Текст книги "Государи и кочевники"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

ПОСЛЕ БИТВЫ

Шах потерял крупный отряд карателей. Гоклены в соединении с иомудами разбили при Сенгирь-Суате восьмитысячное войско. Вся воинская верхушка пала, не успев обнажить сабли, 1400 человек взяты в плен, вдвое больше убито. Туркменская конница лавиной пронеслась по астрабадскому берегу, опустошила не менее десятка сёл. Астрабад, ещё не оправившийся от чумы, побывавшей в его жилищах четыре года назад, окончательно пал, осыпанный пеплом и пылью. Люди бежали из него на юг, в Сари и Ашраф, в горные сёла. Лишь немногие остались на месте. И лишь после того, как туркмены ушли в свои пределы, астрабадцы боязливо начали возвращаться на разгромленное пепелище.

Немало потерь понесли и туркмены. Весь гокленский край был вытоптан конницей Максютли, юрты сожжены, отары и стада угнаны в Персию. Душераздирающий плач стоял в аулах.

Почти весь май шёл размен пленными. По установившейся издавна традиции туркмены отдавали трёх персов за одного иомуда, но пленных почти не убывало. Весь караван-сарай на Кару-Су был забит каджарами. Писцы составляли списки, несли Махтумкули-хану к берегу реки, где стоял он со своей грозной конницей. Ближайшие помощники хана – Якши-Мамед, Аман-Назар и другие именитые люди принимали списки, передавали на ту сторону реки, каджарам: проходил день, другой, и за пленниками приезжали их родственники. Цена известна: от 300 до 1500 реалов за душу. Чем богаче пленник, тем дороже он стоил.

Были в эти дни на стороне Махтумкули-хана и гур-генцы. Пиргали, взимавший в пользу шаха налоги с туркмен, торгующих в Астрабадской провинции нефтью, ныне сам участвовал в битве и поживился немалой добычей. Мамед-хан тоже поддался соблазну. Что касается Назар-Мергена, то этого человека трудно было понять: чью сторону поддерживает он? Во всяком случае, Назар-Мерген всегда был на стороне победителей. Именно за двоедушие и ненавидел его Кият. Сейчас Назар-Мерген не разлучался со своим новым зятем, Якши-Мамедом. Молодой атрекский хан взимал с каджаров большие деньги и откупные дары, и немало добра перепадало от него в руки Назар-Мергена.

Размен пленными завершили к концу месяца. Тех, кто остался невыкупленным, ханы отдали рядовым джигитам и сами с богатой добычей двинулись домой. Ехали большими отрядами. Пыль висела над равниной, возвещая о приближении победоносного войска туркмен. Чем ближе подъезжали к Кумыш-Тёпе, тем чаще отделялись от войска группы джигитов, направляясь в свои аулы. Назар-Мерген пригласил сердара и зятя к себе в гости. Махтумкули-хан отказался и отвернулся, чтобы скрыть злую усмешку, исказившую его жёсткое горбоносое лицо. Как и Кият, сердар не выносил Назар-Мергена. И сейчас терпел его лишь потому, что этот двуличный стал тестем Якши-Мамеда.

– Ну, а ты-то, дорогой зятёк, конечно, заглянешь в мою кибитку! – засмеялся Назар-Мерген. – Спешить тебе, вроде бы, теперь некуда.

Якши-Мамед понял, на что намекает тесть. Да и как не сообразить, когда жена Якши-Мамеда, бесподобная Хатиджа, находится в кайтарме [6]6
  Кайтарма – старый туркменский обычай возврата невесты с дом отца до уплаты калыма.


[Закрыть]у отца! Однако, чтобы не показать своего страстного желания увидеть любимую, Якши-Мамед немного помолчал, почванился и лишь потом согласился:

– Да, хан-ага, пожалуй, я навещу тебя… Отдохнём немного.

