Текст книги "Государи и кочевники"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

ЦАРСКИЕ ПАРУСА

Корабли русской военной экспедиции «Аракс» и «Ардон», а с ними шкоут «Св. Андрей» купца Александра Герасимова появились у Челекена ранней весной. Санька причалил к острову последним. Челекенцы, уже оглядев моряков в бескозырках и самого капитана первого ранга господина Путятина, с почтительной осторожностью подошли к купцу. Небольшого роста, сгорбившийся, в суконном армяке и круглой шапке-боярке, он не очень любезно поздоровался с островитянами и лишь Кадыр-Мамеду подал руку. Видимо, купец приписывал втайне убийство брата Михайлы «всему этому сброду». Ещё зимой туркмены нашли между Челекеном и Бартлауком выброшенный морем труп Михайлы. Похоронили его вблизи мусульманского кладбища на Челекене. Тогда же сообщили «о находке» в Баку властям. В сообщении указывалось о некоторых обстоятельствах убийства, ни в коей мере не проясняющих, кто и за что убил купца. И сейчас Санька подозревал каждого и вёл себя отчуждённо.

– Крест вот привёз. Надо на могилку поставить, – сказал он Кадыру. – Скажи, чтобы подсобили…

Крест был большой, во весь катер. Челекенцы опасливо толпились вокруг, никто не осмеливался первым прикоснуться.

– То-то и оно, что вы все нехристи, – недовольно ворчал Санька и подгонял своих музуров: – Давай-давай, Степан, не хрена на этих туземцев глядеть! А ты чего, Николай? Заходи с той стороны!..

Кадыр-Мамед вёл себя растерянно. Высокий и худой, он метался между купцом и Путятиным и обоим хотел угодить. Капитану он рассказывал о том, что вновь каджары появились у Атрека, и Кият-хан отправился туда, а Герасимова успокаивал, чтобы, не приведи аллах, не рассердился купец и не оттолкнул от себя челекенцев вовсе. Бегая от одного к другому, он всё же понимал, что надо быть поближе к капитану, и оправдывался всё время:

– Простите, ваше высокоблагородие, сейчас к купцу схожу… Простите, я сейчас, помогу ему…

Наконец, капитан обратил внимание на возню около катера, подозвал боцмана и распорядился:

– Ну-ка, Чухно, дай команду матросикам, чтобы пособили купцу.

Тотчас с десяток моряков подняли крест на плечи?! поволокли от берега.

– Куда его нести-то? – спросил боцман.

– Туда, – указал Кадыр-Мамед в глубину острова и зашагал впереди, указывая дорогу.

Сама по себе образовалась траурная процессия. Прошествовав по колючкам и песчаным бугоркам, процессия обогнула мусульманское кладбище и приблизилась к могильному холмику, на котором сидела сорока. Увидев множество людей, она с паническим криком сорвалась с могилы и улетела в сторону Карагеля.

Санька опустился на колени, взял горсть земли с могилы, приложился к ней губами и смахнул рукавом слезу.

– Эх, Мишка Мишка, – произнёс печально. – Как же ты угодил этим убивцам в руки? За что они тебя изничтожили?

Постояв немного над прахом брата, зарытым в нерусскую землю, Санька поднялся и велел музурам ставить крест. Сам подошёл к Кадыр-Мамеду, тихонько отвёл его в сторону.

– Ну, что, хан, так и не скажешь имя убийцы? Неужто до сих пор не выяснилось?

– Узнали… – твёрдо произнёс Кадыр. – С божьей помощью всё выведали. И как молодая жена Кията обманула начальника стражи, и как этот глупый начальник пальвана на свободу выпустил, и как потом Кеймир расправился с твоим братом Михайлой, – всё узнали. Ныне называем тебе имя убийцы. Это Кеймир – твой староста с Огурджинского.

– Ох, хан, – покачал головой Герасимов. – Да неужто Кеймир поднял руку? Он ведь и дома у меня был, и отца моего хорошо знает. За что же он расправился с Михайлой?

– Плохо поил-кормил твой брат…

– Мать ты моя, да где же у него совесть-то! – возмутился, сжимая кулаки, Санька. – Да я его, проклятого, засеку до смерти!

– Он – ваш человек, вы с ним и расправляйтесь, – охотно согласился Кадыр-Мамед и начал рассказывать о том, как наказал свою молодую жену Кият.

