветерок с севера дунул!

Подошли, однако, к вечеру, в сумерках. Остановились в некотором отдалении от северной оконечности. Едва выбросили якорь и опустили паруса, на островке замаячил огонёк. Штурман высказал соображение, что островитяне заметили шкоут и дают знать о себе.

– Подождём до утра, – ответил Карелин. – На всякий случай удвойте вахту. Бог знает, кто там на острове…

Утром, едва развиднелось, вахтенный матрос с марса-реи увидел возле восточного берега пакетбот:

– Ваше превосходительство! – закричал он сверху ошалело. – Нашёлся! «Святитель Василий» цел! Вижу! Словно на ладони у меня! Цел и невредим!

Офицеры перекрестились: «Слава те господи» и повеселели. Карелин тотчас распорядился, чтобы урядник взял с собой десятерых казаков и отправился к пакетботу. Казаки забегали, засуетились по палубе. Музуры спустили на воду гребной катер и сели за вёсла. Отплыть, однако, не успели. От Огурджинского отделилась туркменская парусная лодка и направилась к русскому шкоуту. Это была персидского типа лодка – гями, русские видели такие суда на причалах бакинской гавани. Она была окрашена в густой оранжевый цвет, и над нею трепетал серый холщовый парус. Судя по размерам, гями могла вместить до сотни человек, но на её борту виднелось лишь несколько: рулевой и ещё двое в чёрных туркменских тельпеках.

Карелин и офицеры «замерли» у борта в ожидании туркменского судёнышка.

– Между прочим, «Огурджинский» – значит разбойничий. Так, по крайней мере, переводится с мусульманского языка, – сказал предупредительно Фелькнер.

– Не хотите ли вы сказать, поручик, что на нас идёт разбойничья лодка? – улыбнулся Бларамберг, сняв треуголку и пригладив курчавые волосы.

– Как знать, – отозвался Фелькнер. – Может быть, эти разбойники и пакетбот наш захватили. Иначе, почему штурман со «Святителя Василия» не даёт о себе знать? Связанные, небось, лежат, а то и вовсе– без голов. Может быть, зарядить пушку да пугнуть этих плутов в лодке?

– Я вам заряжу! – возмутился Карелин. – Болтай, да знай меру, поручик. Стрельнешь по ним из пушки – ещё на сто лет от себя отгонишь.

– Да я шучу, Григорий Силыч, – засмеялся Фелькнер, но Карелин отмахнулся: нашёл, мол, время шутить.

Лодка приблизилась, и все увидели в ней штурмана Васильева и трёх туркмен в тельпеках, в бязевых рубахах и таких же штанах – балаках. Туркмены легко и очень быстро опустили парус. Музуры кинули им трап. «Слава те господи!» Купец Герасимов, узнав в туркменах Кеймира и слугу Кият-хана, суетился у борта и протягивал руку.

– Держись, пособлю… Смелей, смелей… Ай, не узнал? – спросил он громко, схватив за плечи Киятова слугу, затем поздоровался за руку с Кеймиром. Повернувшись тотчас к Карелину, представил обоих:

– Григорий Силыч, это вот человек Кият-хана – Абдуллой кличут, а этот пальван – хозяин островка, Кеймир-хан.

– Здравствуй, хозяин, – сказал Карелин и протянул Кеймиру руку, оглядывая его высокую, мощную фигуру. Гость и огурджинский хан были одного роста, и в плечах одинаковы. Одеты лишь по-разному. Карелин небрежно, но опрятно – в белой шёлковой рубахе, в чёрных брюках и сапогах. Кеймир ничем не походил на хана, скорее на бедняка-рыбака, уж очень простоват был с виду. Григорий Силыч за словом «хан» всегда видел вельможу в шёлковом халате и в жёлтых крючконосых сапогах. Таким был правитель Букеевской орды хан Джангир, у которого жил когда-то Карелин, таким он видел мангышлакского хана Пиргали. Этот же – в бязевой робе. Перекинувшись приветствием с Кеймиром, начальник экспедиции также внимательно оглядел Абдуллу, нимало подивившись, что слуга Кията изъясняется на чистейшем русском языке:

– Где научился по-нашему?

– Я ведь казанский татарин, – живо отозвался Абдулла. – Кият взял меня к себе из Астрахани мальчишкой, я беспризорником был. С тех пор, вот уже больше тридцати лет, и служу Кият-хану. И приплыл сюда, чтобы звать вас, господин начальник, к хану. Большой той будет в честь вашего прибытия!

Карелин на мгновенье задумался, посмотрел на север, в сторону Челекена, куда указывал рукой Абдулла.