Возле четырёх кибиток Назар-Мергена суетились женщины. Дымил тамдыр, а из огромного казана струился ароматный пар, уведомляя, что хозяина и его гостей ожидает вкусный обед. Увидев подъезжающих всадников, женщины метнулись за кибитки к агилу. И только старшая жена гургенского хана, Сенем, осталась на месте. В глазах у неё светилась радость. Надежды, что муж вернётся с поля битвы цел и невредим, сбылись. И всё же она спросила, всё ли благополучно. Назар-Мерген гордо повёл мясистым носом, колыхнул обеими руками пышную, с проседью бороду:

– Слава всевышнему, все живы, здоровы…

У входа в белую юрту тесть и зять сняли сапоги, помыли руки и, оказавшись в жилище, блаженно опустились на ковёр, по которому были разбросаны небольшие пуховые подушки. Сенем тотчас принесла чайник и стопку пиал, лукаво взглянула на зятя: понятно, мол, зачем приехал. Якши-Мамед немного смутился, но про себя подумал: «Надо обязательно встретиться с милой Хатиджой, иначе сердце моё превратится в пепел». Вскоре вошла и она: высокая, улыбчивая, светлоликая. Внесла вазочку с колотым сахаром, словно дала понять мужу, как хорошо ей живётся у родителей. Ставя вазу на ковёр, заглянула Якши-Мамеду в глаза озорным и одновременно страдальческим взглядом. Жарко у него стало в груди, по телу пробежал озноб.

– Не скучаешь, Хатиджа? – спросил он.

– Некогда скучать, – ответила она. – Всё время занята… – Но глаза говорили иное: скучаю по тебе, жду тебя…

Хатиджа задержалась в юрте дольше, чем подобает, и отец недовольно закряхтел. Якши-Мамед понял старика и прошептал:

– Немного осталось ждать, джейранчик. Скоро мы опять будем вместе.

Хатиджа, поклонившись, вышла, и Якши-Мамед решил: «Ждать не буду больше ни одного дня. Сегодня же надо встретиться с ней!» Тестю же сказал: мол, всё делаю, как велит обычай, выдерживаю сорок дней. Не в калыме дело, мог бы внести его хоть сейчас. Назар-Мерген согласился, что соблюдение обычая – главное для благочестивого человека, особенно если он из знатного рода, ибо на богатого смотрят бедные. Да и дети учатся святости у родителей.

– Какой шайтан, такой и шайтаненок, – закончил он и довольно расхохотался.

После обеда Якши-Мамед распрощался с родителями жены, сославшись на то, что надо ещё погостить у сестры. С её мужем, Аман-Назаром, и в сражении, и на Кара-Су вместе были. Неловко будет, если не навестить их дома. Но и здесь сестра и зять были лишь предлогом, а истинная причина – встретиться с Хатиджой с глазу на глаз. Привязав коня к агилу и узнав, что Аман-Назара нет, Якши-Мамед обрадовался: «Сам аллах идёт мне навстречу. С сестрицей без всяких помех договорюсь».

– А где же твой муж, Айна? – спросил он, усаживаясь.

– Как где? – удивилась сестра. Это была рослая полная женщина, пятью годами старше брата и намного спокойнее и степеннее его. Убедившись, что Якши-Мамед действительно не знает, где Аман-Назар, она охотно сообщила:

– Все наши на Атрек подались. Кто на лодках, кто на арбах. Говорят, опять русский купец за рыбой приплыл.

– Какой купец? – насторожился брат.

– Ай, тот самый, желтоволосый… Санька.

– Давно уехали люди?

– Вчера ещё, братец. Говорят, вместе с купцом приплыл человек от ак-падишаха. Отец опять о подданстве начнёт хлопотать.

Якши-Мамед недовольно засопел, но и не двинулся с места. Когда сестра села рядом, на ковёр, он сердито заговорил:

– Отец помешался на этих русских. Потерял всякую гордость мусульманина. Назови мне, Айна, ещё хоть одного человека, который бы тридцать лет подряд просился в слуги к царю? Ну отказал царь, плюнь и утри, как говорится, бороду. Эти царские лизоблюды отца за человека не считают, а он всё об одном и том же: «Спасение наше в русских – это могучий народ».

– Не знаю, братец, права я или нет, – отозвалась Айна, – но отцу русские вреда никакого не сделали. А каджары и Хиван-хан немало зла принесли. В Тифлисе и Петербурге отца ценят.