– Сначала хотел камнями убить сатану, потом помиловал. Сейчас сидит в чёрной кибитке на воде и чуреке. Нет ей прощения!

Возвратившись с кладбища к берегу, Санька с трудом дождался, пока Путятин переговорит с туркменами о делах. И как только моряки собрались вновь на корабль, сказал капитану о том, что узнал, кто убийца. Путятин выслушал купца, не скрывая своего негодования к распоясавшимся кочевникам, и обещал проучить их. Через час парусники снялись с якоря и понеслись, подгоняемые ветром, к Огурджинскому. Уже на подходе к острову Путятин распорядился расчехлить пушки и зарядить их. Но подойдя поближе к берегу, моряки не увидели здесь ни одной кибитки.

– Сбежал, нехристь проклятый! – с сожалением выговорил Герасимов. – А ведь у Михайлы на этом островке в вавилонах рыба хранилась.

– Сейчас проверим, – пообещал Путятин и приказал спустить на воду два катера с вооружёнными казаками. В один из них сели Санька и Кадыр-Мамед.

Казаки высадились в лагуне, возле могилы святого Мергена, поднялись на бугор. На месте кибиток пальвана виднелись лишь круглые углубления, да остались колья, к которым привязывали верблюдов.

– Далеко не ушёл, – предположил Кадыр-Мамед.

Казаки, растянувшись в цепочку и вскинув винтовки, двинулись в глубину острова. Вскоре они нашли Михайлины вавилоны – огромное углубление в бугре. Осторожно подкравшись, боясь, как бы пальван не встретил ружейным огнём, остановились перед окованными железом дверями. Начали молотить по дверям прикладами, сбили замок и очутились в длинном подземном коридоре, по обеим сторонам которого стояли бочки с рыбой. Вся рыба прошлогоднего засола была цела. «Однако староста не очень-то нуждался в нашем богатстве! – отметил про себя Санька. – За что же он ухлопал Михайлу?» Кроме рыбы в погребах нашли множество высушенных тюленьих шкур. Уже выходя наружу, Санька поднял с полу полевую сумку на ремешке и удивлённо вскрикнул:

– Батюшки! Да это михайлина документация!

Выйдя на свет, он расстегнул сумку, достал бумаги и принялся разглядывать их. В сумке, помимо счетов и договоров, оказалось около ста рублей ассигнациями. Тут Санька совсем диву дался: «Неужто староста не посмотрел, что в ней есть?» Пересчитав деньги, он сунул их в карман и принялся рассматривать бумаги. Внимание его привлёк последний договор за подписью Кият-хана и заверенный его печаткой. В нём говорилось, что все обитатели Огурджинского являются работниками купцов Герасимовых и что ни Кият-хан, ни другие туркмены не могут ими распоряжаться. Санька с благодарностью подумал о младшем брате: «Умён был Мишка! Не только вавилоны слепил, но и людей всех прибрал к своим рукам!» И порадовался, что Кеймир теперь собственность Герасимовых и расправиться с ним будет проще простого.

Казаки тем временем вышли на западный берег и увидели парусник пальвана. Кеймир, видимо, собирался бежать, да запоздал. Бриг «Аракс» и купеческий шкоут «Св. Андрей» преградили ему выход из лагуны. Кеймир не оказал никакого сопротивления: бесполезно, да и не потерял он надежду, что русские, может быть, знают истинного убийцу. Он безоговорочно поднял руки и, когда Санька с казаками взбежал на палубу, заслонил собой жену и детей.

– Сволочь проклятая, убивец! – истерически взвизгнул Герасимов, ударил Кеймира по лицу и, отскочив в сторону, потёр руку об армяк. – Свяжите всех!

Казаки тотчас выполнили волю купца. Когда всех схваченных посадили в баркас и повезли на шкоут, Путятин приказал расстрелять оставленную в лагуне гями. Артиллеристы кинулись к пушкам и дали залп по раскачивающейся на волнах лодке Кеймира. Несколько зарядов угодило в цель, и парусная лодка загорелась. Корабли поплыли на север, огибая остров, над которым расплывался чёрный дымок…

Как только шкоут отошёл от острова, Санька велел музурам привести «убивца». Его вывели и усадили на палубе со связанными за спиной руками.

– Ну, сказывай, кровожадная тварь, чем тебе не угодили Герасимовы? – с яростью выговорил купец. – Видимо, островок не по своей воле отдал, а теперь решил мстить?