– Вот что, казанский сирота, – засмеявшись, сказал он, – плыви к Кият-хану и скажи ему, что на обратном пути непременно к нему заверну. А сейчас некогда. Сначала к Астрабаду направимся.

– Вах-хов, как же так, а? – заканючил слуга, но Григорий Силыч уже повернулся к штурману Васильеву и принялся расспрашивать: что случилось с ними. Тот рассказал о том, как пакетбот в темноте чуть не налетел на шкоут и сколько пришлось вложить сил, чтобы отойти подальше.

– Слава богу, всё обошлось, – облегчённо вздохнул Карелин и велел офицерам и казакам садиться в катер. Туркмены принялись помогать музурам и казакам. Кеймир выхватил у одного из казаков треногу бу-соли, легко и ловко опустил за борт, прямо на дно катера. Тут же отправились к острову. Следом от шкоута отошёл второй катер, гружённый палатками, провиантом, солдатской посудой.

Кибитки Кеймира виднелись чуть ниже могилы снятого, напоминающей издали, с моря, корабль с подмятыми парусами. Около полсотни островитян – смуглых, бородатых, в драных халатах и запылённых тельпеках, обвешанных ножнами, длинноствольными ружьями, удочками с самодельными крючками, – встретили «капыров» с почтительным любопытством возле самого берега. Едва русские ступили на сушу, островитяне, осмелев, принялись предлагать им свою скудную добычу. Один тряс перед казаками верёвкой с сушёной рыбой, другой предлагал тюленьи шкуры, третий развязывал мешок со жгутами сушёной дыни. Некоторые казаки, не видевшие этакой диковники, полезли за мелочью в карманы. Сушёную дыню тотчас раскупили. Другие островитяне, видя, что на дыне можно заработать, кинулись к чатмам, что стояли южнее святой могилы, и тоже попёрли оттуда сушёное лакомство.

Кеймир между тем, не без помощи татарина Абдуллы, привёл начальника экспедиции и офицеров к своим кибиткам и пригласил внутрь. Лейла, а вместе с нею и сын, Веллек, бросились наполнять чайники кипятком и понесли их на ковёр, гостям. Карелину не раз приходилось бывать в юртах кочевников. Частенько он гостил у кайсаков и туркмен Мангышлака, но к иомудам зашёл впервые. Здешняя кибитка почти ничем не отличалась от ранее виденных, разве что была приземистее и шире. Посреди был разостлан ковёр, сбоку стоял большой кованый сундук, на нём одеяла. С другой стороны, на териме, висели доспехи джигита: сабля в позолоченных ножнах, пистолет персидской работы, ружьё-хирлы. И рядом стояло ещё одно ружьё, винтовое, английского образца. Пожалуй, эти воинские доспехи и делали хозяина «ханом», о другом богатстве ничто в доме не говорило. Офицеры с любопытством осмотрели оружие, Бларамбер спросил:

– Откуда здесь английская винтовка?

– Ай, сын у него любит много стрелять, – охотно пояснил Абдулла. – У персов Кеймир её купил. – И без всякой связи к сказанному переводчик продолжал: – Батька начальник, люди собрались, хотят знать – будешь ли открывать торговлю и какие товары привезли?

Карелин кивнул на купца. Тот скупо ответил:

– Казаны есть, если желаете, посуда всякая, хомуты, гужи, кузнечный набор…

– Кеймир-хан, – обрадованно сказал Абдулла. – Вот ты хотел кузницу заиметь – Санька привёз её.

Хозяин юрты от неожиданности даже вздрогнул – такое магическое действие произвели на него слова переводчика. Он давно мечтал обзавестись кузницей, чтобы самому делать и оружие, и крючки рыболовные, и кирки, и заступы. Переведя дыхание, Кеймир спросил:

– Мехи есть?

– Есть, – ответил Герасимов. – Мехи, наковальня, молот, решётка для углей – полный комплект. Только ведь я её за что попало не отдам. Коли хочешь взять у меня кузницу, неси харвар овечьей шерсти.

– Эка загнул! – упрекнул купца Карелин. – Да где он тебе возьмёт столько шерсти!

Услышав, сколько просит купец за кузницу, Кеймир снял тельпек, почесал затылок и задумался. Разговор сразу перекинулся на другое: на житьё-бытьё туркмен, на промыслы, но хозяин уже не слышал ничего, весь был занят заботой – где найти харвар шерсти. Внезапно он встал и вышел наружу. Без него подали шурпу. Гости сытно поели, выпили чаю, удивляясь: куда же делся сам хан, но его и след простыл. После угощения Карелин распорядился, чтобы казаки ставили палатки. Вскоре парусиновые пологи затрепетали на ветру в некотором отдалении от кибиток. Устроившись в палатке, начальник экспедиции пригласил к себе своих коллег:

– Ну что ж, Иван Фёдорович, думаю, есть резон заняться составлением карты острова. А вам, господин Фелькнер, советую пробить несколько шурфов. Говорят, воды здесь маловато, может, отыщете?