– Отца-то, может быть, и ценят, – согласился Якши-Мамед. – Но нет ничего больнее, Айна, чем унижение. Три года я учился в Тифлисе, три года жил вместе с дворянами и офицерами. Ни один из них не тронул меня пальцем. Все меня снисходительно похлопывали по плечу. А это самое постыдное для джигита. Похлопывая, мне как бы говорили: «Ничего, дикарь, поживёшь у нас, человеком станешь».

– Спесив ты, Якши-Мамед, – отозвалась сестра. – Другой на твоём месте благодарил бы русских за то, что уму-разуму учили. Ведь, кроме тебя, на всём берегу никто по-русски писать не умеет! А ты презираешь своих же благодетелей…

– Не знаю, Айна, может быть и спесив. Не выношу я ни жалости к себе, ни снисхождения.

Видя, что братец немножко успокоился, Айна спросила:

– Если домой собираешься, то поспеши… иначе не увидишь русских, уедут.

– Обойдусь без них. Сейчас у меня иная забота, – Он сильно смутился, и сестра смекнула, в чём «его забота».

– С ней хочешь встретиться?

– А как ты думаешь…

– Я об этом давно перестала думать. Говори, что от меня требуется?

– Айна, сходи к ней и передай осторожно: пусть к речке выйдет, как стемнеет. Я буду ждать её там.

– Вий, ненасытный, – беззлобно замахнулась на него сестра. – Мало тебе одной… – И пообещала: – Ладно, отдыхай пока, сейчас схожу, – и вышла из юрты…

Вечером он сел на коня, поехал к реке. Берег её отделён от аула небольшим пустырём. Сотни тропинок ведут от аула к берегу и дальше. За протоком Камыш-Тёпе-агызы они теряются, ибо на пути ещё семь небольших речек, образующих дельту Гургена. Хотя и мелководны они, но существуют на них броды и общая дорога, к которой и протоптаны тропки. Острова гургенской дельты – место гнездовья перелётных птиц и звериных нор. Днём только и. видно, как поднимаются да садятся в камышовые заросли птицы. А ночью на Гургене плачут шакалы. По берегу Кумыш-Тёпе-агызы тянутся развалины древнего вала Кызыл-Алан. Чуть ли не на тридцать фарсахов уходят они вверх по реке, в горы и непроходимые леса. Почти на всём протяжении сохранились не только стены, но и мрачные казематы и катакомбы – приют хищников и разбойного люда. Но часто в них располагаются и воины. Принц Максютли, продвигаясь к гокленам, заставлял ночевать своё войско в этих древних трущобах, чтобы прежде времени не вспугнуть туркмен. В этих же развалинах укрыл своих джигитов Махтумкули-хан перед тем как напасть на персидский лагерь. И сейчас, выехав на коне к реке и глядя на развалины Кызыл-Алан. Якши-Мамед думал: «Только что в них я прятался от шахского принца, теперь спрячусь от собственного тестя».

Он завёл коня в речку, левее пологого места, где берут воду, и начал его купать. Брызгал на чёрный лоснящийся круп, стирал воду ладонью, а сам косился на берег. Вот две старухи спустились к воде, наполнили кумганы и отправились к кибиткам. Немного погодя появились с кумганами и вёдрами подростки. Видели Якши-Мамеда, но в потёмках не узнали, не окликнули и не поздоровались. Он забеспокоился: не испугалась бы темноты Хатиджа! Но напрасно. Она пришла, не опасаясь, что кто-то на неё нападёт. Разглядев в темноте мужчину с конём, весело позвала:

– Эй, парень! Какую гелин ждёшь! Не меня ли? – И засмеялась шаловливо, пугая звонким голосом Якши-Мамеда. Выйдя с конём на берег, он схватил за плечи высокую, стройную Хатиджу и привлёк к себе. Обняв и поцеловав в щёку и шею, сел и начал надевать сапоги.

– Ты всё такая же шутница, – выговаривал ей без всякой строгости. – Живёшь без оглядки и опасений. А если бы это был не я, а кто-то другой?

– Вий, разве другие хуже тебя? – дерзко пошутила Хатиджа.