Кеймир молчал, тупо рассматривая шершавый дощатый пол палубы.

– За что убил Михайлу?! – крикнул Санька и ударил пальвана сапогом в грудь.

– Не убивал никого! – с отчаянием выговорил Кеймир. – Али-Бакар убил.

– Ишь, стерва, – зашипел купец. – Уже нашёл какого-то Али-Бакара! Сам напакостил, сам и отвечай. Степан, поучи его малость…

Боцман – рябой здоровяк с серьгой – приподнял подбородок пальвана, заглянул в глаза и ткнул его кулаком в челюсть. Кеймир упал, ударившись головой об пол, но как-то сразу извернулся, вскочил и ударом ноги сбил с ног боцмана. Тот хрястнулся о борт спиной и, охнув, опустился на четвереньки. Му-зуры остервенело бросились на Кеймира и принялись молотить его, пока Санька не прекратил избиение.

– Степан, – сказал он боцману. – Посади этого медведя в трюме на цепь… И сынка его тоже. Жену с девчонками посели где-нибудь в кубрике, чтобы мои глаза их не видели. У-у, убивец, – опять прошипел Санька, поднёс под нос Кеймиру кулак и пообещал: —

Всю свою жизню просидишь в трюме. Когда шкоут тонуть будет, вместе с ним на дно пойдёшь!

Пальвана вновь спустили в трюм и к ночи заковали в цепи…

Военные корабли «Аракс» и «Ардон» под командованием капитана первого ранга г-на Путятина прибыли к юго-восточным берегам Каспия для постоянного полицейского надзора и наведения надлежащих порядков на море. В инструкции так и было записано: «…государю императору благоугодно было повелеть учредить со стороны эскадры нашей строгий полицейский надзор, дабы воспрепятствовать возобновлению тех беспорядков» [23]23
  Строки из документа.


[Закрыть]. Однако в понятие «полицейский надзор» входили не только меры по умиротворению атрекских туркмен и персиян, которые беспрестанно враждовали между собой. Главной задачей эскадры было всячески поддерживать исполнение 8-й статьи Туркманчайского мирного договора, согласно которой ни одно военное судно – ни персидской, ни какой иной державы, кроме России, не могло находиться на Каспии. Сейчас, когда престиж Англии в глазах шаха поднялся высоко, как никогда раньше, а Россия вследствие целого ряда поражений (под Хивой и в Дагестане) утеряла былое влияние на близлежащие государства, требовались самые энергичные меры. И командир эскадры был преисполнен желания и веры выполнять их самым ревностным образом. Всякие поползновения Персии проникнуть по восточному берегу на север рассматривались русской военной администрацией как попытки Англии выйти к среднеазиатским ханствам. Война между туркменами и Персией могла бы привести к нежелательным последствиям: армия шаха была численно сильнее туркменской, к тому же инструкторами в ней были британцы… Путятин понимал: необходимо во что бы то ни стало не допустить кровопролития и внушать и той, и другой стороне, что граница по Атреку между Персией и Туркменией – священна. Но командир крейсерской эскадры понимал и другое: ничто в этом мире не вечно. Не вызывая крайне неприятных осложнений с Персией, он может, если это возможно, углубиться к самому Астрабадскому заливу и способствовать торговым делам своих соотечественников в южной оконечности моря.

«Аракс» и «Ардон» остановились в пяти милях от гасанкулийского берега. Пушечный выстрел с корабля оповестил атрекцев, чтобы прислали на переговоры своих предводителей. Вскоре по заливу заскользила большая вёсельная лодка, и на борт «Аракса» поднялись Кият-хан, Якши-Мамед и ещё несколько туркменских старшин. Путятин встретил их сухо. Ни угощений, ни подарков, даже не пригласил гостей в каюту и не предложил сесть. Со скептической усмешкой оглядел Кият-хана и сказал:

– Уважаемый бек, я много наслышан о вас и вашей службе государю императору. У вас, если не ошибаюсь, и награды наши имеются?

– Есть, есть, – с величайшим желанием подтвердил патриарх. – Орден есть, медаль…

– Так почему же, позвольте вас спросить, вы ведёте двурушную политику?

Кият растерянно развёл руками и часто-часто заморгал: вопрос сбил его с толку. Якши-Мамед с презрением посмотрел на отца и вмешался в разговор:

– Господин офицер, о каком двурушничестве вы сказали?