Все занялись своими делами. А Карелин с купцом, в сопровождении детворы, потому что все взрослые вместе с Кеймир-ханом куда-то исчезли, отправились к восточному берегу острова, обследовать его на предмет устройства корабельных стоянок.

– Ну что ж, Саня, берега здесь великолепные, лучшего и искать не надо, – удовлетворённо говорил Карелин. – Вот только узнать бы, какова тут глубина. Посмотрев на детвору, Григорий Силыч спросил: – Плавать, нырять умеете?

Дети поначалу не поняли, а потом, сообразив, живо заговорили и принялись стаскивать с себя одежонку.

– Кто достанет камень или ракушку, или другой какой предмет со дна, тому начальник даст серебряный рубль, – сказал детворе Герасимов и показал монету.

Ребята понимали: надо лезть в воду, но зачем – понять пока что не могли. Тогда купец крикнул переводчика, который сидел возле палаток, беседуя с казаком. Татарин тотчас повторил условие по-туркменски. Ребятишки, переглядываясь, отступили от берега. Один из них пояснил, что ни один человек дна не достанет, настолько здесь глубоко.

– Вот и спасибо! – похвалил подростка Карелин и отдал ему рубль. Другим роздал медную монету. А сопровождавшему уряднику сказал: – Ступайте, приплывите сюда на шлюпке и измерьте глубину…

Вскоре казаки доложили, что глубина у восточного берега повсеместно подходящая – от 12 до 16 футов. И Карелин окончательно утвердился в мысли, что здесь надо открывать факторию.

Ночевали в палатках. К утру настолько замёрзли, что пришлось укрываться сюртуками и шинелями. Казаки охраняли спящий лагерь, прислушиваясь к ночи, но, кроме шума волн, ничего не слышали. Утром топографы вновь отправились на съёмки. Поднялись на самое возвышенное место, к могиле святого Мергена. Бларамберг обошёл густую поросль тамариска, за которой проглядывал небольшой двор с кучей камней и большими рогами архара, и примостился на бугре. Отсюда был виден почти весь остров. Оглядывая пространство, он увидел идущих от пастухов туркмен и спустился к ним.

Островитяне несли огромные мешки, сгибаясь под их тяжестью. Что было в них – никто не знал. К берегу, куда шли нагруженные люди, поспешили от палаток казаки и музуры, присоединились к ним сам Карелин и купец Герасимов, затем подоспели Фелькнер, Десятовский и все остальные. Достигнув берега, где стояли русские катера и туркменская гями, островитяне сняли с плеч чувалы и принялись грузить их на судно.

– Хов, Кеймир-хан! – первым окликнул пальвана Абдулла, – Что это у тебя в чувалах?

Кеймир насупился и отвернулся. Абдулла сразу понял: что-то запретное сделал хан-огурджали. Подошёл Герасимов. Наполовину по-русски, наполовину по-туркменски спросил, что грузит хозяин.

– Шерсть, – сказал Кеймир. – Один харвар шерсти. Давай поедем, отдашь мне кузницу…

Герасимов вытаращил глаза: явно не ожидал такого. Однако упускать даровое добро было не в его правилах. Кликнув музуров, чтобы поскорее садились да помогли загрузить в трюмы товар, он прошёл на гями и принялся развязывать чувалы и ощупывать овечью шерсть. Спросил Кеймира:

– А верблюжьей нет?

– Есть, есть, – ответил тот. – Немножко есть…

– Ну, молодец, Кеймир-хан. А кузницу сейчас же возьмёшь. Хорошая кузница, ух! Сам бы кузнечил, да силой не вышел!..

Гями отошла и вскоре причалила к борту русского шкоута. Карелин и офицеры поняли, что здешний хан повёз Саньке шерсть в обмен на кузницу, но никто и не подумал, откуда Кеймир взял эту шерсть. Догадался лишь один Абдулла: Кеймир-хан со своими людьми остриг всех пятьсот баранов Кият-хана, пасущихся на острове. Но Абдулла не посмел и намекнуть русским о своей догадке. Предай тайну огласке – и киржим Абдуллы вместе с ним, наверняка опрокинулся бы в море. А кому хочется умирать прежде времени!