Якши-Мамед понял шутку, но нахмурился и засопел: слишком вольно ведёт себя жёнушка и много болтает. Хатиджа тоже угадала его настроение, присела на корточки, сказала со вздохом:

– Он уже обиделся. Даже пошутить нельзя… Стала бы я окликать, если б не знала, что это ты! Да я ещё до заката солнца начала следить за кибитками Аман-Назара, всё время ждала, когда же выйдет к реке мой муженёк. Смотрю – появился. И, как всегда, на коне…

Якши-Мамед встал, распрямился. Ласковые оправдания Хатиджи развеяли всякие подозрения и недовольство. Притянув её ещё раз к себе, он проговорил:

– Поедем к озеру Кютек?

– Зачем?

– Рыбок считать будем…

Хатиджа толкнула его в грудь, смущённо засмеялась:

– Слишком далеко… Дома спохватятся.

– Тогда поедем вот на тот островок, к речке Байрам-Киля? – нетерпеливо попросил Якши-Мамед.

Хатиджа покачала головой: какой, мол, ты бесстыдный, но противиться не стала. Вместе они сели на коня и подались к камышовым зарослям…

Встретились они и на другой вечер. Расположились за камышами на травянистой лужайке. Трава была сырая от вечерней росы, подстелили попону. Якши-Мамед лежал на спине, молчаливо смотрел на звёзды. Хатиджа, привалившись к нему сбоку, щекотала губы сорванной травинкой. Он то отворачивал лицо, то ловил её руку. Он чувствовал, как горячо она его любит, и гордость счастливого мужчины переполняла его. И совершенно он был сбит с толку, когда услышал:

– Ох, знал бы ты, мой джигит, как мне жалко бедняжку Огульменгли! – Якши-Мамед даже поднялся на локте, не понимая, почему Хатидже стало вдруг жаль его старшую жену. Он слышал да и своими глазами видел, как ссорятся между собой чужие жёны: каждая норовит чем-то унизить другую, оклеветать, обругать, осрамить при всех. А этой жаль Огульменгли, словно Хатиджа из её рук мёд пьёт.

– За что ты её жалеешь?

– Не знаю, милый… Худенькая она у тебя и тихая. Ты не обижай её, джигит…

Якши-Мамеда захлестнула волна обиды. «Если моя старшая жена не вызывает у Хатиджи ни ревности, ни соперничества – значит, она меня не любит!» – подумал он. Всё больше злясь на красавицу, неожиданно заявил:

– Ладно! Я сделаю так, что ты будешь сидеть у порога, когда я с Огульменгли буду пировать за сача-ком!

– Кто – ты? – засмеялась Хатиджа. – Неужели ты такой злой и нехороший? Никогда бы не подумала.

И Якши-Мамед от этих слов вновь обрёл равновесие. Хатиджа между тем задумалась, вздохнула и заговорила назидательно:

– Нельзя быть таким, милый. Раз ты взял двух жён, то у тебя должно хватить любви для каждой. Не обижай её, слышишь?

– Ладно, ладно, буду обнимать её на твоих глазах, – невесело хохотнул он и попытался привлечь Хатиджу к себе, но та отстранилась.

– Пойдём, пора.

– Посидим ещё немного.

– Нет, нет, не упрашивай… Давно уже ищут, наверно.

Она поднялась, отвязала коня и подождала, пока он встанет. Якши-Мамед собирался неохотно, лениво встряхнул попону, бросил на спину лошади, принялся седлать скакуна. Вскоре, подминая хрупкий камыш, они выехали к протоку, одолели его и оказались на своём берегу. Он ссадил жену с коня и ещё раз прижал к груди. Хатиджа хотела взять кумган, с которым пришла за водой, но его на месте не оказалось. Неуя^ели их выследили? Из темноты вдруг донеслось ворчание, мелькнула тень и пропала.

– Ну вот и кончились наши встречи, – сказала печально Хатиджа и тем удивила мужа. Ему казалось, она рада отвязаться от него, а получается наоборот: её повергла в отчаяние тяжесть разлуки.