– О таком, что я прибываю на Челекен, а мне говорят: «Кият-ага уехал на Атрек воевать с каджарами». Разве ему не известно, что после установления границы между вами и персиянами возбраняются всякие военные действия? А коли на словах сей патриарх считается с нашим государем, а на деле поступает по-своему, то это и есть двурушничество.

– Господин офицер, – нетерпеливо возразил Якши-Мамед. – Не мы напали на каджаров, а они на нас! Вот я составил письмо командующему Кавказа. Прошу побыстрее переправить его.

Путятин неохотно взял бумажный свиток, развернул его и прочитал: «Вашему превосходительству должен я донести, что в нынешнем 1267 г. в мухареме месяце (в феврале) сын Аллаяр-хана Асафут Довлет с войском, состоящим из 22 000 человек, выступив из Мешхеда, внезапно напал на наших единоплеменников, называемых деведжи… По случаю этого происшествия наши туркмены желают открыть с Мухаммед-шахом неприятельские действия…» [24]24
  Строки из подлинного документа.


[Закрыть]

– Но какое отношение вы имеете к этим «деведжи?» – удивился Путятин, отложив в сторону недочитанное письмо. – Они живут где-то на границе Хорасана, а вы на побережье!

– Мы имеем отношение ко всем туркменам, господин офицер. Мы желаем создать единое государство туркмен. Ныне наш совет старейшин постановил закрепить за собой потерянные пять лет назад территории от Кура-Су до Атрека!

– Господин Кият-бек, вы подтверждаете слова вашего сына? – насторожившись, спросил Путятин.

– Ай, они совсем перестали меня слушаться, – ответил тот слезливо. – Они мне говорят – русские совсем обессилели, за себя постоять не могут. Туркменам надо самим возвратить потерянное.

– Ну, вот что, господин Кият-бек, и вы, Якши-Мамед-бек, нам давно известно, что туркменцы живут лишь за счёт ограбления соседей. Не прикрывайтесь благородной местью и помыслами о высоких идеалах! Государю императору угодно, чтобы при существующих дружественных отношениях России и Персии, туркменцы вовсе прекратили свои грабежи и насилия по берегам персидским. За малейшее нарушение сей высочайшей воли я истреблю все ваши лодки!

– Хорошо, господин офицер, – с завидной лёгкостью согласился Якши-Мамед и, раскланявшись, ступил на трап.

– Не советую вам, бек, столь легковесно принимать моё предупреждение, – пригрозил Путятин. – Не забывайте, бек, что и без купечества русского вам не обойтись!

– Хорошо, господин офицер… Хорошо… Не забудем… До свидания.

– Ну что ж, Кият-ага, – сказал начальник крейсерской эскадры и подтолкнул патриарха, – вы тоже можете идти, у меня – всё. Если понадобитесь– сообщим. Но попробуйте взять себя в руки и сослужить службу моему государю. Рано вы отдали бразды правления мальчишке!

– Вы правы, господин капитан, – согласился Кият. – Рано мы ему позволили… Всё будет так, как пожелает его величество государь император Российской державы… Передайте ему мои слова, господин капитан.

– Непременно, непременно, бек…

Путятин усмехнулся и помог Кият-хану спуститься по сходням в лодку. Тут же русские шлюпы подняли паруса, чтобы двигаться дальше, в Астрабадский залив.

Растревоженный аул Гасан-Кули был похож на муравейник. Люди собирались толпами; толковали о русских, спорили, как дальше жить. Прибывшие с Гургена джигиты сообщали, что бывший астрабадский хаким Насер-хан, смещённый шахом за поражение в неравной битве с туркменами, ныне занял сенгири на Кара-Су и обещает проучить кочевников. В водовороте человеческих речей, пожалуй, наиболее отчётливо звучал голос оскорблённого Якши-Мамеда, возвратившегося от начальника эскадры. Встречаясь с ханами атрекских селений, Якши-Мамед со злой иронией выговаривал:

– Этот свиноед даже не захотел прочитать моё письмо! Он ищет дружбы с персиянами, а нас называет грабителями! Ва алла! Это мы-то грабители, у которых опять каджары угнали половину овец и две тысячи верблюдов! Хватит терпеть! С тех пор, как покинул Кавказ генерал Ермолов, русские перестали считать нас за людей. Но мы напомним о своём человеческом достоинстве!