Часа через два Кеймир вместе с островитянами стаскивал с лодки наземь новые кузнечные мехи, наковальню, молот, всевозможные щипцы и щипчики, полосовое железо для поделок и даже мешок каменного угля. Глаза Кеймира горели азартным блеском: мечта его – стать кузнецом, иметь собственную кузницу – сбылась. Теперь он, не откладывая, соорудит сарай и установит в нём печь с трубой…

– Ну вот, – приговаривал Герасимов. – Теперь с богом, куй себе на здоровье.

И Абдулла, как бы ничего не подозревая, поздравил Кеймира:

– Да, Кеймир-хан, это хорошо. Весь народ тебе поклоняться станет…

– Народ и без кузницы меня уважает, – грубо ответил Кеймир и выразительно посмотрел в глаза слуге Кията.

Абдулла стушевался и ещё больше перетрусил: как бы не расправились с ним огурджалинцы. И ночью он не отходил ни на шаг от лагеря, боясь за свою жизнь. Утром поднял парус и с тремя челекенцами отправился к Кият-хану.

В эту же ночь Карелин, пригласив Кеймира к себе в гости, завёл исподволь разговор об острове. Сидели возле костра, смотрели, как булькала в казане уха, и мирно беседовали.

– Ну что ж, Кеймир-хан, спасибо тебе за хлеб-соль, – говорил Карелин. – Видно по всему, что расположен ты к нашему брату – русским. Живёшь, однако, бедновато, хоть и ханом зовёшься. А о людях твоих и говорить нечего: нищета. Оставлю тебе муки да пшена сарачинского, накорми их хоть раз досыта.

Кеймир, насупившись, молчал. Карелин продолжал тихонько:

– Небось, не жалует тебя Кият-хан? Все они одинаковы. Что Кият, что Джангир из Букеевской орды. Бороться за своё надо…

Герасимов, вороша под казаном угли, вздохнул мечтательно:

– Эх, кабы на твоём островке завод рыбный построить! Продай мне островок, пальван!

– Ва-хов, – изумился Кеймир. – Зачем смеёшься, урус? Остров продам – сам где жить буду?

– Здесь и будешь жить. Всё останется при тебе, ничего не трону. Пусть пасутся бараны, пусть люди молятся у овлия, пусть живут, как жили. Рыбу буду коптить. А тебя своим старостой сделаю.

– Тимофеич, ты сколько ему за шерсть уплатил? – спросил Карелин.

– Да ведь кузницу целую…

– Мало, Саня. Мало. Выдай ещё десять червонцев.

– Да ты что, Григорий Силыч, бог с тобой!

– Выдай, говорю, немедля! Я, брат ты мой, за такие дела не милую. Живо отправлю назад, в Астрахань.

Купец, обиженно посапывая, достал кошель и неохотно отсчитал десять червонцев ассигнациями.

– А теперь продолжай, балакай, – подсказал Карелин. – Попроси, может, пальван на откуп свой остров отдаст. Отдаёт же Кият рыбные култуки на откуп, и он тоже может. А что касается купли-продажи, что-то не слышал я, чтобы туркменцы землёй торговали…

После ужина, когда Карелин скрылся в палатке, Герасимов, оглядевшись по сторонам, вновь спросил:

– Ну так как, пальван? Продашь островок?

– Сколько заплатишь? – дрогнул тот.

– Ну вот, считай, и договорились, – повеселел Санька. – Главное – было бы твоё согласие, а о цене потом потолкуем. Ты пока сам как следует подумай, и помни: ущерба тебе – никакого, а выгода – превеликая.

Огонёк не угасал до утра. Туркмены ушли к своим кибиткам, офицеры и часть казаков спали в палатках, а у костра сидели трое часовых с винтовками. Рано утром, едва засинело на море, Кеймир вновь пришёл в лагерь: помочь собраться в дорогу. Офицеры и казаки наспех умылись, принялись укладывать палатки. На восходе солнца погрузились в катера, отчалили от берега. Плыли молча, лишь поскрипывали уключины. На море была чарующая утренняя тишина, и вдруг заливистый собачий лай донёсся со шкоута. Это пудель Болван, соскучившись по казакам, не выдержал, высказал свою собачью радость. От неожиданности все засмеялись. А на берегу крутолобые псы Кеймира, услышав лай, выскочили к воде и заметались из стороны в сторону, не понимая, откуда могла взяться чужая собака.

Карелин с Бларамбергом покинули остров последними. На прощание подарили Кеймиру инкрустированный кальян, жене его – золотые серьги, сыну – кавказский кинжал, а девочкам насыпали в подол конфет в бумажках. Уже из катера, когда отплыли, Карелин крикнул:

– Насчёт острова не сомневайся! Выгодное дело!

В полдень корабли подняли паруса, выписали полукруг и пошли на юг.