– Завтра мне из дому не уйти, – быстро заговорила она. – Нас выследили… Милый мой, джигит мой, – зашептала страстно, гладя ладонями лицо мужа. – Ты быстрей неси свой калым, расплатись с отцом… Не могу я без тебя… – И, отпрянув, заспешила к кибиткам аула, где из тамдыров вырывались огненные языки и в отсветах огня мелькали людские силуэты.

Утром, попрощавшись с сестрой, Якши-Мамед, как ни в чём не бывало, подъехал ко двору тестя. Слез с коня, но в кибитку к Назар-Мергену не вошёл. Увидев тёщу Сенем, позвал её:

– Хов, Сенем-эне, хозяина, кажись, дома нет? Заехал к вам сказать «саг бол», а заодно и на жёнушку свою взглянуть.

Сенем, заливаясь краской от возмущения (это, конечно, она вчера следила за дочерью), сказала с укором:

– Принесёшь калым, тогда и увидишь свою красавицу. Спит она – намаялась, работы вчера было много.

Якши-Мамед засмеялся, сказал ещё раз «хош, саг бол» и подался на дорогу, ведущую к Атреку.

Едва он выехал из селения и миновал бугор Кумыш-Тёпе, заслонявший собой море, как увидел впереди на морском горизонте сразу пять кораблей. «Наверно гости теперь на берегу той справляют. Приехал отец, ишан, да и Аман-Назар не зря туда спешил», – подумал Якши-Мамед, невольно пришпоривая коня. В дороге он нагнал группу джигитов-гургенцев и до самого Атрека ехал с ними вместе. Они спрашивали у него: кто приплыл, зачем. Он не знал, что им отвечать, и отмалчивался.

Солнце уже садилось за горизонт, когда Якши-Мамед подъехал к своим кибиткам и слез с коня. Первым, кого он увидел, была мать, Кейик-ханым. Одетая по-праздничному, в малиновом кетени и бордовом борыке, она вышла из юрты, бряцая тяжёлыми украшениями из серебра. Судя по тому, что ни своих, ни приезжих в ауле нет, Якши-Мамед понял – мать ждёт гостей, должны приехать сюда с кораблей, а все именитые люди аула сейчас находятся там, у русских. Молодой хан недовольно и неловко поприветствовал мать и спросил:

– Кадыр-Мамед где?

– Там… Все там, сынок, тебя одного нет, – ответила она строго.

– Отец тоже у них?

– Нет, Кият на Дардже. Говорят, приболел.

– Без Кията они не ступят на наш берег, – сказал Якши-Мамед и направился к своей кибитке, возле которой стояла старшая жена.

– Какие новости? – спросил он, недовольно ощупывая её глазами и сравнивая с Хатиджой.

– Новости для всех одни, мой хан. Русские пожаловали.

– Слышал уже. Ещё что?

– Люди много раз приходили. Очень ждут тебя, мой хан. Хотят мстить кому-то.

– Мстить? – удивился Якши-Мамед и посмотрел в сторону соседнего порядка кибиток, где жили рыбаки и джигиты, преданные ему.

Там действительно давно поджидали своего хана, и сейчас, увидев, что он вернулся, к его кибиткам направились человек пять-шесть. Он подождал их и пригласил к себе в юрту, сказав жене, чтобы подала чай и что-нибудь закусить. Они не спешили выкладывать, с чем пришли. Якши-Мамеду хотя и не терпелось узнать, но раньше надо было «согреть сердце и успокоить душу» – слишком много хлопот опять появилось на туркменском берегу.

– Да, йигитлер, – сказал он философски, – мир подвержен распрям и дружбе, спорам и любви… – И потянулся к сундуку. Подняв крышку, он достал бутылку рома и несколько хрустальных рюмок. Туркмены легонько зароптали. Все знали слабость своего хана, и все знали, где он этому научился. Никто не мог сказать ему «брось эту дрянь», но и он никого из них не мог заставить выпить этот «напиток богов». Всякий раз, когда Якши-Мамед наполнял первую рюмку, он вспоминал и напоминал сидящим о том, что в юности жил у генерала на Кавказе, знал всех боевых офицеров и дворян. А когда выпивал первую рюмку и наполнял другую, начинал поносить нынешних русских, подчёркивая, что они столько похожи на тех его друзей-генералов, сколько собаки на львов. И сейчас, опрокинув в рот содержимое рюмки, заговорил:

– Русские, слышал, приехали… Но кто они и какого звания?