Атрекские баи и ханы горячо поддерживали Якши-Мамеда. «Неужели мы должны подчиняться шаху? – возмущались они. – Если сейчас не добьёмся своего, то когда же ещё?!» Пусть поймут урусы, что это не аламан, не набег ради наживы. Не день, не два готовились Якши-Мамед и его верный сердар Махтумкули, прежде чем собрали воедино боевые силы туркмен. Не год, не два боролись они за то, чтобы их имена звучали на побережье, а имя старца Кията поблекло, как поблек он сам телом и духом. Одни рыбаки да перевозчики нефти боготворят Кията и ропщут на молодого хана. Но пройдёт ещё немного времени, и всем им Якши-Мамед заткнёт глотки. И ничего, что они сейчас крутятся вокруг Кият-хана и не хотят идти на войну. Это им припомнится в нужный день, час и момент…

Такие разговоры велись в Гасан-Кули и в тот день, когда от русского купеческого шкоута отделился катер и направился к Чагылской косе. Джигиты заглянули в юрту к Якши-Мамеду и сказали:

– Якши-хан, русский купец едет. Все рыбаки опять встречать побежали!

Якши-Мамед выругался и быстро-быстро принялся натягивать сапоги. Сидевшие с ним рядом тоже схватились за обувь. На Чагылской косе тем временем уже собралось не меньше половины сельчан. Рыбаки, как ни в чём не бывало, везли бочки с солёной рыбой и мешки с вяленой, и в жестяных банках – икру. Увидел Якши-Мамед и своего отца. Окружённый деловыми, торговыми людьми – аксакалами, он спокойно смотрел в море, словно и не подействовала на него встреча с Путятиным, словно и не хотел знать патриарх, что сейчас надо народ на коней сажать п отправлять в бой. «Нет, пока не унесёт этого старого дурака Чёрный ангел, нам с рыбаками и торговцами не справиться!» – зло подумал Якши-Махмед и решил: купцу надо помешать.

Санька с тремя музурами вылезли из катерка, не очень уверенно ступили на мокрый ракушечник. Видно, почувствовал купец общее настроение атрекцев. Да и как не почувствовать: одни хмурятся, другие улыбаются, а третьи – вовсе матерятся и угрожают. Кият-хан, как бывало и раньше, похлопал Саньку обеими руками по плечам, спросил о здоровье, об отце и повёл к себе, в пустую юрту Кадыр-Мамедя. Рыбаки, загорелые, с огрубевшими обветренными лицами, шли рядом с купцом, словно оберегая его от кого-то. И Герасимов удручённо подумал: «Ох, не надо было ехать сюда. Принять бы на паруснике товары– и баста».

Из толпы тем временем стали доноситься возгласы: «А долги он привёз? Расплачиваться будет?» Санька не понял, о каких долгах спрашивают атрекцы, но вспомнил о Михайле: «Может, он задолжал? Вот ещё нелёгкая!»

Возле родового порядка киятовых сыновей навстречу толпе, идущей вслед за купцом, выехал Махтумкули-сердар с отрядом джигитов.

– Хан-ага, – сказал он с насмешкой Кияту, – в Гасан-Кули хозяева мы: я и твой старший сын. Нам угодно, чтобы дорогой гость сначала побывал в наших юртах!

– Невежливо так говорить, сердар, – сказал с обидой Кият. – Купец приехал торговать, а не на кошме с пиалой сидеть. Уходи с дороги.

– Нет, уважаемый хан-ага, – Махтумкули-сердар слез с коня и встал между патриархом и Герасимовым. – Вот и Якши-Мамед так же думает. Если я не прав, то сын твой прав. Пусть он скажет.

– Да, отец, – повысил голос Якши-Мамед, – Мы знаем, что у тебя к купцу дело, но и мы без дела не живём. Он нам тоже нужен. Он задолжал нам десять тысяч реалов!

– Бог с тобой! – воскликнул изумлённо Санька. – Вот антихрист-то! Да когда я у тебя брал деньги, Якши?! Ты что – спятил?

– Уважаемый, не оскорбляйте его, – возмутился Махтумкули-сердар. – Пойдёмте к нам, там разберёмся…

Джигиты оттолкнули купца и его трёх музуров от Кията и рыбаков и повели в другую сторону, к мечети, где жил сердар. Кият направился туда же, но сердар усовестил старца:

– Хан-ага, вы дожили до почтенного возраста, но не научились правилам хорошего обращения. Идите отдыхайте. Когда вы понадобитесь, мы позовём вас…

Это было самое унизительное оскорбление, какое когда-либо слышал патриарх. Ошеломлённый, пожёвывая беззубым ртом и топчась на одном месте, он взмахивал руками, сердясь, выговаривал обидные слова и грозил:

– Не будет моего прощения вам, сердар! Не будет и тебе прощения, Якши-Мамед!

Уходя к кибиткам среднего сына, он увидел, что не одинок: за ним шла огромная толпа рыбаков и киржимщиков, готовая в любое время выполнить волю своего патриарха.

Тем временем джигиты сердара ввели Герасимова в восьмикрылую, богато убранную юрту, и Махтумкули-хан надменно сказал:

– Сколько посещают нас эти свиноеды, но никогда не снимают обувь, входя в кибитку. Йигитлер, разуйте-ка его!

Джигиты засмеялись, повалили Саньку и бесцеремонно сдёрнули с него сапоги.

– Садись, садись, купец, – грубовато подтолкнул его Якши-Мамед, указывая на ковёр. – Привёз деньги?

– Какие деньги? О чём ты, Якши? – испуганно заговорил Герасимов.

– Твой брат должен был выплатить мне, но его убили! Мы не выпустим тебя отсюда, пока не отдашь долг.

– Якши-хан, – справившись со страхом, возразил Санька… – Может быть, и брал Мишка у тебя деньги, но где расписка?

– Не деньги он взял, сатана, а рыбы и икры, лебяжьего пуха и ковров взял на десять тысяч. Сказал: «Приеду – чистыми реалами отдам»…

– Ай, что с ним толковать, – вмешался в разговор Махтумкули-сердар. – Все эти купцы-свиноеды – один жадней другого. Дай-ка я его немного припугну!

Сердар вынул нож, протёр лезвие полой халата и, посмотрев на купца, засмеялся. Санька вобрал голову в плечи.

– Хан-ага, да ты что! В уме ли! Да отдам деньги я! Всё до копейки отдам, только не убивай. Детишки у меня… Жена молодая. Пощади, хан-ага.

– Ай, что говорить об этом, сердар, – засмеялся Якши-Мамед. – Всё русское воинство на Кавказе воюет против Шамиля и ничего не может с ним сделать. А имам бьёт их и захватывает аул за аулом. Теперь, говорят, и Темир-хан-шуру взял и вроде бы Дербент в его руках.

Махтумкули, выслушав соратника, небрежно проговорил:

– Если всё кавказское воинство ничего не может сделать с Шамилем, то что сделает с нами какой-то один начальник эскадры?!

– Давай, купец, десять тысяч, – опять потребовал Якши-Мамед. – Если не отдашь, то и тебя убьём, и твоего капитана первого ранга в море утопим.

– Якши-хан, – взмолился Герасимов. – Ну как же тебе отдам, если у меня с собой ни гроша нет! Да и не такой я плут, как ты думаешь. Если брал Мишка, я отдам, и грозить мне не надо. Давай одного моего музура пошлём на шкоут. Я записку напишу своему гостинодворцу, он выдаст десять тысяч серебром.

– Пиши, собачья отрава, – согласился Якши-Мамед.

Герасимов тотчас достал из сумки листок бумаги и карандаш, написал всё, что требовалось. Якши-Мамед взял записку, прочитал её, затем велел джигитам проводить русского музура к катеру и доставить на корабль.

Наступила ночь. В ауле было так же неспокойно, как и днём: отовсюду доносились людские голоса, ржание коней и выстрелы. Герасимова увели в соседнюю, чёрную юрту и привязали у входа большого косматого пса.

– Узнаёшь? – спросил, указывая на собаку, Якши-Мамед. – Это сын вашей белой собаки. Вот до чего дожили вы! Ваши же собаки вас охраняют! Тьфу!

Хозяева, смеясь, ушли, оставив купца один на один со своим горем.