– Звания подходящего, хан, – ответил рыбак Овезли. – Приехал человек от самого ак-падишаха, а с ним Санька. Этот за рыбой, хоть и с опозданием. Братец твой и другие, которые рыбу не продали, все повезли свой прошлогодний засол ему. И скупает он втрое дороже. Тридцать реалов за батман.

– Обманул нас Мир-Багиров, – недовольно замотал головой Якши-Мамед и выпил ещё одну рюмку. И тотчас добавил: —Надо ехать к человеку ак-падишаха, у меня к нему разговор есть.

Джигиты тихонько засмеялись, а Овезли сердито заявил:

– С пустыми руками не поедешь! Как будешь смотреть в глаза человеку ак-падишаха, если даже рыбу для него не сберёг, отдал персу?

Якши-Мамед нахмурился, налил ещё одну рюмку и выпил. Джигиты, опасаясь, как бы хан не свалился раньше времени, незаметно убрали бутылку. Хан икнул, пожевал кусочек чурека и принялся бранить Герасимова:

– Санька виноват! Почему раньше не приехал? Почему наши талаги отдал Багир-беку?

– Не отдал, а отобрали у него, – возразил Овезли. – Да и Багир-бек не купил у нас рыбу, а обманул.

Сидящие на ковре джигиты подтвердили в один голос, что Багир-бек всему виной, и с него надо взыскать убытки.

Якши-Мамед потеребил чёрную бородку, прищёлкнул языком и глаза его опять «пустились на поиски бутылки».

– Всё, Якши-Мамед-хан! – сказал Овезли. – Бутылку увёл аллах, а свои суда из Астрабадского залива спешит увести Багир-бек. Возмездия нашего боится. Мы посоветовались и решили – сегодняшней ночью нападём на его расшивы и возьмём всё, что он недоплатил. Если с нами не пойдёшь, то благослови.

Но Якши-Мамед больше уже не слушал Овезли.

– Правильно, йигитлер, правильно! – выкрикивал он, натягивая сапоги. – Этот шайтан много нам задолжал… Давай, поехали!

Сборы были недолгими. Не прошло и часа, как к берегу уже мчались на конях человек шестьдесят – семьдесят, не меньше. Якши-Мамед – впереди отряда. Вскоре атрекцы пересели в киржимы и подняли паруса…

Ветерок дул с северо-запада, парусники тянуло к берегу, плыть было трудно. Потёмкинскую косу обогнули лишь на рассвете. Надеялись застать корабли перса у острова Ашир-Ада, но их тут не было. Смекнули, что хитрый купец увёл свои суда к Энзели: не только расплаты с туркменами испугался, но и русских. Ведь Герасимов приплыл под покровительством начальника экспедиции! «Эх, опоздали немного!» – совсем было отчаялись атрекцы и вдруг увидели почти у самого берега накренившуюся расшиву. Видно, снявшись с якоря, она по неуклюжести села на мель. Около расшивы покачивалось на волнах несколько лодок. Музуры грузили в лодки товар и отправлялись на берег. Раздумывать было некогда. Атрекцы направили своп киржимы к расшиве, и прежде чем музуры сообразили, какая им грозит опасность, оказались окружёнными со всех сторон.

– Вон того лови, чернобородого! – кричал во всю мочь Якши-Мамед. – Стреляй их, подлых обманщиков! – И он ругался матерно по-русски.

Туркмены схватили четырёх музуров, связали и бросили на дно киржима. Лодки с солью подожгли. Взобрались на расшиву. В трюмах её только соль и ничего больше. Со злости хотели поджечь корабль, но Якши-Мамед, с явным сожалением, запретил. Всё-таки Мир-Багиров, хоть и перс, но русский подданный. Как бы не пришлось отвечать за расправу.

Пока возвращались назад, решили: музуров отправить подальше и потребовать с Багир-бека выкуп за них. Перс должен заплатить истинную стоимость купленной у атрекцев рыбы!