Два дня он сидел, прикованный цепью к териму, и никто к нему не заглянул, хотя говорили о нём, спорили и бранились часто. То и дело к подворью сердара приходили люди и рассерженно выкрикивали что-то, всё время произносили «Санька». Купец догадался, что рыбаки требуют его выдачи, а хозяин – гасанкулийский сердар – науськивает на них нукеров. Спорили из-за него, но никому не приходило в голову подать ему воды или кусочек хлеба, и к концу третьего дня Герасимов слезливо выл, призывая хозяев к милости. Слыша его и, видимо, по-нимая, что чужак в юрте подыхает, громко повизгивал и лаял «сын Уруски». Наконец одна из жён сердара подошла к собаке, заглянула в юрту.

– Вах-хей! – испуганно воскликнула она и принесла чурек и жареное мясо.

– Сув, сув, – просил Санька и показывал ей сухой, опухший язык.

Женщина принесла ему пиалку воды, потом ещё и ещё.

На четвёртый день утром загремели выстрелы. Санька заглянул в дырку, которую проковырял пальцем в войлоке, и увидел бегущих к берегу атрекцев. Какое-то подсознательное чувство подсказало ему: это пришли на помощь моряки.

А в заливе, у Чагылской косы, с самого рассвета творилось невообразимое. Сначала внимание атрекцев привлекло огромное чудовище, которое не плыло, а катилось на больших колёсах по морю. Вскоре все поняли, что это не дракон-аждарха, а какой-то особый корабль, но почему из него идёт дым и плывёт он без парусов – этого никто понять не мог. Позднее атрекцы узнали, что это чудовище называется «пароход» и прибежало оно на колёсах от Астрахани до Гасан-Кули за семь дней. Почти одновременно с пароходом, с юга, со стороны Гургена, вновь подплыли парусники «Аракс» и «Ардон». Русские начали спускать на воду катера. Разделённый на два лагеря народ вёл себя по-разному. В то время, как Кият-хан со своими аксакалами молил аллаха, чтобы русские поскорее высадились и привели к смирению строптивцев, сердар и Якши-Мамед призывали народ не пускать урусов в селение. Катера, вооружённые фальконетами, на каждом не менее пятидесяти моряков с винтовками, – подошли почти вплотную к берегу, но на сушу ступил лишь один… Кадыр-Мамед.

– Хэй, лизоблюд свиноедский! – выругался Якши-Мамед.

– С чем приехали, сынок? – с надеждой спросил Кият-хан.

Кадыр, не глядя на отца и не отвечая на его вопрос, обратился сразу ко всем:

– Люди, одумайтесь, пока ещё не поздно, и охладите свои горячие головы! Я здесь, чтобы сказать вам волю господина капитана первого ранга Путятина! Русские требуют: немедленно выдайте купца Герасимова! Немедленно привезите с Челекена гургенских ханов – подданных шаха, которых Кият-ага держит на колодцах! Выдайте всех персиян, томящихся в неволе. Люди, немедленно садитесь и пишите клятвенное обещание, что никогда не будете учинять грабежей и насилий русским купцам и не станете нападать на персидские берега! Капитан предупреждает: если вы не выполните сразу же эти требования, он сожжёт ваши киржимы.

– Убирайся отсюда, сын свиньи! – вновь закричал Якши-Мамед, а его джигиты разразились угрозами. Несколько человек оттеснили Кадыра к самой воде.

В этот момент моряки с катеров, словно охотничьи борзые, кинулись к берегу. С криками и руганью они бросились к киржимам – принялись рубить мачты и поджигать парусники. Почти во всех киржимах хранились тулуны с нефтью. За нефтью вот-вот должны были приехать купцы из Бухары… И вот теперь эта невывезенная нефть вспыхнула, и огонь принялся пожирать суда. Всплески пламени вырывались из огромных лодок, перекидывались с одной на другую, заливая всё вокруг, – и скоро весь флот атрекцев пылал, словно один гигантский факел. Над селением повис густой дым.

Ошеломлённые атрекцы растерялись. Одни бросились бежать, другие схватились за винтовки. Сердар, Якши-Мамед и их приспешники ринулись к кибитке, где сидел купец, чтобы расправиться с ним. Кият-хан со своими людьми подоспел вовремя. На сердара навалились сразу несколько человек и связали ему руки. Схватили и обезоружили и Якши-Мамеда. Обоих бросили в чёрную кибитку, где сидел Герасимов, а его повели к берегу. Измученный, озлобленный, он сел в катер с Кадыр-Мамедом и принялся бранить его:

– Не могли сразу выручить! Три дня меня твой братец и его сердар морили голодом.

– Нет у меня брата, – спокойно заявил Кадыр. – Мы отрекаемся от него.

– Давай, давай… вали теперь на братца, будто сам не такой, – захихикал Санька. – Знаем мы вашего брата!

Катер причалил к борту «Аракса». Путятин с офицерами стоял на баке, смотрел в зрительную трубу на догорающие киржимы.

– Ну, что, купчик-голубчик, натерпелся страху? – спросил он Герасимова. – Так-то вот торговать с туземцами. Это тебе не Нижний Новгород. Тут без оружия не наторгуешься. Как они восприняли наши действия?

– А чёрт их знает, – отмахнулся Михайла. – Понять их трудно. Я думал, сейчас война откроется, а они сами связали сердара своего и молодого хана.

– Ну, вот и хорошо, – удовлетворённо изрёк Путятин. – Этого можно было ожидать. Никто так не уважает силу, как азиаты!

– Жалко вот, господин капитан, бочки с рыбой и икрой сгорели, – пожаловался Герасимов.

– Не об икре сейчас надо думать, – сказал Путятин, – а о том, чтобы ещё раз эти туземцы не посягнули на честь купеческую. Порядок тут надо навести такой, чтобы комар носа не подточил!

Кадыр-Мамед, стоявший рядом и преданно глядевший в глаза русскому начальнику, казалось, только и ждал этой минуты.

– Не будет порядка, пока там Якши-Мамед! – заявил он убеждённо. – Арестовать его надо.

Путятин замолчал и заинтересованно посмотрел на Кадыра:

– Между прочим, – сказал он, мрачнея, – я уже слышал о ваших распрях. Этот Якши-Мамед, видимо, мешает вам управлять хозяйством?..

– Проклятье ему, – злобно выговорил Кадыр. – Если б не он, я уже давно стал бы ханом всего иомудского племени. Помоги мне, господин начальник… Убери его от нас…

– А что, господа, – повернулся Путятин к офицерам, – есть резон арестовать строптивца… – И, подумав, прибавил: – За оказание сопротивления русским властям и за нападение на государева человека… – И, утвердившись в своём намерении, сказал капитану парохода «Кама»:

– Господин капитан-лейтенант, пошлите своих людей к берегу. Скаж. ите, ежели Кият не выдаст своего старшего сына, мы предадим огню всё это разбойничье гнездовье!

К вечеру на берегу вновь загремели ружейные выстрелы, грохнули пушки, и в сумерках с кораблей было видно, как загорелось несколько кибиток.

– Чем хороша сия мера, – удовлетворённо говорил офицерам Путятин, – так это тем, что и персы теперь не посмеют нас ослушаться. Жечь надо всех! Сила – вот символ высшего уважения!..

К ночи сторонникам Кият-хана удалось обезоружить не только сердара и Якши-Мамеда, но и всех джигитов, выполнявших их волю. Наспех собранный в мечети ишана маслахат старшин определил: беспрекословно выполнить требования русских властей. К войскам, что стояли по Гургену близ Кумыш-Тёпе и у развалин Кызыл-Алан, отправились люди патриарха, чтобы отвести их назад к Атреку. Другие поехали на Челекен – вернуть с колодцев Назар-Мергена и Аман-Назара. Сердару Махтумкули тут же, в мечети, объявили свою волю: пусть он живёт, где хочет и как хочет, но ни словом, ни действием впредь не будет возмущать туркменский народ против русских. Что касается Якши-Мамеда, то, несмотря на великое почтение, именитость и преклонный возраст Кият-хана, маслахат всё-таки счёл необходимым выдать его старшего сына русским властям.

В то время как проходил маслахат Якши-Мамед сидел в своей юрте с Хатиджой. Обессилевший духом, он молча покачивал головой и пил ром, рюмку за рюмкой. Он знал, что начальник эскадры потребовал его к себе, но не думал, что отец пойдёт на крайний шаг – предаст родного сына. Якши-Мамед никогда не задумывался над тем, что интересы отца совпадают с интересами всего иомудского племени. Необоримую тягу туркмен побережья к русским молодой хан относил к низменным качествам, считал низкопоклонством и никак не мог уяснить, что люди тянутся к российским купцам и путешественникам в надежде найти защиту от извечных врагов – хивинцев и персиян, в надежде получить право на спокойную безопасную жизнь и на тот, хотя бы малый, достаток, который не даёт человеку умереть с голоду.